Его взору предстала ужасающая картина. Неба уже не было видно за чёрной пеленой, всю поверхность воды заволокло густым дымом и языками пламени. В воздух поднимался шипящий пар. На той стороне не прекращались вспышки взрывов. Похожие на фейерверки, то тут, то там разлетались в стороны красные шары. Словно громадные конфетти в небо взлетали обломки зданий. Это было похоже на ад. Нет, это и был ад.

Артёмка судорожно сглотнул и отвернулся.

Их малочисленная группа добежала до редкого леска и теперь все они застыли в нерешительности среди деревьев. Вдруг перед ними, словно бы из ниоткуда, возникли двое военных.

– Товарищи, – сразу обратилась к ним тётя Сусанна, – мы с того берега, нас солдаты переправили.

– И где они? – спросил один из военных.

– Вернулись! Вернулись, товарищ! Краснов, кажется, он вернулся на ту сторону, где остался товарищ Самойлов. Они ищут других… а нам было велено найти старшего сержанта Лубенко, вы не знаете его?

Две пары подозрительных глаз внимательно осматривали беглецов.

Наконец, доселе молчавший, второй воин сказал:

– Хорошо, я Лубенко и есть, следуйте за нами.

***

Они прошли далеко в глубь левого берега. Миновали болотистую местность и редкие деревья. Звуки бомбёжки были по-прежнему слышны, но теперь немного поутихли.

Лубенко шёл впереди с винтовкой наперевес, далее следовали Сусанна с Мариной и дети. Девочки, спасённые Самойловым, оживлённо разговаривали с остальными ребятами, трое из них были мальчиками возраста чуть старше Артёмки и ещё одна девочка. Шествие замыкал спутник Лубенко с винтовкой наизготовку.

Артёмка шёл молча и не участвовал в разговоре детей. Он так и не проронил ни слова с того момента, как очнулся в лодке. Перед глазами стояла картина ужасной смерти матери и брата. Он не плакал, не мог. Ему казалось, что всё вокруг – это ужасное недоразумение, какой-то кошмарный, дьявольский сон. Артёмка всё ждал, что вот-вот послышится петушиный крик, его растолкает Витька, и они снова поплетутся за водой к колодцу.

Он проснётся и расскажет старшему брату, какой ему приснился страшный кошмар. Говорят, что если рассказать сон, то он никогда не сбудется! Он обязательно расскажет об этом сне и брату, и матери, и всем знакомым. Лишь бы, лишь бы поскорее проснуться!

Спотыкаясь, мальчик тащился за своими спутниками и никак не мог заставить себя проснуться! Какой плохой, какой назойливый сон!

Шедший впереди, Лубенко резко остановился и поднял вверх руку.

– Стойте! Всем молчать!

Солдат сзади вскинул винтовку.

Лубенко медленно осмотрелся, поглядел куда-то вдаль и вдруг истошно заорал:

– Бегите! Бегите скорее, все бегите!

И только он это выкрикнул, как затрещали автоматные очереди.

Сусанна с Мариной подхватили самых маленьких детей на руки и побежали. Артёмка и остальные ринулись за ними.

Лубенко и второй солдат, хаотично отстреливались.

Где-то сбоку послышалась грубая немецкая речь.

– Швайне! Фаяр! Фаяр!

Одному богу известно, как женщинам и детям удалось убежать из-под огня. Не прошло и десяти минут, как из небольшого овражка показалась группа немцев. Пятеро нацистов, не спеша подошли к изрешечённым пулями советским солдатам.

Первый немец развернул носком сапога труп соратника Лубенко. В остекленевшем взгляде мертвеца застыла ненависть.

Лубенко лежал поодаль на боку, сложив руки у разорванного живота.

– Швайне, руссиш швайне! – пролаял немец и пнул Лубенко.

Вдруг, «мёртвый» советский солдат перекатился на спину.

Жив! Окровавленный рот расплылся в страшной улыбке.

– Это тебе, сука, – сплюнул он кровавую слюну под ноги немцам. – На!

И разжав пальцы, прикрывавшие разорванный живот, уронил посреди врагов гранату.

Конфетти из ошмётков человеческих тел разлетелось по степи.

***

Держась за руки, женщины и дети бежали по высушенной жарким солнцем траве. Сусанна как-то сразу и само собой сделалась в их отряде главной, и Марина теперь постоянно смотрела на неё, ожидая следующего решения.

Они услышали взрыв гранаты далеко позади и ещё сильнее припустились бежать.

– Давайте, ребятушки, давайте ещё чуть быстрей, – говорила на бегу Сусанна, сдерживая рыдания.

Теперь они остались совсем одни, без защиты. Семеро маленьких детей и две женщины. Что было делать дальше? Сусанна заметила в отдалении тихую речушку, вдоль которой плотными рядами выросли деревья.

– Туда, – сказала она. – Бежим туда, ребята.

Вскоре все они уже лихорадочно умывались и пили речную воду.

Сзади послышался звук мотора.

Женщины затаили дыхание и загородили своими спинами детей, которые всё ещё плескались в воде. Каково же было их облегчение, когда вместо фашистского лая, они услышали родную русскую речь.

– А где Лубенко? – спросил, вылезая из машины, громадный бородач в простом крестьянском одеянии.

– Мы… мы не знаем, – ответила Сусанна. – На нас напали немцы и он… он остался отстреливаться, не знаем! Мы слышали взрыв.

Громадный бородач хмуро кивнул.

– Вы с того берега? Давайте за мной. Все в машину.

Это был старый, тарахтевший во всех местах, грузовик. Не задавая лишних вопросов, женщины усадили детей и вскарабкались сами.

Бородач сел за руль и машина тронулась.

Ехали они недолго и вскоре остановились возле большой деревянной избы.

– Эй, бабка! Давай встречай пополнение. Ну скорей! – закричал бородач.

Из избы тут же выбежала энергичная старуха и замахала руками:

– Родненькие, идите, идите все сюда! Спускайтесь, спускайтесь!

Сусанна и Марина выпрыгнули из кузова и поочерёдно спустили на землю семерых детей.

– Коленька, может, молока хоть выпьешь? – обратилась бабка к водителю.

– Некогда, бабка, надо ехать. Поищу других людей, может кого ещё переправили, – не дожидаясь ответа, он крутанул руль и уехал.

– Ну с богом, – перекрестила бабка удалявшийся грузовик.

Спасённые беглецы стояли в смятении рядом и тревожно ждали дальнейших распоряжений.

– Так, ребятушки, – обернулась к ним бабка. – Меня зовуть Агафья, можете звать просто бабкой. Идёмте в дом, у меня места много, сейчас сюды привозят ко мне людей с той стороны, а после вас в эвакуацию всех, как транспорт подготовлють! Ну идём-идём! Голодные поди все!

Они послушно засеменили за бабкой Агафьей.

Её длинная изба, чем-то похожая на барак, стояла одна-одинёшенька вдали от ближайшего хутора. Давным-давно они с дедом, будучи ещё молодыми, учредили здесь нечто, вроде постоялого двора. И теперь их изба пришлась очень кстати, как раз из-за своей отдалённости от мест основных боёв.

В избе уже было много народу. В основном старики и малые дети. Была одна кормящая мать с грудным младенцем и молодой парень, юродивый. Он постоянно издавал какие-то мычащие звуки, но в целом был безобиден и никто его не пугался.

– Ну вот, ребятушки, давайте-ка все знакомьтесь, а я покамест вам поесть принесу.

– Спасибо, бабушка, – поблагодарила за всех Сусанна.

– Что ты, милоя, располагайтесь дорогие мои, чего уж мне старой, одна радость осталась, вам помогать!

Посреди большой комнаты, заменяющей здесь столовую, стоял массивный деревянный стол. По обе стороны от него тянулись длинные лавки, на которые скромно уселись вновь прибывшие.

К Сусанне подошла кормящая мать с младенцем в руках.

– Здравствуйте, меня зовут Наталья, – протянула она руку.

– Здравствуйте. Сусанна – представилась женщина в ответ.

– Марина, – представилась и её «правая рука».

В комнату вошла бабка, неся обеими руками здоровенный котелок.

– Ешьте, ешьте. Картоху ешьте. Сяйчас молока исчо принесу.

Дети с жадностью набросились на картошку.

Когда все немного насытились, бабка показала им комнаты, где на полу штабелями были разложены топчаны и солома. С оглядкой на ужасы Сталинграда, сейчас это можно было бы назвать санаторием.

Дети быстро привыкли к окружающей обстановке и даже стали иногда смеяться и заигрывать между собой. Все, кроме Артёмки. Он по-прежнему хранил молчание и не хотел верить в реальность. В глубине своей мальчишеской души, Артёмка всё ещё был уверен в том, что это всего лишь ужасно красочный и продолжительный сон. И в скором времени обязательно наступит утро и он проснётся…

***

Прошло три месяца. Дети полностью освоились и помогали бабке Агафье по хозяйству. Сусанна, Марина и молодая кормящая мать работали на кухне и помогли собрать запасы к зиме. Летний зной сменился похолоданием, заканчивался сентябрь 1942 года.

Эвакуация так и не прибыла… то ли забыли про эту избу-барак на отшибе, то ли не доехали. Водитель Коля тоже больше не приезжал, и потому их, собранная общим несчастьем, семья уже более никем не пополнялась. И от этого всем им временами казалось, что про их существование теперь уже вообще никому неизвестно.

– Погиб поди Коленька… – утирала слезу бабка Агафья.

На это возразить было нечего. Да, скорее всего, он погиб. Так же, впрочем, как и все остальные. Ведь отряд лейтенанта Коваленко занимался всецело тем, что отыскивал беспомощных людей и спасал. А теперь… что ж, теперь, вероятно, этого отряда больше нет. Ни на этом, ни на том берегу…

Издалека регулярно доносились звуки бомбёжки и перестрелок. В небе постоянно кружила вражеская и советская авиация.

Изба отшельников находилась не только в отдалении от населённых пунктов и дороги, но также была ещё и скрыта густой древесной порослью сверху. Словно бы старик со старухой в своё время чувствовали, что их дом должен быть спрятан от нежелательных взоров "с небес".

С каждым днём осень всё решительнее вступала в свои права, и от того густая листва стремительно редела, быстро опадая с широких ветвей. А стало быть вскоре необычную крестьянскую избу можно будет увидеть с воздуха…

Страх смерти у людей в Сталинграде сильно притупился. Когда вокруг тебя ежечасно умирают десятки твоих знакомых и когда смерть самого родного для тебя человека становится чем-то почти обыденным – это не может не повлиять на твоё мировоззрение.

Разумеется, что боль утраты не становится от этого меньше, однако наблюдая, как ежедневно точно так же умирают дети, родители, братья, сёстры, жёны и мужья у всех вокруг – ты постепенно привыкаешь к мысли о том, что такое горе… приемлемо!

Вместе с избой бабки Агафьи, под сенью деревьев был спрятан также и примыкающий к строению участок с огородом. Был у неё и курятник с петушком и несущими птицами. Была и корова.

Со всем этим хозяйством они отлично управлялись вдвоём с дедом, пока не началась война. Дед умер почти что своей смертью ещё зимой 41-го. Старик слишком сильно переживал за сыновей, воевавших неизвестно где и неизвестно, живых ли ещё. Одним морозным утром, он поднялся с кровати и тут же лёг обратно. Он даже не смог позвать на помощь бабку, лишь судорожно вздохнул несколько раз, рванул на груди рубаху и закрыл свои беспокойные глаза навсегда.

Почти с самого начала Войны к бабке Агафье регулярно наведывались советские солдаты. Их здесь кормили и давали приют. Они же и похоронили деда неподалёку, установив, по настоянию бабки, над его могилой простой деревянный крест.

И вот теперь, когда на другом берегу фашисты начали бомбить Сталинград, у бабки Агафьи организовалась как бы её личная, маленькая эвакуация. Вот только уже три месяца эвакуированных не привозят, а советские солдаты совсем перестали её навещать.

Почему?

Этим вопросом старуха задавалась уже сотни раз.

Значит ли это, что в городе уже попросту не осталось живых?

Значит ли это, что все до одного военные, которые знали об этом потаённом месте, теперь погибли?..

***

Холодной октябрьской ночью, Сусанна проснулась от звука тарахтящего мотора. Она быстро встала и растолкала Марину.

– Кто-то приехал! – громким шёпотом сказала она. – Надо бабку будить.

Но бабка уже открывала тяжёлую деревянную дверь.

Втроём они выбежали на улицу и остановились в нерешительности.

В кромешной тьме ярко светили фары грузовика.

Женщины пугливо застыли на месте. Кто же это?!

Из грузовика один за другим вылезли шесть человек. Мужские силуэты в темноте, ничего больше. Ни формы, ни оружия, ни лиц – ничего не видно.

– Хенде хох! – грубо крикнули из темноты.

Последняя надежда рассеялась словно дым.

Немцы быстро приблизились и грубо заржали.

– Партизан? Партизан? Я? – насмешливо спросил один из них.

Указав дулом винтовки на избу, немец что-то повелительно пролаял.

Женщины вошли в дом. Следом за ними, подозрительно озираясь, вошли фашисты.

В избе уже никто не спал, все обитатели последнего пристанища, затаив дыхание, жались по углам. Фашисты осмотрели все комнаты и согнали жителей в столовую.

– Есть! Бистро! – скомандовал фашист.

Бабка Агафья не двинулась с места. С ненавистью глядя на немца в упор, такая добрая и предупредительная со своими подопечными старушка превратилась сейчас в само олицетворение зла.

– Да пшёл ты, вонючая мразь! – не своим голосом произнесла бабка и плюнула немцу прямо в морду.

– Швайне! – заорал тот, вытирая рукавом рожу, затем замахнулся и ударил бабку прикладом ружья.

Агафья свалилась как подкошенная.

Фашист не унимался.

– Швайне! Русиш швайна! Старый швайне! – орал он и бил ногами лежащую без сознания бабку.

Старушечье тело обмякло, Агафья была мертва.

Все застыли как парализованные. Артёмка, стоящий близко к выходу, незаметно взял за руки двух девочек-сестёр и тихо потянул к себе. Не издавая не звука, малышки подчинились.

Фашист что-то скомандовал двоим солдатам на немецком, и те ринулись на улицу. Почти сразу послышалось испуганное коровье мычанье и куриное кудахтанье.

– Ааа, красавиц! Красавиц! – ухмыляясь, сказал тем временем, главный фашист, подходя к Сусанне.

– Не надо, пожалуйста, – пролепетала она.

Марина, стоящая подле неё всхлипнула.

И тут несчастных жертв как прорвало. В избе моментально со всех сторон зазвучали рыдания.

– Малчать! – заорал немец и разорвал на Сусанне рубаху.

Трое других, набросились на Марину.

С улицы вернулись фашисты, держа в каждой из рук по курице. Увидев, происходившую здесь "забаву", они радостно заржали и, недолго думая, направились к оставшейся взрослой женщине с грудным младенцем на руках.

Младенец отчаянно кричал. Мать плакала и умоляла оставить ради дитя.

Грубые руки выхватили младенца. Второй немец схватил мать и повалил на стол, разрывая одежду.

– Партизан! Партизан! – глумливо кричал фашист, тыкая грязным пальцем в глаза малышу.

Ребёнок не переставал кричать.

На ходу застёгивая штаны, подошёл предводитель, который только что закончил насиловать Сусанну. Он что-то пролаял своей мерзкой речью, указывая на Сусанну, и тогда фашист, глумившийся над младенцем, небрежно бросил дитя на пол и, ухмыляясь, направился к Сусанне.

Предводитель, тем временем, брезгливо оглядел ревущего на полу младенца. Склонив голову на бок, он с отвращением всматривался в плачущее личико, а потом занёс над младенцем, обутую в тяжёлый сапог, ногу и с хрустом раздавил миниатюрную голову.

Мать ребёнка, которую в этот момент насиловал уже второй мерзавец, мгновенно перестала кричать. Задыхаясь от ужаса, она просто закрыла глаза и, теряя сознание, безвольно уронила голову.

Что происходило в избе далее, Артёмка уже не увидел. Он тихо вывел двоих девочек и незаметно увёл их в темноту. Что сделают нацисты с другими детьми, он уже никогда не узнает. Но что мог предпринять в такой ситуации семилетний ребёнок?

Ничего.

Но он предпринял. Он убежал. И спас ещё двоих детей.

Удалившись на безопасное расстояние, они что было сил припустили в сторону Волги. За всё время, что он пробыл в избе бабки Агафьи, Артёмка так и не заговорил. Он не мог бы ответить в точности, почему именно перестал говорить, но он настойчиво продолжал уверять себя в одном: это всё по-прежнему сон. Ибо того, что случилось с его мамой и братом, никак не могло произойти на яву! Это невозможно! И уж тем более невозможно всё то, что он увидел только что в избе. Это всё не реально! Так не бывает, ибо настоящие, живые люди не могут быть способны на подобные злодеяния!

Пожалуй, что эта его уверенность в нереальности происходящего и придала сейчас Артёмке дополнительные силы. Он совсем уже перестал бояться и потому и смог так легко вывести девочек.

Ему нравилось делать этот свой "сон" более интересным.

Потом, когда он проснётся, он будет долго и подробно рассказывать обо всём Витьке. Вот уж и обзавидуется старшой! Конечно, он будет бахвалиться и говорить, что, мол, ничего особенного, что он, мол, видел сны и поинтереснее, но… оба они будут знать, что это неправда и что такого сна Витёк видеть уж точно никогда не мог!

Миновав последний пролесок, Артёмка и девочки выбежали на песчаный берег.

Занимался рассвет, было холодно. Дети остановились перед могучей рекой и как завороженные смотрели на правый берег.

Сталинград превратился в мрачные руины. Гротескно-уродливые чёрные развалины, дым и пепел. Повсюду, насколько хватало взгляда. Справа. Слева.

До детского слуха доносились приглушённые звуки одиночных выстрелов и автоматных очередей. Вот уже четвёртый месяц на этом пепелище продолжается бой.

Артёмка упал на колени и повалился на бок.

«Боженька, сделай так чтобы я наконец проснулся. Пожалуйста, боженька, помоги проснуться» – шептали дрожащие, детские губы…

Девочки стояли рядом и тихо плакали.