Читать книгу: «Человек за бортом. Полярная повесть», страница 3

МЕСЯЦ ТРЕТИЙ

Подъем, отбой, вахта, обед, ужин, завтрак, вахта, отбой, подъем – все перемешалось; и дни с ночами перемешались тоже. Если бы не календарь на часах, Никита давно бы счет времени потерял. Он уже не возмущался, что его, врача, кроме основных вахт в лазарете гоняют на любые работы: чистить картошку на камбузе, перебирать овощи, драить палубу, сортировать продукты. Поначалу он пытался протестовать, даже обратился к начальнику своей станции.

– Я же врач, так какое отношение я имею к другим работам! – горячился он.

– У тебя в договоре что записано? «Обязан выполнять ВСЕ указания начальника. – Петр Петрович голосом выделил слово «все». – Вот и выполняй. В рейсе нет врачей, ученых, рабочих,и по мере необходимости нужно выполнять любую работу.

Петр Петрович говорил монотонно, покачивая головой и, казалось, что он вот-вот клюнет Никиту своим козырьком-клювом. С «мичманкой» он не расставался – полярники злословили, что Клюв даже спит в фуражке. На том начальник счел тему исчерпанной и, не слушая больше доктора своей станции, зашагал прочь.

Вечером в кубрике Никита рассказал о своем разговоре с Акимовым.

– А чего ты хотел? – хмыкнул Афоня, занимавший шконку напротив.

По штатной должности на станции Виктор Глебович Смирнов числился сантехником. Отправлялся он в свою четвертую по счету экспедицию. Знакомясь, предупредил: «Кто хоть раз назовет Афоней – покалечу, едрёна-матрёна. Зовите Глебыч, нет, так можете Академиком называть – я же тоже Смирнов, как наш „парохед“».

И хотя виду Смирнов был внушительного – рослый, с широкими развернутыми плечами, мускулистый; само собой, звали его не иначе, как Афоня либо Едрёна-матрёна – без этой поговорки Глебыч и одной фразы произнести не мог. Угостившись у Макса – так называли Никиту в кубрике – сигаретой (свои «Афоня» не курил принципиально), он с явным превосходством над салагами стал просвещать:

– Мы здесь есть кто? Мы здесь, едрёна-матрёна, есть рабочий скот. Вы хоть раз видали, чтобы морячки палубу драили или там картошку чистили? Нету такого. Хотя они зарплату валютой получают. А мы за свои российские деревянные должны день и ночь спину гнуть. По морскому ведомству своих людей-людишек берегут, значит. А мы, стало быть, не люди, и беречь нас, едрёна-матрёна, вовсе ни к чему. Заметили, они, моряки эти, даже здороваются с нами через раз. А уж чтобы поговорить или куревом там угостить – да ни в жисть! Я тут давеча у одного в форме сигаретку попросил, так он даже головы в мою сторону не повернул. Сплюнул под ноги и пошел дальше. А мне потом эту палубу заплеванную драить. Эх, ребяты, дайте покурить, душа горит, едрёна-матрёна!

Душа у Афони горела каждый день. И заливал он этот пожар ежедневно – под мухой был перманентно, но в хлам, как другие, не напивался.

А начала гореть душа у Вити Смирнова после того, как он, мастер спорта СССР по метанию молота, порвал во время всесоюзного турнира связки на ноге. В больницу к нему приходили только родственники да верный школьный дружок Петька Чернов. Родичи приносили яблоки и апельсины, домашний бульончик и отварную курочку, Петька тайком приносил бутылку «беленькой» – лучшее обезболивающе, уверял Чернов. Ни товарищи по команде, ни тренер так ни разу и не заглянули проведать чемпиона, о котором говорили, что он-де надежда советского спорта. Виктор себя уговаривал, что команда, наверное, на турнир улетела, хотя точно знал, что никаких соревнований сейчас нет. Потом произошло то, что чаще всего происходит со спортсменами, когда они больше не могут приносить команде медали и кубки. Спускаясь с пьедестала, эти люди зачастую и в жизни катятся вниз. Председатель спортобщества, к которому пытался пробиться Смирнов, экс-чемпиона даже не принял.

Дальше рассказывать скучно. Куда-то подевались друзья, бесследно исчезла, будто ее и не было никогда, любимая, дома перестал звонить телефон. Когда Витя продал свой последний серебряный кубок – он получил его в Австралии, – то деньги не пропил, как обычно, а пошел к частному наркологу. Тот оказался бывшим спортсменом и сказал, что Виктору не лечиться надо, а о жизни задуматься.

– Ты же молот метал, – сказал странный нарколог. – Ну и считай, что так далеко метнул, что его и не видно, и искать не надо. Себя найди. Жизнь на стадионе не заканчивается. Я тебя, конечно, полечу, но и ты сам себя вылечи.

С Петькой Черновым и ушел Виктор в свою первую полярную экспедицию. Сначала был разнорабочим, потом, уже на полюсе, освоил специальность сантехника. Силушкой его природа-матушка наделила щедро, из старых привычек сохранил он ежедневное, в любую погоду, обливание ледяной водой и непременную зарядку. Завязать с алкоголем окончательно и бесповоротно ему так и не удалось – пил, правда, умеренно, но ежедневно. В суждениях оставался резким, но, зная его силу и взрывной необузданный нрав, никто с ним старался не конфликтовать. Кличку Афоня, полученную на той зимовке, где впервые работал штатным сантехником, поначалу ненавидел, потом смирился.

***

С моряками у полярников и впрямь отношения не сложились. На ледоколе словно существовали два отдельных государства, находящиеся в состоянии холодной войны. Своего презрения экипаж ледокола и не скрывал. Называли полярников бичами и алкашами. Сами-то они тоже к рюмке прикоснуться были не прочь. Но у них дисциплина, квасили втихаря, в своих каютах, потом проспятся – и на вахту. Форменная тужурка, выбрит до блеска, поди скажи, что накануне пол-литра, а то и больше, на грудь принял. Полярники же, уж если дорывались до бутылки, гудели по-черному – шумно, с песнями под баян, шлялись расхристанные по палубе, которую сами же потом от своих нечистот и отмывали, – без этого ни одна пьянка не обходилась. Мерзость, да и только. Тот же сантехник Афоня, не чуждый, как выяснилось, изящной словесности, беря в руки швабру, говаривал: «Эх, едрёна-матрёна, в нашем дальнем море-окияне блевотина подымает паруса».

Начальство этому разгулу не препятствовало. Да и какое у них на ледоколе было начальство?! Это у моряков – капитан, старпом и прочие командиры, а полярники своего начальника экспедиции только издали и видели, за все время пути от Санкт-Петербурга до Южного Полюса тот умудрился даже ни разу не спуститься на ту палубу, где жили зимовщики.

Моряки презирали полярников даже за то, что те не могли усвоить, что капитана следует называть «мастер», старпома – «чиф», старшего механика «дед», повара – «кок» или «кандей», юнгу – «юноша», радиста – «маркони», старшего матроса – «кувалда»; что не могут запомнить: за борт плевать – грех, что компот не пьют, а кушают, что макароны не могу быть флотскими: флотские – это те, кто вахту несет, а макароны бывают с мясом… Э, да что говорить о людях, которые ледокол могут назвать «корабль», хотя и младенцу известно, что корабли бывают только военными и никакое другое судно называть кораблем просто недопустимо.

Полярники, в свою очередь, недоумевали – на кой хрен им запоминать все эти флотские премудрости. Рейс закончится, и забудут они про эти морские обычаи, а на станции никаких капитанов, старпомов и юнг не существует. Там своя иерархия.

Как-то раз, в погожий солнечный денек, уже к экватору подходили, Никита с Саней устроились на шлюпочной палубе и под гитару негромко пели песни Высоцкого – любили его оба. Остановился проходивший мимо молоденький штурман. Постоял поблизости, широко расставив ноги и засунув руки в карманы – ну ни дать ни взять бывалый морской волк. Послушал, как ребята поют, потом наставительно сказал:

– Не спорю, хороший певец – Владимир Высоцкий, и про море душевно так пел. Но ошибался, проявлял, так сказать, незнание специфики. Вот, к примеру, есть у него песня про тревогу. Там у него человек за бортом тонет, а он поет – я специально запомнил: «Никто меня не бросится спасать и не объявит шлюпочной тревоги». Это же полная ерунда и непонимание сути морского распорядка. Шлюпочная тревога – это когда моряки сами спасаются на шлюпках: один гудок длинный и семь коротких, а ежели человек за бортом, то так и называется – тревога «человек за бортом». Обозначается как? Как положено по сигналам тревог: сирена с дублированием голоса по трансляции, или три продолжительных звонка громкого боя.

Штурман глянул на салаг с явным превосходством: глядите, мол, как я назубок всё знаю и четко могу изложить.

– Значит, по твоему мнению, Высоцкий должен был вызубрить сигналы тревог, как ты, а потом их зарифмовать и спеть. Так, что ли? – завелся вспыльчивый Саня, и не без ехидства спросил: – А ты сам-то инструкции не поешь?

– Не, – ответил, штурман, не поняв сарказма. – Я не пою, у меня музыкального слуха нет.

– А если бы был, то сочинял бы песни и пел?

– И сочинял бы, и пел, – твердо ответил тот. – Вы, бичи, не сомневайтесь, еще как бы пел.

– А почему вы нас, собственно, бичами называете? – поинтересовался Никита. – Бичи, насколько я знаю, это те, кто по берегу ходит. А мы сейчас в океане.

– А есть еще одна присказка, – снизошел штурман. – БИЧ – это бывший интеллигентный человек, такая вот расшифровочка.

– Отчего же бывший? – возмутился Никита. – Вот я, например, врач, Саня – классный механик…

– Все равно – бывшие, раз в полярники подались, и разговору нет – интеллигенты бывшие. – И, считая, что говорить больше не о чем, махнул рукой и зашагал прочь, кинув на прощание: – Адью, бичи!

***

В кубрик заглянул Клюв – событие из ряда вон выходящее: впервые за два с лишним месяца плавания!

– Внимание, – хлопнул он в ладоши, – примерно через сутки будем пересекать экватор. Проведем мероприятие – День Нептуна. Нужно подготовить костюмы – всякие там бороды, перья, копья, чего еще не помню. Зайдите кто-нибудь в библиотеку, ну хоть ты, доктор, почитайте, чего там надо на этот день. Ну, одним словом, все должно быть культурненько. Капитан теплохода сам лично будет вас поздравлять. Так чтоб я ни одного бухого на празднике не видел. После набухаетесь, – вполне благодушно завершил он свою тираду.

Никита, конечно, знал, что Нептун – бог морей, но в библиотеку сходил.

– Чего-то ты зачастил сюда, брюнетик, – кокетливо проворковала высокая библиотекарша. Облик ее как-то не соответствовал интонациям и Никита решил, что она над ним просто насмехается. – Познакомиться хочешь? Так я уже зафрахтована.

Никита и вправду заходил в библиотеку нередко, брал книги, иногда читал прямо здесь.

– И мыслей таких не было. Читать люблю, вот и захожу.

– Ой, все вы так говорите! Ладно, чего тебе? – и, услышав, что полярники готовятся к празднику Нептуна, принесла несколько тощих брошюрок, добавив при этом: – Меня позвать не забудьте, погляжу, как вы там веселитесь.

Сведений было немного: Нептун – бог морей и потоков… Женой Нептуна считалась богиня Салация. О Салации сказано, что с латыни имя ее переводится как «морская пена», хотя она и «божество соленой воды(море)» – вот прямо так и написано. Была еще картинка: возвышающийся над морскими волнами бородатый мускулистый мужик с короной на голове замахивался трезубцем. Вокруг пояса он был обернут то ли рыбьей чешуей, то ли водорослями. Картинку Никита сфоткал на телефон, потом показал в кают-компании.

У бывалых полярников идея проведения праздника никакого восторга не вызвала – видели, знаем, побесишься на палубе, водой из ведра обольют – вот и вся недолга. Вы, молодежь, хотите, сами и наряжайтесь, а для нас и так сойдет. Но те, кому предстояло экватор пересечь впервые, загорелись. Шутка ли – линия сечения планеты Земля.

– Вот только где мы возьмем богиню Салацию? – засомневался Саня. – Не самому же в бабу рядиться.

– Кажется, я знаю, кто нам нужен, – сказал Никита и отправился на камбуз.

– Анна Михайловна, а где Светка? – спросил он повариху, не обнаружив рыжеволосую «юношу».

– Где ж ей быть, возле маркони, поди, крутится, шалава рыжая. А ты что, доктор, влюбился, что ли? Гляди, намнет тебе Толик бока.

– Да нет, что вы, дело у меня к ней.

Никита заспешил в радиорубку.

Услышав необычное предложение, Светка зарделась:

– Это я, значит, богиню изображать буду, во здорово! А богине руки целовать будут?

– Ноги тебе целовать будут, пятки твои потресканные, – беззлобно заворчал Толик.

– А как я буду одета? Что делать надо? Что говорить? Или петь нужно? – затараторила Светка.

– Зачем тебе одеваться? – хмыкнул радист. – Ты же богиня, выйдешь голая, сиськами потрясешь, жопой покрутишь – и порядок.

– Дурак ты, – обиделась Светка. – Пятки ему мои не нравятся. Сам вон ногти до сих пор грызешь, как маленький.

– Как разговариваете со старшим по званию, юнга? – напустил на себя строгость Толик. Но Светка, обидевшись, убежала.

– Зачем ты так? – укорил его Никита.

– Порядок должен быть, нефиг забываться. А то думает, если я с ней… – Впрочем, он предпочел не уточнять, чего он «с ней».

Целой делегацией полярники отправились к боцману.

– Да знаю я, знаю, – заворчал боцман. – Мастер уже отдал распоряжение. Кажинный раз одна и та же канитель. Ладно, пошли в каптерку, подберете там чего надо – я еще с прошлого рейса заначил все эти бороды, корону, перья, тряпье всякое.

Чего там только не было, в этой боцмановой каптерке! Даже якорь в углу торчал.

– Это как же вы сюда такой огромный якорь втиснули? – изумился Саня.

– Этот-то огромный? – хмыкнул боцман. – Да ты, видать, совсем салага. Не якорь это, а так – якорек, килограммчиков на сто, не боле, только для прогулочной лодки и сгодится. А спрятал, чтоб на металлолом не уволокли. Глядишь, сгодится на что полезное, – туманно пояснил боцман.

Подобрали бороду из пакли, шикарную медную корону для Нептуна, мешковину, обшитую чешуей, даже черные пиратские повязки нашлись. Светка в груде тряпья откопала прозрачное, с перьями, платье, унося его бережно, ворковала: «Здесь подошью, тут подштопаю, отглажу – буду как прынцесса».

– Слышь, прынцесса, – передразнил ее боцман. – Вернуть не забудь. Вас тоже касается, – обратился он к парням. – Все в аккурат вернете. Другим тоже день морского бога отмечать надо. Да и сами на обратном пути, после зимовки, опять ко мне явитесь, когда через экватор пойдем.

– Приходите к нам на праздник, весело будет, – радушно пригласил боцмана Никита.

– Там видно будет, – неопределенно ответил тот.

***

Эх, какой это был праздник! Точь-в-точь как в песне – «со слезами на глазах». Капитан, Виктор Карпович Бурцев, сдержал слово, явился поздравить полярников с Днем Нептуна. Высоченный, два метра, не меньше, во всем великолепии белоснежной флотской формы, он вышагивал, высоко поднимая колени своих длиннющих ног. Вручил «Нептуну» символический ключ от экватора, то и дело поглаживая тоненькие усики, встал в сторонке, всем своим видом показывая, что целиком и полностью одобряет происходящее. Рядом, но чуток, как говорят моряки, в кильватере, чтобы не заслонять короля, пристроились старпом ледокола и начальник экспедиции.

Нептун – бывший спортсмен Виктор Смирнов, Афоня, был просто великолепен. Высокий, атлетически сложенный, с по-прежнему рельефными бицепсами и трицепсами, густым басом, приклеенной седой бородой, выглядел настоящим морским царем. Да и Светка не подвела, привела драное платье, выданное боцманом, в порядок, попышнее взбила свои рыжие волосы, металась по палубе, то и дело вытаскивая на середину кого-нибудь из полярников. Одним словом, чувствовала себя королевой бала. Она и впрямь была хороша в этом облачении. Толик-маркони млел от удовольствия, хотя и старался виду не показывать. По трансляции гремела музыка. Ведра с водой приготовили заранее, обливали по традиции друг друга. Местные феи, накрасившись и принарядившись, явились на праздник в полном составе. Всего на «Академике Смирнове» было их семь: повариха Анна Михайловна, библиотекарша Ася, кастелянша, три дневальные, по-береговому горничные, ну и главная сегодня – юноша Светка.

– Царица-то не из полярных, из наших будет? – спросил капитан старпома.

– Дак откуда ж из полярных? У них же баб – извиняюсь, мастер, женщин – на зимовку не пускают. Из наших она, Виктор Карпович.

– Позови, – коротко велел Бурцев.

Подбежала раскрасневшаяся от волнения и ответственности Светка.

– Где служишь? – поинтересовался капитан.

– Юноша я, на камбузе, – беспечно ответила девушка.

Капитан недовольно сдвинул седые брови. Старпом, заметив недовольство начальства, легонечко рыкнул: «Отвечай по уставу!»

Светка подтянулась, что при ее более чем легкомысленном и прозрачном наряде выглядело довольно забавно, и браво отрапортовала: «Юнга блока питания Светлана Мухина».

– Молодец, Светлана Мухина, – одобрил кэп. – Хорошо роль ведешь, так держать!

– Есть так держать! – не удержавшись от озорства, приложила ладонь к короне, чудом державшейся на ее пышной прическе.

Но капитану выходка девчонки пришлась по душе, он засмеялся, сам козырнул, и Светка с миром убежала. Толик, напряженно наблюдавший за этой сценой поодаль – к начальству приближаться не рискнул, чтобы мастер водочного запашка не учуял, – с облегчением перевел дух.

Анна Михайловна, верная себе, явилась не с пустыми руками – принесла огромный пирог, но вручила его не Нептуну, а своему любимцу – доктору. Когда начальство удалилось, устроили чаепитие и танцы. Но, судя по тому, как быстро раскраснелись полярники, пили не только чай. Начались танцы – все как один, белые – кавалеров приглашали исключительно дамы, ибо кавалеры мрачно жались по углам и в круг выходили неохотно.

Всех развеселил электрик Тихонов. Безобидный алкаш из какой-то глухой сибирской деревни, он был обладателем необычного для тех мест имени Альберт, которого и сам стеснялся. На кличку Чолдон отзывался всегда, а когда кто-то звал его по имени, вздрагивал и озирался, будто недоумевал – кого это зовут? Угреватое лицо, несмываемая грязь под ногтями, неделями небритый, а тут явился в некогда белой рубашке и… при галстуке. Никто и предположить не мог, что в чемодане Чолдона может оказаться такой изысканный предмет мужского туалета. Рубашечка, правда, несколько подкачала. Когда-то она, вероятно, и была белой, но теперь об этом можно было лишь догадываться. Как и о том, сколько зимовок провела она в чемодане без стирки и без глажки. Язвительный Саня не удержался: «Скажу тебе, Чолдон, как когда-то говорил Бендер Паниковскому: если бы вам как аристократу вздумалось делать записки на манжетах, то писать бы пришлось мелом». Суть сказанного Чолдон не понял, но по интонациям и потому, что вокруг засмеялись, врубился, что салага сказал что-то обидное. Пока он морщил лоб, Саня уже убежал. Альберт пробурчал себе под нос: «Ладно, в кубрике сочтемся», – и пошел за полубак, хлебнуть из заначки.

А вокруг бурлило безудержное веселье. Третий штурман Гена – тот самый, что критиковал морские песни Высоцкого, – был единственным, кто не ждал, пока дама выберет его. Свое внимание он остановил на библиотекарше. Подошел к Асе, лихо щелкнул каблуками, приглашая на танец. Ладно скроенный, росточка он все же был невеликого, значительно уступая своей партнерше. Но Ася склонила к его плечу голову, и разница в росте стала вроде как и незаметной.

Танцевал Гена самозабвенно, наглядно показывая, что на ухо ему не просто медведь, а целый слон наступил. Штурману было все едино – вальс звучал или современные бешеные ритмы. Обняв Асю, он медленно вел ее в одному ему понятном ритме, прижимаясь к девушке все теснее и теснее и уже опустив руку не просто ниже талии, а так, что, казалось, она находится под коротенькой юбкой библиотекарши. Несколько раз парочка ненадолго куда-то отлучалась, но возвращались довольно быстро, и глаза у обоих блестели все ярче и ярче, а румянец на щеках уже был не просто розовым, а пунцово-красным – видать, припрятал где-то предусмотрительный штурман заветную бутылочку с чем-нибудь покрепче кока-колы.

«Библиотекаря Асю Андрееву просят срочно пройти в библиотеку, повторяю: библиотекаря Асю Андрееву срочно просят пройти в библиотеку», – раздался по трансляции строгий голос, перекрывающий музыку.

– Какая на хрен библиотека! – непарламентски возмутился штурман. – Не ходи никуда!

– И не пойду, – пьяненько засмеялась Ася и надула губки. – Ишь, раскомандовался, – зло добавила она, явно имея в виду кого-то определенного. – Мне и здесь хорошо.

В этот момент с молоденьким и таким славным Геночкой-штурманом ей и океан был по колено.

…Женщины на морских судах дальнего плавания – вообще явление особое. Замужних среди них, за редчайшим исключением, не было. Потому и считалась Аня Камбуркаки явлением поистине феноменальным. Так уж испокон веку повелась: жена ждет месяцами мужа-мореплавателя, тоскуя и плача по ночам в подушку. А мужей, провожающих жену в многомесячный рейс в мужской коллектив моряков, что-то не наблюдается. Как правило, женщины на теплоходах вахты не несут, работы выполняют вспомогательные: кухня, уборка кают, библиотека – вот, пожалуй, и весь перечень. Моряки о судовых бабах судачат смачно и зло. Поверить, так каждая, без исключения, идет в рейс только за тем, чтобы передком заработать себе состояние. Обслуживают всякого желающего, назначая определенную таксу, ведут четкий учет каждого сеанса любви, а по окончании рейса, после расчета, получают заработанное, причем в твердо конвертируемой валюте. Если верить этим россказням, то самая грязная вокзальная потаскуха по сравнению с морячками являла собой образец моральной чистоты, бескорыстия и целомудрия. Слухи эти, как и любые иные сплетни, были сильно преувеличены. Романы, конечно, случались, даже браками подчас заканчивались. Были и такие «дамы», что на самом деле по каютам передком зарабатывали, но чаще всего женщины уходили в плавание с той же целью, что и мужики – заработать побольше, и отнюдь не в койке.

Существует, однако, на судах загранплавания и закон непреложный: уж если мастер на какую из представительниц прекрасного пола глаз положил, то к ней не подходи и даже в сторону ее не гляди. Да и дама такая должна хранить верность капитану до конца рейса, если только сама ему раньше не наскучит. Штурман Гена и библиотекарь Ася закон нарушили – уединились темной экваторской ночкой в какой-то шлюпке, где и застукал их капитан.

***

Сестры-погодки Аля и Ася родились в семье ленинградских учителей. Папа преподавал историю и обществоведение, мама в той же школе была завучем и вела литературу и русский язык. Из мебели в небольшой квартирке Андреевых преобладали книжные стеллажи. Если в других семьях за завтраком и обедом читать книжку или, скажем, газету было недопустимым, то в их доме чтение являлось образом жизни. Даже телевизор, и тот включался редко, тем более что старый телек работал как хотел – то звука нет, то изображение исчезает, а на новый все денег не хватало – основная часть заработка школьных учителей уходила на книги.

Окончив школу, Аля и Ася с разницей в один год поступили в педагогический институт на библиотечный факультет – без книг и они своей жизни тогда не мыслили. К концу учебы старшая, Аля, выскочила замуж за однокурсника-финна, родила и вынуждена была взять академотпуск. Так что диплом сестры получали одновременно. Уехав к мужу в Тампере, второй по величине город Финляндии, Аля потом и сестру за собой перетянула.

Муж Али, Пьетори Миес, – сестры его просто Петей называли – главой семьи оказался никудышным, надолго куда-то исчезал, якобы на заработки, но возвращался без денег, зато с долгами. Сына выручали родители, но подкидывали сущие гроши. Семья бедствовала – русская невестка пришлась не ко двору. Короче, расстались. На память о неудачном замужестве Алькиной дочери Кате осталась лишь несуразная для девочки фамилия, поскольку «Миес» переводится с финского на русский как «мужчина». Ася уговаривала сестру вернуться в Питер, но та упрямилась. Ни о какой работе по специальности и речи быть не могло, финский язык давался сестрам с трудом, перебивались случайными заработками.

Как-то вечером, когда уже совсем стемнело, а дело было в субботу, уложив Катьку спать и прихватив две большие пустые сумки, Аля скомандовала сестре: «Пошли!», а на вопрос «Куда?» туманно ответила: «Там увидишь». Пришли в соседнюю промзону, там в основном располагались небольшие фабрички по производству продуктов. При каждой был магазин, где дешево можно было купить еду. Обойдя вокруг одного из таких магазинчиков, Аля остановилась возле огромного пластикового контейнера и скомандовала: «Выгребай». Видя замешательство сестры, сама полезла в контейнер и стала доставать из него упаковки с колбасой, мясными нарезками, сыром, рыбой; кидала в сумку йогурты, творог, консервные банки.

– Что ты делаешь, Аля? – почему-то шепотом, хотя вокруг не было ни души, изумилась Ася.

Аля поставила на землю сумку, перевела дух, взяла баночку с йогуртом, ткнула пальцем?

– Вот смотри, дуреха. Здесь что написано? Окончание срока годности 21 мая. А сегодня какое? Девятнадцатое. Поняла?

– Ничего не понимаю.

– Экая ты тугодумка, – попеняла ей старшая сестра. – Объясняю. Завтра, в воскресенье, магазины, как ты знаешь, не работают. Сегодня вечером, после закрытия, в такие вот контейнеры хозяева магазинов выбрасывают все продукты, срок годности которых заканчивается только через два дня, потому что в понедельник они получат свежий товар. Такой здесь закон. Совсем они зажрались, эти финики. У нас в Ленинграде такие продукты еще две недели лопать можно. Короче, не рассуждай, а заполняй сумку.

– Так это мы что, воруем? – испугалась Ася.

– Ну, ты скажешь! С чего ты взяла, что мы воруем? Их же, продукты эти, уже вы-бро-си-ли, – произнесла Аля по слогам. – Так какое же это воровство? Берем то, что никому не нужно.

– А почему ночью?

– Да потому, что продукты в контейнер сносят только вечером, после закрытия магазина, ну и потом – все же неловко, если кто увидит, что мы в мусорке шарим. Местные-то этим не промышляют.

– А ты откуда прознала?

– Да русская одна подсказала, Танька, ну, помнишь, мы в кафе с ней работали…

Ася припомнила, что в последнее время Аля сама приносила домой продукты, так что ей даже в магазины ходить не приходилось.

– Так, значит, у нас в холодильнике все это время…

– Ну наконец-то доперла, – ухмыльнулась сестра. – Отсюда, милая моя, отсюда. – И заметь, ты и внимания не обратила, что еда какая-то не такая. Лопала за милую душу…

Всю ночь Ася проплакала, а наутро твердо решила вернуться в Петербург. Упаковывая чемодан, она заявила сестре:

– Мой ребенок никогда не будет есть продукты из помойки.

– Так у тебя и ребенка-то никакого нет, – ухмыльнулась Аля.

– Будет! – твердо ответила Ася. – Ребенок будет, а питаться из помойки не будет.

– Ну и дура психованная. Такая же идеалистка, как маменька с папенькой. Святым духом готова питаться. Гляди только, ноги не вытяни. Что-то не больно нас наши книжки кормят.

В Питере работу найти ей все никак не удавалось – многие библиотеки позакрывались, молодежь предпочитала электронные книги, а для их чтения в библиотеку ходить вовсе не обязательно. После Финляндии никакой черной работы она уже не чуралась: то посудомойщицей устроится, то официанткой в дешевом кафе. Так и перебивалась с родителями, уже пенсионерами, с хлеба на воду, а то и с воды на воду.

Все изменил, как водится, случай. Возле подъезда столкнулась со своей одноклассницей Танькой Тумановой. Татьяна была одета в изящный твидовый костюмчик, нежно-сиреневую блузку, вокруг шеи явно дорогой шелковый платок. Ухоженная и благоухающая дорогим французским парфюмом, она производила впечатление вполне преуспевающей молодой дамы, о чем ей Ася и сказала. «В порту работаю, не бедствую», – скромно ответила Татьяна, с недоумением глядя на одетую в потрепанные джинсы и невзрачную кофточку бывшую школьную подружку.

– А мне сказали, что ты в Финляндии, замуж вышла за какого-то фирмача, катаешься как сыр в масле… Знаешь что, я тут стариков своих проведать приехала, но они подождут. Пойдем в кафешку, тут рядом вполне приличная есть. Шампусику выпьем, поболтаем, посплетничаем. Я угощаю, – добавила она, видя, что Ася колеблется. Решительно схватила ее за руку. – Пошли, пошли, сто лет же не виделись.

Выслушав невеселую историю одноклассницы, Татьяна заявила.

– Ну, вот что. Тебе надо в море. Пару лет походишь в рейсы, сама заработаешь, старикам своим поможешь, а там видно будет. Вот только на «пассажир» или на «сухогруз» я бы тебе не советовала. Там хоть и заработки приличные, но блуд сплошной. Будут к тебе в каюту таскаться всяк, кому бабу захочется. Домой вернешься, на стул сядешь и вздохнешь с облегчением: наконец-то ноги вместе, – цинично сформулировала Танька. – Я бы тебе посоветовала на научно-исследовательское завербоваться. Во-первых, у них кругосветки, к зарплате надбавки всякие; в хорошие порты заходят, мир повидаешь, прибарахлишься. А во-вторых, там, кроме экипажа, ученые, профессора, доценты там всякие. Глядишь, и муженька себе присмотришь, доцентика какого-нибудь. Ты же у нас девушка начитанная, с тобой и поговорить есть о чем. Кстати, у них там и библиотеки есть, можно по специальности устроиться, с твоим-то красным дипломом.

– Да кто ж меня возьмет?

– Не дрейфь, подруга, как говорят моряки. Считай, что я твой счастливый лотерейный билетик. Хотя должность у меня и невеликая – секретарь при большом начальнике, но ты же знаешь, деликатные вопросы не начальники решают, а секретари. Короче, так. Завтра же приедешь ко мне часикам к одиннадцати, я с утра в кадрах анкету возьму, заполнишь. А я потом переговорю с кем надо. Ну, за встречу, – и Татьяна подняла свой бокал.

На научно-исследовательское судно устроиться не удалось – все приписанные к питерскому морскому пароходству были в плавании. Но тут стали формировать экипаж на ледокол «Академик Смирнов». «За неимением гербовой пишем на простой, – так прокомментировала ситуацию Танька Туманова. – Соглашайся, Аська, рейс недолгий, месяцев пять, зато сразу кучу денег заработаешь, идет в Антарктиду, там к зарплате полярная надбавка будет, а это очень приличные бабки. К тому же работа – не бей лежачего. Кому там книжки читать, полярникам, что ли?»

***

Так Ася Андреева стала библиотекарем ледокола, уходящего рейсом на Южный полюс. Она, конечно, не бывала ни на пассажирских, ни на грузовых судах, не знала, какие там нравы и порядки, но здесь, на ледоколе, мужики ей проходу не давали. Стройная, голубоглазая, с высокой грудью и густыми, каштанового цвета, очень пышными волосами, она привлекала внимание мужчин уже в студенческие годы. Вот и здесь ее моментально выделили из всех женщин, какие находились на борту. Библиотека напоминала проходной двор. А поскольку цветов в море взять неоткуда, ящики Асиного стола были завалены плитками шоколада, конфетами, яблоками, мандаринами.