Пятницкий

Глава 31

Утро выдалось суматошным. Ни свет не заря, раздался стук в дверь квартиры на Девичьем поле. Пятницкий быстро оделся и открыл. На пороге посыльный. Козырнул и отдал пакет.

Разговор о том, что нужно будет дать концерт для красноармейцев в Кремле, был давно, но конкретной даты не утверждали. И вот, в конверте сообщение за подписью коменданта, о том, что выступление назначено сегодня вечером, в клубе Кремля.

Митрофан немного удивился, что не предупредили хотя бы за пару дней. Сейчас у хора было жёсткое расписание. Концерты шли один за другим, иногда по два в день. Вместе с революцией на крестьянский хор обрушилась востребованность, о которой никто и не мечтал. Их хотели видеть везде. Благо, сегодня выдался свободный день, иначе пришлось бы отменять выступление ради кремлёвского концерта.

Теперь следовало собрать к вечеру хористов, которые в свой редкий выходной разбрелись кто куда. Он начал раздумывать с кого начать, когда опять услышал стук.

Открыл дверь. На пороге целая компания во главе с Ариной Колобаевой.

− Неожиданно и вовремя! − обрадовался Митрофан Ефимович. − Я как раз собирался вас навестить. Сегодня, вне графика, концерт даём в Кремле. А вы, какими судьбами? Случилось чего?

Женщины прошли в квартиру.

− Случилось Митрофан Ефимович. Казаки в Александровке. Маняша еле ноги унесла, − начала Аринушка.

− Садитесь, − Митрофан указал на диван и выдвинул стулья от стола.

− Всех кто за красных был, собрали, и держут в анбаре, на базарной площади. Гутарют, бьют их там смертным боем, − продолжила Маняша. − Кирилку Кузнецова привязали к коню и хотели волоком по селу тащить, покуда не укатают до смерти. Он приподнялся, да бегом за конём, до самого пруда и обратно. Сдюжил, не упал. Казаки его в живых за то оставили. А красноармейца пленного не пожалели, живот шашкой распороли и на верёвке по слободе таскали. Слава богу, на нас никто не доказал. А казаки они разбираться не будут. Скажут: вот эти перед красными песни играли, и поминай, как звали.

− Да как же вы до Москвы добрались? − удивился Пятницкий.

− В ночь ушли вот с Семёновой Марфой, да с дочерьми. До Воронежа, где шли, где подвезли добрые люди. А там, в вагон набились правдами-неправдами. В три дня до Москвы долетели.

− Ну, слава Богу, что так, − вздохнул он.

− Возьмёте Марфу в хор, Митрофан Ефимович? − спросила Аринушка. − Мы за неё и пришли просить. Голос подходящий, и песни наши знает. Куды ей ещё с дитём податься…

Митрофан взглянул на Марфу. К ней прижалась худая черноглазая девчонка.

− Хорошо, послушаем. Ждать нечего, сейчас и проведём репетицию. Голоса всегда нужны. Если ухватит быстро, то прямо сегодня на сцену. Никто не знает, что нас в Кремль позвали, нужно собрать хористов. Я сейчас сделаю несколько звонков, а вы пока пробуйте. Аринушка, начинай, а Марфа пусть подлаживается.

Через несколько минут в квартире на Девичьем поле зазвучали голоса.

Марфа быстро подладилась к знакомым с детства мотивам. Пела и оглядывалась вокруг. Рассматривала диковинные узорчатые шпалеры, статуэтки на комоде и цветы в горшках, не смея поверить, что жизнь так поворачивается, благодаря одной только песне. Скажи ей кто на прошлой неделе, когда работала в поле, что вскорости окажется в Кремле − посмеялась бы, и только.

Нюрка же, прижавшись к матери, сидела молчком. Как только утром вышли из поезда, она перестала донимать всех вопросами. Молчалива стала не с испугу. Широко открыв глаза, впитывала в себя всё, что видела вокруг – истинные чудеса. До разговоров ли, когда избы стоят огромной величины, что и сравнить не с чем, кресты на церквах так высоко, аж за облака цепляются, а на улицах столько народу – сама учительница, поди, не сочтёт. Как бы чего не пропустить, пока будешь разговаривать.

Само время здесь течёт совсем по-другому. В Александровке день тянулся страх как долго. Когда в поле вяжешь снопы, сколько не гляди на солнце, никак оно не спешит прислониться ближе к размытому жаром краю степи. Кругом всегда одно: белая изба, подсолнухи на огороде, ромашки на выгоне, пыльная базарная площадь. Всё привычное и простое. В Москве же, откуда только берутся, идут каждую секунду новые люди. Каменные дома со сказочными лепными картинами, широченные, мощёные улицы, церкви в золоте, куполов − видимо, не видимо, и нет всему этому конца и края.

К вечеру Нюрка вместе со всеми оказалась в Кремле.

− Мам, а Ленин в какой башне живёт? − спросила она, когда вошли в большую комнату, где переодевались к концерту хористы.

− Не знаю я, где твой Ленин. Видишь, суета какая. Не мешайся под ногами. Посиди вон в уголочке, − она указала ей на меленький кожаный диван у входа.

Нюрка с неохотой отпустила мамкину руку и осторожно присела на скользкий край дивана. Просидела недолго и подумала: «Какая охота любоваться на своих баб, которые рядятся в праздничные сарафаны. Такого и в Александровке можно насмотреться на пасху. Не лучше ли проверить дворец, мало ли какие там ещё чудеса».

Никем не замеченная она шмыгнула в коридор.

Погулять по дворцу не вышло. Прокралась лишь до конца коридора и увидела лестницу. По ней, громко стуча каблуками, спускались люди в военной форме. Худой, высокий мужчина, с острой бородкой, глядя на Нюрку строго спросил не оборачиваясь:

− Товарищ Аликин, что за ребёнок тут ходит?

− Не могу знать, сейчас выясним, − ответил идущий по правую руку от него мужчина в фуражке с красной звездой.

− Да уж спасибо. Выясним. Устроили проходной двор!

Нюрка обомлела. Хотела бежать, куда глаза глядят, но ноги не слушались.

И тут за спинами военных увидела знакомое лицо. Большой лоб, лысина, аккуратная бородка и лучистые, живые глаза. Только одет не в пиджаке, как на картинке в газете, а в жёлтой вязаной жилетке и рука висит, перебинтована, как у раненого.

− Ленин, − пискнула она. − Дедушка Ленин!

− Ты откуда тут, девочка? − спросил худой, неожиданно тёплым голосом.

Нюрка, не отводя глаза от Ленина, ответила:

− Я из Александровки. С мамкой. Она песни поёт.

− Ну, вот видите, Феликс Эдмундович, всё в порядке. Это девочка из народного хора. Как тебя зовут? − обратился к ней Владимир Ильич.

− Нюрка, − почти шёпотом сказала она.

− Вот что, Нюра, пошли в зал, там и мама твоя, наверное. Не порядок тут одной ходить.

Мужчина в фуражке взял её за руку и все вместе они двинулись дальше по коридору. Открылись двери в огромный светлый зал, в котором не было ни одного свободного места. Нюрка вздрогнула от неожиданности, когда сотни красноармейцев вскочили при виде Ленина и захлопали в ладоши так, что у неё загудело в голове.

Все с кем она зашла сели в первый ряд. Нашлось место и ей. Хоть с самого краю, а всё равно в одном ряду с Лениным.

Сразу же открылся занавес, и Нюрка увидела мамку и ещё несколько знакомых Александровских баб. К самому краю сцены вышел Митрофан Ефимович Пятницкий.

Шум в зале улёгся, и голос Пятницкого зазвучал ясно и отчётливо.

− Ни в чем так ярко не выразился жизненный уклад русского человека, как в песне. Веками композиторы-самородки из народа, рядили свою родную песню как умели. В своей песне народ изливал и грусть, и радость и веселье беспредельное. Песнями народ говорил с природой, воспевал цветы весенние, степи широкие, моря синие, горы высокие. Душа русского человека отражена в песне как в зеркале. И сегодня, жемчужины творчества русского народа мы с радостью покажем вам!

Он обернулся и взмахнул рукой. Хор грянул без раскачки.

За реченькой диво, варил чернец пиво

Чернеченько мой, чернец молодой.

Чернецово пиво разборчиво было

Чернеченька мой, чернец молодой.

После концерта, на выходе из клуба, Митрофана догнал комендант кремля Мальков.

− Митрофан Ефимович, одну минуту.

Пятницкий обернулся.

− Да, Павел Дмитриевич. Надеюсь, концерт понравился?

− Да, Владимир Ильич очень высоко оценил выступление. Он хотел бы поговорить с вами лично. Вот возьмите, − он протянул бумагу с печатью. – Это пропуск. Подойдёте сюда завтра, к часу дня. Я предупрежу, вас проводят до кабинета.

Пятницкий взял бумагу и покрутил её в руках. Посмотрел на Малькова, не веря своим ушам.

− Я правильно вас понял, Ленин желает встретиться со мной?

− Да. Он хотел бы обсудить поддержку хора. Владимир Ильич всецело одобряет инициативу по продвижению в массы народного творчества. Возможно, нужна какая-то конкретная помощь в организации концертов, или требуется помещение для репетиций, продовольственные пайки для участников хора. Все эти вопросы мы в силах решить. Советская власть в первую очередь поддерживает крестьян и рабочих. То, что вы делаете, очень важно для нашего молодого государства.

− Да, хорошо, я непременно буду завтра, − сказал Митрофан Ефимович. Они попрощались.

Часовой на выходе с улыбкой приложил руку к козырьку. Пятницкий в ответ кивнул и коснулся края шляпы.

Хористы, не задерживаясь под занудным осенним дождём, уже разъехались по домам. Он вышел через Троицкую башню последним. Спешить никуда не хотелось. Спустился по мокрым, скользким ступенькам в Александровский сад.

Тусклый жёлтый свет фонарей, смешиваясь с моросящим дождём, окутывал Москву. В старых башнях и тёмных стенах Кремля, даже на фоне чёрного неба не таилось ни капли зловещей грозности. Вечные и родные, они казались такими же близкими как саманные избы в селе.

Пятницкий вышел на Тверскую. Проезжавший мимо извозчик осадил коня, но Митрофан покачал головой и, улыбаясь, зашагал по людной, не смотря на дождь, улице.

Хотелось просто идти и идти вперёд, не останавливаясь, чтобы как можно дольше пронести в себе чувства и мысли, которые овладели им: Его хор будет жить, русская песня не умрёт − вот самое главное. То, ради чего он родился на свет.

Капли дождя стекали по лицу. Счастье горячим дыханием обволакивало сердце.

Огни фонарей и витрин расплылись, а потом вспыхнули, загорелись, мигая и искрясь, закрутились как калейдоскопе. Ему показалось, что идёт не по мокрой мостовой, а выходит из-за кулис на сцену огромного, сияющего зала, и в ослепительном свете, тысячи людей встают со своих мест, встречая его аплодисментами. Он оборачивается и видит огромный хор, в котором невозможно сосчитать людей и слышит, как льётся песня:

Чтой-то звон, да чтой-то звон,

Да с нашей колокольни…