Читать книгу: «Человек за бортом. Полярная повесть», страница 4

Но так продолжалось недолго. Внезапно хождения прекратились – как и не было ничего. Ася вздохнула с облегчением, хотя и не понимала еще истинной причины. Впрочем, вскоре все прояснилось. В библиотеку заглянул ее непосредственный начальник – старший помощник капитана, чиф, как его называли моряки. Деловым тоном поинтересовался, есть ли в библиотеке «Справочник штурмана».

– Есть, конечно, – ответила Ася, которая весь перечень литературы своей не шибко богатой библиотеки уже знала наизусть.

– Отнесите в каюту капитана, – приказал старпом. – Знаете, где каюта мастера?

– Нет, конечно. Откуда? Я же там никогда не была, – робко ответила девушка.

Старпом проводил ее до каюты – сама бы Ася враз запуталась в этих переходах между палубами, спусками и подъемами по бесконечным лестницам, – коротко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, удалился.

Услышав «Войдите!», Ася переступила порог и оказалась в небольшом уютном кабинете. Горела настольная лампа под зеленым абажуром. Возле письменного стола стояли два глубоких кожаных кресла. За столом, заваленным морскими лоциями, журналами в ярких обложках и бесчисленными коробками трубочного табака, сидел высокий худощавый человек, поглаживая тонкие седые усики. Ася до этого лишь несколько раз, да и то издали, видела капитана.

– Проходите, присаживайтесь, – пригласил капитан. – Меня зовут Виктор Карпович. А вас Ася? Как по батюшке.

– Ася Маратовна, просто Ася, – смущенно улыбнулась девушка.

– Красивое сочетание – Ася Маратовна, – проговорил мастер. – Ну хорошо, присаживайтесь, просто Ася, – и указал ей рукой на одно из кресел.

Она присела, держа книгу на коленях. Потом, спохватившись, положила ее на краешек стола.

– Что это? – спросил Виктор Карпович.

– «Справочник штурмана», вы же просили.

– Я?! – вроде как удивился капитан, потом, спохватившись, кивнул: – а, ну да-да. А знаете что, Ася, не выпить ли нам кофейку? – Не дожидаясь ответа, он первым встал, открыл другую дверь и пригласил девушку в соседнюю комнату.

Салон капитанской каюты был обставлен массивной солидной мебелью из дерева благородных пород, ослепительно сияли под светом ламп медные ручки, окантовка стола, затворы на иллюминаторах. В углу разместился большой холодильник, рядом, на столике, стояла кофемашина.

– С этим чудо-агрегатом управляться умеете? – спросил Виктор Карпович и, услышав утвердительный ответ, скомандовал: – Тогда – полный вперед! Из женских рук, знаете ли, и кофе вкуснее.

Пока Ася засыпала в машину кофе, подогревала сливки, готовила чашки, на столе появилась бутылка вина, графинчик с коричневой жидкостью, в красивой высокой вазе – фрукты, коробка конфет. Кэп ловко откупорил вино, пояснил:

– Попробуйте, не пожалеете. Это вино с чилийских виноградников урожая 1976 года. Многие недооценивают чилийские вина, но там есть замечательные виноделы, и вина у них чудесные, ничуть не уступают французским или итальянским. А я, с вашего позволения, коньячку выпью. Коньяк предпочитаю французский, но пью исключительно из хрустального графина, так батюшка приучил.

Капитан говорил легко и быстро, не давая растерявшейся от неожиданного поворота событий девушке и слова вставить.

Вечер прошел непринужденно. Опытный мореплаватель и столь же опытный сердцеед, Виктор Карпович Бурцев был человеком эрудированным и разносторонним, избороздил по морям-океанам весь белый свет. От многого виденного и познанного превратился он с годами в человека сугубо прагматичного, скорее даже циничного, хотя и не лишенного страстей и страстишек. Собеседником, если сам того желал, был превосходным, рассказывать умел увлекательно, блистая при этом многочисленными цитатами из произведений классиков, чем окончательно покорил книжницу Асю. Она увлеклась беседой, сама вспоминала любимые книги.

Под конец беседы, когда немалых объемов графинчик с коньяком уже опустел, капитан сразил Асю неожиданным поступком. Глянув на часы, он деловито произнес: «Скоро на капитанскую вахту». Отошел к противоположной от стола переборке, встал на голову и так простоял пятнадцать минут. Ася сидела завороженная. Приняв вновь обычное положение, Виктор Карпович самодовольно усмехнулся. Старое, но давно всеми забытое упражнение – хмель улетучивается, как и не пил ни грамма. Он действительно выглядел абсолютно трезвым. Чего не могла сказать о себе Ася – чилийское, урожая какого-то там года, она уже забыла какого, ударило ей в голову, да и ноги стали словно ватные, совсем ее не слушались.

– Послушайте, Ася, – обратился к ней капитан. – Я моряк, человек прямой и ходить люблю прямо, а не рыскать по житейским волнам, и говорю тоже прямо. Вы девушка симпатичная, интеллигентная, образованная, не то что эти… – капитан не стал уточнять, кого он имел в виду. – Знаю, что экипаж уделяет вам очень много внимания. А я хочу, чтобы этот рейс мы провели вместе. Так каким будет ваш положительный ответ? – И, не дожидаясь, что скажет Ася, приоткрыв дверь, зычно крикнул: – Вахтенный, проводи библиотекаря Андрееву в ее каюту!

А когда Ася вышла, словно сбросив с себя маску галантного кавалера, замурлыкал из любимого «Лесоповала»: «…библиотекарша приходит к нам в централ, заместо книжек я ее бы почитал…». И, высоко вскидывая колени, зашагал на капитанский мостик.

***

Как для многих «домашних» девочек, идеалом истинной любви была для Аси история пятнадцатилетней босоногой Ассоль и двадцатичетырехлетнего капитана Грэя из «Алых парусов» Александра Грина. Повздыхав, что она, увы, уже не Ассоль и капитан ее тем более не Грэй, Ася пыталась найти что-то возвышенное, романтическое в своем избраннике, совершенно забыв, что это не она выбрала, а ее «назначили», подчеркнув при этом – на «этот рейс». Чилийское вино, красивая беседа в каюте, затем прогулка по Бремерхафену, обед в уютном немецком ресторанчике, не очень дорогое, хотя и не дешевенькое платье в подарок – на этом «конфетно-букетная» прелюдия была завершена. Уставший от жизни и беспрестанных морских качек и штормов, Виктор Карпович любовником оказался, скажем так, непритязательным. Старпома он теперь не присылал, когда надо, сам звонил в библиотеку, роняя отрывистое: «Сегодня приходи».

Ни с кем из экипажа он дружбы не водил – таково было его непреложное правило с тех пор, как стал хозяином на капитанском мостике. Ася же была прекрасным собеседником, прежде всего потому, что умела слушать и адекватно реагировать на его бесконечные монологи, где главным героем был сам Бурцев. Наговорившись вдоволь и осушив неизменный графин коньяку, Виктор Карпович либо ронял короткое: «Оставайся», либо столь же однозначное: «Иди отдыхай, детка». Второе указание сопровождалось непременным поцелуем, первое – не всегда.

Скорее всего, этот «капитанский роман» так бы и тянулся уныло до конца рейса, если бы не случился День Нептуна. Штурман Гена в библиотеку время от времени наведывался. Книг никогда не брал, да, похоже, он и не читал их вовсе. Полистает для виду журнальчики, демонстративно вздохнет и молча уходит. Ну точно как в старом, довольно пошленьком анекдоте: «А чо приходил, может, сказать чо хотел?» Во время праздника Нептуна, едва заиграла музыка, сразу пригласил Асю на танец. В закутке он припрятал пару бутылок вина, время от времени они, как школьники, убегали, пили прямо из горлышка, и это приключение Асю забавляло и веселило. А потом, то ли от вина, то ли от музыки и веселья, а пуще всего от ласковых слов, что шептал ей на ушко Гена, потеряла девушка голову.

Очнулась Ася только тогда, когда жесткие пальцы вцепились ей в волосы и поволокли из шлюпки. Бурцев был вне себя от ярости, когда ему доложили, где сейчас находится и чем занимается его любовница. Отвесив Асе оплеуху, он прорычал: «Пошла вон, грязная шлюха!» Ася потянулась было за платьем, но получила такую затрещину, что отлетела на несколько метров и, не удержавшись на ногах, упала на палубу. «Платье хоть отдайте, как же я такая пойду», – всхлипнула она.

– Так иди, сука, голая! Пусть все видят, что шлюха идет.

Гена, кое-как натянув штаны, выскочил из шлюпки, бросил Асе платье, которое она поймала на лету. Без лишних слов, не размышляя, штурман кинулся на капитана, но получил мощнейший встречный удар. Поединок был коротким. Молодость уступила опыту и ярости по всем статьям.

– Тебе хана, – уже спокойно, даже с каким-то удовлетворением сказал Бурцев. – На капитана в море руку поднял. Знаешь, что за это бывает? – и походкой победителя удалился. «Засужу, гаденыш. Сосать у меня будешь – не прощу», – бормотал он себе под нос.

О том, что приключилось ночью, на следующий день на ледоколе, разумеется, знали все и судачили, понятно, кто во что горазд, всё с новыми и новыми подробностями. Говорили, что Ася всю ночь металась по палубе голая и хотела выброситься за борт, но ее успел остановить боцман; что штурман лежит в лазарете с поломанными ребрами, сотрясением мозга и без единого зуба…

До самого Кейптауна ни Асю, ни штурмана Гену никто не видел, и где они все это время скрывались, тоже никому было неведомо. А в Кейптауне на борт поднялись пятеро: трое солидных седовласых мужчин в цивильном облачении, четвертый, помоложе, с тремя нашивками на погонах, и дама из тех, кого называют «синий чулок». То были представители Института полюса, коим предстояло разобраться в инциденте на экваторе, заменный штурман и дама – новый библиотекарь. Так что судьба Аси и штурмана Гены была решена заранее. Да иначе и быть не могло. Виктор Карпович Бурцев личность в Институте заметная, опытный специалист. Возвращаясь из каждого рейса, традиционно приглашал руководство в хороший ресторан, накрывал столы щедро, да к тому же для каждого были припасены неизменные коробки с заграничными подарками, среди которых вкусы жен начальников непременно учтены были тоже.

Беседа со штурманом на борту ледокола все же состоялась, но продолжалась недолго. О чем говорили, никто не знал, из экипажа при той беседе никого не было. Асю и вовсе никто выслушивать не собирался. Да и что она, собственно, могла сказать? Так что с ней и так все было ясно. Ее отправили домой в тот же день, штурмана – через два дня.

МЕСЯЦ ЧЕТВЕРТЫЙ

Коллизия любовного треугольника «капитан – штурман – библиотекарь» взбудоражила весь ледокол. Судачили и моряки, и полярники – всяк на свой лад. Не участвовал в обсуждении пикантных подробностей один-единственный человек – врач станции «Пионерная» Никита Максимов. Он в те дни ходил совершенно счастливый, постоянно улыбался и на вопросы отвечал невпопад.

Как раз когда праздник Нептуна был в самом разгаре, к нему подошел маркони, потянул за рукав и поманил в сторону: «Пойдем, покажу чего».

Никита взял листок бумаги, прочитал: «Милый мой Максик. Я заказала билет на самолет до Кейптауна, если можешь, сообщи как можно скорее точную дату прибытия, чтобы я могла окончательно подтвердить бронь. Целую, твоя Варя».

– Вот это я понимаю – жена! От Москвы до Южной Африки летит, чтобы хоть пару дней с мужем побыть! – восхищался Толик. – С тебя магарыч, доктор. Шучу-шучу, я и так твой должник.

– Слушай, Толик, – попросил Никита. – А не мог бы ты поточнее узнать, когда мы в Кейптаун зайдем. Я пытался, но со мной из ваших никто и разговаривать не хочет, а тут сам видишь, какое дело.

– Док, не сомневайся, завтра утром будешь знать самую точную информацию. За завтраком выясню у штурманов; сегодня, сам видишь, все под банкой, говорить без толку. Да ты не волнуйся, – успокоил маркони, – до Кейптауна не меньше двадцати дней будем шлепать, успеет твоя Варя билет купить.

Слово радист сдержал – на следующий же день сообщил Никите точную дату прибытия ледокола в южноафриканский порт Кейптаун.

– Толик, а как ты думаешь, разрешат Варе пожить здесь со мной? – спросил Никита.

– Это где ж ты с молодой женой жить собираешься? В вашем вонючем кубрике, что ли? – и увидев, как пригорюнился доктор, ободряюще хлопнул его по плечу. – Ладно, заранее не тушуйся. У нас этими вопросами чиф ведает, попробую аккуратно удочку закинуть.

Но ничего из этой затеи не вышло. Старпом отказал наотрез, сославшись на какую-то только одному ему ведомую инструкцию. «Я тебе вот что посоветую, – сказал маркони. – Знаю я в Кейптауне одну дешевенькую, но вполне приличную гостиницу. Пару раз сам там номер снимал. И от порта недалеко, и до центра рукой подать. У меня даже где-то их визитка сохранилась, поищу. Когда тебе жена сообщит точно, каким рейсом летит, можно заранее номер там забронировать».

Так и поступили. Получив от Вари очередное письмо, в котором она писала, что билет заказала, Толик тут же отправил на электронную почту гостиницы со звучным названием «Амбассадор» заявку и уже через час получил номер брони на имя Варвары Максимовой. Никакой предоплаты гостиница, к счастью, не потребовала, расчет производился на месте. Двадцать дней до Кейптауна показались Никите вечностью. Новостью Никита поделился только с Саней. Более практичный друг посоветовал немедля обратиться к начальнику станции. «Запряжет тебя Клюв на вахты, и будешь ты на свою Варю с борта смотреть, так что иди к нему договаривайся», – убеждал Саня. После ужина Никита последовал совету друга, подошел к начальнику, объяснил, что так, мол, и так, жена в Кейптаун прилетает, повидаться перед дальней зимовкой.

Петр Петрович напустил на себя строгость:

– В договоре что сказано? В договоре сказано, что срок экспедиции начинается с отхода ледокола и заканчивается в порту Санкт-Петербурга. Никакие свидания ни с какими женами договором не предусмотрены. Вахта есть вахта – это святое.

– Я же не про лазарет говорю, в лазарете отдежурю, как положено, понимаю, что здесь меня никто заменить не может. Я про другие вахты, всякие там погрузки-разгрузки… Хотя бы от них меня освободить можно?

– Нельзя! – сказал, как отрезал, Клюв. – Как раз-таки в порту закупаться будем на всю зимовку, работы за край, а ты – на свиданку, вишь, намылился… Ты со мной согласовал, когда жену вызывал? Не согласовал. А теперь приходишь, здрасте-пожалуйста, отпустите меня к жене. Заранее надо было спрашивать.

– Может, мне еще согласовывать, на каком боку спать?

– Понадобится, будешь и не про то спрашивать, – заявил начальник, но потом, все же смягчившись, добавил: – Поговори с мужиками, может, кто тебя и заменит. Но учти, я про это ничего не знаю и знать не хочу. Если на вахте по расписанию никого не будет, накажу тебя, сниму полярную надбавку.

И снова выручил верный друг Саня. Услышав от Никиты, чем закончился его разговор с начальством, он успокоил: «И в голову не бери, подменю тебя, никто и не узнает».

– Да у тебя своих вахт хватает, – засомневался Никита. – Ты же не двужильный.

– Двужильный, еще какой двужильный, ты даже не знаешь, – рассмеялся Саня.

***

Атлантический океан их баловал полным штилем, и ровно через двадцать дней «Академик Смирнов» причалил в порту Кейптаун Южно-Африканской Республики. Выдали полярникам по сто евро, объявив, что стоянка – семь дней. Никита ринулся по трапу первым. Никакого пограничного досмотра здесь не было, и уже через несколько минут он обнимал любимую Вареньку.

– Тебя на сколько отпустили? – спросила Варя, когда они направились в город.

– Каждый день с девяти утра до двадцати одного вечера, – отрапортовала Никита.

– Всего-то, – огорчилась Варя.

– Не всего-то, а целых 62 часа будем вместе, – стараясь выглядеть веселым, он обнял ее за плечи. – Я уже все подсчитал, за минусом вахты в лазарете – ровно 62 часа. Совсем немало, особенно, если учесть, что мы вообще могли и не увидеться здесь.

– Не могли, – серьезно возразила Варя. – Я заранее решила, что полечу в Кейптаун, чего бы мне это ни стоило. Я бы просто не выдержала так долго тебя не видеть.

– А где ты деньги на билет взяла? Я когда письмо от тебя получил, так ошалел от радости, что даже спросить тебя об этом забыл.

– Деньги дал твой дедушка. Я попросила у Никиты Борисовича помочь мне с ночными дежурствами в его бывшей клинике. А он как узнал, что я хочу на билет заработать, говорит мне: «Мы все Никите письма напишем, писем будет много, понадобится дипкурьер нашей семьи к младшему Максимову. Ты согласна?» – «Согласна», – говорю. А он достает свой знаменитый старинный бумажник, ну этот, с серебряной монограммой, вынимает деньги и говорит: «А это, сударыня, жалованье дипкурьера». Представляешь?

Никита живо представил себе эту сценку. Академик Максимов с юных лет обожал шутки, шарады, с людьми без чувства юмора старался не общаться, считая их ограниченными.

…Целыми днями бродили они по городу, который наводнили туристы. Повсюду слышалась разноязыкая речь. Туристические автобусы курсировали с интервалом в десять-пятнадцать минут, и они побывали на мысе Доброй Надежды, знаменитой Столовой горе, в Кейп-Понте, любовались невероятным переплетением огней, которыми славилась знаменитая на весь мир кейптаунская гавань… Обедали где придется, не замечая, что едят.

– Представляешь, Варюша, – с восторгом рассказывал Никита. – Даже точно неизвестно, когда здесь появились первые людские поселения. Недавно в пещере Пирс-Кейв проводились археологические раскопки, и археологи утверждают, что некоторым предметам примерно двенадцать тысяч лет! Ты только представь себе – двенадцать тысяч! А вообще до открытия Суэцкого канала Кейптаун был главным перевалочным пунктом для торговых судов, которые шли из Европы в Африку, Индию, в другие азиатские страны. И еще слово «Кейптаун» переводится как «африканская коса»…

– Так тебя больше африканская коса интересует или моя?

– Твоя, моя родная, конечно, твоя, – и он легонечко потрепал жену за туго сплетенную русую косу.

– И откуда ты все этот знаешь? – восхитилась враз успокоенная Варвара. – Я бы эти названия никогда в жизни не запомнила. Пещера… как-как ты сказал?

– Пирс-Кейв, – повторил Никита, – Мы же вчера там с тобой были. А знаю, потому что читал, еще в детстве. Для меня Южная Африка – это было что-то недосягаемое, я даже мечтать не смел, что когда-то сюда попаду, да еще буду ходить по Кейптауну с самой красивой девушкой и целовать ее, когда захочу.

– Подлиза, – засмеялась Варя.

– Не подлиза, а влюбленный. Может быть человек влюблен в собственную жену? – серьезно возразил Никита.

– Не «может», а должен, – наставительно поправила его Варя.

Мимо прошла группа местных жителей. Никита, на мотив старой песенки про ивановских ткачих, пропел только что пришедший на ум экспромт: «Темнокожие туземцы составляют большинство…».

– Да вы расист, Максимов, – попеняла ему жена.

– Вот уж нет, – возразил он. – Счастливый человек ни расистом, ни революционером, ни каким другим экстремистом быть не может.

– Вернешься из экспедиции, иди в Госдуму заседать, там такие болтуны нужны, – рассмеялась Варя.

– Ага, – в тон ей ответил он. – Там меня ждут не дождутся, аж извелись все: где там Никита Борисович Максимов, что-то он к нам все не едет и не едет. Пора отзывать его с полюса, а то мы тут без него ни одного закона принять не можем, – и беззаботно рассмеялся собственной шутке. Как хорошо, как весело и беззаботно было им в те дни!

***

По вечерам Никита возвращался на судно, Варя провожала его до самого трапа, не уходила, дожидаясь, пока он помашет ей рукой с борта. Максимов разок заикнулся, чтобы Варе показать ледокол, но Клюв только руками замахал.

Работа на борту кипела. В Кейптауне закупались продукты на зимовку всех пяти экспедиций. Но подписи о приемке врача «Пионерной» никто не требовал. Максимова это озадачило. Своими сомнениями он снова поделился с опытным Родиновым, сменяя того с вахты.

– В Питере я всякие инструкции изучал, там было сказано, что врач обязан принять продукты для экспедиции, а тут закрытые ящики. А если потом окажется, что какие-то продукты некачественные или не соответствуют условиям зимовки, кто отвечать будет? – выразил молодой врач свои опасения.

– Да уж точно не ты, – хмыкнул Виктор Георгиевич. – Ты что, до сих пор не понял, что все закупки делает только наше начальство. Они к этой кормушке никого не подпускают. И чем меньше посторонних глаз, тем лучше. У них тут свой гешефт – чем дешевле, тем лучше. Главный критерий – цена, о качестве и разговора нет. Но ты в этом еще убедишься, когда на станцию прибудешь. Здесь наши десятилетиями у одних и тех же торгашей покупают. За руку, конечно, я их не ловил, но полагаю, откаты не слабые. А тут ты со своими инструкциями – качественные товары, некачественные товары… На станции примешь по описи, вот и все.

– А если кто-то отравится? – не унимался Максимов.

– Просрется, – грубо ответил старый доктор.

***

Ночью, накануне отхода из Кейптауна, Никиту разбудил Саня. Спросонья он никак не мог понять, чего от него хотят.

– Никита, ну Никита, – тормошил его Богатырев. – Да проснись же ты наконец. Там груз большой пришел с продуктами, не справляемся, настоящий аврал, всех подняли. Пойдем, поможешь крепить.

Спустились в трюм. Аж в глазах темно стало – столько было ящиков, мешков, коробок, целлофановых упаковок с продуктами. «Майна» – раздалась команда сверху, и в трюм пополз очередной контейнер, в котором оказались коробки с баночным пивом.

– Вот те на, – удивился Никита. – В Германии были, пиво не закупали, а в Африке пиво грузим.

– Эх ты, – укорил его Афоня, – доктор, а таких простых вещей не хаваешь. В Германии пиво денег стоит, а здесь – гроши.

Груз крепили до самого утра. Не выспавшись и даже не успев побриться, Никита заспешил в порт, где его уже, как обычно, ждала Варя. В этот последний на берегу день им не хотелось терять ни единой минуточки. Оба понимали, что разлука предстоит долгая.

– Что с тобой, Максик? – встревоженно спросила Варя и провела рукой по щеке. – Глаза красные, и не побрился даже.

– Вахта, – коротко ответил он, не желая посвящать жену в подробности.

– Может, в гостиницу пойдем, поспишь хоть пару часиков, в себя придешь, – участливо предложила Варвара.

– Ну уж нет, – решительно тряхнул он головой. – Терять время на какой-то сон… Ни за что. Потом отосплюсь.

Все же она настояла на своем. В гостинице Никита принял горячий душ. Ванная комната в «Амбассадоре» хотя была и небольшой, но сияла белизной плитки, и из душевой лейки била тугая струя, такая, как любил Никита. Не то что на ледоколе, где едва сочились лишь жидкие струйки. С наслаждением искупавшись и побрившись, он снова почувствовал себя бодрым. Через час они вышли в город, бродили, крепко держа за руки, до самого вечера, забыв о времени, которое для них просто перестало существовать. Позже Никита даже вспомнить не мог, где они были, о чем говорили… К трапу Никита бежал, что хороший спринтер. Вахтенный матрос лишь укоризненно головой покачал, глянув ни часы, стрелка которых в этот момент сравнялась с цифрой «9», и, отмечая Максимова в списке, скомандовал: «Живо на борт!»

Через полтора месяца Никита получил от Вари коротенькую записочку – всего два слова: «Я беременна». Никита скомкал письмо, написанное в кубрике Варе, тут же взял маленький листочек и написал: «Счастлив! Счастлив!! Счастлив!!!».

– Вот именно так: с одним, двумя и тремя воскликами? – переспросил, улыбаясь Толик.

– Именно так, – подтвердил Никита, – с одним, двумя и тремя восклицательными знаками. И гляди, маркони, не перепутай.

– Ты же не перепутал, – двусмысленно хмыкнул радист.

На следующий день они входили в покрытое круглый год льдами невероятно соленое и глубокое – чуть не до полутора километров – море Дэйвиса, омывающее Берег Правды в Индийском секторе Южного океана. Именно на побережье этого моря в середине пятидесятых годов теперь уже прошлого, двадцатого века начала работать в Антарктиде постоянная советская станция «Пионерная», конечная точка плавания, до которой уже рукой было подать.

***

Трое суток воздушные лошадки – вертолеты К-32 отправляли груз на станцию «Пионерная». Лету от ледокола до станции было минут пять-семь, не больше, и огромные стрекозы сновали туда и обратно без устали, чтобы ледоколу как можно скорее отчалить – предстояло разгрузить еще три станции, «Пионерная» была в очередности второй.

Зимовщики разделились на две группы – одни грузили контейнеры на ледоколе, другие принимали их уже на станции. Никита оказался в первой группе и потому станцию видел только издалека. Попросив бинокль у одного из штурманов, он разглядел какие-то ветхие домишки, потом бинокль скользнул левее, и Максимов увидел огромную свалку, где громоздились мириады тонн ржавого железа. «Наверняка это задворки станции, или те самые старые строения, которыми давно уже никто не пользуется», – решил доктор. В его понимании прославленная станция, гордость советских полярников, никак не могла быть такой жалкой и убогой. И только на четвертый день, оказавшись непосредственно там, ошеломленный Никита увидел, что старые домики, необъятных размеров свалка, покосившаяся от времени электроэстакада – все это и есть та самая некогда легендарная «Пионерная».

Доктору и анестезиологу предстояло жить на втором этаже длинного двухэтажного дома, где располагалось их медицинское хозяйство. Здесь же, в соседних комнатах, поселились начальник станции и повар. На первом этаже была просторная кают-компания, она же в обед и ужин – и столовая, и кухня.

Анестезиолог Александр Тихонович Зубков первым делом принялся распаковывать свой невероятно огромных размеров чемодан, развешивая в шкафу брюки, сорочки, толстой вязки свитера, аккуратно складывая стопками белье. Каждую вещь, прежде чем упрятать в шкаф, он подолгу держал в руках.

Заглянув в комнату к коллеге и видя, что Зубкову сейчас ни до чего, кроме собственного шмотья, дела нет, Максимов отправился в медпункт, где он еще не был.

Поскольку все три дня разгрузки и погрузки он находился на ледоколе, то своего предшественника – врача станции видел лишь мельком, даже познакомиться толком не успели. Максимову хотелось о многом расспросить коллегу, но времени не оставалось, доктор, как ошпаренный выскочил из вертолета, куда тотчас велели садиться Максимову – «Академик Смирнов» уже отшвартовывался. И вот теперь, глядя на то, что, должно быть, и называлось медпунктом, Никита попросту впал в ступор. Повсюду царил невероятный беспорядок, на полу валялись пустые коробки из-под медикаментов, использованные шприцы, клочки ваты, обрывки бинтов, какие-то бумаги, да и просто бытовой мусор. Создавалось впечатление, что кто-то специально устроил весь этот погром.

Максимов, постучав, снова зашел в комнату анестезиолога, где увидел своего коллегу, с явным наслаждением потягивающего чай из тонкого стакана в старинном мельхиоровом подстаканнике. Чай, видимо, был очень горячим, доктор смешно вытягивал губы трубочкой, прихлебывая мелкими глотками и откусывая малюсенькие кусочки от шоколадного батончика.

– Александр Тихонович, я вас прошу, пойдемте в медпункт, – взмолился Никита. – Вы даже представить не можете, что там творится, помойка какая-то, а не медицинское учреждение! Ну просто Мамай прошел.

– Отчего же не могу представить, очень даже могу, – благодушно заметил Зубков. – Я Венечку Демьянова сто лет в обед как знаю – зимовал с ним дважды. Неряха и свинтус известный, к тому же бездельник. Любимое занятие пасьянс раскладывать, сутками мог с картами просидеть. Вы не думайте, что это он специально там бардак учинил. Вовсе нет, он сам в этом бардаке, с позволения сказать, работал. Так что удивляться нечему. Присаживайтесь, коллега, я вас чайком угощу, сам, знаете ли, травки собирал, пользительно необыкновенно.

– Да какой чай! – вспыхнул Максимов. – Там работы непочатый край. А если сейчас кому-то помощь наша понадобится. Что делать, там черт ногу сломит, не найдешь ничего, надо срочно порядок наводить.

– Вот и наводите, – благодушие мигом слетело с Зубкова. – Вы врач, а я всего лишь анестезиолог. За медпункт полную ответственность несете вы, я лишь вам, исключительно в случаях необходимости в моей компетенции, помогаю.

– Вот и идемте помогать! – Никита постарался придать своему голосу командирские нотки.

Покряхтывая, Зубков поднялся из-за стола, наполнил чаем еще один стакан, граненый, – видно, тонкий, в подстаканнике, был его личным, поставил на стол, рядом положил конфетку и жестом пригласил Никиту присоединяться к чаепитию.

– Давайте, коллега, сразу определим, так сказать, градус широты и долготы наших отношений, – уже без всякой улыбки предложил он. – По штатному расписанию вы – врач, я – анестезиолог. А-нес-те-зи-олог! – повторил по складам. – И не более того. Заметьте, ни в одной канцелярской бумажке не сказано, что вы начальник, а я подчиненный. У нас, так сказать, параллельные функции. Так же, как и вы, я подчиняюсь только начальнику станции. Вы, Никита Борисович, на старика не обижайтесь, вы в первой своей экспедиции, я – в пятой. Хотите искать себе работу – ищите, а мне и здесь не дует. Зимовать нам на этот раз, как я понимаю, долго, а ссориться и конфликтовать – последнее дело. Только жизнь друг другу отравим. Я ведь тоже умею зубы показывать. Дружить со мной я вам не предлагаю, сам вашей дружбы тоже не ищу – ни к чему это. Так что давайте просто подпишем «пакт о ненападении» и в знак того, что высокие договаривающиеся стороны достигли взаимопонимания, попьем чайку, за неимением ничего другого. Или вы все же предпочитаете чего-нибудь покрепче?

– Александр Тихонович, а если я вас просто по-человечески попрошу мне помочь навести порядок в медпункте?..

– Э, нет, милостивый государь, за помощью обратитесь к кому-нибудь помоложе. Или отправляйтесь к начальнику станции, пусть вам Клюв разнорабочих выделяет. Хотя не советую, тут всяк норовит от своей-то работы отлынить, а уж чужое дерьмо разгребать навряд ли сыщете охотников.

И как ни мал был у Никиты Максимова административный опыт, понял он, что уж кто-кто, а коллега ему точно не соратник и заставить его работать «вне пределов компетенции», как он сам выразился, не удастся никому. Уже совсем скоро Никита убедится, что по принципу «как бы ни работать, лишь бы не работать» живет на их станции подавляющее большинство зимовщиков.

Вооружившись щетками, швабрами, ведрами, он отправился наводить порядок в своем хозяйстве.

После ужина Клюв объявил, что сейчас будет общее собрание. Незаметный на ледоколе, он здесь приосанился, понимая, что все эти люди-людишки теперь находятся в полной его власти. Даже голос окреп.

– Антарктическая полярная станция «Пионерная» была, есть и будет флагманом и форпостом совет… российской науки на Южном полюсе, – напыщенно начал Акимов. – И перед нашей экспедицией стоят важные задачи научных исследований. Это приоритет в работе на все время экспедиции. Поэтому требую от каждого из вас оказывать нашим уважаемым ученым любую, я подчеркиваю, любую помощь. Техника и приборы у нас, прямо скажем, не новые, так что требую самого бережного отношения.