Читать книгу: «Человек за бортом. Полярная повесть», страница 11

– А при чем тут человеческий фактор? – спросил Максимов. – Там что, на СП-32, какие-то особые специалисты работали?

– Специалисты там работали хорошие, хотя и молодежь была необстрелянная. Команду они собрали дружную, жили душа в душу. Но, говоря про человеческий фактор, я не это имел в виду. Создавал эту станцию человек. Человек, умеющий держать слово и отвечающий за свои поступки. Сейчас даже поверить в это трудно, но это так.

– Да, я слышал об этом, – подтвердил Никита. – Уж если вам в это трудно поверить, то мне, единожды зимовавшему, и подавно.

– И тем не менее это факт. Факт, как я уже изволил тебе говорить, исторический. На века! Тогда, в 2003-м, все аж от восторга захлебнулись: «Ура! Мы вернулись на Северный полюс. Ура! Нам снова нет равных!» Конечно, на СП-32 все было, как должно быть: дома, оборудование, питание, одежда, зарплата соответствующая. Потому что руководил всем человек, а не государство. А человек, вложивший в свое дело душу, сам у себя воровать не станет.

– Послушал бы вас сейчас Колотаев, – засмеялся Никита.

– Ну пугай, пугай. Мне, старому, пугаться уже поздно. И вот что я тебе, Никита, скажу. Долго я думал и пришел к выводу: все беды у нас в стране оттого происходят, что правители наши, любого ранга – от Кремля до самого мелкого чиновника, народ быдлом считают. Тем самым быдлом, которому можно беззастенчиво врать, с мнением которого можно не считаться, за счет которого можно и нужно безнаказанно обогащаться. Ты никогда не задумывался, откуда в нашей стране вдруг появилось такое несметное количество миллиардеров? Плодятся, что те тараканы. Личные самолеты, дворцы, яхты, приватизированные целые отрасли народного хозяйства. Такое впечатление, что у них, этих самых правителей и чиновников, одна в жизни цель – как бы поскорее страну распродать. Все молчат, будто так и должно быть. Потому что знают: правду нигде не найдешь.

– Кстати, я слышал, ты Колотаева отбрил все же, – продолжал Родинов. – Читал я в вахтенном журнале твою запись. Поделом сукину сыну. Знаю, капитан ледокола не чает от него избавиться, вот ему и повод будет. Ты молодец, не побоялся. Мы же от чего сами больше всего страдаем? Вокруг нас сброд, шваль всякая, а мы молчим, лишнее слово сказать опасаемся. Они нам глотки перегрызть готовы – и мы им в итоге тем же платим. Дураков слушаемся; знаем, что дураки, а слушаемся, потому что хоть и дурак, а начальник, пойди ты против него, тебя потом рублем накажет. Потому и выполняем беспрекословно ту работу, которую выполнять не должны, делаем то, что противно. Так разве не виноваты мы после всего этого сами перед собой?

– Как-то вы, Виктор Георгиевич, уж очень строго судите, – засомневался Никита. – Я себя перед самим собой виноватым не чувствую. Ну разве самую малость – в том, что поперся в эту, как я теперь понимаю, совершенно ненужную мне экспедицию.

– Насчет экспедиции ты, коллега, неправ. Ни один жизненный опыт не проходит для нас бесследно. Что-то и ты в своем багаже, – и он постучал себя пальцем по виску, – вынесешь. И потом, не суди обо всем полюсе по своей «Пионерной», это уж совсем полный отстой. Ее, как сказали бы на флоте, уже давно с довольствия сняли. За каким дьяволом продолжают туда отправлять экспедиции, пожалуй, и сами уже не понимают, она ведь, по большому счету никому не нужна. А может быть, наоборот – хорошо понимают. Уж больно удобно там списывать все, что угодно, к тому же набирают разные отбросы, так что возмущаться некому. Видишь, это не только тебе с ними не повезло, но и им с тобой – вопросы всякие задаешь, размышляешь, до правды докопаться хочешь. Ну и к тому же начальник ваш – редчайший экземпляр. Я когда от нашего радиста узнал, что начальника «Пионерной» Засранцем прозвали, полдня смеялся, аж до коликов в животе. Не твоя, кстати, выдумка?

– Нет, это товарищ мой его так заклеймил.

– Ну, это не заклеймил. Эпитет «Засранец» для Акимова еще слишком мягкий. Он мерзавец, каких поискать. За внешним его равнодушием скрывается жестокий человек, коварный и беспощадный к окружающим. Впрочем, много чести говорить о нем так долго. А тебе, Никита, я так скажу. Что виноватым себя не чувствуешь, так это, уж поверь мне, от молодости твоей, от неопытности. Призадумайся, как живешь, глядишь и по-другому на себя взглянешь.

Прощаясь у дверей каюты, старый доктор спросил:

– Вернешься в клинику или снова в экспедицию завербуешься?

– Ни за что, никогда! – твердо ответил Никита.

– Ну-ну, – усмехнулся его мудрый собеседник. – Никогда не говори «никогда» – слыхал, наверное, такую формулу? А я, пожалуй, решусь еще на одну зимовку. Точно последнюю, но рискну. В конце концов, философы утверждают, что все мы живем, чтобы, уходя, возвращаться, а вернувшись – снова уйти. – И подтолкнул легонько Максимова в спину: – Иди, иди, а то совсем старику душу разбередил. Да, чуть не забыл. Врать друзьям – а мы же теперь с тобой друзья? – нехорошо. Согласен?

– Так я вам и не врал.

– А вот и соврал! Когда я спросил, кто твой дед, ты ответил – «врач». Будто я не знаю, кто такой академик Никита Борисович Максимов, полный твой тезка. Уж два плюс два как-нибудь сложить умею. А говоришь «не врал».

– Не врал, – засмеялся Никита. – Дед сам всегда говорит, что прежде всего он врач, а уж потом все остальное.

– Ладно, ладно, не удалось загнать тебя в угол. Ступай, а то твои друзья совсем тебя потеряли, ревнуют поди к старику…

Никита вышел, но возвращаться в свой кубрик ему не хотелось. Похоже, что не он доктора, а доктор его взбудоражил. Как живет он сам, Никита Максимов? Перед глазами, как наяву, возникло прощание с Варей в Кейптауне. Он тогда едва не опоздал, и вахтенный, укоризненно щелкнув по циферблату часов, крикнул: «Максимов, живо на борт!». А сейчас он, доктор Максимов, уже на борту – или все еще за бортом барахтается? И от кого услышит он команду: «Поднимайся на борт!»?

***

Все было будничным, обыденным. Не звучали фанфары, не бежали навстречу героям-полярникам счастливые пионеры с букетиками цветов. Даже начальник экспедиции не счел нужным сказать им на прощанье хоть пару слов. Обычные работяги вернулись с обычной работы, сойдя с трапа, потискали друг другу руки, кто-то обменялся адресами, номерами телефонов – и разошлись – каждый в свою сторону. Никита, Саня, Василий и Иван решили сразу поехать в Институт, поскорее закончить с формальностями, да и по домам.

Августовский Санкт-Петербург встретил их серым небом, моросящим дождем, скользкими, почти как полярный лед, желтыми листьями. Но Никиту радовало все – и это серое небо, и дождик, под который так приятно было подставлять лицо. Его никто не встречал. Варя рвалась прилететь в Питер, родители ей не советовали – куда с грудным младенцем! Она упрямилась, стояла на своем, говорила: «Как же так, всех жены будут встречать, а Никита…» Но он, когда узнал об этом, послал ей еще из радиорубки ледокола теплое, но достаточно решительное письмо, приписав, что и часа лишнего не задержится, из порта – сразу в Институт полюса, там сдаст отчет, подпишет, что надо, получит деньги и сразу – в Москву, домой.

Все оказалось не так-то просто. Оформление бумаг заняло целых три дня, денег и вовсе не дали, сказали, что в течение недели переведут на банковскую карточку. Когда Никита узнал, сколько ему причитается, то просто опешил. Сбылись самые мрачные предсказания доктора Родинова. Отправился выяснять в бухгалтерию, но там сказали, что ему начислили ровно столько, сколько причиталось, и выяснять надо в медицинском отделе, а не у них.

Начальник медотдела Шпинда встретил врача «Пионерной» хмуро. Он уже знал от Засранца, как разыграл того Максимов с мнимой операцией директора.

– Мне Владимир Петрович поведал про твои художества, – оборвал главный полярный медик возмущенные претензии Максимова. – Дисциплину нарушал беспрестанно, подверг ненужной опасности не только себя, но и своих товарищей, которые, спасая тебя, сами могли погибнуть. Позволял себе непочтительные высказывания и в адрес начальника станции, и в адрес руководства Института, – перечислял он. – И после всего этого ты еще претензии предъявляешь. Тебя добрейший Акимов мало штрафовал. Я бы такого, как ты, полярной надбавки лишил полностью, чтобы на всю жизнь заполнил, как позорить высокое звание полярника.

– А это звание что, еще больше опозорить можно, чем оно само себя опозорило? – взорвался Никита. Его занесло и он, не выбирая выражений, высказал все, что думал – о станции в целом, и о том, как травят там людей непригодными для еды продуктами, и том, что в медпункте людей можно только загубить, но уж никак не вылечить.

Шпинда ни разу его не перебил, листал бумажки, то и дело открывал и закрывал огромный сейф, заварил себе чай, достал из шкафа пачку печенья и захрустел с явным наслаждением – одним словом, всем своим видом давал понять, что Максимова не слушает и все, что он говорит, ему до лампочки. И лишь когда запал Никиты угас, сказал почти добродушно:

– Зайди в спецчасть, прямо сейчас и отправляйся, там тебя уже ждут не дождутся, – и уточнил: – Комната 312.

Что такое «спецчасть», Максимов осознавал смутно, там ему еще бывать не доводилось. Постучал в дверь без таблички, вошел. За решеткой не по годам ярко накрашенная дама, с огромными серьгами в ушах и звенящими на руках браслетами, несмотря на длинные, покрытые ярко-красным лаком ногти, довольно бойко печатала на компьютере, не глядя на клавиатуру.

– Доктор Максимов с «Пионерной». Мне сказали, что меня взывают.

Дама юркнула в боковую дверь, вернулась, нажала под столом невидимую кнопку – решетка отъехала, Максимов прошел в кабинет.

За огромным, явно старинным письменным столом сидел молодой еще, на вид не больше тридцати пяти лет, блондин.

– Так вы и есть доктор Максимов Никита Борисович? – уточнил он и, постучав пальцем по столу, вроде бы и попросил, но скорее все же приказал: – «Книжку моряка», пожалуйста.

Никита протянул документ. Не глядя в удостоверение, хозяин кабинета небрежно швырнул книжку в ящик стола и на недоуменный взгляд доктора пояснил: «Получите потом, вместе с трудовой книжкой». Присесть Максимову он так и не предложил. Достав лист бумаги, стал читать отпечатаны текст:

«На имя директора Всероссийского Института полюса поступил рапорт… – В слове „рапорт“ он, как принято на флоте, сделал ударение на последнем слоге. – …капитана ледокола «Академик Смирнов» о недостойном поведении судового врача Колотаева Юрия Федоровича в помещении медсанчасти, о чем в вахтенном журнале врачом станции «Пионерная» Максимовым Никитой Борисовичем сделана соответствующая запись».

– Все верно? – спросил он.

– Все верно, – подтвердил Никита.

– Добавить к вышеизложенному что-либо желаете?

– Мне кажется, я в вахтенном журнале изложил все предельно ясно, так что добавлять мне нечего.

– А как вы прокомментируете вашу дезинформацию о том, что директору Института вашими родственниками была проведена операция?

– На сей счет имеется рапорт? – Никита тоже сделал ударение на последнем слоге.

– Нет, только устная информация.

– В таком случае я воздержусь от комментариев.

– Не советую. Впрочем, как знаете. Имеется также устная информация начальника станции Владимира Петровича Акимова, что во время зимовки вы вели какие-то записи. Увлекаетесь литературой, ведете дневник? Или что-то фиксировали на память?

Никита уже совсем было собрался ответить очередной дерзостью, но сдержался и деревянным голосом отрапортовал: «Довожу до вашего сведения, что данное утверждение начальника станции Акимова является не чем иным, как клеветой, порочащей мое достоинство как врача и как гражданина».

Человек из спецотдела аж губу закусил от этой тирады – нечасто в этом кабинете произносились подобные речи. Пожалуй, что никогда. Не зря говорил начальник «Пионерной», что непростой фрукт этот Максимов. Надо с ним ухо держать востро. Но и спуску не давать. Чиновник решительно поднялся, достал из сейфа бланк, протянул Максимову:

–Заполните.

– Что это?

– Подписка о неразглашении, – и пояснил: – Все, что вы видели на станции, а также в плавании на ледоколе «Академик Смирнов», является строжайшей государственной тайной, разглашение которой приравнивается к измене Родине и карается по всей строгости закона Российской Федерации.

***

Как долго, оказывается, летит самолет до Москвы! Как нескончаемо медленно тащится по пробкам разболтанное, дребезжащее такси! Но вот и знакомая дверь. Два коротких и один длинный звонок – его «фирменный», с детства, оповещающий, что это не кто иной, а именно он, Никита, пришел домой. Дверь распахнулась мгновенно, будто дед дежурил в коридоре, поджидая внука из долгих странствий.

– Ну где тебя носит! Холодец уже подтаял, – притворно заворчал дед, будто Никита, играя с мальчишками, задержался во дворе. Но не справился с придуманной ролью и крепко обнял своего любимца. А откуда-то из глубины квартиры уже слышались легкие шаги и звенел счастливый, такой родной Варенькин голос: «Боренька, папа приехал, наш папка вернулся!»

Я на борту – курс прежний, новый путь,

Мне тянут руки, души, папиросы…

Владимир Высоцкий

ЭПИЛОГ

…Мерно гудели моторы огромного и могучего военно-транспортного «Ил-76». Сидеть на узких дюралевых лавках, протянувшихся вдоль иллюминаторов, было неудобно и Никита, бросив на пол рюкзак, удобно расположился, прислонившись к какому-то металлическому контейнеру. Народ в самолете собрался рзношерстный. Больше всего, конечно, было военных – в непривычной форме светло-песочного цвета, гимнастерки с короткими рукавами. Но и штатских было достаточно. Максимов узнал несколько популярных эстрадных артистов. Седой мужчина в просторной белой сорочке достал гитару, и возле него сразу собралась группа офицеров. Буквально пару дней назад Никита видел этого артиста по телевизору и сейчас силился вспомнить его имя. Кто-то из военных попросил: «Александр Леонидович, вы же Высоцкого поете, спойте что-нибудь…». Никита переместился поближе к певцу. Под переборы гитары зазвучало хорошо известное «Я Як –истребитель», «Кони», «Товарищи ученые, доценты с кандидатами». Исполнив несколько песен Высоцкого, Александр Леонидович сказал: «Я уже не в первый раз лечу в Сирию и сейчас хочу исполнить вам свою песню, написанную после первой поездки. Она называется «Самолеты взлетают». Слушали внимательно, к концу песни припев подпевали вместе с певцом:

«Самолеты взлетают навстречу врагу

В зазеркалье обычного мира,

Заставляя подумать несущих беду

О расплате от праведной силы».

Импровизированный концерт продолжался около часу. Потом принесли обед, все разбрелись по своим местам. Глядя на плывущие за бортом самолета причудливой формы облака, Никита вспоминал о том, что произошло с ним после того, как вернулся он с зимовки на Южном полюсе. Вскоре после возвращения, прочитав на сайте горздрава, что одной из больниц требуются хирурги, Максимов отправился по указному в объявлении адресу.

Замглавврача больницы так долго изучал документы, будто хотел разглядеть между строк что-то ненаписанное, потом снял очки, потер переносицу и строго спросил Максимова:

– А сколько операций вы, доктор, провели за последние два года, и в какой клинике оперировали?

– Одну. В медпункте полярной станции. Но операция была очень сложная, к тому же оперировал без медсестры, с одним только анестезиологом, – горделиво ответил Никита.

Но подробности зама не интересовали.

– Одну, – хмыкнул он скептически. – Всего лишь одну. Вы сами-то понимаете, что одна-единственная операция за два года – это ничего?

– То есть вы полагаете, что за два года, пока я находился в экспедиции, как хирург я полностью дисквалифицировался…

– Именно так я и полагаю, – подтвердил хирург. – Я ни в коем случае не умаляю вашей деятельности в качестве врача на полярной станции. Но медпункт и клиника суть понятия разные. А вы пришли в клинику, хотите здесь работать, а ведь у нас хирурги ежедневно по три, а то и по пять операций делают… Впрочем, оставьте свои документы, мы рассмотрим и, в случае положительно решения, вам позвоним.

Собственно, чего-то подобного Никита и ожидал. Когда на семейном совете он сказал, что хочет вернуться в хирургию, дед сердито засопел:

– И ты всерьез полагаешь, что имеешь право сейчас возвращаться к хирургическому столу? Тебе не кажется, что твое решение несколько самонадеянное? Впрочем, ты не слушал нас и тогда, когда мы отговаривали тебя от этой безрассудной затеи ехать на полюс, и сейчас, похоже, наше мнение тебя тоже не интересует.

– Ну зачем ты так, дед?

– А затем! – вспылил Максимов-старший. – Хирургия, как и любая другая область медицины, на месте не стоит. Ты не просто два, ты целых два (!) года не практиковал. Ты не читал никаких научных журналов, не знаешь, что теперь происходит в нашей специальности, какие новые методики…

Отец во время этого тягостного разговора молчал, не произнес ни слова. Да и о чем говорить, когда главное сказано старшим в семье. Вечером, когда все уже улеглись, мама зазвала Никиту на кухню.

– Сынок, дед уже остыл, он готов тебе помочь, но он считает, что сначала нужно пройти переподготовку, постажироваться у опытного хирурга, и он готов тебе в этом помочь. Ты сам должен принять такое же решение и попросить его посодействовать.

– Нет, мама, я уж как-нибудь сам.

– Сам, опять сам, ничему тебя жизнь не учит, – огорчилась мать. – Пойми, Никитушка, дело даже не в том, что ты давно не работал по специальности. И папа, и дед всегда говорили, что у тебя руки золотые, что ты со временем можешь стать настоящим хирургом. Но сейчас такой век – без протекции не то что в серьезную клинику – в обычную районную больницу, и то не устроишься.

– Мамуля, ты пойми, – мягко возразил сын. – Я не хочу, чтобы за моей спиной шушукались и говорили, что я работаю только потому, что мои дед и отец академики Максимовы. Я тоже Максимов – сам по себе, и я смогу это доказать, вот увидишь. Я взрослый человек, у меня семья, жена, сын, я за них в ответе.

– Все, что я увижу, это то, как ты мучаешься, – горько вздохнула мама. – Ты сейчас правильно сказал, что ты теперь в ответе за свою семью. Так что не торопись отказываться от помощи, подумай хорошенько.

Когда Никита пересказал этот разговор жене, Варя погладила его по голове:

– Мама права, ничему тебя жизнь не учит. Как считал, что ходить нужно только прямо и идти только вперед, так и считаешь. А иногда и отступать тоже надо уметь, чтобы лоб не разбить.

Свои резюме Максимов разослал в клиники, больницы, но ответа так и не получил. А когда сам, без приглашения, явился к замглавврача по хирургии одной из больниц, то тот прямо ему и заявил, что специалистом доктора Максимова не считает.

Слякотную московскую осень сменила бесснежная зима. И когда Никита выходил из дома легко одетый и мама или Варя кричали ему вслед, что надо теплую куртку надеть и шарф непременно, холодно же на улице, он лишь усмехался. Разве это холодно? По полярным понятиям, так просто лето. Гуляя с сыном и толкая впереди себя колясочку, он строил всевозможные планы. Возвращаясь домой, отправлял новые письма по электронной почте. Так прошло полгода.

Летним вечером раздался звонок мобильного телефона – номер был неизвестным.

– Никита Борисович Максимов? – спросили его. – С вами говорят из медсанчасти МЧС. Вы прислали нам свое резюме. Ждем вас завтра к десяти ноль-ноль на собеседование по адресу…

Начальник медсанчасти полковник Трубников принял его радушно:

– Садись, садись, полярник, в ногах правды нет, – и рассмеялся: – Но нет ее и выше. Чаю хочешь? Или ты у себя на полюсе больше к «шилу» привык?

«Проверяет», – подумал Никита и ответил сдержанно:

– Чай мне больше нравится.

– Рассказывай – коротко, но подробно: где работал, что делать умеешь? – потребовал Николай Сергеевич.

– Там все написано, – все так же сдержанно ответил Максимов, увидев на столе полковника свое резюме.

– А мне неинтересно, что там написано, – возразил Трубников. – Я живого человека послушать хочу, понять, из какого ты теста вылеплен.

Поначалу Никита рассказывал скупо, потом незаметно для себя увлекся. Начальник медсанчасти его не перебивал; напротив, слушал очень внимательно. Все, что надо, он уже про Максимова знал, и ему по душе был этот молодой доктор, который не побоялся из академической семьи уехать аж на Южный полюс, где вкалывал полтора года. О работе врача на зимовках многоопытный полковник знал не понаслышке.

– Скрывать не стану, нам нужны люди, умеющие работать в экстремальных условиях. Потому что вся наша система МЧС – это сплошные чрезвычайные ситуации, отсюда и название. Мы готовы тебя взять. Поначалу посидишь на приеме больных в медсанчасти, присмотришься. Когда поймем, что готов, доверим командировки.

– Дальние, надолго? – спросил Максимов.

– Всякие, и близкие и дальние, но долгих почти не бывает. Мы же по сути спасатели. Приехал, оказал помощь, прооперировал, вернулся.

– Я согласен, – не раздумывая, выпалил Никита.

– Молодец, – одобрил Николай Сергеевич. – Люблю людей решительных, сам такой. Работа у нас живая, интересная, а медсанчасть – любая больница позавидует. Так что не пожалеешь. Правильное решение принял. А раз так – отправляйся в кадры, там предупреждены.

Он выходил из здания МЧС, все еще не веря, что через неделю он, Никита Максимов, может приступить к исполнению своих обязанностей врача-хирурга медсанчасти Министерства по чрезвычайным ситуациям. Все это было как во сне, в чудесном сне. Но лежащий в кармане бланк временного удостоверения, которое получил каких-нибудь десять минут назад, не оставлял никаких сомнений – это явь. Хотелось побежать вприпрыжку, запеть что-нибудь разудалое во весь голос, но он сдержался: вокруг полно было людей, еще примут за психа или пьяного…

Первым же рейсом следующего дня Максимов вылетел в Санкт-Петербург, за своей трудовой книжкой. Все его попытки получить документ по почте ни к чему не привели. На его письменные запросы никто попросту не отвечал, а когда после многочисленных писем он, наконец, дозвонился до медуправления Института полюса, начальник, сославшись на инструкцию, заявил, что трудовые книжки по почте не высылаются, нужно приехать лично.

В медуправлении его отправили в отдел кадров. Пожилая грузная тетка с хриплым голосом курильщика, кряхтя и надсадно кашляя, поднялась со своего места, достала из шкафа длинную коробку с буквой «М» на торце, быстро перебрала несколько документов и переспросила: «Как имя-отчество?» Потом покачала головой: «Нет у меня твоего «трудняка». Здесь всего-то пять Максимовых, но Никиты Борисовича Максимова нет. А кому ты ее отдавал?» И услышав, что книжку он оставил в спецотделе ухмыльнулась:

– Ну, ясно, обычные штучки Говнадия Ивановича.

– Кого-кого? – не понял Никита.

– Слащинина, из спецотдела. Звать его Геннадий Иванович, но мы его за паскудный характер Говнадием Иванычем обзываем, – в имени Слащинина тетка с явным удовольствием делала ударение на букве «о». – Не знал, что ли?

– Откуда мне знать, он как-то не представился, – пробормотал врач.

– Ну, не знал, так знай. Его из органов выперли, вот он теперь здесь на всех зло срывает. Ничем тебе помочь не могу, топай к Говнадию, пусть в своем сейфе твою трудовую ищет.

Слащинин, не глядя в глаза Максимову, велел написать ему официальный запрос и прийти через три-четыре дня, лучше через недельку.

– Но мне на работу оформляться надо, – запротестовал, было, Никита, но чиновник строго его оборвал:

– Нечего здесь свои порядки устанавливать. Сказано через неделю, значит, через неделю.

Как не хотелось Никите беспокоить свое новое начальство, но другого выхода он не видел. Да в конце концов следовало и предупредить о возможной задержке. Трубников все понял мгновенно. Только уточнил: «Еще раз зайти к нему можешь, прямо сейчас? Только телефон не отключай. Зайди, протяни трубку и скажи: «С вами будет говорить полковник Трубников из МЧС. Все понял? Выполняй!»

Телефонный разговор был коротким. Слащинин вернул телефон доктору, но все-таки взял мелочный реванш и, в соответствии со своим говнистым прозвищем, документ не отдал сразу, а велел зайти за трудовой книжкой в отдел кадров через два часа. К вечернему московскому рейсу Никита успел впритык.

На новом месте Максимову нравилось решительно все* и дежурства, и короткие, но такие насыщенные командировки. Он уже успел побывать в непроходимых тамбовских лесах, где оперировал охотника, которого подрал медведь, летал на пожар газовой скважины, сделал несколько операций в Москве.

Через три месяца его вызвал к себе начальник медсанчасти. Полковник был немногословен.

– Отправляем группу хирургов и травматологов в Сирию, на помощь военным медикам, – сказал Николай Сергеевич. – Командировка на месяц, только по добровольному согласию.

– Я готов, – коротко заявил Никита.

– Другого ответа не ждал, – улыбнулся Трубников. – Езжай домой, собирайся. Вылет завтра. Да, вот еще что. Родных волновать не стоит. Скажи, что обычная командировка, в пределах России. Потом расскажешь, где был.

…Командир «Ил-76» объявил по трансляции, что самолет готовится к посадке. Все примкнули к иллюминаторам – за окном ослепительной лазурью сияло Средиземное море. Едва ступив на трап, Никита очутился будто в парной, тело мгновенно покрылось липким потом. Даже дышать было трудно от этой нестерпимой жары, к которой примешивался дурманящий сладковатый запах – запах нескончаемых мандариновых плантаций. Уже через час врачи подъехали к военному госпиталю сирийского города Джебла.

Увидев череду надувных модулей военного госпиталя, Максимов приуныл: как можно работать в этом брезентово-проризененном саркофаге, там же задохнешься через пять минут. Но увиденное потрясло его. Множество кондиционеров обеспечивали постоянную прохладу помещений, палаты были небольшими, но чистенькими и уютными. А операционные! Главный хирург госпиталя Николай Николаевич Касаткин показывал приехавшим коллегам свое хозяйство с нескрываемой гордостью. Да и было чем гордиться! Таким операционным могли бы позавидовать самые лучшие столичные клиники. Никита вздохнул, невольно вспоминая убожество своего полярного медпункта на «Пионерной».

Ассистировать и самостоятельно оперировать Максимову приходилось почти каждое дежурство. Но его это только радовало. Вот она – настоящая работа. До конца командировки оставалось всего пару дней, когда в комнату, где жили прикомандированные врачи, ранним утром ворвался громадного роста майор. Неожиданным для его комплекции фальцетом он не выкрикнул, а провизжал: «Кто Максимов? – и услышав ответ, скомандовал. – За мной, бегом!»

По дороге к госпиталю майор скороговоркой выпаливал отрывистые фразы:

– Генерал. Ранение тяжелое. Потерял много крови. Оперируешь ты.

– Как я? А Николай Николаевич?..

– Касаткин всю ночь оперировал. Уснул час назад, еле добудились. Он тебя сам назвал, сказал, что будет тебе ассистировать. – На пороге предоперационной майор остановился, взял Никиту за рукав.– Доктор, я тебя прошу. Это не просто генерал. Это настоящий герой. Сделай все возможное и невозможное. Петрович должен жить! Ты меня понял?

– Не каркай под руку, – грубо отрезал Никита и пошел переодеваться.

И хотя старался выглядеть спокойным и уверенным, волновался отчаянно. Настоящее спокойствие пришло только тогда, когда стал возле операционного стола и скомандовал хирургической сестре привычное: «Скальпель».

Через четыре часа он вышел из операционной. За жизнь генерала теперь можно было не волноваться. Хирург Максимов справился, он на самом деле совершил невозможное. Касаткин лишь пару раз подсказал, как действовать, а после операции молча, но очень крепко, со значением, пожал молодому коллеге руку.

Едва Никита появился на пороге госпиталя, к нему первым бросился майор. У Никиты даже говорить сил не оставалось. Он лишь кивнул головой и улыбнулся. Ужасно хотелось курить, но сигареты остались в шкафчике. «Покурить есть?», спросил он майора. И сразу несколько человек протянули ему открытые пачки, зажигалки. Максимов сделал первую глубокую затяжку и, неожиданно для самого себя, негромко произнес: «Я на борту, курс прежний, новый путь, мне тянут руки, души, папиросы». И повторил для себя главное:

«Я – на борту!»

Южный полюс – Москва,

2020 г.