Листы картона

***

Это не напоминало захватывающие фильмы о школьниках, внезапно превратившихся в террористов. У меня не было оружия. Не было лужи крови. Лишь странная поза учительницы, скрючившейся на полу, и синий кровоподтек на ее виске (разве так бывает?) указывали на то, что я убил ее.

Все было честно. Я даже не стал считать до тринадцати, думал, успокоюсь, а она говорила и говорила, отчитывала и отчитывала меня за тот дурацкий дневник погоды – вернее, его отсутствие. А все вдруг затихли и слушали, как будто были с ней заодно. Это и взбесило. Последняя капля. Надо же было так меня разозлить!

Я кинул учебник без преступного умысла. Наверное, Александра Андреевна вскрикнула и упала, я не помню. Но эта картина, вид убитой мною женщины, еще долго стояла перед моими глазами. Как неправдоподобно – несколько минут назад здесь звучал голос этой женщины, я помнил ее жесты, манеру общаться, улыбаться, хмуриться… разве их можно отнять в один миг? Я бы свою жизнь просто так не отдал.

Время вдруг замедлилось и превратилось в тягучую патоку. Мне не было страшно, было почему-то даже уютно, хотелось задремать. А еще лучше – исчезнуть. Параллельные миры в моей голове спасали от всего, что казалось чересчур реальным, но на сей раз скрыться пока не удавалось. Я располагал только тем, что было передо мной: класс, доска, тело и тридцать притихших в испуге одноклассников.

Господи, какие они жалкие, не люди, а выводок цыплят. Таращат глаза и молчат. Никто не догадался позвонить в полицию, в «скорую», да просто позвать взрослых. Я-то благодаря бабушке с раннего детства знал, как действовать в экстренных ситуациях. Все-таки хорошо, что я с ними не общаюсь. Миша с третьей парты предлагал мне встать в пару на физкультуре, но я сделал вид, что не услышал, и в итоге перебрасывался мячом с учительницей.

– Ну как? Что теперь делать? – прозвучал голос позади меня.

Мила Казакова – прилежная девчонка с первой парты, все вроде стандартно, но какая-то чертовщинка в ней есть. Думает, я знаю?.. Решаю, казнить или миловать? Раз я убил человека, то должен и дальше брать на себя ответственность?

– Теперь – ждать. – Мой голос был уверенным, и мне это понравилось.

– Чего ждать? – спросила она спокойно, без недоумения.

Это тоже подкупало – особенно если учесть, что остальные по-прежнему ошеломленно молчали.

– Шаг сделан, скоро все изменится, – сообщил я, и действительно – изменилось: меня наконец-то «выбросило» в параллельную реальность.

V

Мила и ее подружки учились прыгать через скакалку. Мелькали стройные ноги в школьных туфлях, летела пыль. Тихон наблюдал за происходящим с дерева. Никто из учителей пока не заметил, как высоко он забрался, иначе немедленно подняли бы панику. Наблюдать за всеми отсюда было удобно, но мальчик делал это без особого любопытства, скорее даже из необъяснимого чувства долга.

С раннего детства окружающие поясняли и показывали ему, что в каких ситуациях надлежит делать и ощущать. Он старался выполнять необходимый минимум, чтобы к нему не цеплялись. Первый теплый майский день, через три недели летние каникулы, на перемену всех выпустили во двор. Одноклассники так бурно ликовали, и, ладно уж, Тихон тоже был доволен – ему надоел душный кабинет.

Во дворе дети играли компаниями – его, как обычно, никто не звал, Тихона считали странным и почему-то опасались. Поводом, за который все радостно ухватились, стала его «лживость». Когда его просили (давно, те времена прошли) о чем-то рассказать, он мог сообщить одно – скупыми репликами, но все же, – а назавтра по тому же поводу «припомнить» совсем другое. В ответ на вопрос, чем вызвана такая разница, молчал с отсутствующим видом. Школьный врач посоветовал бабушке Тихона «показать ребенка специалистам», но не на ту напала: Елена Анатольевна не смогла стерпеть, что ей указывают, заявилась в школу и провела с врачом беседу, после которой ему самому не помешал бы психиатр.

«Так. Выглянуло солнце. Я должен радоваться. До конца перемены целых десять минут. Это, по идее, тоже должно меня воодушевлять», – с отстраненной иронией, удивительной для девятилетнего мальчика, отметил про себя Тихон. На самом деле, если что-то «казенное» заканчивалось, будь то урок или перемена, он вздыхал с облегчением. Все это приближало момент, когда он останется один и будет думать, чувствовать, а может, и делать что заблагорассудится.

– Ого, смотри, как он высоко!

У Тихона екнуло сердце. Опуская взгляд, он еще позволял себе надеяться на то, что речь не о нем, но напрасно – дерево обступили четыре девчонки. Скакалки они бросили прямо на землю – такое чувство, будто их новой игрушкой должен был стать он.

– Как ты туда забрался? – крикнула Мила бодрым и любопытным голосом репортера-телевизионщика.

– Ногами, – отозвался Тихон, потому что не отвечать было бы невежливо.

– А ветка под ним точно прочная? – Подружка требовательно дернула Милу за руку, словно та могла дать точный ответ, но почему-то не хотела.

– Ветка подо мной точно прочная, – пробормотал Тихон.

– А он умеет вести диалог, – издевательски-восторженно отреагировала другая подружка.

– Ладно. Давайте оставим его в покое, – произнесла Мила, при этом не двигаясь с места и не отрывая взгляда от Тихона.

– Он должен быть в коллективе! – с умным видом выдала одна из девчонок, наверняка повторив фразу старших.

– Ничего он никому не должен. Идемте.

Тихон молчал. Могло показаться, что он напряженно ждет, пока все отойдут, но на самом деле мальчик был огорошен. Такого о нем еще никто не говорил, и эта фраза поразила его лаконичностью и неожиданной точностью. Он правда не должен (ну, если не считать мелких домашних обязанностей, вроде уборки на собственном столе раз в неделю, и глобальных вещей – сыновний долг, например). До сих пор Тихону казалось, что он себя в основном и не ограничивает. Только казалось.

«Ведь можно делать, думать, высказывать, на что-то решаться. Я же человек». В мозгу всплыло слово «убийца» – что за чушь?

– Лезь сюда, – произнес он спокойно, глядя на Милу. – Ветка крепкая, честно. Ты убедишься.

Когда ты вдруг освобождаешь себя, то можешь позволить себе любую глупость – почему нет? Где-то в глубине души Тихон всегда ощущал себя экзотической рыбой, плавающей в заурядном аквариуме с мальками.

Мила даже ни о чем не спросила, будто этого и ждала. Поставила на дерево ногу в маленькой запылившейся туфельке – так неуклюже, что у Тихона все сжалось внутри.

– Сейчас поднимусь, – произнесла она отважно и буднично, точно речь шла о банальной поездке в лифте.

Она же девчонка. Девчонки не умеют лазить по деревьям. Тем более, те, что сидят в белых наглаженных блузках на первой парте и знают все ответы.

Тихон хотел сказать Миле, что передумал и решил побыть один, но не смог, просто не смог это произнести. Досада на самого себя разрасталась – нет, раздувалась, не давая дышать, перерастая в бессильную злобу. Откуда столько эмоций?

Тем временем Мила карабкалась, вцепившись в дерево руками и ногами, ноги каждую секунду искали – и пока, к счастью, находили – опору. Тихон начал считать вслух.

Один. Два. Три…

– Что ты считаешь? – В тоне Милы читалось: «Я тебя не понимаю, но честно попытаюсь понять».

Тихон чуть не ответил «овец», но все же промолчал. Лучше бы так.

Когда он досчитывал до тринадцати, все менялось. Но не как у матери – более ощутимо: менялась реальность, полностью. Вычислив закономерность, он перестал злоупотреблять счетом – может, испугался, – но теперь точка кипения была так близка…

Она почти забралась, но…

– Боже!

Тоненький отчаянный вскрик – и она падает назад, ох, позвоночник же сломает. «Боже» – интересно, а что в такой ситуации вырвалось бы у ее подружек? Речь не о ругательствах, а о степени испытываемого ужаса. Успела ли крикнуть что-то Александра Андреевна?..

Мила уже лежит внизу, ее крик разносится по всему двору. Травма серьезная, в этом Тихон уверен. Что самое жуткое, он видит глаза Милы, в полном боли и страха взгляде немой закономерный вопрос: зачем?

Зачем он ее толкнул? Да он никому не приносит ничего, кроме несчастий. Даже мать, которая любит его, быстрее построила бы личную жизнь без него и отлично это понимает.

«Интересно, а если я спрыгну?..». Намерения нет, просто шальная мысль.

Конечно, к Миле сбежались все – и подружки, и другие одноклассники, и спохватившаяся наконец учительница (где же раньше была?). Кто-то вызвал скорую помощь – может, вой сирены заглушит хоть ненадолго этот ужасный крик. Странно, но на Тихона никто не смотрит, он так и остается на дереве, сторонний наблюдатель.

С какой высоты она упала? Второй этаж? Или выше?..

Он больше не злится. Наверное, ему должно быть жаль Милу. Да и чувство вины, где же оно? Но ведь он никому ничего не должен, так?..

***

– Тихон?

Нахмурившись, я смотрю на нее.

– Подвинься и дай мне руку. Не бойся, сильно тянуть не придется, я сама могу…

Мила есть Мила, она все может и решает сама, несмотря на юный возраст. Я поддерживаю ее, но ей, кажется, это действительно не требуется. Мощная ветка под нами даже не прогибается. Этот дуб – как исполин, да его и землетрясение не сломает.

– Ой. Как здорово. Отсюда все как на ладони, да?

Мила уже сидит рядом со мной и бесстрашно болтает ногами, глядя вниз (руки при этом так крепко вцепились в ветку, что пальцы аж побелели).

– Да. Мне тоже нравится, – соглашаюсь я.

– Привык смотреть на всех свысока? А на меня теперь не выйдет! – Мне чудится, или в ее голосе сквозит обида?

Слегка теряюсь.

– Я скорее привык вообще не смотреть. Ну, то есть… дело не в тебе… но… но.

Я делаю вид, что разглядываю облака – как занимательно. А подружки Милы снова взялись за скакалки, но то и дело тревожно задирают голову и глядят на нас. Иногда озираются – если появится учительница, шуму будет…

– Думал, мне слабО залезть, да?

– Не-е. Не думал я так. Я опасался. Ну, понимаешь…

– Я понятливая. – Теперь Мила говорит с вызовом.

Она повернулась ко мне, изучает меня (что интересного-то?), и я тоже замечаю то, чего не видел раньше. У нее зеленые глаза с коричневыми вкраплениями и светлые, едва заметные веснушки. А волосы не просто русые, а – может, свет так падает? – нежно-золотистые.

– Скоро звонок. Сейчас выйдет училка, – напоминаю я.

– Заберемся сюда еще?

Судя по тону, она ждет только положительного ответа. Видя, что я мешкаю, добавляет:

– Тут круто.

Я вдруг вижу ее там, на земле, и воздух прорезает дикий крик. Секундный кадр, но этого хватает. Самое страшное, что сцена похожа больше на воспоминание, чем на мимолетную фантазию. От этого по спине пробегают мурашки.

– Я люблю сидеть здесь один. Извини.

Получается угрюмо и резковато. Мила сразу отворачивается, секунду смотрит в никуда, потом бодро произносит:

– Ладно.

Мы спускаемся по очереди, я вроде страхую ее внизу. Весь класс видел нас на дереве, но старшим никто не сказал. Предсказуемо. Я всегда считал одноклассников трусливыми, но уж никак не подлыми.

VI

– Где ты был? Опять скажешь, что ничего не помнишь? Мам, сводим его к психиатру, а? – с порога выпалила Ирина, не дожидаясь объяснений сына.

Тихон пришел поздно – в пятый раз за месяц. В двенадцать лет такие выходки непозволительны, заявила ему мать еще в первый, но – никакого эффекта.

– А я всегда говорила, что его нужно показывать специалистам.

Да неужели?!

Постаравшись проглотить раздражение, ставшее его постоянным спутником, Тихон кинул тяжелый портфель на пол возле полки для обуви, где ботинки подростка соседствовали с туфлями на высоченных каблуках. Туфлями отчаявшейся женщины.

Бабушка, как обычно, пришла в гости и, видимо, осталась, поскольку дочь волновалась из-за Тихона. Иногда ему казалось, что бабушка живет с ними, и иллюзия была не из приятных, но – ха! – ее обуви здесь не было, так-то.

– И где ты шлялся?

Очевидно, бабушка решила, что если вопрос повторит она – и грозным тоном, – мальчик ответит с большей вероятностью. Однако он только пожал плечами.

– А ну дыхни, – скомандовала Елена Анатольевна.

– Ты думаешь, он..?! – нервно отреагировала Ирина.

Ее сын не отозвался, только приостановился на пути в комнату.

– Все нужно проверять.

Бабушка подошла к Тихону сама – он спокойно выполнил ее требование.

– Нет, не пил, – заключила Елена Анатольевна и, подумав, добавила:

– Это точно.

«Ты-то эксперт во всем».

– Пусть лучше покажет руки, – подсказала Ирина.

Тихон покорно закатал рукава. И бабушка, и мать внимательно изучили его вытянутые руки и пришли к слегка успокоившему их выводу.

– Так где же..? – начала Ирина, и в этот раз Тихон ответил, даже не дождавшись окончания фразы:

– Я был у друга. А потом решил прогуляться.

После этих слов воцарилась тишина.

– У тебя появились друзья! Почему же ты нас с ними не знакомишь? – наконец произнесла Ирина.

Сын одарил ее мимолетным ироничным взглядом.

– Пока не пришлось.

– Ты стыдишься своих друзей? – В голосе матери появилась особая нотка преувеличенной заинтересованности, этот тон она использовала, когда «вспоминала», что должна быть хорошей матерью. – Они из неблагополучных семей, да?

Судя по выражению лица, с которым Ирина выговорила последнюю фразу, она предпочла бы, чтобы этих друзей все-таки не было. Интересно, а их семью можно назвать благополучной? Отца нет, мать получает копейки, бабушка – побольше, но все равно же на пенсию уйдет когда-нибудь.

– Расскажи мне о своих друзьях, – не отставала Ирина.

Она, казалось, забыла, что только что нападала на сына с претензиями и подозревала его в наркомании. Теперь он должен был вести с ней доверительные беседы.

– Ир, он никогда ничего не рассказывает, с чего бы нам вдруг выпала такая честь? – встряла бабушка.

– Я был у Евгении Семеновны.

Никто, похоже, уже не ожидал от Тихона уточнений – и бабушка, и мама уставились на него озадаченно.

– Это ведь твоя учительница по литературе? Я видела ее на родительском собрании, – сказала Ирина все так же обескураженно.

Мальчик кивнул и тоскливо скользнул взглядом мимо матери. Он смотрел на дверь своей комнаты. Как было бы здорово уединиться и посмаковать этот уютный вечер, подумать еще немного обо всем, что Она ему сегодня о себе поведала. Единственный друг, Евгения Семеновна сыграет важную роль в его жизни – это предчувствие не покидало Тихона.

– Сколько ей лет? – строго спросила Елена Анатольевна.

– Какая разница, мам? – Ирина ответила вместо мальчика.

– Может, она вызывает у него влечение.

– Что за чушь!

– Или она его уже совратила?

– Мама, это бред!

– В любом случае учительница не должна быть другом подростка.

Елена Анатольевна всегда знала правильные ответы. Но Тихон не боялся неправильных и тихо повторил:

– Евгения Семеновна – мой друг.

***

Все началось с замечания о моей богатой фантазии, которое она обронила после проверки очередного сочинения.

– То же самое мне говорила учительница в младших классах, – внезапно сказал я, и весь класс дружно обернулся, потому что я крайне редко что-то комментировал.

Ругали меня или хвалили – оценки у меня бывали разные, так что случалось и то и другое, – я в основном молчал и кивал. Эмоций практически не испытывал. Тот случай с Александрой Андреевной, который я, очевидно, сочинил, стал (стал бы) исключением.

– Знаю. Я о тебе наслышана, – произнесла Евгения Семеновна с отвлеченной полуулыбкой.

Было очевидно, что развивать тему она не собирается, ведь надо еще рассказать об образе Тараса Бульбы, но я на этом не успокоился. Может, воодушевил сам факт того, что мне – редкий случай – удалось завязать даже короткую беседу с кем-то, кроме родственников. Выходя из зоны комфорта, я ощущал свободу. Поэтому после занятия я подошел к Евгении Семеновне.

В этот момент возле учительского стола топтались еще несколько человек – кто-то интересовался, когда сдавать самостоятельную работу, кто-то хотел «закрыть» долги по стихотворениям. Я терпеливо дождался, пока мини-толпа рассосется и она обратит взгляд на меня. Мне всегда нравился ее взгляд – внимательный, глубокий, спокойный, будто она хорошо знала этот мир и была готова делиться опытом с теми, кому это действительно нужно.

За миг до того как задал вопрос, я уже был уверен: она понимает, что меня-то волнуют не оценки и не сдача «хвостов».

– Евгения Семеновна, я хотел спросить, – бойко произнес я.

– Да?

Теперь она не отвлекалась и, кажется, никуда не спешила. Однако в кабинет стали заходить дети из другого класса – перемена подходила к концу. Это немного сбило меня, мысли начали путаться, но эффект получился странный: вместо того чтобы окончательно растеряться и замолчать, я высказал то, чего не собирался:

– Я хотел спросить, что вы слышали обо мне от коллег, но на самом деле мне это не очень интересно.

Евгения Семеновна не удивилась.

– Вот как, – отреагировала она скорее понимающе. – Так чего же ты хочешь?

– Поговорить.

– Думаю, не о литературе.

– Нет.

– Тогда почему со мной?

– Сложно объяснить.

И что, я вот так возьму и расскажу ей, случайному человеку, всю свою историю? Она узнает то, чего не знает никто? Неужели я не заметил, как дошел до точки, когда уже не могу молчать и должен выговориться – хотя бы один раз…

До звонка оставалось меньше минуты, и народу в классе прибавлялось. Евгения Семеновна сняла со спинки стула пиджак – довольно невзрачный, серый в тонкую полоску – и подхватила со стола видавшую виды сумку песочного цвета. Эта женщина выглядела ухоженной, но ассоциировалась у меня с классической архитектурой – нечто величественное, монументальное, будто бы вечное, но в то же время бесконечно далекое от современных реалий.

Я впервые задумался об ее возрасте. Никогда не умел определять такие вещи. Тридцать пять? Сорок шесть?

– После этого урока я буду в тридцать третьем кабинете, – сообщила Евгения Семеновна и больше ничего не добавила.

Меня это устроило, ответил я быстрым кивком. Мы вместе двинулись к выходу. Сказать «до свидания» было бы странно, ведь я планировал прийти через сорок пять минут, и вообще, я обычно не говорил лишних слов (но при этом собирался рассказать…?!). В итоге я посмотрел на нее и снова кивнул, выразив тем самым и благодарность за то, что она согласилась меня выслушать.

На алгебре, моем последнем в тот день уроке, я вертелся и все не мог успокоиться, сочиняя первую фразу монолога. Вот Евгения Семеновна передо мной. Вопросительный взгляд поверх аккуратных очочков направлен на меня. И я начинаю сначала. С чего начинаю? Наверное, с этого: «Я никогда никому не говорил, но мое воображение, оно…».

Нет, не то. «Когда вы сказали, что у меня богатая фантазия, я подумал, может, вам будет интересно…». Да не будет ей интересно, с чего я взял? Она согласилась поговорить из вежливости. У нее, скорее всего, потом еще будут занятия, мне надо уложиться в десять минут. Видимо, она не ожидает, что у меня столько всего накипело. Ой, да ладно, я с детства жил в параллельных мирах, но только сейчас…

А, кажется, вот и она, первая фраза. «Я с детства жил в параллельных мирах…». Что ответит Евгения Семеновна? Мне ведь все равно? Я хочу просто выговориться?

Нет, вдруг осознаю я, мне нужно увидеть ее реакцию, я хочу, чтобы она рассуждала обо мне как о лирическом герое. Пусть обглодает мой внутренний мир по косточкам, удостоились же такой чести выдуманные персонажи книг Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Из урока в урок мы анализируем, что вложил автор в каждого из героев. А что Автор, кто бы он ни был, вложил в меня? Зачем ему понадобилось так все спутывать? Почему я начал сомневаться во всем, что помню о других, о себе, об окружающем меня мире, не могу пересказать ни одной истории, чтобы меня не уличили во вранье? За что это мне, кому и для чего это нужно?

Вопросов было чересчур много, и копились они, очевидно, слишком долго. Меня стала бить дрожь, и я сам не успел заметить, как принялся шепотом считать: один, два…

Нет. Я поговорю с ней, она же будет ждать меня, зачем мне исчезать, да Господи, шесть, семь, восемь, остановись немедленно, остановись!..

VII

«Укажите год и место рождения». Хм. Тихон погрыз ручку и после пары секунд раздумий аккуратно вывел в анкете правильный, как он надеялся, ответ. «В каком я сейчас мире? Воображаю я это или это происходит на самом деле?». Вопросы стали для него такими же привычными, как для других – «какая сегодня погода?» и «выключил ли я свет перед выходом?».

Иногда он будто забывал правила, по которым живут люди, и был бы благодарен, если бы кто-то собрал их для него в энциклопедию и тайком положил ее под подушку.

В какой-то момент Тихон признался себе, что не против махнуть на все рукой и больше не вдумываться – упекут в «дурку», подумаешь, что он вообще теряет? Но нет. Чувство самосохранения все еще было сильно. «Останусь на плаву, пока смогу», – пообещал он мысленно.

– И распишитесь вот здесь, – подсказала девушка дружелюбно, но с плохо скрываемым нетерпением.

Тихон поставил росчерк и уже после попытался вспомнить, такая ли у него подпись в паспорте. А, неважно.

Несмотря на то что ему было всего пятнадцать, парня взяли работать в кафе. Не поваром, разумеется – рядовым «посудомойщиком». Пришлось подключить городской центр занятости молодежи, чтобы отыскать работу по возрасту и способностям. Но без денег было никак нельзя: бабушка слегла; естественно, мать перевезла ее к ним. Тихон опасался, что больная уже не встанет. Нужны были лекарства. Денег не оставалось буквально ни на что. Ирина разрешила сыну использовать заработанное «на личные нужды», но, подумав, он решил, что никаких нужд, требующих вложений, у него нет. Потом подумал еще и понял – кое-что таки есть. Он хотел пойти на курсы.

Его не волновали компьютерные игры, спиртное, сигареты, спорт, девчонки – все, что обсуждали сверстники. У Тихона уже был внутренний мир – запутанный, странный, порой шокирующий, но его вполне хватало. Друзей среди ровесников мальчик не нашел – впрочем, и не искал. Девушки тоже не было, и он плохо представлял себе, каково это – встречаться. Но обучение чему-то – не школьное, по верхам, а углубленное, направленное, по четкому графику – стало для Тихона идеей фикс. Ему казалось, это упорядочит его жизнь и придаст ей некий смысл, структуру. Может, даже образует фундамент.

Идею подала Евгения Семеновна во время очередного совместного чаепития. Впервые он побывал у нее перед каким-то праздником – она растрогалась, когда Тихон подарил ей открытку и вызвался проводить домой. С тех пор он провожал, а она приглашала все чаще. Их дружба длилась уже два с половиной года.

Учительница была не замужем, детей у нее не было, жила она с пожилой матерью, которая также с теплотой принимала Тихона. С тех пор как он рассказал Евгении Семеновне о параллельных мирах (а он все-таки это сделал, причем, кажется, не в одной реальности), они регулярно это обсуждали. Сначала учительница, очевидно, шла мальчику навстречу, видя, с каким облегчением он выплескивает то, что копилось годами. Ни разу не подвергла его слова сомнениям – кивала и даже не хмурилась. Не предложила ему обратиться к психиатру. Нет, он не превратился для нее в одного из лирических героев – она не разбирала его по косточкам, а естественно и органично принимала таким, какой он есть.

Невероятно – и в то же время Тихон не был удивлен, испытывал лишь радость и благодарность. Он высоко ценил дружбу с Евгенией Семеновной, поэтому ему хотелось говорить не только о себе, но и о ней.

Первое время они беседовали в коридоре или в пустом кабинете (не слишком часто – Евгения Семеновна не хотела подчеркивать, что как-то выделяет Тихона). Потом стали общаться вне школы – и продолжали, когда она перестала вести уроки у его класса. Однажды учительница рассказала мальчику, почему выбрала именно эту профессию (он в жизни бы не подумал, поразительно), чем увлекается (тоже неожиданно). А постепенно вырисовался ее образ, образ мудрой, доброй, внешне простой, но в то же время особенной женщины, которая обожала литературу и верила в предзнаменования. Тихон ни с кем не хотел делиться сокровенной информацией, поэтому не говорил об учительнице даже с мамой. Знала ли мама об их дружбе? Он не помнил, но лучше бы, наверное, не знала.

Итак, работа. К ней можно было приступить уже с понедельника, и это воодушевляло Тихона. Наконец от него хоть что-то зависело.

– Пришел? – Сварливый голос бабушки – первое, что услышал мальчик, открыв дверь в квартиру.

Болезнь сделала и без того непростой характер Елены Анатольевны невыносимым. Она постоянно раздражалась, злилась, периодически напоминала каждому, чем он ей обязан и почему должен прибегать по первому ее зову (хотя все и так прибегали).

– Разогрей суп, – скомандовала она коротко, стоило Тихону расшнуровать кроссовки.

– Сейчас, бабушка, – негромко произнес он. – Как ты себя чувствуешь?

– Ничего нового. Мне шестьдесят пять, и я не молодею.

Шестьдесят пять – не восемьдесят, хотелось сказать Тихону, но он промолчал. Бабушка отлично знала свой неутешительный диагноз – видимо, объяснение своего недомогания «возрастом» было способом психологической защиты. Она страдала от болей (пока не очень сильных, врачи прогнозировали, что будет хуже), но словно считала, что стоит произнести слово «рак» – и образ сильной, несокрушимой женщины тотчас рухнет. Близкие шли ей навстречу, и это слово в доме никогда не произносилось. Вполне достаточно того, что оно не раз прозвучало в больнице.

– Суп холодный, – заявила Елена Анатольевна, едва взяв тарелку узловатыми морщинистыми пальцами.

Тихон отметил, что бабушка выглядит лет на десять старше, чем даже полгода назад. Он хотел бы испытывать к ней жалость, но вместо этого почему-то мечтал сбежать. «Мы никогда особенно не ладили», – напомнил себе Тихон, но совесть это не успокоило. «Я никому ничего не должен», – добавил он, но на сей раз, похоже, ошибся.

Конечно, он был должен. Не только ухаживать за бабушкой – это он делал без нареканий, как спокойно ухаживал бы за любым пациентом хосписа, если бы его попросили, только бы приносить реальную пользу.

Он должен был любить ее. Но не любил. Некоторые посчитали бы это трагедией, а для него неутешительное открытие стало всего лишь витком внутреннего лабиринта. Еще и это, ну что ж. Он за свою жизнь любил только двух людей – мать и Евгению Семеновну. Возможно, на том для него все и закончится. Да некоторые вообще сироты и равнодушны к окружающим.