Читать книгу: «Мальчики, вы звери», страница 2

Эта теория была зафиксирована уже в 2000 г. до н. э., в Кахунском папирусе, получившем название в честь места, где он был обнаружен. Матка описывается там как отдельное живое существо. Если ее недостаточно орошать, она становится легче и может начать блуждать по телу, что приводит к истерии. Помимо нескольких весьма прагматичных приемов, способных вернуть матку на положенное место, жрецы-лекари рекомендовали замужество как способ гарантировать достаточное «орошение», в результате которого она бы оставалась на своем месте⁶.

Во времена Фрейда истерия была популярным диагнозом, и многие врачи, включая самого Фрейда (до изобретения психоанализа), пытались лечить ее электротерапией и гипнозом. Психоанализ же рождается из творческого союза между пациенткой и аналитиком: из ее желания выговориться, излить душу и его готовности выслушать и понять. Местоимения «ее» и «его» здесь использованы условно, как обозначение крайне неустойчивых ролей, ведь психоанализ – это интерактивная практика, в которой пациенты часто сами становятся аналитиками, что сразу же отменяет исходный гендерный дисбаланс конца XIX века, когда диагноз «истерия» считался женским, а профессия доктора – мужской.

Авторы «Исследований истерии» предлагают искать источник этого расстройства не в физиологии, а в психической жизни личности: как только пациентка признаётся в качестве полноправного субъекта речи, выясняется, что ее в теле блуждает не матка – в нем блуждает воспоминание о событии настолько неприемлемом, что оно не может быть допущено до сознания, – воспоминание вытесненное или подавленное. Согласно первоначальной гипотезе Фрейда о возникновении истерических симптомов, именно это воспоминание косвенным образом приводит к боли в руках и ногах, к судорогам, обморокам, тремору и другим симптомам: «Психическая травма или воспоминание о ней действует подобно чужеродному телу, которое после проникновения вовнутрь еще долго остается действующим фактором»⁷. Психическая травма, как возбудитель болезни, поселяется в теле надолго: «Истерики страдают по большей части от воспоминаний»⁸.

Как отмечает Верхаге, «другие уже обращали внимание, что истерия имеет травматическую этиологию. Фрейд был первым, кто прислушался к этой травме и интерпретировал ее как то, что влияет на душу и таким образом на тело»⁹. Проанализировав восемнадцать случаев истерии, Фрейд заключил, что терзающие тело воспоминания отсылают к психическим травмам сексуального характера и как-то связаны со страхом или возбуждением, вызванным раздражением гениталий в раннем детстве. Так возникла теория соблазнения (Verführungstheorie), в соответствии с которой истоки истерии следует искать в сексуальном насилии над детьми, причем за образом совратителя – подозрительного «дяди» – в воспоминаниях первых пациенток Фрейда маячит фигура отца.

Один из случаев, рассмотренных в «Исследованиях истерии», Фрейд называет «типичным». Его описание занимает всего несколько страниц, поскольку анализ был незапланированным и длился не дольше одной сессии. Собственно, это была даже не психоаналитическая сессия, а просто откровенный разговор с девушкой, которую Фрейд случайно встретил в австрийском горном курорте Высокий Тауэрн, куда приехал на отдых, «дабы отвлечься ненадолго от медицины и особенно от неврозов»¹⁰. Узнав, что он врач, Катарина (Аурелия Кроних) сама заговорила с Фрейдом и пожаловалась на приступы удушья, от которых страдала последние два года. Во время беседы Фрейд как бы наудачу предположил: «Однажды, тогда, два года назад вы увидели или услышали нечто такое, что вызвало у вас чувство неловкости, что вы предпочли бы не видеть»¹¹. Катарина подтвердила, что около двух лет назад, когда ей было шестнадцать, она застала своего дядю со своей кузиной, и отметила, что первый приступ удушья случился в это же время. Она рассказала об инциденте тете, после чего между дядей и тетей (по версии Фрейда, на самом деле это были отец и мать девушки) последовали скандал и развод. «Тетя» с Катариной переехали в другое место, оставив «дядю» с уже забеременевшей к тому моменту кузиной. Воспоминание об этом событии неожиданно воскресило в памяти Катарины другое, относящееся к еще более раннему периоду. В возрасте четырнадцати лет она, как оказалась, сама подверглась сексуальным домогательствам со стороны «дяди». Воспользовавшись случаем, однажды ночью он забрался в постель к девочке, которая «почуяла его тело в кровати»¹² и испугалась, не вполне понимая, что именно происходит.

Это описание демонстрирует особую темпоральность возникновения истерии. Именно «запаздывание» симптома по отношению к первой по времени сексуальной травме делает случай Катарины типичным в глазах Фрейда. Истерия проявляется не сразу же после того, как девочка подвергается домогательствам, а лишь впоследствии, когда она узнаёт о сексуальности: «В ходе анализа любого случая истерии, в основе которой лежит сексуальная травма, обнаруживаются впечатления предсексуальной поры, никак не повлиявшие на ребенка, а затем, уже будучи воспоминаниями, обретшие силу травматического воздействия, когда девушка или женщина впервые узнала о том, что такое половая жизнь»¹³.

Одной травмы для появления истерического симптома недостаточно: необходимо повторение. Насилие или совращение происходит не единожды. Сначала ему подвергается ребенок, который не обладает знанием о сексуальности и потому не понимает, что происходит, а затем – подросток: в его памяти уже пробудившаяся к этому моменту сексуальность воскрешает первый травматический эпизод и делает его по-настоящему патогенным. Таким образом, первая сцена производит эффект только при посредстве второй, которую Фрейд называет «вспомогательной», но отмечает, что она тоже заслуживает названия «травматической»¹⁴, так как не просто воскрешает в памяти более ранние моменты, но и воздействует на психику сама по себе.

Мысль о том, что вторая травма может предшествовать первой, раскрывает перед нами две взаимосвязанные характеристики, определяющие психоаналитическое понимание не только механизмов травмы, но вообще структуры психического времени: ретроактивность и повторение. Время травмы, психическое время субъекта движется по кругу вспять. Ретроактивность и повторение – это временна́я бомба, заложенная в основание реальности. Если повторяемое (травма I) рождается в самом акте повторения (травма II), то реальность эта устроена наподобие театра. Как пишет Аленка Зупанчич: «В театре мы начинаем с повторения – ведь слово «репетиция» (фр. repetition) означает именно это, – а заканчиваем премьерой (фр. la première), первым исполнением или представлением. Репетиции не повторяют какое-то первое событие, но, наоборот, ведут к нему»¹⁵. Не случайно значимые события в психической жизни человека описываются Фрейдом как сцены. Мы в театре души, где есть сценарий, актеры, персонажи, сцена и кулисы. Непристойная сцена «дяди» с кузиной может быть, таким образом, понята как своего рода репетиция совращения Катарины, которое произойдет двумя годами ранее.

В 1896 году, в докладе «К этиологии истерии», представленном перед Венским обществом психиатрии и неврологии, Фрейд изложил аргументы в пользу своей теории соблазнения. Аудитория восприняла доклад холодно, а знаменитый психиатр Рихард фон Крафт-Эбинг, председатель собрания, заметил, что все это «смахивает на научную сказку»¹⁶. Самого Фрейда неправдоподобие собранных свидетельств поначалу не очень смущало, ведь отторжение со стороны коллег могло быть следствием неготовности академического сообщества признать горькую правду. Но уже через год он все-таки и сам засомневался в этой теории, очевидно противоречившей здравому смыслу: не может же быть, чтобы столько хороших отцов семейств на самом деле оказались совратителями? В конце концов Фрейду пришлось признать: «Такое широкое распространение насилия над детьми маловероятно»¹⁷.

Однако оставался вопрос: как тогда понимать признания пациентов? Следующее предположение Фрейда заключается в том, что детские воспоминания о насилии, соблазнении или половом акте – как и другие воспоминания, не имеющие сексуального содержания, – могли быть сконструированы. То есть речь идет не о реальных фактах, а о бессознательных фантазиях. Значительно позднее, в 1933 году, в лекции под названием «Женственность» он вспоминает: «В то время, когда основной интерес был направлен на выявление детских сексуальных травм, почти все мои пациентки рассказывали мне, что были совращены отцом. В конце концов я пришел к выводу, что эти сообщения не соответствуют действительности, и научился понимать, что истерические симптомы выводятся из фантазий, а не из реальных событий»¹⁸.

Приведу один пример сконструированного воспоминания из своей биографии. Мне кажется, в нем нет никакого сексуального подтекста, но не факт, что Фрейд бы со мной согласился на этот счет. Когда я была совсем маленькой, моя мама возила меня на экскурсию в Бишкек (тогда этот город назывался Фрунзе). Там мы посетили зоопарк, где я впервые увидела слонов. Сколько было точно слонов, я не могу сказать, потому что еще не умела считать, но, наверное, около пяти. Слоны были огромными, как пятиэтажные дома, и очень темными, почти черными. Мы с мамой и другие посетители зоопарка кидали слонам пряники, а они ловили угощение хоботами. Всю жизнь я жила с этим воспоминанием, а когда спустя сорок с лишним лет снова приехала в Бишкек, вдруг выяснила, что ни зоопарка, ни слонов там нет и не было. Я была в шоке, так как никогда не подвергала сомнению реальность этого воспоминания. Мама подтвердила, что мы не посещали зоопарка и не видели слонов, но видели верблюдов в степи, и, возможно, в моей памяти верблюды каким-то образом превратились в слонов.

Вернемся к Фрейду. Тот факт, что инфантильные воспоминания могут быть плодом воображения, отнюдь не снижает их значимости. Напротив: для анализа фантазматическая реальность оказывается даже важнее, чем так называемая реальная реальность: «Несомненным представляется тот факт, что больной создал себе такие фантазии, и факт этот едва ли имеет для его невроза меньшее значение, чем если бы он действительно пережил содержание этих фантазий. Эти фантазии имеют психическую реальность в противоположность материальной, и постепенно мы научаемся понимать, что в мире неврозов решающей является психическая реальность»¹⁹. Театр души – это последовательность сцен, из которых составлена психическая реальность субъекта, обволакивающая его со всех сторон и дающая начало различным невротическим расстройствам.

Соблазнение или насилие над девочкой – не единственная тема, в связи с которой Фрейд ставит под вопрос связь психической и материальной реальности. Среди инфантильных фантазий приводятся следующие: «Наблюдение родительского полового сношения, совращение каким-либо взрослым и угроза кастрации»²⁰. В своих более поздних лекциях по введению в психоанализ Фрейд подчеркивает, что эти фантазии, независимо от степени их соответствия реальности, возникают с необходимостью:

Возникает впечатление, что такие события в детстве почему-то требуются, что они с железной необходимостью входят в состав невроза. Если они имеются в реальности, то хорошо; если реальность отказала в них, то они составляются из намеков и дополняются фантазией. Результат один и тот же, и до настоящего времени нам не удалось доказать, что существует какое-либо различие в последствиях в зависимости от того, принимает ли в событиях детства большее участие реальность или фантазия²¹.

Эти размышления напомнили мне об одном недавнем очень показательном примере. В 2019 году тринадцатилетняя девочка из подмосковного Зеленограда обратилась в полицию с заявлением о том, что по пути в школу ее изнасиловали пятеро взрослых мужчин. Девочка утверждала, что насилие произошло в машине, припаркованной у детской поликлиники. Однако на записях с камер видеонаблюдения полицейские увидели девочку спокойно идущей в сторону школы. Ни в какую машину она не садилась, и домой вернулась тоже без происшествий. Медицинское обследование не выявило следов насилия²². Теория психической реальности Фрейда дает нам ключ к пониманию этой истории, в противном случае звучащей по меньшей мере странно. Изнасилование происходит не в материальной реальности, зафиксированной на камерах, а в фантазматической, о которой внешний наблюдатель даже не догадывается. Даже если девочка благополучно добралась до школы и обратно, претерпеваемый психикой эффект сопоставим с тем, как если бы ее все-таки изнасиловали те пятеро вымышленных мужчин. Фантазия становится частью субъективного опыта и может на полных правах не только встраиваться в него, но и его структурировать. Мы живем в обществе, где, даже если нас никто не насиловал, нас все равно изнасиловали. Даже если этого не было, это все равно было. Вот что я называю театром души: психическая реальность подстраивается под навязчивый фантазматический сценарий, лакуны в котором мы сами заполняем нужными сценами. Почему мы это делаем?

Согласно Фрейду, фантазии или сконструированные воспоминания указывают на бессознательные желания, в которых взрослый человек никогда не признáется не то что другим, но даже самому себе. Им не пробиться через внутреннюю цензуру, приспосабливающую наши влечения к правилам и требованиям общественной жизни. Невроз навязчивости, истерия, фобия и другие психические расстройства уходят корнями в детство, в нуклеарную семью, которая в понимании Фрейда представляет собой эдипальный треугольник, задающий разные направления желания для мальчиков и девочек. В 1905 году Фрейд публикует «Три очерка по теории сексуальности», где вместо более ранней теории травмы вводит понятие инфантильной сексуальности²³. С точки зрения новой теории от собственного детства нас отделяет амнезия: она мешает нам увидеть в детях субъектов, которые, вообще говоря, уже пользуются своей полиморфной сексуальностью, находясь в постоянном телесном контакте с родителями.

Однако даже после этого объяснения теория травмы не уходит окончательно. Да, родители прикасаются к детям, пока заботятся о них, и дети могут получать от этого удовольствие вплоть до того, что у них возникают (прото)сексуальные фантазии, впоследствии способные привести к психическим или неврологическим заболеваниям. Однако тесного контакта со взрослыми недостаточно, чтобы объяснить конкретное содержание описываемых фантазий. По Фрейду, что-то все-таки должно было произойти на самом деле – просто, возможно, не в нашей жизни. Отсюда его интерес к мифологии, древнегреческой трагедии и спекулятивным размышлениям о доисторических временах.

Важное место в этом ряду занимает история об отцеубийстве, представленная в «Тотеме и табу»: братья, объединившись, убивают – и съедают! – жестокого альфа-самца, отца первобытной орды, и этот коллективный акт трансгрессии кладет начало всей западной культуре, основанной на запрете инцеста и каннибализма²⁴. Этот миф, придуманный самим Фрейдом, будет похож на правду, если мы вспомним о ритуальных жертвоприношениях животных, практикуемых в первобытных религиях. Тотемное животное – например, медведь – это бог, душа и великий прародитель племени, и именно его ритуально убивают на праздновании, что становится моментом единения для всех участников. Можно было бы подумать, что отец первобытной орды тоже стал жертвенным животным, но, по Фрейду, отцеубийство предшествует жертвенной религии: тотемное животное – это суррогат отца.