Московский апокалипсис

– Ничего не понимаю! Надзиратель отказался звать начальство, и грубо меня прогнал. Вероятно, секретное распоряжение передали из острога в конвойную команду. Как станут выводить – разыщу его там.

Ахлестышев при этих словах лишь покачал с сомнением головой.

Вскоре выяснилось, что никакого обеда не будет. Старосты торопливо разносили по камерам сухари. Арестанты, взволнованные и угрюмые, сидели на котомках и ждали. Наконец прозвучала труба. Тюремные стражники встали в Сборном корпусе в две шеренги с саблями наголо. Сидельцы мимо них камера за камерой выходили на улицу. Перед Фланкированными башнями они выстраивались в одну длинную шеренгу. Вокруг редкой цепью с ружьями наизготовку рассыпались пехотные солдаты вперемешку с ратниками.

Ахлестышев радостно обратил на них внимание Саши-Батыря:

– Смотри! Крестьянские парни, рекруты бестолковые. Какие из них караульщики? Настоящих-то солдат и трёх десятков не наберётся. Это команда из ополченского полка!

– Я сейчас объяснюсь и заберу вас с собой, – пообещал Ельчанинов и сделал шаг из строя. К нему со свирепым лицом кинулся седоусый унтер.

– Назад, мазура! Приклада захотел?

– Отставить! – рявкнул штабс-капитан так, что служака тут же вытянулся во фрунт.

– Я офицер, с секретным заданием, – понизив голос, сказал ему Ельчанинов. – И эти двое со мной. Отведи меня к своему командиру.

Унтер взял под козырёк и повёл всех троих в голову шеренги. Там стоял затурканный подпоручик и сверял с помощником смотрителя списки арестантов.

– Подпоручик, – с особым армейским шиком сказал ему «мещанин». – Я гвардейской артиллерии штабс-капитан Ельчанинов. Оставлен в Москве с секретным поручением, и эти люди тоже.

– Так что же? – недоверчиво спросил подпоручик, морща низкий лоб.

– У вас должно быть распоряжение полковника Толя на мой счёт. Распорядитесь немедленно отпустить меня и мою команду.

– Штабс-капитан? В таком виде? Верно, по ордонанской части?^[8] Таких велено гнать в общей колоне. Вернитесь в строй!

– Вы не поняли. Слушайте внимательно, это важно. Секретное отношение за подписью генерал-квартирмейстера Первой Западной армии полковника Толя. Насчёт штабс-капитана Ельчанинова. Проверьте списки!

Начальник конвоя посмотрел вопросительно на помощника смотрителя. Тот развязно ответил:

– Я вижу, мошенники рассчитывают найти тут дураков… Никаких секретных распоряжений к нам не поступало.

Подпоручик мгновенно покрылся красными пятнами и заревел:

– Ах, ракальи! А я потом за вас отвечай? Бегом в строй, каторжные рожи!

– Но, подпоручик… – начал было объясняться Ельчанинов, но унтер крепко схватил его за ворот и потащил обратно в шеренгу.

Троица вернулась на место не солоно хлебавши. Штабс-капитан был ошарашен и подавлен.

– Как же так? Неужели распоряжение в суматохе затерялось?

– Скорее всего, его вообще не послали, – усмехнулся Пётр. – Узнаю нашу армию! То-то Бонапарт в Москве, а не мы в Париже…

– Бог мой, они же сорвут задание! Теперь до самого Нижнего я останусь клинским мещанином, подозреваемым в воровстве!

– Успокойтесь, Егор Ипполитович. Положение ваше не безнадёжное. Держитесь нас с Сашей, и очень скоро мы все будем на свободе. А пока взгляните-ка, что там творится. Чудны дела твои, Господи!

Действительно, возле начальника конвойной команды появился Лешак, и с ним ещё с десяток колодников. Из-под шапок у них выглядывали бритые на левой стороне головы. «Иван» стоял в уверенной позе и важно кивал головой, пока помощник смотрителя что-то объяснял подпоручику. Наконец, тот махнул рукой, и вся шайка спокойно вышла за оцепление.

– На промысел отправились, – с завистью сказал Саша-Батырь. – Эх, сукины дети, мне ничего не оставят!

– Москва большая, хватит и тебе, – успокоил налётчика Ахлестышев. – А сейчас сними-ка с нас железо. Только незаметно.

Батырь опустился на колени, легко оторвал цепи – свои и товарища – и бросил их в пыль.

– Теперь приготовились. Делай, как я. Дождёмся, когда вдоль дороги появятся первые дома. Возле них неизбежно столпятся зеваки. Смешаемся с ними. Главное не бежать, а идти спокойно.

Так и получилось. Длинная колонна медленно двинулась от Миюзской заставы к Садовой. Впереди на лошади ехал подпоручик. Пётр внимательно рассматривал конвоиров. Неподалёку шёл усатый солдат бывалой наружности и не сводил глаз с арестантов. Дальше парой шагали два тюремных надзирателя. А сзади, в хвосте, сбились в кучу несколько крестьянских парней с одним ружьём на всех. Эти больше глазели по сторонам, чем наблюдали за колодниками.

– Отстаём… – шепнул Ахлестышев. Он оперся на Сашу, стащил с ноги сапог и стал вытряхивать из него несуществующий камень. Арестанты обходили их группу стороной и шли дальше; вскоре троица оказалась в хвосте этапа.

Тем временем огороды кончились и по обеим сторонам Новой слободы потянулись обывательские дома. Редкие прохожие стояли на тротуаре и разглядывали необычное шествие. Поравнявшись с первым же переулком, Пётр не торопясь вышел из колонны. Саша-Батырь и Ельчанинов тут же присоединились к нему. Постояв немного, все трое неспешной походкой двинулись в переулок.

– Эй, а вы куды? – раздался сзади крик и к ним подбежал парень с ружьём. Держал он его, как вилы.

Батырь навис над рекрутом, словно гора.

– Тебе чего, дурень?

– Э… вы же тово…

– Чего того?

– Нельзя же!

– Нам можно.

– Меня же тово… накажут за вас!

Ахлестышев усмехнулся и похлопал парня по плечу.

– Война, брат! И не такое случается. Ты иди, а то отстанешь. Гля, как далёко ушли!

Рекрут обернулся – хвост колонны был от него уже саженях в сорока. Махнул рукой и побежал догонять, только лапти замелькали…

Пройдя переулок насквозь и свернув за угол, троица остановилась.

– Спасибо! – первым делом сказал Ельчанинов. – Не знаю, как бы я без вас вырвался.

– Не жалко! – хохотнул налётчик.

– Ну, давайте теперь прощаться, – торопливо вымолвил Пётр. – Ты куда сейчас, махонький?

– К Мортире Макаровне.

– К какой мортире? – удивился штабс-капитан.

– Это Сашина подружка, – пояснил беглый каторжник. – Гулящая. Весит восемь пудов, потому и прозвище такое. Я видел её на свидании в тюрьме – впечатляет!

– Она у меня дородная, – гордо подтвердил налётчик. – Страсть как своё ремесло любит! Огонь, не баба. В Волчьей долине живёт. Спонадоблюсь – ищите меня там.

– Будешь портняжить с дубовой иглой?

– А то! Полиции нету – лови случай! Худое дело везде поспело. Ну, Петя, храни тебя Господь. Может, свидимся ещё.

– Это навряд ли. Я сейчас на Остоженку, и вечером же прочь из города. Пока тут столпотворение, удобно проскочить разъезды. Храни и тебя Бог, Саша, и спасибо тебе за всё!

Друзья крепко обнялись, расцеловались и Батырь быстро ушёл.

– Прощайте и вы, Егор Ипполитович. Желаю вам уцелеть!

– Береги вас Бог, Пётр Серафимович!

Дворяне – настоящий и бывший – пожали друг другу руки и разошлись.

Глава 2 «Первая кровь».

Пётр решил через Миюзский рынок пробраться на Тверские-Ямские улицы, по ним дойти до Триумфальной площади и уже по валам^[9] спуститься на Остоженку. Первое, что его поразило по дороге – это почти полное отсутствие людей. Миюзская площадь, обычно оживлённая, оказалась совершенно пуста. Огромные лабазы лесоторговцев стояли с распахнутыми воротами, но вокруг бегали только собаки. Со злобным лаем они накинулись на Ахлестышева, и тот опрометью помчался от них прочь.

Первых людей беглый каторжник повстречал лишь на углу 3-й Ямской и Речкина переулка. Две телеги под охраной рослого мужика стояли возле богатого дома. На земле валялась выломанная калитка – видать, рвали лошадью. Через пролом туда-сюда сновали четверо, по виду подмосковные крестьяне. Они выносили из дома охапками всякую рухлядь, наваливали в телеги и снова уходили внутрь. Всё делалось сноровисто и быстро, груды вещей на телегах умножались. Не сразу Пётр догадался, что наблюдает грабёж. Поравнявшись с телегами, он остановился было поглазеть, но караульщик тут же шагнул к нему, замахиваясь кнутом.

– Проваливай, покуда цел!

И Ахлестышев опять припустил бегом. Ещё в двух домах по улице он застал такие же сцены. И во всех случаях орудовали не воры и разбойники, а обыкновенные мужики. Они словно стеснялись своего занятия: прятали лица, суетились, но грабежа не прекращали. Чудеса! Обычно робкие перед любым будочником, крестьяне вдруг нутром почуяли вседозволенность… Что-то будет дальше, с нарастающим беспокойством думал Пётр.

Приближаясь к Большой Садовой, он издали услышал гул множества голосов. Подойдя, поразился. По улице в четыре ряда ехали на восток повозки и экипажи всех и видов. Простые телеги соседствовали с элегантными ландо, тарантасами и колясками с гербами на дверцах. Плотный густой поток, сколько хватало глаз, тянулся к Сухарёвке. Оттуда, видимо, люди расходились к заставам, стараясь быстрее вырваться из города. Поток еле-еле полз. Возницы нервничали и ругались, кто-то лез не в очередь и этим лишь замедлял движение. Вот две повозки сцепились дышлами и кучера бросились в драку… Юркие верховые лавировали между экипажами. А по тротуарам такой же сплошной нескончаемой массой двигались пешеходы. Тут были и мамаши с детьми, и почтенные старцы, и дворовые обоего пола. Кто-то тащил скарб на себе, иной толкал доверху нагруженную тележку. Люди молчали или переговаривались вполголоса, толкались, бранились, мешали друг другу. На все лады злобно и затравленно склонялись имена Ростопчина и Кутузова. Рыдали грудные младенцы, охали бабы, несколько обывателей тащили за собой заморенных коров. И всё это неисчислимое полчище, словно колонна лесных муравьёв, ползло и ползло на восток.

Пётр растерялся. Ему требовалось в противоположную сторону, но идти на Остоженку было положительно невозможно. Людская река подхватит и унесёт с собой, как песчинку. Тротуар весь захвачен беженцами, перебраться на другую сторону Садовой немыслимо. Обойти через Пресню? Но там сплошные заборы, которые уведут к выпасным лугам – до вечера проплутаешь.

Внезапно он увидел солдат. Шесть или семь человек в зелёных мундирах с красными воротниками стояли у ограды и разглядывали толпу. Некоторые из них были ранены: у кого перевязана рука, у кого голова. Пётр хотел посочувствовать инвалидам, но не успел. Вдруг они вырвали из потока мужчину в добротном кафтане и принялись выворачивать его карманы! Жертва закричала, но никто из беженцев не замедлил шага. Люди вжали головы в плечи и отвернулись. Каждый старался быстрее проскочить мимо.

– Православные, помогите! – закричал в отчаянии обладатель кафтана, и тут случилось то, что бросило Петра в холодный пот. Долговязый мушкетёр^[10] без разговоров ударил мужчину прикладом по голове. Раздался хруст и человек, как подкошенный, рухнул на тротуар. Из пробитого черепа показалась чёрная кровь… Солдаты молча оттащили убитого к забору, обыскали с ног до головы. Сняли сапоги, верхнее платье, после чего бросили тело и принялись высматривать новую добычу. Один, рыжий, расхристанный, подошёл к Ахлестышеву и взял его за грудки.

– Золото какое есть?

От убийцы крепко пахло водкой, глаза смотрели зло и властно.

– Откуда? – пробормотал Пётр, весь сжавшись от ужаса. – Видишь – арестант я. Откуда у арестанта золото?

Рыжий ещё некоторое время внимательно разглядывал Ахлестышева, потом сказал с угрозой:

– Какой ты на хрен арестант? Барина сразу видать! Ребята, дуй сюда! Тут барин колодником оделся. А пошто? Не полицейский ли сыщик, я думаю?

– А ты приколи ево, – посоветовал долговязый, только что убивший человека прикладом. – Свидетелев нам не надоть.

– А и то, – согласился рыжий и начал уже прилаживаться, как половчее ткнуть подозрительного барина штыком. Пётр стоял, ни жив, ни мёртв. Убежать не даст толпа; молить о пощаде бесполезно. Инвалиды грабили и убивали не сгоряча, а хладнокровно, со знанием дела. Такие самовидцев ни за что не оставят… Неужели его сейчас зарежут, как поросёнка? Потому лишь, что некстати наблюдал расправу?

Вдруг кто-то сзади крепко прихватил Ахлестышева под руку и сказал знакомым басом:

– Отпусти-ка молодца со мной. Он взаправду арестант, и вам не опасный.

Саша-Батырь! Как вовремя!

Гигант отодвинул приятеля за спину и встал перед рыжим.

– Ну?

– А я сумлеваюсь! – злобно ответил тот. – Сыщика сразу видать! И не нукай – не…

Договорить он не успел. Налётчик шевельнул плечом, и рыжий полетел в толпу мародёров. Раздались крики, несколько солдат повалилось. Саша приставил артиллерийский палаш к шее долговязого и спросил с интересом:

– Кто тут мне ещё нукать не велит?

Убийца медленно-медленно попятился назад, осторожно отвёл клинок от горла и пробормотал:

– Нукай сколь хошь, мы не против. И парня забирай, мы и тута не против…

Батырь согласно кивнул, развернулся и пошёл против потока. Позади него образовалась дорожка шириной в полтора аршина, в которую Пётр тут же пристроился. Так они пробились до ближайшего переулка и свернули в него.

– Уф! – вытер пот беглый. – А вовремя я, однако!

– Саша! – обнял его Ахлестышев. – Как ты тут оказался?

– Как и ты – ногами пришёл. А пока топал – сообразил: власти-то в городе нету. А без власти рядом с русским человеком опасно находиться. Когда же бегство это разглядел, совсем за тебя спугался. Тут полно раненых солдат, которых начальство бросило. Ещё больше дезертиров. Злые! Много народу уже пограбили да перебили. Пьяные все… Ну и решил дожидаться товарища.

– Вот спасибо тебе! А палаш где добыл?

– У стрекулиста одного отобрал. Ещё вот два пистолета есть. Возьми один себе.

– Сань! Я в человека выстрелить не сумею…

– Бери, бери! Пуганёшь кого при надобности.

– Ну, давай. В нынешней Москве вещь полезная, ты прав.

Пётр сунул пистолет сзади за пояс, прикрыв арестантским бушлатом.

– Пошли дальше пробиваться?

– Нет, – сказал налётчик. – Супротив течения даже я долго не совладаю. Давай перейдём на ту сторону. Там внутри никого нет, все здесь драпают. По Малой Бронной добежим до Арбатской площади, а там и твоя Остоженка неподалёку.

– Саш, ты глянь, что делается! Как же мы перейдём?

– Возьми меня сзади за кушак, да покрепче. И не отпускай. Готов?

– Да.

Батырь шагнул на проезжую часть и схватил ближайшую лошадь под уздцы.

– Осади, маракузия! – рявкнул он кучеру. Кобылка, почувствовав сильную руку, стала. Тут же беглые протиснулись в следующий ряд. Поскольку все четыре ряда еле-еле ползли, им удалось без помех пролезть и в третий, но тут случилась заминка. Два вороных жеребца напирали грудью, и обойти их в тесноте было невозможно. Друзья оказались зажатыми с двух сторон. А тут ещё и возница огрел Сашу кнутом.

– Куды прёшь, каторжная рожа!

Батырь осерчал, упёрся покрепче – и толкнул ближайшего жеребца под шею. Тот всхрапнул и повалился, ломая упряжь. Падая, он увлёк за собой и соседа. Мгновенно образовался затор, весь ряд встал. Беглецы воспользовались этим и рывком перебрались на ту сторону. Не обращая внимания на брань, несущуюся им в спины, они забежали в Малую Бронную и опять очутились одни. Быстрым шагом друзья направились к Арбату. Ахлестышева не покидало чувство, что он застрял в кошмарном сне. Огромный пустой город! Нигде ни души, ставни заперты и тихо, как в осеннем лесу… Б-р-р! Когда в переулке открылась компания мародёров, он даже обрадовался: хоть кто-то есть ещё! Но не обрадовались им. Пять мушкетёров и один щуплый улан вывалились навстречу и начали обступать их с боков. Физиономии у них были самого зловещего свойства. На этот раз среди грабителей не было ни одного раненого – только дезертиры.

– А ну не балуй! – вполголоса приказал Саша и вынул из-за пояса пистолет; Пётр последовал его примеру. Солдаты замешкались.

– Цыц! – так же спокойно добавил налётчик. И дезертиры, не решившись напасть, убрались назад в переулок.

– Ты вот что, – начал Батырь, – ты на свою Остоженку сильно торопишься? Там уж, поди, нету никого, и дом заколочен.

– Конечно, они уехали, но я не с ними встречаться иду. Просто хочу напоследок поглядеть… Там жила Ольга, понимаешь? Ещё совсем недавно. Мне надо-то несколько минут. А что?

– Да боюсь я тебя одного пускать. Вишь, что творится? Давай вместе ходить. Только я хочу воперёд на французов поглядеть, каковы они. Опосля провожу тебя на твою Остоженку, а оттуда двинем к Мортире Макаровне. Ну, а стемнеет, проберёмся за Семёновскую заставу, там уж и простимся.

– Где же ты собираешься глядеть на французов?

– Баяли, они в Дорогомилове со вчерашнего дня. Оттуда им по Смоленской и Арбату прямая дорога в Кремль. Поглазеем чуток и к Барыковым твоим пойдём.

– А давай! – согласился Пётр. – Это ж история творится на наших с тобой глазах. Двести лет не было в Москве вражеского войска! Мы – очевидцы, будет что потомкам рассказать.

– До потомков ещё дожить надо, – озабоченно сказал налётчик. – Во, гляди, ещё кого-то несёт. Придвинься ближе ко мне!

Из-за угла на них вышел худой долговязый человек, неряшливо одетый, с безумными глазами. Не глядя по сторонам, он мерял шагами мостовую и что-то бормотал под нос.

– С колеи съехал, – проводил его взглядом Батырь. – Слух был, что безумцев Ростопчин тоже велел выпустить, даже буйных. То-то веселье начнётся…

Путешествие по пустому городу продолжалось. Фантасмагория какая-то! Ни людей, ни собак, ни даже голубей не было на улицах Москвы. Кое-где зияли выломанными дверьми лавки, и на тротуарах перед ними валялись разбросанные вещи. Иногда за воротами как будто кто-то шевелился. То ли дворники подглядывали в щёлку, то ли грабители ждали, пока прохожие уйдут…

Вдруг со стороны Арбатских ворот послышался ружейный залп. Беглые замерли. Кто это там воюет? Неужели они опоздали и французы уже в Белом городе? Над Крестовоздвиженским монастырём взмыло вверх неимоверное число галок. Стрельба между тем перешла в рассыпную и стала удаляться вглубь Воздвиженки. Друзья послушали-послушали, да и отправились прочь.

Широкий лощёный Арбат был так же безлюден. Зато вдали, на Смоленской площади, толпился народ.

– Прибавь шагу, а то всю гулянку пропустим, – оживился налётчик, и они почти побежали.

На площади обнаружилось полсотни каких-то странных людей. Они махали руками, матерились и явно собирались воевать. Один грозил ружьём без кремня, второй – казачьей пикой, некоторые потрясали топорами. Судя по физиономиям, все бойцы крепко выпили, и море им было по колено. Появление двух новеньких в арестантских бушлатах произвело впечатление.

– Во! И каторжные с нами! – обрадовался гнилозубый малый, по виду небогатый купец. – За Русь святую всем миром – ура!

– Давай! – подхватили вокруг. – За Русь, за нея, матушку! Щас вот токмо кабак разобьём, и пойдём на антихриста!

– Ух, как я на них зол, – грозно, как ему казалось, пробубнил купчик. – Прям в клочья рвать буду!

Он махнул над головой латунным безменом и рыгнул.

– Что, Кутузов Бонапарту не побил, а ты сейчас побьёшь? – поинтересовался налётчик.

– С нами Бог и святые угодники! Они даруют нам победу…

– Тьфу, дураки! Бежим дальше, Петя, бежим прямо к речке.

По Смоленской улице они помчались к набережной, и скоро им открылась величественная и жуткая картина. Дорогомиловский мост был разобран, но сапёры навели по его остаткам понтонную переправу. Сверху, извиваясь огромной змеёй, ползло неисчислимое войско. Словно гигантский дракон оседлал Поклонную гору и теперь тянется, шипастый и страшный, к беззащитному городу. Сверкая бронёй, по четыре в ряд ехали кирасиры. Нескончаемой лентой маршировала пехота. Уланы ощетинились пиками, как лес в «Макбете». Драгуны и конная артиллерия, не дожидаясь очереди на мост, переходили Москва-реку вброд. Военные музыканты трубили в тысячи труб. Юркие адъютанты передавали распоряжения степенным генералам. Лучшая в мире армия неотвратимо надвигалась на Первопрестольную…^[11]

Пётр с трудом отвёл глаза, повернулся к товарищу. Ошарашенный, разинув рот, тот молча глядел на невиданное зрелище. Даже его простая душа была потрясена.

– Смотри! – налётчик дёрнул друга за рукав. – Эх, зачем же это!

Первая шеренга пехотинцев ступила на мост. Неожиданно навстречу им бесстрашно выбежал седобородый мужик в полушубке, с вилами в руках. Он держал их наподобие штыка и явно искал, в кого вонзить орудие. Вот безумец наметил жертву: правофлангового тамбурмажора в расшитом галунами мундире. Видимо, из-за этих галунов мужик принял музыканта за генерала. Поравнявшись с французом, он перекрестился и сделал неумелый выпад. Тамбурмажор ловко от него уклонился, взял смельчака за плечи и одним сильным толчком сбросил с моста в реку. Мелькнул на поверхности тулуп и через секунду исчез…

– Ну, братское чувырло, я тебе это припомню! – погрозил издали кулаком Саша-Батырь, и едва не полез драться с тамбурмажором.

– Очумел? – схватил его за рукав Пётр. – Наше дело теперь – охать да помалкивать. Бросила нас армия! Да и потом, что этому французу оставалось, когда на него с вилами налетели?

– Знамо что: по шее настучать да отпустить! Он же пьяный в зюзю, не ведает, что творит! Убивать-то зачем?

Расправа на мосту, похоже, не понравилась и самим французам. И когда в начале Смоленской на них бросилось ещё несколько смельчаков, их не закололи, а просто обезоружили. Развернули и дали хорошего пинка… Последние защитники Москвы тут же разбежались. Огромный поток захлестнул город и стал, дробясь на десятки ручейков, вливаться в берега московских улиц. Словно прорвало дамбу, и Первопрестольную сейчас затопит по самые маковки…

– Пошли! – отвернулся от реки Саша, и первый заторопился на Остоженку.

Через Смоленский и Зубовский валы приятели быстро добрались до места. Владение Барыковых занимало почти всё пространство между 1-м и 2-м Ушаковскими переулками. Двухэтажный кирпичный особняк с пристроенными по бокам флигелями был украшен чугунным балконом хорошего литья. На пилонах ворот надписи: слева – «Дом тайного советника и кавалера Барыкова», справа – «Свободен от постоя». Особняк казался нетронутым. Ахлестышев с бьющимся сердцем дёрнул за шнурок звонка. Эх, давно он тут не был! Тогда, весной, здесь распивал чаи другой человек – свободный, ничего не боящийся, доверчивый.

Пётр стоял и прислушивался. Изнутри, как и следовало ожидать, никто не отзывался. Саша прошёлся вдоль фасада, потрогал калитку: тоже заперта.

– Ну, пошли; нету тут никого.

– Я хочу внутрь попасть.

– Зачем?

– Не знаю… Поглядеть ещё раз, напоследок, как она здесь жила. На тахте её посидеть, в её окно на сад выглянуть. Понимаешь?

– Нет. Но пособить могу, ежели хочешь.

– Чем?

– Никогда не видал, как я дырбасы^[12] отворяю? Ну, смотри. И учись!

Батырь подошёл к парадному, примерился и резко навалился на дверь плечом. Та подрожала немного под мощным напором и приоткрылась.

– Во! Засов своротил. Ай да я! Ну, чего ждёшь? Иди на свою тахту!

Пётр на секунду замешкался – неудобно подламывать чужой дом! Но сегодня был такой день, что дозволялось любое безобразие. Всё равно или чернь, или французы скоро сделают это… И он вошёл внутрь. Обширная передняя, богато украшенная лепниной, была ему хорошо знакома. Дубовые, обитые красным плюшем, диваны. Бронзовая люстра на двенадцать свечей. И широкая мраморная лестница со статуями вакханок по бокам. Всё без изменений. Когда-то ему тут приветливо улыбались, принимали шинель, вели наверх…

Прилив воспоминаний прервал какой-то звук на втором этаже. Ахлестышев насторожился и бегом взлетел по лестнице. Грабители? Или остался кто-то из слуг? Тут из-за портьеры осторожно высунулось девичье лицо. Незваный гость поразился: это была камеристка Ольги, дворовая девушка Евникия.

– Ты что тут делаешь, Ева? Разве ты не уехала с барыней?

– Пётр Серафимович? Ой, святые угодники! А мы уж думали, французы лезут! А почему вы в таком платье? Да не один; а человек-то при вас, прости Господи…

– Я ничего, я смирный, – ободрил служанку Саша-Батырь.

– Евникия, да кто же там? Объясни, наконец! – раздался из анфилады до боли знакомый голос, и на площадку вышла… Ольга!

Ахлестышева словно обухом ударили по голове. Он смотрел в прекрасное лицо своей бывшей невесты и не знал, как быть. Зачем она здесь? И что теперь делать? Хочется подойти и обнять – но нельзя. Она теперь княгиня Шехонская, а он беглый преступник. Меж ними стена… Но всё равно счастье, что Ольга здесь, что он её видит! Нежданное счастье, награда за то, что он так рвался сюда.

– Пётр?! Как ты здесь оказался?

– Почему ты не уехала?

– Тебя отпустили?

– Почему ты не уехала? Ты представляешь, какой ужас сейчас здесь начнётся?

– Муж обещал прислать за мной экипаж, но что-то произошло. Экипаж не прибыл.

– Ах, так князя здесь нет? На себя ему экипажа хватило! Узнаю характер!

– Не надо так говорить. Идёт война. Обстоятельства могут оказаться сильнее воли человека.

– Обстоятельства? А какие у князя могут быть непреодолимые обстоятельства? Все лошади разом охромели? Дворня поголовно вымерла? Я сбежал из тюрьмы, пробился сквозь шайки мародёров и пришёл сюда. Мне ничто не помешало. А что помешало ему вывезти из отданного на поругание города собственную жену? Сказать, что?

Ольга опустила глаза.

– Князинька нарочно не прислал экипаж. Ему сейчас больше улыбается стать богатым вдовцом! Ведь родовым капиталом Барыковых управляешь ты – пока жива, не правда ли?

Шехонская мотнулась, словно её ударили.

– Не говори о нём так! Твоё суждение – от ущемлённого самолюбия. Подозрение, которое ты высказал, слишком страшное; мой… супруг не способен на такое.

– Видишь, ты сама выговариваешь слово «супруг» с запинкой. А насчёт его способностей… Кому, как не мне, знать это. Ты хоть понимаешь, что именно Шехонский укатал меня на каторгу?

– Ещё одно предположение, такое же недоказуемое, как и первое.

– Ну конечно, никто не признается. Ты, может быть, тоже считаешь, что это я удавил дядюшку с тётушкой на глазах у лакея? И отпустил свидетеля живым. А потом не нашёл лучшего места для краденых ценностей, чем собственное бюро. А?

– Нет, конечно, что ты!

– «Ищи, кому выгодно». Старый следственный постулат. И кому, по-твоему, было выгодно, чтобы Пётр Ахлестышев навсегда оказался за семь тысяч вёрст от этого дома?

Ольга молчала, не имея, что возразить. Воспользовавшись паузой, снизу напомнил о себе Батырь.

– Это… сматываться надо отсель. Кончали бы вы языки чесать.

– Да, Саша прав. Кстати, знакомьтесь: это мой друг, налётчик и беглый арестант Саша-Батырь. В миру Александр Калинович Взимков.

Ольга робко улыбнулась гиганту, а Евникия манерно поклонилась.

– В городе попадаются мужики с телегами, – продолжил Ахлестышев. – Наймём одну для вас, а мы пойдём пешком, для эскорта. К вечеру выскочим за Рогожскую заставу, а уж там как-нибудь…

– Евникия ещё утром бегала к этим мужикам. Те словно с ума посходили… Согласны везти до Богородска за пятьсот рублей ассигнациями.

– Пять сотен? – ахнули беглецы в один голос.

– Пять, – подтвердила камеристка. – Бесстыжие, креста на них нет! И ни в какую не уступают. Заплатим, говорю. Как к себе в имение приедем, всё заплатим. А они только смеются и говорят: деньги наперёд.

– Пять сотен… – ошарашенно повторил Пётр. – Но теперь не до торговли. С твоим богатством ты можешь себе это позволить. Ольга! Соглашайся и спасёшься!

– Но в доме нет сейчас таких денег.

– Проклятье! Но ведь наверное есть драгоценности! Переплати вдвое, втрое, но вам необходимо бежать из города немедленно!

– Драгоценностей тоже нет.

Пётр долго молча смотрел на княгиню, а та отводила взгляд.

– Шехонский увёз их?

– Да, всю шкатулку.

– И деньги тоже?

– Да.

– А жену не успел… Куда же он сам делся, и под каким предлогом?

– Уехал в подмосковную^[13] проверить, всё ли оттуда вывезли.

– Вот скотина! И заодно прихватил шкатулку, чтобы не возвращаться. Так что ли?

– Есть то, что на мне: серьги, два перстня и обручальное кольцо. Их хватит, чтобы нанять телегу?

– С лихвой, – уверенно сказал Батырь. – Не хватит – я им добавлю. Так добавлю, что мало не покажется!

– Да. Надо торопиться. Евникия, неси баул! Какое счастье, что с нами теперь есть мужчины…

Но едва они направились к лестнице, как под окнами послышался цокот копыт. Кавалерийский отряд подъехал к особняку, и кто-то сказал по-французски:

– О! Дверь приоткрыта! И ломать не нужно. Зайдём?

– Мишель! Раз дверь выломана, значит, тут уже побывали до нас. Поищем нетронутый дом – вон их сколько!

– А мне особнячок нравится. Валери остаётся при лошадях, остальные за мной!

В доме все замерли, не дыша. Вот оно! Сейчас что-то будет…

Громко звеня шпорами, вошли пять кавалеристов в зелёных доломанах и высоких меховых шапках. Увидев русских, в том числе двух мужчин, они тут же положили руки на эфесы сабель.

– Господа, мы мирные люди и не собираемся защищать это жилище, – быстро сказал им Ахлестышев. – Дом в вашем полном распоряжении.

– О, мсьё говорит, как настоящий парижанин, – обрадовался старший, судя по нашивкам, бригадир. – Тем лучше. Кто вы и чей это дом?

– Это дом княгини Шехонской, а сама княгиня стоит перед вами (Ольга при этих словах напряжённо кивнула). Рядом – её камеристка. Мы с моим другом – их старые знакомые. Опасаясь за безопасность дам, мы почли своим долгом прийти сюда. Защитить их в случае неприятностей. В городе разгул черни, может случиться всё, что угодно.

– Защитить дам? – рассмеялся чернявый вёрткий француз. – Так это может оказаться невозможным! Мы собираемся вести себя в Москве по праву сильного. И если я, к примеру, захочу сделать что-то с вашей дамой, как же вы намерены поступить?

– Убить вас прежде, чем ваши товарищи убьют меня, – отрезал Пётр, делая шаг навстречу вертлявому. – Желаете проверить, кто из нас быстрее?

В передней повисла тягостная тишина. Чернявый медленно-медленно, с противным визгом начал вытягивать саблю из ножен. Ахлестышев смотрел на него в упор, готовый броситься. Саша-Батырь вздохнул, спустился на ступеньку ниже и встал рядом с товарищем. Вот-вот могла начаться резня, но Ольга вдруг спросила бригадира:

– А что, это в традициях Великой армии^[14] – впятером набрасываться на двух безоружных?

Унтер-офицер, тоже уже почти обнаживший клинок, осёкся.

– И с каких пор, – продолжила княгиня, – естественное для мужчины стремление защитить женщину стало преступлением? Я иначе думала о французской армии.

Все кавалеристы разом, словно по команде, вернули сабли в ножны.

– Клод, больше не груби этим людям! – хмуро приказал бригадир чернявому. – Мадам права: мы французы, то есть люди чести. Прошу прощения, дамы и господа, за поведение моих подчинённых. Больше это не повторится. Позвольте представиться: Мишель Обиньи, командир полувзвода 5-го конно-егерского полка. А это мои товарищи.

Ахлестышев утёр пот со лба. Ещё бы секунда, и… Необходимо было срочно наладить правильный тон разговора с захватчиками. Благородство их вызывало сомнения. Откупиться! Вот что сейчас должно их по-настоящему задобрить.