Пятницкий

Глава 10

Спустя час друзья сидели за столиком ресторана на Большой дворянской. По дороге Митрофан зашел к себе и переоделся, натянув обратно строгий сюртук.

Город, затихший на окраинах, не собирался засыпать в центре. Кафе и рестораны открыли двери настежь, впуская вечернюю прохладу. Барышни и кавалеры гуляют, наслаждаясь последними днями лета. По главной улице, раскатывают коляски.

Из дешевого трактира на углу слышна скрипка. У памятника Петру, где на широких лавках собирается молодёжь, сыплет по клавишам гармонист. Выводит что-то не наше, волнующее чужими, непривычными, как во французских романах, чувствами.

Потихоньку размешивая кофе, Митрофан слушал Ваську. Мысленно поправляя себя, старался думать о нём как об отце Владимире.

− Наверняка несчастная любовь. Из-за чего ещё может барышня пойти топиться. Ну, ничего, вот придёт на исповедь, все расскажет, а я потом тебе передам со всеми подробностями.

Пятницкий, приоткрыв рот, на секунду замер от такого неожиданного поворота. Лицо Василия оставалось серьёзным, но смеющиеся глаза выдали его.

− Шутки у тебя…, − Митрофан толкнул друга в плечо и оба рассмеялись.

− Неужто поверил? Считаешь, если стал отцом Владимиром, теперь должен псалмы день и ночь исполнять? Нет, брат. Священник такой же человек, можно и пошутить иной раз. В киевской семинарии мы такие кунштюки откалывали! Сейчас страшно рассказать. Я с тех пор и считаю, скучно на свете жить, без улыбки. когда всё скоромно. Это грех немалый, по моим представлениям. Но не об этом сейчас. Как у тебя жизнь текла, расскажи скорее.

Пятницкий улыбнулся:

− С тобой не сравнюсь! Хвастать пока нечем. Как малость подрос, поехал в сестре в Бродовое. Там муж её столяром работал. Взял меня в ученики. Руку набил, могу хоть табурет, хоть стол сделать. Потом брат взял к себе. Он учителем в Усмани работает. Подтянул меня хорошо. Сдал экзамен за курс гимназии. Подрабатывал в разных ипостасях. А два года назад сам аттестовался на учителя.

− Так это же прекрасно! Семья? Дети?

− А вот этого не нажил.

− Да как же так?

− Сватался еще в Бродовом. Девушка была хорошая, и чувства были. Но отец её отказал на отрез. Я не держу на него зла. Что ему с такого зятя. Ни кола, ни двора, как говорится. Дело прошлое. И сейчас не до семьи. Иной раз себе на обед не хватает. Какие уж тут дети.

− Так, говоришь, на учителя аттестовался?

− Место есть для меня лишь в земских школах. В Воронежскую гимназию без протекции не устроиться.

− Отчего не желаешь в село? Должность уважаемая и доход иной раз не менее чем в городе.

Митрофан отпил кофе и поставил чашку. Наклонил голову чуть на бок, раздумывая над ответом.

− Так и не скажешь, одним словом. Помнишь, голос был у меня в детстве? Я его не растратил и только не вздумай смеяться − хочу петь. У нас есть маленький кружок. Исполняем оперные арии. Но дело не в этом, − Митрофан начал крутить в руках кофейную ложку. − К нам в город заезжал с гастролями сам Образцов. Я, разумеется, был пленён его искусством. И, не спрашивай, чего мне это стоило, попал к нему на приём. Исполнил арию из Сусанина. И он аплодировал мне. Сказал, что есть несомненный талант. Это чудеснейший человек большой души, он дал мне несколько уроков. Совершенно бесплатно! То, что он мне показал, чему научил, просто на вес золота, и с той поры, я не могу думать ни о чём другом.

− Вот это история! В Киеве я был на выступлении Образцова. Несомненный гений, − заинтересовался Василий. − И что же далее?

− Хочу отправиться в Москву. Попробую поступить в консерваторию.

− Дело не шуточное… Чувствуешь силу на это?

− Чувствую! − Митрофан сидевший, чуть сгорбившись над столом, откинулся на спинку стула. − Поеду обязательно, а там как Бог даст!

− И что же ждёшь? Почему ещё не поехал? Ты ведь, прости, уже несколько вышел из возраста студента.

Митрофан расстроено махнул рукой:

− Легко сказать. Надо будет на что-то жить, хотя бы первое время. Москва требует денег. Коплю потихоньку, но пока совсем не достаточно. Последний год работал учителем на дому у сына председателя городской счётной палаты. Он меня отметил и рекомендовал на должность счетовода в наше духовное училище.

− К твоему любимому отцу Иоанну! − усмехнулся Василий.

− Да, мир тесен так, что иной раз не протолкнёшься, − грустно улыбнулся в ответ Пятницкий. − Но он отнёсся ко мне тепло, с расположением. Хотя я чувствую в нем что-то скрытое. Всегда ощущаю, что он как бы не договаривает.

− Я встречал его на днях в епархии.

− Знаю, это он мне и сказал где тебя найти. Предлагает устроить совместное чаепитие.

− Неужто? − Василий приподнял бровь и чуть склонил голову в задумчивости. − Путилин, как мне кажется, просто так ничего не делает.

− Мне и самому так кажется. Но что ему может быть нужно от тебя?

− Я наведу справки. Ведь в среде духовенства, как ты, может, догадываешься, свои течения… Ты брат, далёк от всей этой политики, а я же, напротив, приял её как данность. Возможно поведаю тебе со временем много занимательного.

− Не уверен, хочу ли знать об этом.

− Тем лучше, − Василий поставил на стол пустую чашку, и поднял руку подзывая официанта.

Они расплатились. Не спеша пошли по улице. Большая дворянская изменилась с тех пор как они мальчишками бегали по воскресеньям на рынок к постоялым дворам Шуклина.

Два и сами дворы на Сенной площади назывались теперь по-другому. Время меняло город так же быстро, как и детей, что стали взрослыми, серьёзными людьми.

Глава 11

На обед Пятницкий брал из дома, что бог пошлёт. Часто Катерина заворачивала ему с утра в льняной утерник самую разнообразную снедь. Сегодня это был кусок пирога с яблоками, оставшийся от ужина вдовы.

Последние дни он не переставал думать о происшествии на реке. Отщипывая кусочки сдобы, и запивая остывшим чаем, думал: кто была эта Валя, что заставило её броситься в реку…

С её отцом не поговорили. Тот сразу увёл дочь. Но Воронеж город маленький. При желании можно выяснить кто она. Он уже давно прикидывал, у кого разузнать о таинственной девушке. Единственно не мог придумать, как преподнести свой интерес.

После обеда в кабинет постучал посыльный, и думать стало без надобности. Из записки Митрофан узнал, что ужинать сегодня будет не дома. Василий писал: отец Валентины пришел самолично в храм и сердечно благодарил за спасение дочери. Пожертвовал изрядную сумму церкви. Непременно звал на ужин.

После такой новости работа шла из рук вон. Митрофан несколько раз перечитывал записку. Мыслями возвращался в тот необычный вечер. Рассматривая почти зажившую царапину на ладони от её ногтей, думал, как там будет на ужине.

С трудом высидев положенное присутствие, отправился к Тихвино-Онуфриевкому храму.

Недалеко от входа увидел людей. Среди них стоял отец Владимир и на этот раз выглядел именно так как положено настоятелю одной из старейших церквей города. В тени клёна, с блеклыми, выжженными летним солнцем листьями его приятель беседовал с прихожанами. Митрофан решил не мешать. Встал у стены полуротки, наблюдая за разговором. Внимавшие настоятелю, старались не пропустить ни одного слова и долго не отпускали, задавая вопросы.

Митрофан вспомнил слова отца Иоанна прочившего высокий полёт молодому священнику.

Только спустя, не менее, получаса, отец Владимир распрощался с паствой и подошел к Пятницкому.

− Ну что, спаситель готов принимать почести? – он находился в отличном настроении.

− Да какие почести…

− Какие? Да уж поверь, брат, я в самых ярких красках расписал, как ты отважно действовал. Не отвертишься!

Митрофану показалось что лицо начинает краснеть. А они еще даже не пришли на ужин.

− Напрасно ты это. Там много отваги не требовалось. Всякий смог бы.

− Всякий, да не всякий! Ты не робей. Отец у неё приятный господин. Некто Семенов. Я о нем уже справился. В казённой палате начальником отделения пребывает. Выслужил пряжку в петлице, не шутка, сам понимаешь. Кстати, он настоятельно просил не упоминать о нашем происшествии. Для девушки эта история не очень прилична.

− А что за история? Он не сказал, отчего так вышло?

− Нет. Причину мы не обсуждали, и, думаю, не будем.

− Да-да. Разумеется…, − Пятницкий осёкся, мысленно кляня себя за глупое любопытство.

Глава 12

Подошли к дому Семёновых. Небольшой, кирпичный особняк в один этаж. Вокруг яблони и кусты смородины под окнами.

Хозяин ждал у калитки. Отец Владимир представил Пятницкого. Пошли к дому по чисто подметённой, выложенной камнем дорожке.

Артемий Иванович Семёнов входил в почтенный возраст, но не привык еще ощущать себя пожилым человеком. На короткой дорожке до дома, когда пытался попасть в ногу с молодыми людьми, дыхание предательски сбилось, то ли от волнения, то ли от появившейся недавно грузности тела.

Занимая достойную должность в казённой палате, он не был человеком властным и чрезмерно серьезным. Возможно, оттого и не сделал карьеру еще большую, к которой всё располагало. Митрофан заметил, что на его чуть обрюзгшем от любви к наливкам лице проскальзывало некоторое замешательство. Было ясно, что расстраивает неоднозначность повода, но искренняя радость от приёма гостей искупала это впечатление. В конце концов, не каждый день в гости приходит настоятель храма. Радушная улыбка играла на лице, пробиваясь меж пышных усов и старомодных бакенбардов. Немного суетясь, он растворил двери перед гостями, широким жестом приглашая в гостиную.

За накрытым столом восседала жена Артемия Ивановича и тёща. Их представили.

Анфиса Петровна, вторя половина хозяина, напомнила городового, который стоял на Большой Дворянской, когда приятели еще учились в бурсе. Строгое, несколько вытянутое лицо, губы плотно сжатые как створки кошелька, выправка достойная гвардейца. Не хватало усов. Молодые люди переглянулись. По взгляду показалось, что отец Владимир тоже вспомнил про городового, но вида не подал.

«Сухая, − так сказали бы о ней в селе, подумал Митрофан. − Сухая как стебель подсолнуха глубокой осенью».

В противоположность ей, пухленькая, улыбающаяся старушка, Марфа Аркадьевна, внешне скорее походила на мать Семенова, а не на тёщу.

− Дорогая, − развел руками Артемий Иванович. – А где же Валентина?

− Я схожу за ней, − поднялась из-за стола Анфиса Петровна и указала на стулья. – Присаживайтесь господа.

Митрофан и отец Владимир сели напротив оставшейся в одиночестве за столом тёщи.

Осмотрев их, старушка остановила взгляд на золотом кресте отца Владимира. Недолго думая, прошамкала беззубым ртом на удивление внятно:

− Батюшка, высокопреподобный отец, неужто и венчание одним днём? Ведь вы Валеньку сватать пришли?

− Мама! – и так не бледное лицо Артемия Семеновича сделалось цвета малиновой настойки. – Что вы такое говорите. Лучше помолчать бы вам сейчас.

− С какой стати мне молчать? Я еще из ума не выжила, вижу, что вы тут затеяли!

− Я вас умоляю! Вам же всё объяснили.

− А я не дура. Вас насквозь вижу. Но жених неплох, – старушка посмотрела на Пятницкого. − Хоть верно и не самых знатных кровей.

Семёнов закатил глаза, и видимо решился зайти с припасённого козыря:

− Мама, ежели вы не оставите своих фантазий, я буду вынужден позвать Алкида.

Старушка ничего не ответила, но так резво вскинула руку для крестного знамения, что Митрофан вздрогнул от неожиданности.

− Я прошу прощения господа, − Артемий Иванович, прихватил со столика у комода бутылку и начал её откупоривать. – У мамы иной раз некая путаница в мысленных материях, но в общем понимании она чувствует себя очень даже прекрасно. Разрешите, для аппетита, настоечки можжевеловой? Весьма рекомендую! Поднимает духовные силы несказанно!

Он живо разлил содержимое бутылки по стаканчикам и поднял тост:

− Благодарю вас господин Пятницкий, благодарю ваше высокопреподобие! Дай вам Бог здоровья и процветания!

В гостиную вошла хозяйка с дочерью. Митрофан увидел их когда опрокидывал стаканчик. Встал, приветствуя дам.

Можжевеловая крепко полыхнула в горле. Вместо приветствия неожиданно вырвалось хриплое мычание. Предательски увлажнились глаза.

Пришлось, не поднимая головы, просто поклониться. С облегчением опустившись на стул, заметил, что девушка села напротив него. Когда Митрофан поднял взгляд, обжигающая настойка обернулась студёной водой. В лицо дунуло жаром как из загнетки раскалённой печи. Она в упор рассматривала его.

В другом случае он сразу отвел бы взгляд. Но не в этот раз. На мгновение почувствовал себя птицей, севшей на веточку и ненароком увязшей в сладкой вишнёвой смоле. Оторваться не было сил. Взмолился, чтобы она первой отвела глаза в сторону, в то же время совершенно не желал этого.

Понял, в темноте совсем не разглядел её, и не узнал бы при других обстоятельствах. Золотистые локоны, будучи мокрыми, показались тогда гораздо темнее. Строгость бледного лица с чуть вздернутым носиком, смягчали легкомысленные веснушки, рассыпанные по щекам. Но смотрящие на него в упор большие темно-карие глаза затмевали всё. Митрофан не мог складно думать, но ясно ощутил − именно этот взгляд сохранится в нём на долгие годы.

Выручил отец Владимир, в несвойственной ему манере неловко задевший локтем бокал. Звонко ударившись о паркет, он разлетелся, брызнув множеством осколков. Инцидент замяли при посредстве служанки, появившейся с веником так быстро, будто она ждала за шторами, когда произойдёт подобный конфуз. Сразу же подоспевший второй тост, разумеется, прозвучал: «На счастье!»

Друг и далее удивлял. С непонятно откуда взявшейся осведомлённостью затеял беседу о делах казённой палаты и городских сплетнях, без труда направив всё внимание на свою персону. В беседе участвовала и Анфиса Петровна, польщенная изысканным комплиментом её уму, непринуждённо проскочившим в словах отца Владимира. Времени между горячими закусками и вторыми блюдами ему с лихвой хватило, чтобы без труда обаять всю семью остротой ума и лёгкостью общения.

Митрофан изредка вставлял свои суждения, когда приятель сам вовлекал его в беседу. В мыслях же, был занят лишь тем, что боялся выдать интерес к девушке сидевшей рядом и не находя лучшего, скрывал это с помощью еды. Пробуя подряд все блюда, делал вид, что находится в восторге. Хотя вкуса еды даже не замечал и с трудом мог потом вспомнить, что подавали на том ужине. Хозяин стола не забывал подливать свои волшебные, по его словам, настойки.

Отправляя в рот кусочек за кусочком, ложку за ложкой он видимо несколько увлёкся. Старушка, наблюдавшая за ним, толкнула в бок внучку, и, подмигнув видом знатока, сообщила:

− А на еду хорош!

Митрофан чуть не подавился. Заметив, что девушка едва заметно улыбнулась, покраснел. Благо разговор продолжился далее без заминок.

Вскоре подали чай и десерт.

− Отведайте пирожных, господа, – радушно угощал Артемий Иванович. – Мы нарочно заказали их к сегодняшнему ужину у Бланже.

− В Воронеже никто не делает пирожных лучше, – заявила Анфиса Петровна тоном председателя комиссии оценивающей десерты.

− Восхитительно! – принялся нахваливать эклеры отец Владимир. – Непременно зайду к этому Бланже. Завтра же!

Митрофан заметил, что Валентина впервые за время ужина что-то ела. Прочие блюда, поданные до этого, она лишь ковыряла для вида. Пирожные, несомненно, были отличные, но он уже не мог скушать ни кусочка.

Ужин подошёл к концу. Распрощавшись с дамами, молодые люди в сопровождении хозяина вышли в прихожую, где их ждал поднос с очередной настойкой. Митрофан безропотно махнул ещё один стаканчик и неуверенной походкой вышел из дома в прохладный вечер, пахнущий антоновскими яблоками.

Отец Владимир задержался, душевно прощаясь с Артемием Ивановичем, в десятый раз, обещая непременно зайти ещё. Митрофан остановился у резного заборчика усадьбы.

Увидел, как в крайнем левом окне дома появился свет. За закрытыми шторами разглядеть ничего нельзя, но скорее всего там комната Вали.

Голова кружилась от выпитого. Стараясь не обращать на это внимания, глубоко вдыхал приятный свежий воздух. Состояние, когда земля уходит из-под ног, представлялось естественным и единственно возможным сейчас.

− Валя, – прошептал Митрофан. Имя показалось нежным и сладким.

Всё происходящее виделось ясным и правильным как никогда. Свет её окна, звёзды, слегка дрожавшие в чёрном небе, запах спелых яблок, еле различимый гудок ночного поезда, тихий скрип калитки…

Сердце горячим живым существом заполнило всю грудь и рвалось дальше, на волю. Хотелось петь во весь голос. Он с трудом сдержал себя, полагая это не приличным сейчас. Задрав голову начал искать ковш. Одна из звёзд, чиркнув по краю неба, упала в воду за мостом. Голова опять закружилась. Пришлось ухватиться за забор. Загадать желание не успел. Улыбнулся, представляя, как выглядит со стороны. Твердо решил подкараулить следующую звезду и в этот раз непременно успеть со своим желанием. Как на зло, звезда, у которой хотел просить быстрее увидеть Валю, не хотела падать.

В тот вечер Митрофан ещё не знал, что встретятся они не скоро.

Глава 13

Говорила сыну мать:

«Не водись с ворами,

А то в каторгу пойдешь,

Скован кандалами.

Услышав знакомый мотив, Митрофан уцепился за него как точку опоры.

«Поёт Катерина. Открыто окно и слышно её пение с кухни. Он у себя. Это хорошо. Вчера Васька… отец Владимир, довёл его до калитки. Ужин… Ужин прошел наверное хорошо».

Так и было. Чудесные настойки Артемия Ивановича проявили себя в полной мере лишь, когда он вышел на свежий воздух.

И дадут тебе халат

С желтыми тузами,

Обольешься тогда, сын,

Горькими слезами.

Поведут тебя по всей

Матушке-Рассее,

Сбреют волосы тебе

Вплоть до самой шеи.

Он медленно присел на койке. Скрип неприятно резанул слух. Голова не болела, но в ней ощущалось тошнотворное гулкое движение. Похоже на то, как пересыпаются пуды пыльного зерна, из мешка в каменные жернова: шершаво, душно тяжеловесно. Захотелось пить. Сухой язык бесполезно шевельнулся во рту. Мутило, пришлось снова лечь. Полежал пару минут. Почувствовав, что в голове стало тише, встал.

Графин с водой на тумбочке пуст. Нужно идти на кухню. Двигаться не хотелось, и он замер слушая Катерину.

Собирались мы на сход

Промеж нас читаем,

А купчина-мироед

Проходил случаем.

Он уряднику донес,

Что мы взбунтовались;

Нас отправили в тюрьму,

Чтоб не собирались.

А как вышел из тюрьмы,

Так побил купчину.

В суд обжаловал меня,

И послал в чужбину.

Подошёл к зеркалу. Пятернёй причесал разбросанную во все стороны шевелюру. Толку от этого оказалось мало. Взглядом поискал гребенку. Повернув голову, почувствовал, как в ней опять противно зашуршало. Поспешил выйти на свежий воздух.

На углу, у тропинки во двор, стояла старая пузатая кадушка. В дождливую погоду она наполнялась сама, а жаркими днями Катерина доливала из колодца, не давая рассыхаться, поросшим зелёным налётом, дощечкам. Митрофан с удовольствием окунул в неё голову. Несколько раз плеснул в лицо затхлой, стоячей водой. Из глубины, желая познакомиться, вынырнула любопытная лягушка. Но Митрофан уже направился к открытой двери кухни.

Вместо приветствия Катерина протянула полотенце:

− Утерник возьми, течёт с тебя. И вот, выпей, − она протянула глиняный горшок с холодным белым квасом.

Только отпив несколько больших глотков и уняв сушь в горле, он смог говорить.

− Как же хорошо… Спасибо тебе. Немного перебрал вчера…

− Да я видала, кто провожал тебя. Ноне батюшки вином поить стали?

− Нет, – Митрофану стало ужасно стыдно. – Он тут не при чем. В гости ходил. Хозяин был добр на выпивку. Не давал продыху.

− Семёнов поди?

Митрофан поднял удивлённый взгляд на женщину.

− Чего таращишься? Я всё знаю. И как дочь его из реки вытянул, знаю.

− Откуда? Кто тебе сказал? – глаза Пятницкого стали ещё больше.

− Одна баба на базаре сказала.

− Какая ещё баба?

− А я уж и не помню. Гутарили бабы на базаре, дескать, видели неделю назад, в сумерках, дочь его провожали с реки два молодца. Все мокрые, в грязи да тине. В тот день я тебя и приметила, когда приходил одёжу сменять со своим батюшкой.

Митрофан лишь головой покачал. Никакие тайны невозможны были в этом городке. Не удержавшись, спросил:

− Может, знаешь отчего она в реку бросилась?

− А чего тут не знать… Купчишке молодому девка приглянулась. Сам он, слыхала, из Петербурга. А там кто знает… По своей торговле тут промышлял. Поиграл с ней лето, да и был таков. Дело молодое, известное. А у ней, видать, любовь да гордость взыграла. Вот и вышло… греха теперь родителям не оберёшься. Не говоря уж об ей самой.

В голове прояснилось и разом перестало мутить. Только заныло теперь то ли в сердце, то ли ещё глубже, поди разбери.

«Она влюблена», − разлилась полынной горечью мысль. Да, они с Василием так и предполагали, и все же неожиданно тяжело легла на душу эта новость.

Катерина тем временем потихоньку запела себе под нос и отошла к печи.

Решив отвлечься от грустных мыслей, Митрофан спросил:

− Что ты поёшь? Я слышал сейчас. Это не наших краёв песня.

Помешивая почти готовые щи ответила:

− Это песня самых дальних краёв. Узнала её в Тобольске.

«А ведь верно поручик определил. Не иначе на каторге была», – подумал Пятницкий не найдясь что сказать на такое признание.

− Что же не пытаешь дале? Небось, ваше благородие уже доложил, что я с каторги бежала? – грустно улыбаясь, спросила она.

− Признаться слышал от него. Но поручик был не трезв.

− Да и что, он ить трезвым, поди раз в год бывает, – сказала Катерина, вытирая руки о фартук. − Ладно, лучше щи горячие похлебай – сейчас они тебе самое мёд!

Щи Катерины действительно несколько поправили горькое настроение Митрофана. Он решил привести себя в порядок и прогуляться у реки.