Читать книгу: «Система мира», страница 2

«Голова сарацина»

вечер того же дня

Даниель и Тредер едут в Лондон

– ТЕПЕРЬ В ГЛАЗАХ НЕКОТОРЫХ ВИГОВ вы – тори, – предостерёг Уилл, – и мишень для отравленных стрел межпартийной розни.

– Так уже было, когда в Чумной год я вышел из отцовского дома на Холборн, чтобы отправиться в Эпсом, – устало проговорил Даниель. – Или когда, отчасти по настоянию вашего отца, стал придворным короля Якова. Такое случалось всякий раз, как я имел дело с Комстоками.

– С Серебряными Комстоками, – поправил Уилл. – Или с Оловянным, как прозвали меня в парламенте.

– Впрочем, здесь есть свои удобства, – заметил Даниель. – Мистер Тредер весьма любезно предложил отвезти меня в Лондон. Он отбывает завтра.

Граф поморщился:

– И вы с благодарностью согласились?

– Я не видел причин отказываться.

– Так знайте, что среди тори тоже есть фракции.

– И межпартийная рознь?

– Да. Хотя внутри партии – как и внутри семьи – она нередко принимает более причудливые и часто более жестокие формы. Как вам известно, доктор Уотерхауз, я третий сын у отца. Меня много били старшие, и я совершенно утратил вкус к дрязгам. Я не хотел становиться лордом от партии тори, поскольку предвидел нечто подобное.

Он обвёл взглядом таверну, отыскивая мистера Тредера. Тот стоял в углу с несколькими джентльменами и ничего не говорил, только слушал и что-то записывал гусиным пером в книжечку.

Уилл продолжил:

– Однако я сказал «да» королеве, потому что она моя королева. С тех пор мне немало досталось и от вигов, и от якобитов-тори, но двести миль по дурной дороге отсюда до Лондона отчасти смягчают удары. Сейчас вы пользуетесь тем же преимуществом, но как только вы сядете в карету и тронетесь по направлению к столице…

– Понимаю, – отвечал Даниель. – Однако мне удары не страшны. Ибо меня сопровождает – чтобы не сказать «преследует» – длинная череда ангелов и чудес, благодаря которым я достиг столь преклонного возраста. Думаю, потому меня и выбрали для этого поручения: я либо заговорён, либо зажился на земле. В любом случае судьба моя решится в Лондоне.

Южная Англия

конец января 1714

ВЕРНЫЙ СВОЕМУ СЛОВУ, мистер Тредер – вернее, караван его телег, экипажей, сменных лошадей и верховых сопровождающих – забрал Даниеля из «Головы сарацина» утром 16 января 1714 года за несколько часов до того, как самый оптимистичный петух начал прочищать горло. Мистер Тредер с учтивым поклоном предложил, а Даниель с искренней неохотой принял честь ехать с хозяином в его личном экипаже.

Поскольку Даниелева особа удостоилась такого внимания, его багаж (три матросских сундука, из которых два были продырявлены пулями) заслужил привилегию ехать в подводе, следующей сразу за каретой. Для этого пришлось снять уже уложенные туда вещи и расставить всё заново, на что потребовалось несколько минут.

Даниель наблюдал за погрузкой, не садясь в карету, и не оттого, что тревожился (багаж видел и не такое), а потому, что дорожил последней возможностью размять ноги, которые от долгого сидения плохо разгибались. Он прошёл по конюшенному двору, высматривая в лунном свете кучки навоза, чтобы не наступить. Слуги сняли с телеги три одинаковых ящика. Отполированное дерево превращало серебристый свет в узор бликов. Все три были мастерски сделаны и снабжены замками, петлями и ручками в форме листьев аканта и прочей флоры, любимой римскими архитекторами. За ними на телеге рядами стояли денежные сундучки, иные размером не больше табачного ларца.

Примерно такие же ящики заказывали состоятельные члены Королевского общества для хранения и перевозки особенных достижений науки. Когда Гук сделал Бойлю воздухосжимательную машину, тот велел изготовить роскошный деревянный футляр, дабы подчеркнуть её значимость.

В своей мастерской под куполом Бедлама Гук с помощью Комстокова пороха привёл в движение поршень такой машины и показал, что она может, выражаясь языком Гука, служить искусственной мышцей. Всё дело в том, что калека Гук хотел летать и понимал, что ни его, ни чьим-либо ещё мышцам не хватит на это сил. Гук знал, что некоторые газы, например рудничный, сгорают с большой быстротой; если бы он научился их получать и заставил бы двигать поршень, машина бы работала успешнее, чем на порохе. Однако Гука отвлекали другие заботы, а у Даниеля были свои дела, которые и развели его с Гуком, поэтому он не ведал, сумел ли тот усовершенствовать искусственную мышцу. Теперь это наконец сделал Ньюкомен, однако его махина была велика и уродлива, что отражало разницу между Ньюкоменом – кузнецом рудокопов и Гуком – часовщиком королей.

Даниелю стало не по себе: если вид трёх добротных ящиков наводит его на столь долгие размышления, как ему вообще удаётся вставать по утрам? Раньше он боялся старческого слабоумия, теперь понял: возраст просто парализует его той значимостью, какую приобретает каждая мелочь. А теперь ещё история с машиной по подъёму воды посредством огня! Впрочем, возможно, он слишком строг к себе. В таком возрасте ничего нельзя оставлять на потом. Надо заниматься многим сразу. Очевидно, те, кто всё успевает, умеют направить свои дела параллельными курсами, чтобы одно помогало другому. Они слывут чудодеями. Других затеи тянут в разные стороны, не приводя ни к чему путному; эти люди прослывают безумцами или, увидев тщетность своих усилий, бросают всё, а то и спиваются. Даниель ещё не знал, к какой категории принадлежит, но ему предстояло вскорости это выяснить. Посему он постарался забыть про Гука (что было нелегко, потому что в одном кармане у него лежал удалённый из мочевого пузыря камень, а в другом – часы Гуковой работы) и сел в карету.

Мистер Тредер пожелал ему доброго утра, затем, выглянув в окошко, обратил к своей свите краткую речь, общий смысл которой сводился к тому, что неплохо было бы всем тронуться в сторону Лондона. Указания были встречены с несколько преувеличенным энтузиазмом, как будто идея ехать в Лондон – блистательный экспромт мистера Тредера.

Движение началось и продолжилось таким образом, что вечером 16-го они были чуть ближе к Лондону, чем утром того же дня, а к вечеру 17-го ещё несколько сократили это расстояние. 18-е свело на нет достигнутое накануне. Наверстали ли хоть сколько-нибудь 19-го, сказать трудно. В некоторые дни (например, когда они взяли севернее, чтобы посетить окрестности Бристоля) их можно было обвинить в том, что они не приблизились к цели ни на шаг.

Отец Даниеля, Дрейк Уотерхауз, как-то переместил самого себя, двух лошадей, несколько мешков овса, Женевскую Библию и мешок с одиннадцатью сотнями фунтов стерлингов из Йорка в Лондон (то есть примерно на то расстояние, какое Даниель намеревался преодолеть в обществе мистера Тредера) за один день. Поездка эта и другие подобные вошли у пуританских торговцев в пословицу как образец делового рвения. Если сравнить Дрейка с ретивым зайцем, то мистера Тредера уместно назвать медлительной черепахой. В первый день он не менее пяти раз останавливался, чтобы обстоятельно побеседовать с встреченными джентльменами, которые как один оказывались из числа участников недавнего заседания под Крокерн-Тором.

Даниель уже начал подозревать, что мистер Тредер не в себе, когда во время очередного разговора его слух различил звяканье монет.

Даниель одолжил в дорогу изрядно книг из скромной по размеру, но разнообразной библиотеки Лоствитела и за чтением не особо вникал в действия мистера Тредера, однако слышал и видел много такого, что человеку с его формой антиугасания умственных способностей всячески мешало сосредоточиться.

Как о смерти прихожанина извещает церковный колокол, так конец разговоров мистера Тредера неизменно сопровождало бряцание монет – не дробное треньканье фартингов и осьмушек испанского пиастра, но полновесный звон английских гиней, которые мистер Тредер встряхивал в кулаке. Очевидно, такова была нервическая привычка мистера Тредера – во всяком случае, других объяснений не находилось. Один раз Даниель застал своего спутника за тем, как тот, зажмурившись, одной рукой жонглирует двумя монетами; открыв глаза и поймав на себе взгляд Даниеля, мистер Тредер убрал одну в правый, а другую в левый карман камзола.

К тому времени, как миновали Солсберийскую равнину на пути к окрестностям Саутгемптона и, таким образом, оставили странные друидические сооружения позади, Даниель понял, чего ждать от путешествия с мистером Тредером. Они ехали все больше по хорошим дорогам через процветающую страну – ничего примечательного, если не считать, что Даниель впервые видел такие хорошие дороги и такое процветание. Нынешняя Англия отличалась от Англии Дрейка, как центральная часть Франции – от Московии. В города не заглядывали. Изредка заворачивали в предместье, но лишь для того, чтобы посетить усадьбу, прежде одиноко стоявшую среди буколической зелени (или выстроенную недавно в подражание такого рода усадьбам). В целом мистер Тредер предпочитал ехать лесами и полями, средь которых нюхом выискивал старинные родовые поместья, где всякий раз оказывался желанным, хоть и неожиданным гостем. Он не доставлял товаров, не оказывал явных услуг. Его специальностью были разговоры. Им посвящалось несколько часов в день. После каждой беседы он возвращался, приятно позвякивая, в карету и доставал Книгу – не амбарную (что было бы безвкусицей), а обычную, с чистыми листами для записей, и гусиным пером делал в ней какие-то таинственные заметки. Он смотрел в свой путевой дневник через крохотные очочки, похожий на проповедника, составляющего Писание на ходу, – благовестник некоего евангелия, не ставшего менее языческим при всей своей рафинированности.

Впрочем, надо сказать, это впечатление несколько ослабело, когда они (наконец-то!) приблизились к Лондону. Теперь мистер Тредер наряжался с каждым разом всё великолепнее и не пренебрегал париками. Указанный предмет туалета, служивший большинству людей не более чем украшением, преображал мистера Тредера совершенно. Даниель относил это на счёт полнейшего отсутствия черт лица. Дотошный исследователь мог отыскать на мясистом овале, венчающем шею мистера Тредера, некое подобие носа и, пользуясь этим ориентиром, определить прочие части, составляющие лицо. Однако без этих усилий физиономия мистера Тредера казалась tabula rasa, как срезанный мясницким ножом шмат говядины. Поначалу Даниель думал, что его спутнику лет шестьдесят, затем начал подозревать, что мистер Тредер куда старше, просто возраст, словно обезьяна, карабкающаяся по зеркалу, не нашёл зацепок на этом лице.

Саутгемптон – большой морской порт, а поскольку мистер Тредер был как-то связан с деньгами, Даниель думал, что они повернут туда, как несколькими днями раньше полагал, что они заедут в Бристоль. Однако вместо Бристоля они прочертили параболу в объезд Бата, а вместо Саутгемптона зацепили краешек Винчестера. Складывалось впечатление, что мистер Тредер предпочитает города, основанные римлянами, а на современные порты смотрит как на становища пиктских охотников-собирателей. Так и не приблизившись к солёной воде, они взяли курс не совсем на Оксфорд, а на мелкие города между Оксфордом и Винчестером, о которых Даниель ни разу в жизни не слышал.

Впрочем, его никто силком туда не тащил. Мистер Тредер неоднократно извинялся за извилистость своего маршрута и предлагал посадить Даниеля в наёмный экипаж, чем лишь добавлял тому решимости претерпеть всё до конца. 1) Отчасти из соображений хорошего тона – выпрыгнуть из роскошной кареты и умчаться в пролётке значило открыто признать, что он спешит, а в кругу мистера Тредера такое не уважали. 2) Он боялся, что не сможет разогнуть колени, если вынужден будет сидеть долго, что в быстрой карете произошло бы по определению. Мистер Тредер перемещался тем неспешным способом, какой выбрал бы сам Даниель, будь у него такая возможность. 3) Он и впрямь никуда не торопился. Со слов Еноха Роота можно было заключить, что письмо Каролины – не более чем песчинка в вихре бурной деятельности, которую развил Ганноверский двор в мае – июне сего года по заключении Утрехтского мира, поставившего точку в Войне за испанское наследство и заставившего европейских правителей гадать, чем они будут заниматься до конца восемнадцатого века. Каролина станет принцессой Уэльской, а порученное Даниелю дело приобретёт срочность не раньше, чем испустят дух Анна и София. Быть может, когда Каролина писала письмо, у неё имелись основания ожидать смерти первой и тревожиться за жизнь второй. Соответственно, она начала расставлять фигуры на шахматной доске и послала за Даниелем. Однако и Анна, и София были, насколько ему известно, ещё живы, так что он не стал пока даже пешкой. Не было никакого резона мчать в столицу сломя голову, коли он уже в Англии и, если что, сумеет быстро доехать до Лондона. Лучше посмотреть на эту самую Англию, чтобы разобраться в положении дел и, когда придёт время, показать себя более толковой пешкой. За окном кареты лежали края, странные, как Япония, и не только по причине своего беспримерного процветания. Даниель видел места, куда пуритан и учёных не приглашают. Поскольку он никогда такие не посещал, то склонен был забывать об их существовании и недооценивать важность тамошних обитателей. Подобная ошибка, если её не исправить, делала его очень жалкой и бесполезной пешкой, а бесполезную пешку обычно жертвуют в самом начале игры.

День или два погода стояла на удивление солнечная, и Даниель пользовался всяким случаем вылезти из кареты. Устав ходить, он просил вытащить свой енотовый плащ – занимавший целый сундук – и расстелить его на мокрой траве. Трава была всегда, потому что они неизменно останавливались среди лугов, и всегда короткая, потому что на лугах неизменно паслись овцы. На квадрате американского енотового меха Даниель сидел и читал, или ел яблоко, или укладывался подремать на солнце. Эти маленькие пикники позволяли ему наблюдать деловые привычки мистера Тредера. Время от времени в окне усадьбы за ухоженной лужайкой или меж сверкающих струй фонтана Даниель видел, как мистер Тредер вручает джентльмену либо принимает у джентльмена листок бумаги. С виду – самый обычный, не гравированный, как билет Английского банка, и не обвешанный печатями, как юридический документ. Однако из рук в руки его передавали со всей важностью.

Если в доме были дети, они ходили за мистером Тредером по пятам и, едва он останавливался, с надеждой заглядывали ему в глаза. Поначалу гость делал вид, будто ничего не замечает, потом вдруг вытаскивал монетку у какого-нибудь ребёнка из уха. «Ты её, часом, не терял? Бери – она твоя!» – говорил он, протягивая монетку. Но прежде, чем ребёнок успевал её схватить, она исчезала, чтобы через мгновение обнаружиться у собаки во рту или под камнем и так далее и тому подобное. Мистер Тредер доводил маленьких зрителей до истерического восторга, прежде чем вручить каждому по серебряному пенни. Даниель ругал себя за то, что как зачарованный смотрит на примитивнейший ярмарочный трюк, однако ничего поделать с собой не мог. Он недоумевал, как богатые родители этих детей доверяют свои деньги (что очевидно имело место) фигляру?!

Как-то, когда Даниель дремал на лужайке, вокруг него сгрудились овцы, и звук их жевания стал лейтмотивом сна. Даниель открыл глаза и увидел в нескольких дюймах от себя жёлтые овечьи зубы, щиплющие траву. Зубы эти, и зимняя шерсть, превратившая овцу в грязный неповоротливый тюк, поразили его воображение. Неужели только жуя траву и запивая её водой, животное может создавать материю, вещество, такое как зубы и шерсть?

Сколько в Англии овец? И не просто в январе 1714-го, а за все тысячелетия? Как остров не погрузился в море под грузом овечьих костей и зубов? Возможно, это потому, что шерсть экспортируют – главным образом в Голландию, – которая как раз и погружается! Q. E. D.

Двадцать седьмого января въехали в лес, изумивший Даниеля своей огромностью. Они были где-то неподалёку от Оксфорда – нечего и говорить, что самый город мистер Тредер обогнул стороной. Даниель видел каменные геральдические знаки, так или иначе связанные с английским правящим домом, но старые и завитые плющом. Очевидно, это было то, что в дни его молодости звалось Королевским Вудстокским парком. Десять лет назад королева Анна пожаловала вудстокские земли герцогу Мальборо в награду за спасение мира в битве при Бленхейме. Королева хотела возвести здесь роскошный дворец для Мальборо и его потомков. Происходи дело во Франции и будь Анна Людовиком XIV, дворец бы уже стоял. Однако дело было в Англии, и парламент крепко держал её величество за горло; виги и тори сцепились в драке за право душить свою государыню. В итоге Мальборо, классического тори и сына кавалера, каким-то образом представили вигом. Анна, на склоне лет избравшая своими любимцами тори, отстранила герцога от командования и вообще настолько испортила ему жизнь, что он вместе с Сарой уехал в Северную Европу (где благодарные протестанты чтили его почти наравне с пивом) и осел там в ожидании дня, когда ни одно зеркальце в Кенсингтонском дворце не запотеет от дыхания королевы.

Соединив эти сведения с некоторыми познаниями в строительстве и английском климате, Даниель рассчитывал увидеть безжизненную груду камней и спивающихся от безделья тощих работников. По большей части так оно и было. Однако мистер Тредер с его гениальным умением двигаться по задворкам, избегая центра, выискивал неприметные дороги через луга и лес, распахивал ворота и даже по-хозяйски снимал жердины изгородей. Нюх неизменно выводил его к домикам, в которых ручные джентльмены герцога вели документацию или считали деньги. Между деревьями (где они ещё стояли) и штабелями брёвен (где они были повалены) Даниель различал фундамент дворца и наполовину возведённые стены.

Дорога через Вудсток наконец разбила лёд (очень толстый) между Даниелем и мистером Тредером. Очевидно, что Даниель был для своего спутника такой же загадкой, как тот – для Даниеля. Мистер Тредер не присутствовал на собрании под Крокерн-Тором (он поджидал членов Оловянного парламента в «Голове сарацина»), потому не слышал рассказ Уилла Комстока о Чумном годе и знал только, что Даниель состоит в Королевском обществе. Он мог заключить, что тот пробился туда исключительно благодаря мозгам, поскольку не обладал другими пригласительными билетами: деньгами или знатностью.

В начале путешествия, в Девоне, пока расстояния между господскими усадьбами были велики, мистер Тредер то и дело предпринимал осторожные заходы с целью прощупать Даниелеву оборону. Он почему-то вообразил, что Даниель связан с Уиллом Комстоком через жену последнего. В этом был определённый резон. Уилл женился на дочери плимутского купца, разбогатевшего на ввозе португальских вин. Прадед её был бочаром. Уилл, напротив, родовит, но беден. Такие союзы между деньгами и знатностью давно никого не удивляли. Даниель не джентльмен, следовательно, он знакомый со стороны бочаров. Поэтому мистер Тредер время от времени ронял ехидные замечания об Уилле Комстоке, рассчитывая, что Даниель отбросит книгу и разразится гневной тирадой о безумии использования пара в шахтах. Однако сколько ни закидывал он удочку, рыбка не хотела глотать наживку. В следующие дни Даниель читал свои книги, мистер Тредер писал в своей. Оба были в тех летах, когда люди не торопятся заводить новых друзей и раскрывать душу. Завязывать дружбы, как и прокладывать новые торговые пути – безумные авантюры, более свойственные молодости.

Тем не менее мистер Тредер иногда бросал затравку для разговора, и Даниель, чтобы не отставать, тоже. При этом ни один не хотел уронить себя, выказав любопытство. Даниель не спрашивал, чем мистер Тредер зарабатывает на жизнь, поскольку видел, что хозяевам сельских поместий это ясно без объяснения, а следовательно, не знать такое может либо идиот, либо неотёсанный виг. Мистер Тредер, со своей стороны, мучился вопросом, как Даниель связан с графом Лоствителским. У него в голове не укладывалось, что престарелый натурфилософ в енотовом плаще ни с того ни с сего материализовался посреди Дартмура и бросил несколько слов, от которых все джентльмены на двадцать миль вокруг кинулись сбывать старые активы и приобретать паи в коммерческом доме умалишённых, товариществе совладельцев машины для подъёма воды посредством огня.

Даниель разработал две альтернативные гипотезы. 1) Мистер Тредер принимает ставки на пари; 2) Мистер Тредер – переодетый иезуит. Он посещает тайных католиков (тори-якобитов), дабы исповедать их и собрать десятину. В полированных ящиках, согласно второй гипотезе, хранились облатки, чаши для причастия и прочая папистская утварь.

Все эти домыслы рухнули в несколько минут, когда Даниель увидел строящийся Бленхеймский дворец, осознал, в чьём они поместье, и, забывшись от изумления, выпалил:

– Он здесь?

– Кто именно, доктор Уотерхауз? – деликатно переспросил мистер Тредер.

– Черчилль.

– Который? – осведомился мистер Тредер, поскольку новые Черчилли рождались на свет с достаточной регулярностью.

– Герцог Мальборо. – Даниель наконец опомнился. – Нет. Простите. Глупый вопрос. Он в Антверпене.

– Во Франкфурте.

– Он недавно перебрался в Антверпен.

Разговор случился перед тем, как мистер Тредер вошёл в один из флигелей, чтобы заняться… чем уж он занимался. Даниель, оставшись один, размышлял о нелепости своего порыва. Разумеется, хозяин поместья не здесь. Хозяева таких поместий в них не живут, во всяком случае, зимой. Сейчас они все в Лондоне. Главные обитатели сельских угодий – овцы, а главный вид деятельности – превращение травы в шерсть, ибо шерсть, проданная за границей, даёт прибыль, которая позволяет землевладельцам платить за лондонский дом, покупать вино и играть в карты.

В целом всё ясно. Однако с возрастом Даниель научился вниманию к деталям. Он подозревал, что мистер Тредер – одна из таких деталей.

Для купца Англия – ожерелье портов вокруг огромной нищей пустыни. Когда горит полено, свет и жар сосредоточены во внешнем ало-вишнёвом слое. Внутри холод, сырость, мрак и смерть. Море для английской коммерции – всё равно что воздух для горения. Сердцевина, куда нет доступа морю, важна лишь в том низком смысле, что не даёт целому рассыпаться на куски.

Однако у Англии есть сердцевина. Даниель начисто об этом забыл и вспомнил лишь недавно, когда, проснувшись, увидел прямо перед собою овечьи зубы. В отличие, скажем, от Новой Испании, богатство которой сконцентрировано в нескольких компактных рудных залежах, богатство английской сельской местности в высшей степени диффузно. Не бывает залежей шерсти. Каждая полоска травы приносит бесконечно малый доход. Чтобы лорд мог ставить на бегах по сотне гиней, должен происходить сложнейший и невероятно скучный процесс сбора денег – происходить по всей Англии, постоянно, без передышки. У Даниеля глаза защипало при мысли о том, сколько нужно мелких сделок и платежей, чтоб выручить один фунт стерлингов чистого дохода для лондонского хлыща.

Однако так или иначе это имеет место. Получатели фунтов стерлингов живут зимой в Лондоне и как-то между собой взаимодействуют. То есть деньги переходят от одного к другому. Некоторая часть этих денег затем отправляется назад на поддержание усадеб и тому подобные надобности.

Самый глупый способ осуществить вышесказанное – сложить все пенни в миллионы телег, отвезти в Лондон, кормить и поить лошадей, пока джентльмены будут взаимодействовать, а затем везти деньги назад в тех же телегах. Может быть, в некоторых странах так и делают. Однако Англия упрямо отказывается чеканить монеты большого достоинства – то есть золотые гинеи – в количествах, в которых они бы и впрямь на что-то годились. Кроме того, гинея – слишком крупная монета для расчётов на фермах. Золото по большей части прибирают к рукам и используют для заморской торговли лондонские купцы. Настоящая английская монета – та, которой расплачивается простой люд, – серебряный пенни. Однако низкий номинал, который и делает пенни удобным для расчётов на ярмарках и в деревнях, негоден для городской знати. Ежегодные систола и диастола денег из столицы и в столицу требовали бы целых караванов нагруженных монетами телег.

Однако никто не видит их на английских дорогах. Сама идея отдавала бы чем-то средневеково-робингудовским. А поскольку с глаз долой, из сердца вон, Даниель никогда не задумывался, что подразумевает исчезновение денежных караванов с больших дорог современной Англии.

Предположим, вы завоевали доверие многих лондонских господ. Тогда вы можете стать посредником, улаживать расчёты словом и рукопожатием, чтобы не таскать мешки серебра из одного роскошного особняка в другой.

Предположим дальше, что у вас обширные знакомства – целая сеть доверенных лиц – во всех поместьях и во всех ярмарочных городах. Тогда можно вообще отказаться от перевозки серебряных кружочков из Лондона и в Лондон, заменив её двусторонним током информации.

Крылоногий Меркурий, вестник богов, сейчас должен быть не у дел, поскольку вся Европа вроде бы приняла христианство. Если его изловить и взять на жалованье, чтобы он порхал между сельской местностью и столицей, доставляя информацию, кто кому сколько должен, завести целый штат усердных вычислителей, а то и (почему бы не позволить себе фантастическое допущение!) исполинскую арифметическую машину для подбивания итогов, почти все расчёты можно было бы производить росчерком пера, а движение серебра свести к минимуму, необходимому для поддержания баланса между городом и деревней.

Впрочем, зачем серебро? Перевести его в золото, и число денежных подвод уменьшится в тринадцать раз.

А если у вас есть некий резервуар денег, то и эти перемещения можно практически исключить; достаточно интегрировать кривые взаимных расчётов по времени…

– Вы были правы! – воскликнул мистер Тредер, усаживаясь обратно в карету. – Его светлость и впрямь перебрался в Антверпен.

– Когда у её величества случилось последнее обострение болезни, – рассеянно проговорил Даниель, – Георг-Людвиг в Ганновере наконец уяснил, что им с матушкой не сегодня завтра предстоит взять на себя попечение о Соединённом Королевстве, для чего потребуется Государственный совет и главнокомандующий.

– И разумеется, его выбор пал на Мальборо, – произнёс мистер Тредер чуточку скандализованно, как будто есть некая явная безнравственность в том, чтобы поставить во главе армии самого прославленного британского полководца.

– Посему герцог отправился в Антверпен, дабы возобновить связь с нашими полками в Нидерландах и быть готовым…

– …к захвату власти, – вставил мистер Тредер.

– Некоторые сказали бы: к службе Отечеству, как только новый монарх вернёт его из изгнания.

– Не будем забывать, добровольного изгнания.

– Герцог не дурак и не трус; если он решил покинуть страну, то не иначе как по веской причине.

– О да, его собирались отдать под суд за дуэль!

– По моим сведениям, за вызов на дуэль, брошенный Своллоу Пулетту после того, как мистер Пулетт в лицо герцогу, в парламенте, заявил, будто герцог отправлял офицеров на верную смерть, дабы нажиться на перепродаже патентов!

– Возмутительно! – заметил мистер Тредер, не уточняя, что имеет в виду. – Однако всё это в прошлом. Измышления герцога о немилости, в которой он якобы пребывает, сколь бы убедительными ни представлялись они некоторым, теперь полностью опровергнуты. Потому что у меня есть новость касательно герцога Мальборо, которую, держу пари, не слышали даже вы, доктор Уотерхауз!

– Я умираю от любопытства, мистер Тредер.

– Граф Оксфордский, – (мистер Тредер имел в виду Роберта Гарлея, лорда-казначея, главного из министров королевы и предводителя камарильи тори, сбросившей альянс вигов четыре года назад), – выделил герцогу Мальборо десять тысяч фунтов на возобновление строительства дворца!

Даниель взял с сиденья лондонскую газету и зашуршал страницами.

– Очень странный поступок, учитывая, что «Экземинер», ручная газета Гарлея, обливает Мальборо грязью.

Он деликатно намекал, что Гарлей швырнул Мальборо деньги в качестве отвлекающего маневра, покуда сам вместе со своим приспешником Болингброком готовит какую-нибудь пакость. Мистер Тредер тем не менее принял эти слова за чистую монету.

– Мистер Джонатан Свифт из «Экземинера» – бультерьер, – сказал он, удостаивая газету взглядом, в котором читалось что-то вроде теплоты. – Уж коли он вцепился зубами в ногу милорда Мальборо, графу Оксфордскому потребуется несколько лет, чтобы разжать его хватку. Да невелика важность! Дела Гарлея говорят громче слов Свифта. А вот виги, числящие Мальборо в своём лагере, пусть-ка объяснят теперь эти десять тысяч фунтов!

Даниель заметил было, что десять тысяч фунтов – вполне сходная цена за то, чтобы залучить Мальборо на свою сторону (тем более что тори платят не из своего кармана), но вовремя прикусил язык. Они всё равно ни в чём не сойдутся. Да и не было смысла длить спор, поскольку пиетет, с которым мистер Тредер говорил о десяти тысячах фунтов, помог Даниелю наконец-то решить уравнение.

– Мне кажется, мы с вами встречались, – задумчиво проговорил Даниель.

– В таком случае это было очень давно, сэр. Я никогда не забываю…

– Я уже понял, мистер Тредер, вы готовы считать некоторые вопросы делом прошлым (что практично), но ничего не забываете (что разумно). В данном случае вы ничего не забыли; формально мы друг другу не представлены. Летом тысяча шестьсот шестьдесят пятого года я покинул Лондон, чтобы искать убежища в Эпсоме. Движение по дорогам почти прекратилось из страха перед чумой; от Эпсома до поместья Джона Комстока мне пришлось идти пешком. Прогулка была долгой, однако вполне приятственной. Меня обогнала карета, направлявшаяся в усадьбу. Герб на её дверце был мне не знаком. За время жизни в поместье я видел её ещё несколько раз. Ибо, хотя вся остальная Англия застыла – окоченела, – человек, разъезжавший в этой карете, не мог остановиться. Его приезды и отъезды убеждали, что конец света не наступил, а стук копыт по подъездной аллее стал для меня биением жилки на шее больного, говорящим лекарю, что пациент жив.

«Что за безумец разъезжает в разгар чумы, – спросил Даниель, – и зачем Джон Комсток пускает его в дом? Этот шаромыжник всех нас перезаразит».

«Джону Комстоку так же невозможно обойтись без встреч с этим человеком, как и воздержаться от воздуха, – отвечал Уилкинс. – Это денежный поверенный».

У мистера Тредера слёзы навернулись на глаза, хотя сложно сказать, от душещипательного изложения или от того, что он наконец понял, как Даниель связан с Серебряными Комстоками. Видя это, Даниель положил рассказу быстрый и милосердный конец.