После длинной тёплой осени декабрь наступил как-то незаметно. Малоснежный, совсем не морозный, он давал возможность долгих прогулок и неспешных размышлений. Город словно плыл сквозь покрытые инеем ветви тополей и яблонь. Лерка сидела на скамейке, вытянув ноги и наблюдала, как одетая в яркий оранжевый комбинезон Лиза резвится на детской площадке. Дочери шёл пятый год, она росла быстро, была очень похожа на своего отца карими глазами и тёмными волосами. Лиза подбегала к скамейке, утыкалась в колени матери, поднимала на неё раскрасневшееся, совершенно счастливое лицо и, не давая поймать себя, опять убегала на площадку, где такие же разноцветные и немного неуклюжие маленькие человечки носились друг за другом, порой сбиваясь в кучу-малу.

Рядом на лавку неожиданно кто-то сел. Лерка даже не повернула головы. По холодной волне, прошедшей по позвоночнику, она сразу поняла, кто это. Всё время, что она жила в Городе, ждала и опасалась этой встречи.

Четыре года назад, когда Лиза вдруг решила родиться раньше срока в самолёте, и они отлежали положенное время в московской больнице, Сергей привёз их в Город, в свою большую пустую квартиру на шестнадцатом этаже нового дома. Лерка вышла на балкон и тихо охнула. У неё, боявшейся высоты до потных ладошек, подкосились ноги в коленях. Елисеев смеялся, придерживая её за плечи, потом прижал к себе и шепнул на ухо:

– Привыкай. Это совсем не страшно.

И правда, она привыкла на удивление быстро, уже без страха выходила на балкон и лоджию, смотрела на огромный Город с высоты птичьего полёта, внимательно разглядывала его новое, почти незнакомое лицо. Зимой в открытое окно задувало снег, а летом залетали лёгкие тополиные пушинки. Она ловила их и чувствовала, как уходит за линию горизонта, всё, что так болело последние два года. Уже со светлой грустью вспоминался корреспондент Лёша Ворохов, в одиночку решивший бороться с тем, что он называл «мафией». Не преследовало видение поднятой со дна лодки с обезображенным телом ответственного секретаря газеты «Север» Владимира Николаевича Мамонтова внутри. И над проплывающими перед глазами на грани яви и сна мрачными весенними горами не было слышно натужного рёва вездехода и истерического крика гагары. Её отпускали северные страхи – депрессии тёмных ноября и декабря; долгой, невыносимо долгой зимы; тревожное ожидание высасывающего из души все силы и чувства норд-оста, северо-восточного ветра.

Новая жизнь совсем не давала возможности и времени слишком уж часто предаваться рефлексии. Через десять дней после их приезда Сергей улетел в Северореченск – государственные дела, однако. И Лерке пришлось одной обустраивать гулкую, как вокзал, пустую квартиру, в которой и мебели-то не было, кроме дивана и двух столов на кухне. Елисеев и не жил в ней совсем, потому что как раз в то время возник проект с горно-обогатительным комбинатом, что заставило его почти переселиться на Север. А уж там и закрутилась история, которая обросла, как снежный ком, бедами, потерями, радостями. В общем, всем, что называется жизнью. Их с Леркой личная история началась тоже там. Сергей ушёл из своей «коммерческой» структуры (ушёл ли?). Он лихо взбежал по ступенькам карьерной лестницы почти до самого верха, став в итоге заместителем самого губернатора. Прилетал пару раз в месяц на выходные, и как ребёнок радовался изменениям в доме. Лерке было смешно и приятно. Она всё успевала, да и Лиза была спокойным ребёнком, могла часами молча лежать в кроватке, хмуря бровки и задумчиво глядя на мир круглыми чайного цвета глазами. Лерка констатировала: «Ну, хоть задумчивая и серьёзная, как мать. Раз уж решила отказаться от светлых глаз и волос». Ей нравилось, как Елисеев, приезжая, шумно врывался в квартиру, пробегал по комнатам, восхищался громко, выхватывал Лизу из кроватки, та недовольно басовито ворчала, но он не давал ей заплакать, приговаривая:

– Лизка! Молчи! Радуйся! Отец приехал!

Та затихала, а Лерка с удовольствием наблюдала за этой феерией. Они долго ужинали, он рассказывал ей о работе, о Севере, о знакомых и не очень знакомых людях. Она слушала, почти не задавая вопросов и… почти ничего не чувствуя. Всё это она уже знала, потому что работать начала сразу по приезду, не дожидаясь окончания декретного отпуска. От должности главного редактора отказалась и осталась в ранге заместителя главного по интернету. Редактировала материалы, писала аналитические записки, как могла, участвовала в жизни редакции. Порой и корреспондентом выступала – Северореченск и Город были связаны, входили в один федеральный округ, тем более, Город был его столицей. Она физически ощущала, как меняется газета, как медленно, но верно выхолащивается её содержание. Какие-то пресс-релизы, скучные, как застёгнутый на все пуговицы чиновничий пиджак, рапорты с таких же скучных заседаний и совещаний… Это была совсем другая газета, из которой с каждым номером уходили живые голоса, живые люди, живые события. Лерка знала, что первые полосы возят на утверждение в пресс-службу и профильный комитет, утверждают там фото и даже подписи под ними. Скоро вообще будет утверждаться весь номер, как говаривал товарищ Гоцман: «Будешь читать Уголовно-процессуальный кодекс от заглавной буквы «У» до тиража и типографии»…^[1] Эта почти мёртвая газета перестала быть интересной и необходимой для журналистки Шингареевой, которая проработала в ней почти два десятка лет, считала её своей профессиональной удачей и профессиональным счастьем. Она всё чаще думала, что журналистики как профессии, её любимой профессии, уже практически не существует, и надо что-то в жизни менять. С Сергеем она эти мысли не обсуждала, да и он разговора о газете давно не заводил, хотя она прекрасно знала, что к происходящему Елисеев руку приложил точно.

И всё же как-то раз Лерка, гладя его по груди, сказала:

– Серёжка, хочу тебе кое в чём признаться.

Он сдвинул брови и округлил глаза, совсем как Лизка, вопросительно посмотрел на неё.

– Я самая счастливая женщина Сибири, Урала и сопредельных территорий.

Сергей засмеялся и, слегка прищурившись, ответил:

– Ну, тогда и я тоже.

Лерка подпёрла ладонью подбородок:

– И ты? Тоже самая счастливая женщина Сибири, Урала и сопредельных территорий?

Он прижал её к подушке и навалился сверху:

– Лера, хулиганка ты, а не взрослая женщина!

– А кто тебе вообще сказал, что я взрослая?

А за окном не спал, словно плыл в огнях, насколько хватало взгляда, безбрежный старый Город, многое повидавший, многое переживший, такой мудрый, что редко напоминает людям их ошибки. Но уж если напомнит…

– Привет, Лерка.

– Привет.

Подскочила Лиза, снова уткнулась головой в колени. Лерка подхватила её, посадила на колени и только тогда обернулась налево, встретив насмешливый изучающий взгляд.

– Мам, я от всех убежала!

– Моя девочка! Хочешь, я тебя спрячу от них?

Лиза прижалась к Леркиному пуховику и во все глаза разглядывала Володю. Тот тоже внимательно смотрел на неё.

– Надо же, папина дочка…

Лерка, набравшись смелости, молча посмотрела ему прямо в глаза. Эти синие, невозможные глаза…

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Если нужно, поговорим. Только тебе придётся полчаса подождать.

– Я подожду.

– Здесь?

Её дом был совсем рядом со сквером, где располагалась детская площадка.

– Здесь.

– Хорошо.

Она перехватила Лизу за талию, встала со скамьи и пошла в сторону дома.

– Мама, пусти, хочу ножками!

– Лизунчик, ножками будет долго, мама спешит.

Лиза недовольно поворочалась, устроилась удобнее и стала с интересом смотреть по сторонам. Лерка исхитрилась достать из кармана телефон и набрала номер Анны Фёдоровны, пожилой женщины, жившей по соседству, в панельной пятиэтажке. Она всегда с радостью оставалась с Лизой, если Лерке срочно надо было уйти, любила девочку как родную и баловала её без меры. Лерка только цокала языком и качала головой, заставая их за игрой, где командиром была, конечно, Лиза. Если игра требовала установки неких правил, Лиза с серьёзным видом, подумав, излагала их список, путалась в нумерации и, на секунду задумавшись, изрекала:

– Правило номер ноль!

Вот и сейчас Анна Фёдоровна согласилась побыть с Лизой и через десять минут уже звонила в дверь. Дочка, увидев любимую няньку, запрыгала от радости и, схватив за руку, утащила в свою комнату.

Лерка постояла у зеркального шкафа, внимательно посмотрела на себя, и решила переодеться в джинсы и ярко-голубой пуловер, который любила за уютную мягкость, подкрасила глаза и вышла в прихожую. Из Лизиной комнаты слышались голоса, музыка – уже вовсю работала Playstation. Для порядка крикнула:

– Я ушла!

Ей никто не ответил. Нажала кнопку лифта, в кабине долго рассматривала в зеркале своё лицо. Цвет глаз опасно жёлтый, как всегда бывает, когда он где-то рядом… Володя ждал её на углу дома, привалившись плечом к стене.

– Ничего, что я тебя здесь встречаю?

– Ой, я тебя умоляю.

– Доверяет, значит?

Лерка покачала головой.

– Значит, доверяет. Ну, где разговаривать будем?

– Тут рядом у вас я кафе видел. Пойдём туда?

Этот фастфуд Лерка любила, при любой возможности заходила туда, чтобы насладиться вкусом острых куриных крыльев с соусом, от которого прямо пожар во рту. Она дёрнула его за рукав.

– Да!!! Я буду крылышки, острый соус и пиво!

– Лерка, ты вообще не меняешься. Как подросток, честное слово. Будут тебе и крылья, и соус, и пиво.

Сидя за столиком, она смотрела, кулаком подпирая подбородок, как он расплачивается у кассы, берёт поднос и оглядывается, ищет её глазами. Горячий комок встал у горла и очень захотелось плакать. Она помотала головой, отгоняя не нужные сейчас слёзы. Они ели, обжигаясь, куриное мясо, говорили о чём-то и ни о чём, и опять между ними и миром стояла невидимая стена, за которой было тихо и пусто, как будто не существовало, кроме них никого и ничего…

– Лерка, тебе очень идёт голубой цвет, оказывается. Глаза даже не кошачьи, а… как у рыси.

– Н-да, ещё бы научиться так кусаться и отбиваться.

– Не знаешь ты себя совсем. Всё ты умеешь, на домашнюю изнеженную кошку совсем не похожа.

Он взял её руки в свои, долго смотрел прямо в глаза.

– Володя, ты, кажется, хотел о чём-то поговорить?

Он отпустил её руки. Помолчал.

– Лер, расскажи мне… про Северореченский рыбозавод.

Этого она точно не ожидала. После долгой паузы спросила:

– Чтооо?!

– Ты же слышала, Северореченский рыбозавод.

Она покачала головой.

– Мы с тобой, – она продолжила медленно, словно подбирая слова, – Поправь меня, если что не так! МЫ С ТОБОЙ… Сидим в кафе в Городе, мы не виделись тысячу лет… и ты меня просишь рассказать о Северореченском рыбозаводе?!..

– Лер, ну, я серьёзно.

– Ну конечно! Всё, как всегда, у нас серьёзно… Ладно. Рыбзавод… Я с ними почти не работала, это моей подруги Свистуновой тема, но её сейчас в Северореченске нет. Помнится мне, у них всё время юрлицо менялось, завод то государственный был, то частный, и так по кругу. Как и что там сейчас, практически не знаю. Но если тебе нужно… Я постараюсь узнать, только ты мне поконкретнее обозначь, что тебе интересно…

– Всё! Мне нужно знать все! Кто владелец, какие были и какие нужны реконструкции, ассортимент продукции. Только не спрашивай об этом у Елисеева.

– Блин, опять по тому же месту. Все в игре?

– Лерка, – он. – Не раздувай ноздри! С ним это никак не связано, ничем ему не повредит, а может и помочь.

Она покивала, пожала плечами. В кармане пуховика зазвонил телефон. Звонил Сергей.

– Ох, мальчики, как я вас обоих… Привет!

– Лера, ты где?

– Я в кафе. А ты?

– Я дома. Анну Фёдоровну отпустил, тебя потерял.

– Да, сейчас иду.

Выключила телефон и посмотрела на Володю. Он отодвинул поднос, поставил на него почти пустой стакан. В его глазах плясали черти, но он молчал. Она вздохнула.

– Ладно, побегу. Номер телефона дай, у меня аппарат новый, все старые контакты потерялись. Ага, записываю… Пока!

– Пока. Тебя проводить?

Она помахала ладошкой – не надо! И побежала домой. На улице, оказывается, уже темнело – ого, долго просидели…

Сергей с Лизой, весело переговариваясь, возились на диване. Они посмотрели на Лерку совершенно одинаковыми глазами. Она присела на диван, прижавшись к Сергею.

– Не сердись, всего один стакан пива.

– Да нормально всё. Давайте ужинать…

В густой темноте раннего декабрьского утра перед глазами плавали, постепенно теряя яркость цветов, обрывки сна. Ей нужно было переезжать на новую квартиру. Одной. Квартира почему-то располагалась в бывшем универсальном магазине «Чайка», занимавшем весь первый этаж кирпичной пятиэтажки рядом с южнороссийским грузовым портом. Этот магазин Лерка помнила с раннего детства. В одном из отделов гордо возвышалось тёмно-коричневое пианино, а на нём ценник – пятьсот с чем-то рублей. Совершенно немыслимые деньги в конце семидесятых! Лерка училась в музыкалке, но выполнять домашние задания ей приходилось в школьном классе, такую дорогую покупку родители осилить не могли. Она приходила в «Чайку» и рассматривала полированное дерево пианино, борясь с желанием притронуться к нему… И вот сегодня во сне она должна была переехать именно сюда, где жила самая большая не сбывшаяся мечта её детства. Папа пообещал ей привезти вещи мебель на своей машине (которой у него никогда не было). И привёз – это были венские стулья с овальными спинками и гнутыми ножками, круглый стол и какие-то коробки с вещами. Лерка вспоминала этот странный сон и думала – что-то опять происходит в её жизни, такой, вроде, устоявшейся. Да… Устоявшейся, но, похоже, не очень устойчивой.

Лерка готовила завтрак, когда Сергей вышел на кухню, протирая глаза.

– Серёж, ты что будешь? Омлет или с Лизунчиком манные биточки с киселём?

– Омлет. Лера, а с кем ты вчера была в кафе?

Она развернулась к нему, продолжая взбивать яйца.

– С Володей Сибирцевым.

Сергей даже в лице не изменился, только протянул насмешливо:

– Вона как у вас, Михалыч…

Лерка поставила чашку и подошла к столу.

– Серёжа…

Он выставил вперёд ладонь.

– Всё-всё. Я помню, мы это не обсуждаем, это не тема для обсуждения, говорить не о чем и не о ком, давно проехали. Что-то ещё забыл?

– Ты ничего не забыл. Но говорить и вправду не о чем.

Она отошла и продолжила готовить завтрак.

– Лер, а у тебя на балахоне драконы или змеи?

Она посмотрела на свой яркий шёлковый балахон и, не оборачиваясь, произнесла, скрывая улыбку:

– Драконы, Серёжа. Они не подкрадываются и исподтишка не кусают.

– А-а… Зато как подлетят поближе, как огнём полыхнут, только уворачивайся. Ты мне одно только скажи…

Он смотрел в её напрягшуюся спину.

– Мне теперь надо чего-то ждать? Ну, там, опять каких-нибудь перекупленных участков земли в районе добычи полезных ископаемых или прорыва хвостохранилища на обогатительном комбинате? Так, чисто для информации, чтобы врасплох не застало?

– Не думаю. – Лерка поставила омлет в духовку и присела к столу. – Можешь не беспокоиться, таких потрясений, вроде, не предвидится.

– Ну, прям камень с души! Хотя… войска в боевую готовность всё-таки привести стоит, как думаешь?

– Гарантировать ничего не могу, – Лера развела руками, – Давай позавтракаем, что ли, потом войска будешь собирать, воздушно-десантную дивизию не забудь.

– Не забуду. Поищу в других федеральных округах.

– Давай, поищи, поищи.

За завтраком он неожиданно спросил:

– Лера, ты помнишь, что в следующем году президентские выборы?

Лерка слегка поморщилась, выборы она не любила.

– Конечно, слышала. И?..

– Не хочешь вернуться? Надёжных людей в СМИ маловато. Мне нужно, чтобы всё было под контролем.

Она пожала плечами, не выражая особой радости.

– Прямо сейчас?

– Нет, конечно, после Нового года, куда сейчас ехать. А! Я же тебе не сказал! До Нового года никуда не поеду, с вами останусь. Устал, отпуск накопился, да и здесь кое-какие дела образовались.

Лерка была рада, очень рада. Они так редко виделись, давно не были так долго вместе. После завтрака Сергей с дочкой ушли гулять, а Лерка, убрав со стола, устроилась в кабинете, разложив перед собой сигареты, зажигалку и пепельницу, набрала номер Свистуновой. Долго никто не отвечал, Лерка слушала длинные гудки, вспоминала их с Леной северную жизнь. Им было интересно вместе работать, они отлично дополняли друг друга. А уж их посиделки! Есть что вспомнить…

Глава вторая

Елена. Крайний юг Сибири

…Лена положила трубку, сняла очки и подошла к окну, у самых стёкол которого бились под ветром ветви огромной берёзы. К декабрю на ней не осталось ни одного сухого листочка, все сдуло порывистыми ветрами. Здесь, на крайнем юге Сибири, они дули часто и подолгу, приходили с юга, откуда-то из Монголии, выматывали нисколько не меньше норд-оста на Севере. Снега эти ветра не приносили, только сдували небольшие сугробы с мягко очерченных, поросших низким леском гор, которые подступали прямо к посёлку.

Они разъехались почти в одно время. Лена с, тогда уже мужем, фотокорреспондентом газеты «Север» Ильёй Беловым отправилась за тысячи километров, с Крайнего Севера на крайний юг Сибири. У Ильи в этом крохотном посёлке, находящемся далеко в горах, почти за сто километров от райцентра, жила мать. Она тогда тяжело заболела, уже не могла ухаживать за домом и участком, но уезжать никуда не хотела, как её ни уговаривал сын. Она прожила с ними вместе год, а потом тихо ушла во сне. И теперь уже Илья отказался покидать этот дом. За год они превратили деревенскую избу в почти городскую квартиру, с тёплым туалетом, душевой кабиной, горячей водой из водонагревателя. Убрали печку, поставили котёл, который топился углём. Лена увлеклась цветоводством – клумбы полыхали разноцветьем, цветы сменялись в зависимости от того, как весна переходила в лето, а лето в осень – от ирисов к астрам и гладиолусам. Она научилась огородничеству, что для неё было абсолютно новым делом: в отличие от южанки Лерки, которая росла в собственном саду, Лена родилась на Севере со всеми вытекающими из этого последствиями, там даже в теплицах вырастить что-нибудь можно назвать подвигом. Но от кур, свиней или коровы она категорически отказалась – это было бы уже слишком.

Илья много снимал – людей, природу, горы. Поначалу фотографии удавалось публиковать в журналах, они побеждали в конкурсах, украшали интернет-сайты, в том числе и собственный сайт Ильи. Но как-то незаметно увлечением фотографией стало сходить на нет. Причин этому было много, но Лена предполагала, что постепенно Илья утрачивает свежесть взгляда, привыкает ко всему, что его окружает – от людей до гор. То ли ты приезжаешь раз в год с Севера, где почти девять месяцев всё укрыто снегом, и на долю фотохудожника выпадает два основных цвета – снежный белый и небесный синий; и видишь буйство красок, зелени, цветов, восторг от цветовой гаммы выплёскивается в фотоснимки; то ли ты круглый год видишь нормальные времена года. И это тоже становится привычкой. Север уходит из твоих мыслей, твоей души. К сожалению, из души Ильи уходило, осыпалось словно шелуха, главное качество северянина – естественная потребность во взаимопомощи, необходимость совместной работы и жизни.

У Ильи стали проявляться качества, которые Лена называла «кулацкими» – обособленность, неприятие коллективизма в хорошем смысле этого слова, когда считается, что выжить можно только в одиночку, своим огородом и хозяйством. Это сильно царапало её душу, Лена не могла и не хотела так жить, опять же из-за того, что с рождения была северянкой. На Севере никого не считали чужим, не было национализма, и женщина не считалась существом второго сорта – там всё это было неважно по сравнению с угрозами совсем другого, сурового природного характера. Нет, она не строила иллюзий, не идеализировала свою родину, там тоже всякого хватало, но на ментальном уровне, уровне сознания всё обстояло именно так.

Здесь все жили обособленно: все, кто не семья, автоматически считались чужими, врагами, относились к ним соответственно, друг с другом не общались, а проще говоря, друг друга ненавидели, причём, что называется, и по горизонтали – в отношениях между односельчанами, и по вертикали – в отношениях работников учреждений любого уровня и любой функциональности. Она не понимала, как можно жить с такой ненавистью и в такой ненависти десятилетия, всю жизнь. Но думала – вряд ли здесь что-нибудь когда-нибудь изменится в лучшую сторону – в ненависти и обособленности построить ничего нельзя.

Илья этого понимать не хотел. Он сильно изменился. Лена почти перестала его узнавать, он редко улыбался, по утрам стал выходить к бывшей совхозной, а ныне конторе сельхозкооператива, где перед работой собирались мужики. Уши вяли, что они там обсуждали – последние новости из серии кто с кем пил, кто к какой бабе заходил, сплетничали, короче, так, что бабам и делать там было нечего. Любой слух обрастал такими дикими подробностями, что ни один романист никогда в жизни не сочинит. Мужики! И с ними был Илюша Белов. Тот самый, который ради удачного кадра был готов рискнуть жизнью! Тот самый, что с Лерой Шингареевой ездил в экспедицию в северные горы, где опасности подстерегали их на каждом шагу, а жизнь висела на волоске! Тот самый, подскользнувшийся на каменной осыпи берега озера Иманьлан, испугавшись гортанного крика гагары, и чуть не ушедший в ледяную воду вместе с фотоаппаратом! Тот самый, прыгавший от восторга при виде завораживающей картины ледохода на великой северной реке… От того Ильи осталась лишь бледная копия. Общение их маленькой семьи постепенно свелось к нечастым походам в гости к его двоюродной сестре Татьяне. Татьяна с Валерием Дахно были людьми на первый взгляд приятными. Растили троих детей, когда-то сами себя назначили сельской аристократией, Валера числился главой сельсовета, главным депутатом. Разговаривать с ними поначалу было интересно, но когда темы истории посёлка с годами исчерпались, вдруг стало ясно, что больше говорить совершенно не о чем. И вдруг сами собой начинали откладываться в голове наблюдения – считающие себя элитой Дахно, в туалет ходили на улицу, а на кухне вокруг люка подпола расшатались половые доски, уже два года грозившие вот-вот обвалиться… Образование Тани ограничилось одиннадцатью классами, а Валера закончил целое ПТУ по специальности электро- и газосварщик. Аристократия! Упс! Леночка, выпускница университета, журналист с двадцатилетним стажем…

К счастью, встречи эти были нечастыми, только по большим праздникам. Но у Лены даже на это теперь не хватало времени. После смерти Илюшиной матери Лене предложили пройти конкурс на замещение вакантной должности главы поселковой администрации. Она обрадовалась – ну вот, наконец-то настоящая работа, где есть возможность увидеть результаты, сделать что-то полезное и нужное для людей, для детей и их будущего. Ей это удалось без труда – на тот момент она была единственной жительницей посёлка с высшим образованием, а это было решающим по закону фактором. Что началось дальше, ни в каких кошмарах Лене и не снилось.

Она вставала в шесть утра, готовила Илье завтрак и обед, делала заготовки на случай ужина, если обеда не останется на вечер, на бегу красила глаза, выходила за ворота и – начиналось…

Буквально с первого дня работы к ней пошли односельчане. С утра и до обеда она выслушивала жалобы всех на всех: сосед пристроил забор и перекрыл коровам путь на выгон; другой послал соседа на …, потому, что тот сделал ему замечание, когда корова первого, бродившая по посёлку, чуть не надела на рога правнука второго; соседка матом кричала на внучку другой… Лена падала головой на стол – а как соседка должна кричать, если они все матом говорят в обыденной речи, словно нормативной лексики не существовало вовсе никогда. Ей пересказывали как реальный факт настолько вопиющие сплетни, от подробностей которых реально тошнило. Пришлось несколько месяцев отучать односельчан от привычки нести в администрацию весь этот мусор, порой даже вступая с ними в конфликт. Неимоверные усилия дали, наконец, результат, и поток дурно воняющих слухов стал обходить здание администрации, но совсем не иссяк. Периодически Лена узнавала потрясающие новости не только об односельчанах, но и о себе, и об Илье.

Дальше – больше. Выяснилось, что в стране принята масса законов, одна половина которых кардинально противоречила другой. Из-за этого царила полная неразбериха абсолютно во всех сферах жизни – земельных отношениях, правилах заготовки дров, разграничении полномочий между субъектами власти и так далее, и тому подобное. Ежедневно из прокуратуры приходили запросы или протесты на любой нормативно-правовой акт, призванный регулировать правоотношения на селе. Администрация должна была отчитываться перед прокуратурой о том, как посёлок готовится к паводку, какие товары есть в магазинах, как обстоят дела с территориальным общественным самоуправлением, не было им числа…

Построенный почти полвека назад и ни разу не ремонтированный водопровод давал течи едва ли не каждую неделю, а вода наружу не выходила, убегала куда-то по горным породам; в школе обрушивался потолок; с крыши клуба и фельдшерско-акушерского пункта ураганом сносило шифер; дождями и тающим снегом размывало сделанные тяп-ляп дороги, в распутицу добираться до райцентра, «ломать горы», как говорили здесь, было опасно для жизни…

На всё это в бюджете денег не было. Не было совсем. По закону о местном самоуправлении, который когда-то списали с закона, принятого в Германии (где Германия, а где российская глубинка, никто не задумался), органы местного самоуправления все вопросы должны решать за счёт своего бюджета, который наполняется за счёт местных налогов. Какие налоги можно собрать в посёлке, где есть только едва живой сельхозкооператив, почта, школа и администрация, тоже думать никто не хотел. Налогов не хватало даже на оплату работы главе администрации и специалиста на 0,75 ставки. Субсидии из региона через администрацию района давали редко и со скрипом, поэтому Лена и специалист Вера зарплату получали в лучшем случае раз в полгода.

От того, что узнавала и видела вокруг Лена, у неё возникал диссонанс с её жизненным опытом. Люди, работавшие полный рабочий день на почте или в сельхозкооперативе, получали зарплату в две с половиной тысячи рублей. Через двор торгуют самогоном, кругом царит мелкое воровство, а милиция приезжает только завести уголовное дело на очередного разоблачённого хранителя пачки патронов, кучки пороха или заржавевшего лет сорок назад ружья деда. Территория участкового составляла примерно триста километров, на это же количество километров было выделено две машины скорой помощи, а ближайшая больница находилась в ста километрах.

Отдельной историей были выборы, которые проходили каждый год – губернаторские, в региональное Заксобрание, в Госдуму. То, что происходило перед ними, многократно превышало воздействие на журналистов, которые давно уже ежедневно получали так называемые «темники» (это ценные указания, что писать, о чём писать, что снимать, кого не показывать, тут рыбу заворачивали…). Накачка происходила ежедневно и на всех уровнях. Лена уже давно слышала в свой адрес – «шибко умная»…

В этом аду она жила почти три года. Она была одна. Илья помощником ей становиться не очень хотел. Она устала. Уже три года её отпуск заключался в коротких выездах в областной центр, потом надо было возвращаться. Выходных не стало тоже. Ей в любое время дня и ночи могли позвонить, прося помощи или приказывая сделать то, чего ей совершенно не хотелось. Она скучала по Лерке, по их суматошной, но наполненной смыслом и событиями жизни. Вдруг вспомнила поездку на острова, звук песни под гитару, плывущий над спокойной по-вечернему гладью воды … Много бы она сейчас дала, чтобы оказаться там, сидеть у костра, переглядываясь с Максимом, своим горьким разочарованием. А назавтра прийти в редакцию, закрыться в кабинете у Лерки, налить кофе, прикурить тонкую ароматизированную сигаретку и многословно переживать по поводу милицейского произвола или негодной экологической экспертизы оборудования для обогатительного комбината. Потом вдруг сорваться с места и вместе побежать в свой кабинет откапывать в архиве старые папки, чтобы достать документы по истории несостоявшегося кирпичного завода. Но это было так далеко, так неправдоподобно далеко, что казалось красочным фильмом, виденным когда-то давно, но оставившим после себя дивное послевкусие.

Лена вздрогнула от неожиданного звонка, ворвавшегося в её воспоминания. Ну надо же, Шингареева! Собственной персоной! Вспомни лихо…

Лена постукивала пальцами по пластиковому подоконнику, словно играла гамму. Лерку она знала хорошо, и этот продолжительный телефонный разговор с ней означал одно – подругу жизнь ничему не учит. Вот ведь, замужем уже, ребёнок маленький, а её опять потянуло в пампасы. Четыре года, всего четыре года прошло с тех пор, как она закрутила такое вокруг себя! Нет, она, конечно, опять сама здорово пострадала, но в итоге всё-таки жива-здорова. Не всем так повезло… А шифруется-то, шифруется… Ну, вот на фига ей этот полуживой рыбозавод? Ей он вообще никак не может быть интересен. Елисееву явно тоже, ему вообще стоит только пальцами щёлкнуть, как этот рыбозавод тут же будет принадлежать ему. Значит, опять на сцене появилась любовь всей жизни. Похоже, опять начинается веселье. Да и ладно, а то какой-то застой вокруг загустевает. Лена рассказала Лерке всё, что знала, посоветовала, кого спросить ещё, могло что-то измениться, ведь она тоже уехала из Северореченска давно. Ох, Валерон, Валерон, куда тебя опять понесло? Лена порой жалела, что тогда с её подачи тема строительства горно-обогатительного комбината ушла к Лерке. Она-то думала, Лерка съездит в Город своей юности, развлечётся, подруга депрессировала на тот момент сильно. Да, развлеклись тогда по полной программе все…

Ей показалось, что стукнула калитка. Из окна её не было видно, Лена опять присела на стул, глядя на лежащую на столе телефонную трубку. В сенях затопали, отряхивая с обуви снег. Илья был не один. Она встала в дверном проёме кухни, наблюдая, как в прихожую вваливаются, на ходу снимая с себя одинаковые камуфляжные куртки, Илья с Валерой Дахно, они явно были хорошо навеселе.

– Вы откуда такие нарядные?

Илья махнул рукой.

– Лен, не начинай, ну, посидели мужики, чего там. Есть у нас, чем закусить? Давай, накрывай быстренько. Валерка, чего стоишь, доставай.

Огромный широкоплечий Валера, стоял у двери, слегка покачиваясь и глупо улыбаясь, он достал из кармана куртки бутылку и двинулся к кухне. Лена молча включила газ, разогрела котлеты и жареную картошку, разложила по тарелкам, принесла из холодильника консервированный салат, который она с такой любовью готовила и закрывала осенью. Налила в кувшин вишнёвого компота, всё поставила на стол. Так же молча пошла к выходу. Илья развернулся, сидя на стуле.

1. Давид Гоцман – главный герой фильма «Ликвидация».