– Далее, – продолжил герр Профессор, – если вам на пыточное мероприятие попалась еврейская женщина, равнозначного с раздавлением мошонки метода для неё нет, ибо, как вы понимаете, еврейские суки не имеют яиц и полового члена.

В зале раздал сдержанный хохот. Профессор мимолётно улыбнулся и возобновил монолог:

– Если останавливаться на физиологических особенностях, то для женщины в подобном формате может сгодиться выкручивание молочных желёз. Конечно, эта боль будет не такая, как раздавление мошонки у мужика, однако здесь включается в работу также и психологический фактор. Женщина, даже еврейская, подвержена повышенной эмоциональности, и если в присутствии незнакомых мужчин, оголить ей грудь – сработает рефлекс так называемого социального давления. И пока еврейская женщина будет шокирована своим неожиданным… гхм… позором, вы быстро накидываете на её груди специальную верёвочную петлю и начинаете затягивать, пока цвет сисек не станет кроваво красным. Впрочем, до этого доходит редко, чаще всего еврейки ломаются гораздо быстрее.

Этот метод действенен в основном к молодым особям. Стоит учитывать, что старые еврейки – менее стыдливые и меньше реагируют на боль. Хотя старыми наша служба заниматься, скорее всего, не будет. Евреи, достигшие возраста шестидесяти и старше – заведомо непригодны для работы, и потому их следует немедленно отправлять на мыловаренный завод в качестве основного сырья.

Герр Профессор продолжал:

– Вам также необходимо изучить основные психологические приёмы по работе в местах утилизации евреев. Вы должны учитывать, что их численность будет всегда во много раз превышать численность служителей лагеря. Поэтому вам необходимо держать их в постоянном страхе. Для этого вполне сгодятся показательные казни и избиения.

Вы должны всегда оставлять евреям небольшую надежду. Если все они решат, что надежды нет, что избавления нет и не будет, что все они неизбежно будут уничтожены, то вы можете оказаться в затруднительном положении. Животные, загнанные в угол, склонны к отчаянному сопротивлению, поэтому основная масса евреев на вверенной вам территории, должна искренне верить в то, что их когда-нибудь отпустят.

"Профессор" продолжал красочно излагать "теоретические знания". "Кадеты" старательно всё записывали.

– Ещё один немаловажный фактор, запомните его: когда комендант лагеря принимает решение о ликвидации большой группы евреев, вам необходимо как можно тщательнее это скрыть. Евреи не должны знать, что их ведут на бойню. Мы придумали отличный метод, позволяющий убедить их идти на смерть добровольно. Всё просто: говорите группе, что у них банный день и заводите в специально оборудованную душевую. Перед входом они раздеваются догола и получают, каждый по куску мыла. Вы запускаете их в душ и отдаёте команду приготовиться к водным процедурам.

Профессор перевёл дух и закончил.

– После этого, двери снаружи тщательно запираются, а через лейки душевых в помещение с евреями запускается быстродействующий отравляющий газ…

Подобного рода «лекции», Ганс и его сокурсники слушали ежедневно. Во всех этих ребятах развивали их самые гадкие потаённые качества. В них выявляли предрасположенность к садизму и жестокости. Эти ужасные наклонности тщательно культивировались и доводились до наивысшего своего проявления. Если в ком-то из ребят обнаруживалась склонность к сочувствию, или жалости – такую склонность душили в зародыше.

Их воспитывали в духе слепой любви и доверия к фюреру. Внушали, что евреи и коммунисты заслуживают смерти и тотального уничтожения. Это они сделали жизнь в их Германии невозможной. Евреи забирали у них работу, угнетали нацию, заселяли территорию. Жили, эксплуатировали, крали немецкие святыни. А коммунисты… Кто они, как не еврейские марионетки?

Ганса и остальных готовили к жестокому уничтожению людей. Их готовили к тому, что позднее в истории назовут Холокостом.

***

Фриц предупредительно поставил перед Вильгельмом кружку с пивом.

– Итак, друг мой, думаю, я готов тебе помочь. Ты знаешь, мой отец как раз работает в нужном отделе рейха. Твой юный возраст, я полагаю, не станет помехой, если ты решишься пойти учиться в кадетский корпус.

Голубоглазый блондин с "шапкой" светлых волос слушал Фрица, с подобострастием разинув рот. Он залпом выпил кружку пива и сказал:

– Я буду счастлив, если ты поможешь мне, Фриц, ты ведь мой единственный друг! Пойми, я не могу больше жить с родителями! Они не видят всей картины, они не посещают партийных собраний! Они… мне даже стыдно об этом говорить, но похоже, что они… не уважают фюрера!

Фриц зацокал языком и покачал головой.

– Что ты, друг мой, думаю, ты преувеличиваешь. Ведь если это так, то твои родители могут быть подвержены суровому наказанию. Ты ведь понимаешь? Не стоит спешить с такими обвинениями, давай лучше поговорим об этом позже. А пока, я предлагаю тебе ограничиться тем, что ты от них просто уйдёшь и поступишь учиться в Корпус. Со временем, тщательно всё обдумав, ты сможешь принять взвешенное решение и тогда уже мы решим точно, как нам следует поступить с твоими отцом и матерью…

***

– Господин оберштурмбанфюрер, к вам сын с молодым человеком, – сообщил адъютант.

– Да-да, я свободен, пусть заходят, – ответил Рихард.

Он быстро открыл гроссбух на столе и сделал несколько пометок.

Дверь открылась.

– Здравствуй, отец, разреши представить тебе моего друга Вильгельма.

– Хайль Гитлер! – пролаял новобранец.

Краков. 1940 год

В прихожей большой квартиры ютились сразу две семьи. Раньше это шикарное жильё из десяти комнат занимали семь человек. Отец, мать, четверо детей и бабка. Но сейчас, когда наступило военное время, евреев сильно уплотнили.

Первое время немцы просили с вежливой настойчивостью, а позже, уже особенно не церемонясь, попросту гнали взашей и отправляли жить в скотские условия, словно каких-то бродяг.

Альфонс очень переживал по этому поводу. Никогда в жизни ему не приходилось терпеть подобного унижения. А прожил он, без малого, шестьдесят лет. Он меланхолично вспоминал то, что ему довелось услышать на последнем тайном собрании:

«Я не хочу вас зря обнадёживать, господа, – говорил председатель, – но, по информации из источника, заслуживающего доверия, нам, евреям не стоит опасаться серьёзной угрозы. Какое-то время, конечно, придётся вытерпеть некие, хм… неудобства. Однако! Смею вас заверить, что оказывать сопротивление войскам рейха ни в коем случае не стоит!

Прежде всего, я хочу подчеркнуть следующее, и, прошу заметить, это самое главное: цель Гитлера – Советский Союз. И мы, как добропорядочные жители Польши, должны всеми силами оказывать поддержку правительству страны, в которой живём. А правительство, по негласной договорённости, должно беспрепятственно предоставить возможность Вермахту разместить свои стратегические позиции на западных границах СССР.

Господа, господа, прошу соблюдать порядок! Это не наша война и не наше решение! Мы – обычные евреи, мы никому не нужны! Просто сейчас нам необходимо переждать бурю, дабы сохранить возможность продолжать дела наших семей в будущем! Нам не следует попусту возмущаться и создавать беспорядки! Неужели все вы считаете таким уж зазорным, поносить какое-то время знак шестиконечной звезды на своём рукаве?! Ну что вы, это же сущая безделица, ну право слово, господа…»

Чем больше Альфонс вспоминал подробности той речи председателя собрания, тем сильнее он злился. Сначала эти, напоминающие клеймо, повязки! Потом их выставили вон из своих же домов и поселили как последнюю скотину! Десять семей в одной квартире, что это такое?! Теперь нацисты и вовсе организовали открытый грабёж. Они просто заходят и роются в наших вещах. Отбирают драгоценности, картины, дорогую одежду, фарфор, хрусталь! Всё! Всё, что он, Альфонс, наживал со своей семьёй всю жизнь!

И что же будет дальше?

Из последних сил сдерживая накопившееся негодование, он шумно сопел и нервно шагал из угла в угол.

Два сына: старшему двадцать пять, младшему двадцать, жена, её мать и две юные дочки, десяти и двенадцати лет. Как он мог оказывать сопротивление нацистам, имея такую большую семью? Ведь он несёт ответственность за их будущее!

Он вздрогнул, на плечо неожиданно положила руку жена.

– Что с тобой, Альфи? Ты будто сам не свой.

Альфонс разозлился.

– Сам не свой?! – переспросил он. – Сам не свой?! В уме ли ты, женщина?! Ты разве не видишь, что здесь происходит? В каком положении мы находимся? Ты что? Ты слепа, или может, глупа?

– Не нужно срывать на мне свою злобу, Альфонс, – с достоинством ответила жена. – Я понимаю всё не хуже твоего, однако показываю куда больше мужественности. Твоё поведение вызывает беспокойство у детей и у мамы. Ты должен сохранять спокойствие! Мы должны это пережить!

Альфонс задохнулся от ярости:

– Ты… ты… дура!!! ДУУРРАА!

На них смотрели уже все обитатели прихожей. Из комнат с любопытством выглядывали соседи.

Жена побледнела и отвернулась.

– Знаешь, Альфонс, ты просто гадок!

Он лихорадочно подумал и вдруг сказал:

– Собирай вещи, мы сейчас же уходим. Собирай маму и девочек. Всё, что осталось, всё, что сможешь взять. Рафаэль, Михаил, собирайтесь, мы уезжаем! – крикнул он сыновьям.

Жена застыла в недоумении.

– Куда собираться, Альфи? Куда ты хочешь нас вести? Город оккупирован.

– Молчи! Предоставь это мне. Быстро! Все быстро, выход через полчаса.

В этой семье царил патриархат. Слово отца было законом для всех. Альфонс сколотил нешуточное состояние, обеспечил будущее сыновей и дочерей, заботился о жене и её матери. Его привыкли слушаться всегда, послушались и сейчас.

Через полчаса, собрав свои скудные пожитки, еврейская семья двигалась по улицам Кракова. Они направлялись в сторону вокзала.

– Сейчас-сейчас – ободряюще твердил Альфонс. – Всегда можно договориться. Где твои бриллиантовые серёжки? – спросил он жену. – В крайнем случае, дадим взятку коменданту, нас обязательно выпустят, кому мы нужны? Всего лишь одна жалкая семейка бедных евреев…

Они не прошли и километра, как их остановил патруль.

– Эй вы! Куда это вы направляетесь? – спросил рослый немец, с ружьём на плече.

– Господин офицер, – внушительно начал Альфонс. – Мы хотели бы переговорить с герром комендантом.

Немец застыл в недоумении, как бы опешив, а затем вдруг задрал голову к верху и громогласно расхохотался.

– Ты слышал его, Ганс? – обратился он к своему спутнику. – Они хотели бы поговорить с комендантом! Ха-ха-ха-ха, с комендантом, Ганс! Вот умора! Ну рассмешил! Каков еврей!

Альфонс стушевался. Позади него стояли две пожилые женщины, две испуганные девочки и двое взрослых сыновей, которые впрочем, тоже были испуганы не меньше.

Отец семейства сбивчиво забормотал:

– Я не… позвольте… я… простите, господа, что же здесь такого смешного, я не понимаю. Не понимаю в чём…

Неожиданно второй патрульный, которого хохочущий нацист назвал Гансом, быстро подошёл и наотмашь ударил Альфонса по лицу.

– А ну заткнись, вонючая падаль!

Еврейская семья остолбенела. Казалось, что даже спутник Ганса немного смутился.

– Послушай, дружище, пока ведь ещё не время, что ты делаешь? – тихо проговорил он.

Один из сыновей Альфонса, всё же набрался смелости и выступил вперёд.

– Как вы смеете? Как вам не стыдно? Что вы себе позволяете? – борясь со страхом, он закрыл грудью отца.

С ним рядом встал и второй брат.

Ганс окинул их холодным взглядом. Потом посмотрел на своего спутника. Тот застыл в нерешительности.

– Я… я… Ганс, я не знаю, мы ведь должны пока просто их координировать.

– Ты трусливая свинья, Вильгельм, – ледяным тоном, сказал Ганс.

Он вытащил из кобуры пистолет, приставил к голове сына Альфонса и выстрелил. Не успело мёртвое тело свалиться, Ганс выстрелил в голову и второму брату.

Жена и тёща Альфонса истошно закричали, девочки заплакали, а отец семейства начал задыхаться и медленно опустился на землю.

Быстрым движением Ганс навёл пистолет на жену Альфонса.

Бах.

Её мать.

Бах.

Девочки, десяти и двенадцати лет.

Бах. Бах.

Он упёр ствол пистолета в голову остолбеневшему Альфонсу.

Щёлк.

Магазин был пуст.

Ганс не спеша, будто в тире, перезарядил пистолет.

Прицелился…

– А хотя… знаешь что, еврей, – сказал он вдруг, убирая пистолет. – Ты хотел видеть коменданта? Так иди. Его штаб-квартира в паре кварталов отсюда, думаю, ты разберёшься. Ты ведь умный, еврей, правда?

Он обернулся к своему ошарашенному спутнику.

– Следуй за мной, Вильгельм, пора тебе узнать кое-что новое о наших директивах.

И они ушли.

Альфонс сидел на мостовой и не мигая смотрел на груду мёртвых тел. Он не мог думать, не мог говорить, не мог даже дышать. Он попытался встать, но ноги его не слушались, и он свалился снова. Всё тело свела судорога.

Мужчина медленно лёг животом на землю, прислонился щекой к грязному тротуару и тихо завыл…

Сталинград. 1942 год

Артёмка был самым младшим – семь лет. Среднему брату Витьке было десять, а старшему Семёну аж пятнадцать! Но Семён не остался с ними – ушёл вначале войны с партизанскими отрядами на север. Отец погиб ещё год назад, и теперь они остались с одной лишь матерью.

Начиналась июльская жара и если бы не война, братья круглыми сутками купались бы в Волге. Но была война, и радости в их жизни становилось меньше с каждым днём.

Витька долго злился на Семёна, что тот ушёл к партизанам тайком и не взял его с собой.

– Ну и что, что мне десять! – возмущался Витёк. – Я мог бы таскать для них дрова и помогать по хозяйству!

– Да что ты говоришь! – кричала мать. – Да если бы я знала! Ох, горе мне! А обо мне вы подумали? Обо мне?! Самый старший и бросил мать! Я ведь теперь одна! А ежели б ещё и ты убёг, что б тогда со мной было? А Артём? Артём что? Нанеси лучше дров для нас!

Витёк никогда не спорил с матерью и несмотря на возраст понимал: она права. Ведь рано или поздно война закончится, и они будут нужны матери. Если Семён не вернётся так же как отец, то он, Витька, должен будет заботиться о маме и о младшем брате.

– Прости меня мама, – сказал он. – Ты права. Ну-ну, не плачь, мам, не плачь.

Мама стала очень часто плакать с того момента, как пришла похоронка отца. Теперь её горе только усилилось беспокойством за Семёна. Как он там? Что с ним? Жив ли ещё?

Мать вытерла слёзы.

– Так ладно, давайте вы двое, идите и возьмите вёдра. По одному! И натаскайте воды в дом.

– Да, мама – с готовностью ответил Витя.

– Конечно, мама, – подтвердил Артёмка.

Они жили в старой деревянной избе, коих в Сталинграде было множество. Недалеко от их дома, находилось татарское кладбище, а в стороне от него православная часовня. Удивительное сосуществование атрибутов двух, таких различных между собой религий. Чего только не создало своим существованием Советское государство…

Правда, в семье Артёмки в бога не очень-то верили. Покойный отец был атеистом, и его сыновья не видели причин для измены убеждениям отца. А мама… эх, бедная мама, до того ли ей было, чтобы бегать по церквям и ставить свечки?

Поднимались они всегда засветло. Небольшое хозяйство, состоящее из десятка кур и коровы, требовало начинать день с ночи. И в этот раз ещё даже не пропел петух, когда братья получили от матери первое на день задание.

Они бодро прошагали мимо часовни. Колодец находился в километре от избы. Вопреки наставлению матери, Витька всё же взял два ведра, однако Артёмке повторить за собой не позволил.

– Нет, я сказал. Послушай, Артём, в конце концов, мне тоже может оказаться трудным нести два ведра, и тогда ты поможешь мне. Мы сможем взять его двумя руками, с двух сторон, понимаешь?

Они наперегонки примчались к колодцу, но здесь уже выстроилась очередь из шести человек.

– Кто последний? – закричал Артёмка.

– За нами будете, ребята, – отозвалась откуда-то сзади бабка.

Оказалось, что очередь состояла не из шести человек. Просто некоторым было трудно стоять и они уселись позади на ствол поваленного дерева.

Артёмка обречённо вздохнул и посмотрел на брата.

– Ну ладно, подождём, что поделать, – развёл руками тот и вдруг предложил, – а, хотя… может, пойдём до следующего колодца?

Следующий колодец был дальше ещё на километр, и к нему ходило меньше народа. Именно из-за отдалённости в лишний километр. Но разве это могло стать помехой детям?

Артёмка обрадовался.

– Да! Конечно, пойдём на дальний колодец!

И они вприпрыжку побежали, размахивая вёдрами.

Второй колодец был почти возле Волги, и братья не смогли отказать себе в удовольствии окунуться в прохладной воде.

Но купание затянулось, и Витёк с тревогой посмотрел на небо. Занималась заря, и скоро взойдёт солнце.

– Ладно, братец, заканчиваем, – сказал он. – Мать нам сейчас вставит по первое число.

Они наполнили вёдра и поплелись домой.

С тяжёлой ношей идти прежним темпом было уже нелегко, но юные ребята всё равно имели избыток энергии, которую и пустили в разговоры.

– Знаешь, Артёмка, когда война кончится, я, наверное, пойду учиться на инженера! – заявил Витя.

– А кто это инженер? – заинтересовано спросил малой.

– Инженер! Ээ, брат! Ты что, не знаешь кто такой инженер? Не знаешь? – в изумлении поднял брови старшой.

– Ну как, – смутился Артёмка. – Яяя, в общем, знаю, просто, видишь ли… забыл!

Старший брат недоверчиво усмехнулся.

– Ага, как же, бабушке расскажи, забыл он!

– А вот и забыл! А вот и знаю!

– Так зачем спрашиваешь тогда, балда, кто есть инженер? Забыл, так и вспоминай, дурень!

– Сам дурень! Сам балда! – возмутился Артёмка.

– Вот я тебе щас дам…– угрожающе двинулся на него старшой, опуская вёдра с водой на землю.

– Ну всё, я пошутил, пошу… – примирительный жест Артёмки прервал механический вой.

Выыыыыыуууу, выыыыыууууууу, выыыыыуууууу.

Оба брата заткнули уши.

– Что это? – проорал Артёмка.

– ВНИМАНИЕ! ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА! ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА!

Голос репродуктора тут же заглушили взрывы.

Повсюду, то тут, то там падали бомбы, в небе кружили вражеские бомбардировщики.

Витя схватил за руку младшего брата, и они побежали.

Вёдра были брошены, разговоры забыты.

– Домой, скорей домой! – кричал на бегу Витёк, не отпуская руки брата. – Мама, мамочка, домой! Мама!

Артёмка сдерживал слёзы, готовые ручьём пролиться из глаз.

Они бежали что есть сил, бежали-бежали-бежали.

Впереди показался ближний колодец.

Взрыв.

Колодца больше нет, вокруг образовалась чудовищная воронка, их накрыло комьями земли.

– Ты цел? – спросил Витя.

– Да, д-да, – Артём всё-таки заплакал.

– Ну-ну, братец, всё будет хорошо. Скорей побежали, надо забрать маму и найти бомбоубежище. Бежим, ну, будет тебе, в одно место дважды никогда не падает, не бойся, братец, вставай.

Они снова побежали. Миновали место, где раньше был ближний колодец. Повсюду была паника. Женщины, дети, старики. Все они суетились и искали место, где спрятаться.

По пути под ноги то и дело попадались части человеческих тел. Оторванные руки, ноги, головы. Старший брат, пытался закрывать ладонью глаза младшему, но через какое-то время ему стало понятно, что это бесполезно. Мертвецов было слишком много.

Наконец Витя закричал:

– Дом, вон наша изба, Артём, вон впереди! Цела! Мама жива, Артёмка!

Изба была уже метрах в трёхстах.

Они побежали, что было сил и закричали в один голос.

– Мама! Мама! Мама!

Калитка открылась, и тут же показалось испуганное лицо матери. По всему было видно, что она сидела у самой двери и ждала своих детей.

Мама побежала им навстречу. Витя отпустил младшего брата и вырвался вперёд.

Артёмка запыхался и остановился отдышаться.

Страшное позади, мама жива. Слёзы облегчения потекли из глаз. Он направился к матери и старшему брату шагом.

Витёк с разбегу обнял мать, они остановились и оба плакали.

–Артёмка, Артёмка, ну что же ты, давай скорее, – кричала мама сквозь слёзы.

Артёмка шёл, пытаясь отдышаться. Вот они, мама и брат, в каких-то ста метрах, а позади них родительская изба. Старая, добрая, деревянная изба.

Он смотрел в лицо матери, брат обернулся и тоже посмотрел на него.

Залитые слезами, чёрные от копоти, добрые и ласковые лица. Такими он запомнит их на всю жизнь. Такими он увидел их в последний раз. Время будто остановилось. Звук пикирующего самолёта, свист, взрыв.

Там, где только что была родительская изба и мама с братом, ввысь взлетел столб огня, земли и обломков.

Артёмку отбросило назад. Он потерял сознание.

***

Лейтенанту Коваленко с отрядом из пяти человек было поручено заниматься поисками выживших. Бомбёжка продолжалась, но отважные солдаты двигались, умело маневрируя между горящими развалинами. С ними бежали уже четверо детей и две женщины.

– Осторожно, осторожно, ложись! – командовал Коваленко.

– Бегом марш, бегом! Вон к тем деревьям, давайте, быстро-быстро!

Тут он заметил зарытого по пояс в землю ребёнка.

Коваленко подбежал и потрогал пульс. Жив!

– Так, все продолжаем движение! Самойлов, ко мне!

– Есть!

Рослый детина проворно присел рядом с лейтенантом.

– Самойлов, возьми ребёнка, он без сознания, понесёшь на руках.

– Так точно!

Они продолжали движение.

Артёмка в забытье чувствовал, как крепкие мужские руки заботливо качают его, словно младенца.

– Па…па, – в беспамятстве промямлил он. Но его никто не услышал.

Отряд Коваленко быстро приближался к Волге.

– Самойлов, Краснов, как подойдёте к воде, садитесь в лодку и переправляйте на левый берег людей! Мы с оставшимся отрядом идём искать ещё. Как переправите – на том берегу будет ждать Лубенко, передадите детей ему, а сами пулей назад. Всё понятно?

– Так точно, товарищ лейтенант! – синхронно ответили солдаты.

– Хорошо, действуйте! Остальные, за мной!

Оставшийся поисковый отряд, повернул обратно в пылающий город. Всё было окутано пламенем, горели даже камни!

Двое солдат остались с детьми и женщинами, Самойлов продолжал держать на руках Артёмку. Они стремительно приближались к воде.

Краснов стащил на воду крупную деревянную лодку и сел на вёсла.

– Давайте все сюда, быстро сюда!

– Смотрите! – воскликнул кто-то из детей. – Волга! Волга горит!

Все посмотрели на реку. Ближе к середине, по воде растекались языки жидкого пламени.

– Нефть! – сказал Краснов.

Все уже были в лодке кроме Самойлова. Он осторожно передал Артёмку и остановился.

– Ну чего ты! Скорей! – крикнул Краснов.

Самойлов застыл.

– Подожди. Я что-то слышу!

Он обернулся и бросился обратно к берегу.

Неподалёку упал снаряд, и берег моментально окутало дымом. Самойлов пропал из виду.

– Саня! – заорал Краснов. – Санёк! Санёк!

Берега по-прежнему не было видно за дымовой завесой. Краснов выпрыгнул из лодки, в последний раз крикнул и, не дождавшись ответа, оттолкнул лодку дальше. Зайдя по пояс в воду, он протащил лодку ещё перед собой и, толкая вперёд, вскарабкался внутрь.

Что ж, Самойлова больше нет! Он сел на вёсла и уже приготовился грести, как из клубов чёрного дыма показался пропавший соратник.

Самойлов быстро заходил в воду, держа под мышками двух маленьких девочек.

– Стой! Стой! Я говорил же! Говорил, что слышу что-то!

Они усадили девочек в лодку.

– Греби, Краснов, греби один! Всех нас не выдержит, потонет! Я поищу ещё детей, – кричал Самойлов.

Краснов не стал спорить, он знал, что его друг прав.

– Я скоро вернусь! – закричал он и энергично начал грести.

Самойлов стоял по пояс в воде и улыбался, махая рукой, вслед уплывавшей лодке. Дети плакали и махали ему в ответ. Фигура солдата быстро уменьшалась. Наконец Самойлов отвернулся и вышел на берег. Надо попробовать найти отряд командира. Или поискать ещё детей и женщин самостоятельно.