Чертовидцы, или Кошмары Брянской области

Глава 3 Хороший мальчик

Если заглянуть под ковер, именуемый временем, под ним непременно обнаружится пыль. То минувшее. Проведем по нему рукой. Еще разок. Еще. Вот, теперь видно хорошо. Пылинки лет сложились в слово.

Ивот.

Обычный поселок с населением в шесть тысяч душ, основанный аж в 1800 году. Ничего примечательного или броского, словно звон в порожней бочке, что случайно задели ногой. Так бы и катиться Ивоту невостребованным по годам, но в начале третьего миллениума на поселок позарилась градообразующая корпорация «ЗОЛА», чье лоснящееся от успеха лицо приманивало инвестиции со всего мира: Великобритания, Франция, Гонконг и даже Катар. Тогда оккультные изыскания «ЗОЛЫ», точно тлеющие огни шахт, еще не привлекли к себе столько внимания.

В результате прихода «ЗОЛЫ» северо-восточнее поселка возникло его более современное продолжение – будто из неприветливого мистера Хайда в строительных муках родился доктор Джекил¹⁴. Поскольку любой населенный пункт России с количеством жителей двенадцать тысяч мог претендовать на статус города, уже в 2002 Ивот пускал в небо воздушные шарики и красил ночь в цвета салюта, празднуя взросление.

Так новоиспеченный город обрел два непохожих района – Старый Ивот, территориально совпадавший с границей прежнего поселка, и Новый, ставший урбанизированной усладой корпораций и крупнейших частных компаний, таких как «X5 Retail Group», «НЛМК» и других мастодонтов бизнеса.

Новый Ивот стремительно расширял границы ойкумены¹⁵, напоминая процесс подъема дрожжей, и уже к 2009 площадь района приблизилась к ста квадратным километрам, поставив сам Ивот на второе место после Брянска по многим показателям. Однако в 2010 году промышленный и экономический расцвет сменился загноением.

Наступил чертов Канун.

Пятнадцать дней самоубийств. Свыше шестидесяти тысяч жертв. Почти треть всего населения городка.

Кладбища всходили быстрее домов.

Говоря об Ивоте и о событиях Кануна в целом, один брянский депутат VII созыва, выступая в своем пижонском пиджачке по местному телеканалу «Брянская Губерния», изъяснился так: «Скажите спасибо Господу Богу, что население этой бородавки росло не так быстро, как она сама». К ужасу социологов, мнение политика, пусть и не в такой резкой форме, разделяло большинство. Соседние области. Россия. И даже мир.

Городок почти семь лет напоминал тяжелобольного, единственным лекарством для которого оставалась разогнанная в стволе пуля. Но Ивот так и не обратился в город-призрак. Последние три года на его небосводе всходила счастливая звезда, поднятая временем, сгладившим кошмары Кануна, и к 2020 городок отжился.

В Новый потекли деньги, люди и судьбы.

Грянул второй Канун, вернувший всё на круги своя и даже больше. Основной удар приняло одноименное бюро, состоявшее всего из двух сотрудников. Их поражение проторило путь куда более чудовищному злу.

Суеверия, предрассудки и страхи, казалось, навеки осели в Ивоте. И если Старый держался молодцом, то заброшенные проекты Нового повергали сторонних наблюдателей в тоскливый ужас. Вообразив недоделки Нового района картой тела, можно обнаружить, что место аппендикса приходится точь-в-точь на метрополитен.

О нём и поболтаем.

Подобно отростку слепой кишки, недостроенное метро из десяти станций и протяженностью тридцать два километра вело в никуда и в никогда. Именно эти два слова оставили чиновники и метростроевцы в лице «China Railway Construction Corporation» городку, когда его захлестнула первая волна самоубийств. Подземку забросили, и в любви к ней признались диггеры, бродяги и гонимые ливневыми водами крысы.

Однако с недавних пор исчезли и первые, и вторые, и даже третьи. Ибо во мраке гулких туннелей возносилась песнь смерти.

Итак, Новый Ивот, закат, нервозный променад в сквере.

Софья намотала поводок на руку и примостилась на краешек скамейки Первомайского сквера. Вздорный носик, едва не утонувший в рыжих волосах, подброшенных ветром. Карие глаза с проблеском беспокойства. Джинсовый плащик. Она взглянула на декоративную вазу с агератумом, стоявшую по правую руку, и поджала губы: розовато-аметистовые цветки невообразимым образом навели на мысли о сексе.

НЕНОРМАЛЬНО.

Она поелозила тазом, борясь с неуместным зудом, который так и хотелось достать, смять в руке и кинуть куда подальше – с глаз долой, из лона вон. Перед глазами всплыли лица одноклассниц, кривящиеся в насмешках: «Дай им "поесть киску". Кинь горошинку на язык. Да не будь ты такой стремной! Иначе эти мысли тебя со свету сживут!»

– Не сживут, досужие вы стервы! Не сживут! – Софья опять поелозила тазом. Стало полегче.

В свои пятнадцать она еще хранила женскую целомудренность, старательно отметая философию ровесниц. Особенно тех, кто за одни только выходные умудрялись побыть стойлом для многих жеребцов. Хотя естество ее, конечно же, бушевало и на свой лад гневалось, требуя мужского внимания.

Господи, как же порой хотелось, чтобы ее изнасиловали!

Только напористо и… нежно!

И чтобы у всех на лицах были маски!

На одной лестничной площадке с ней проживал симпатяга Платон – или Платоша, как его называла бабка. Этот девятнадцатилетний студент, обучавшийся в Брянском государственном аграрном университете, появлялся дома лишь в конце недели. Эти дни всегда проходили для Софьи под знаком желания. Или вернее – ЖЕЛАНИЯ.

Поблизости крутился двухлетний черный лабрадор по кличке Гендальф Слюнявый. Не имея ничего общего с одноименным магом, он тем не менее когда-то представлял собой живой пример слова «слюнявый». Еще в трехмесячном возрасте его выделила не особая стать, или окрас, или еще что, а повышенное слюноотделение, совершенно нетипичное для породы. С возрастом это, конечно, прошло, но гравировка на медальоне нет-нет да и напоминала о славных обслюнявленных деньках и занавесках в гостиной.

Прошли пожилые мужчина и женщина. Мужчина кашлял, показывая спутнице носовой платок, то и дело прикрывая им рот. Они спешили домой. Софья бросила взгляд на столбовые часы, располагавшиеся в шести метрах от западного входа в сквер.

Полседьмого.

Приход темноты ознаменовывал собой не только появление зла, прятавшегося днем в подвалах, бойлерных и на чердаках, но и урезал время выгула. Теперь оно зависело от границ световых суток, неуклонно сужавшихся по мере приближения зимы. Бедным собакам приходилось всё больше терпеть.

Солнце зловещим желтком тонуло в искривленной линии горизонта.

Софья хлопнула поводком по ладони. Пора. Может, по возвращении заглянуть в душ? Несколько горячих струек, направленных в нужное место, могли бы на время унять беспокойные мысли. Главное, не поглядывать на штукенцию лабрадора. Это уж точно было бы нездорово.

– Генди, мальчик мой, не держи всё в себе. Удобри что-нибудь. И домой-домой – под одеяло на самоизоляцию.

Гендальф скользнул по хозяйке вопрошающим взглядом. Ее изменившийся запах явственно говорил о течке. Пёс огляделся: самцов, желавших устроить свадьбу на манер собачьей, не наблюдалось. Как странно. Неужели люди настолько не разбираются в запахах? Он гавкнул, показывая, что услышал и понял команду. Затем присел за щербатым цветником, что примыкал к каменистой северной тропинке.

Среди облетавших красных кленов потянуло гнилостными миазмами.

– Фу, Генди! Господи! Что это? – Софья зажала носик. К горлу подступила тошнота, точно мир вокруг заполонили дохлые голуби, как тот, что они видели по дороге в сквер. – Ты знаешь, что твою попу нужно запретить – как оружие массового поражения?

Гендальф, закончив свои дела, обнюхал свежую и гладкую кучку. Нет, его «добро» пахло иначе, привычнее – подтухшей переработанной говядиной. А вот новый запах казался донельзя… противоестественным.

Ветер, будто проклинающая повитуха, зашептал в кронах темнеющих деревьев.

Софью прошиб необъяснимый озноб. Вспомнилось старое поверье, утверждающее, что чувство внезапного холода вызывала чья-то поступь по будущей могиле человека. От этих мыслей стало совсем не по себе.

– Кто здесь? У меня собака! Она ваши косточки вмиг перемелет! – Софья покосилась на лабрадора, и у нее перехватило дыхание: тот, поджав хвост и вздыбив шерсть на загривке, рычал.

Гендальф наконец узнал душок, этот ни с чем не сравнимый сладковатый аромат разлагающейся плоти, формалина и накрахмаленных клеенок из морга.

Так смердели мертвецы.

По ночам, когда хозяйка и ее родители, накаченные феназипамом, спали, он стоял у балконной двери. Вслушивался. Привычный ночной шум, обычно состоявший из гула поливомоечных машин и редких такси, развозивших гуляк по домам, уже давно сменило сосущее безмолвие. Но тишину то и дело прорезали крики, или рёв пожаров, или шелест ног, бредущих в полумраке под светом уличных фонарей.

Мертвецы.

Они что-то искали. Охотились. И встревоженный Гендальф запрещал себе лаять, опасаясь привлечь разлагающиеся тела.

И одно из них, судя по всему, ступило в Первомайский сквер.

– Ко мне, Генди! Ко мне! – Лицо Софьи покрыли бисеринки пота. – Домой-домой. Вот молодец.

Убедившись, что собака послушно потрусила следом, девушка сделала шаг по направлению к кованной арке, украшавшей восточный вход в сквер, и налетела на незнакомца. Неизвестный вонял так, словно представлял собой поданный на ужин сыр «Зловонный Епископ»¹⁶. Разило протухшими грушами и таким же тошнотворно гнилым мясом. Как-то отцу Софьи, военному юристу, презентовали подобный сыр, так ее едва не вырвало – прямо в лицо сырного дарителя. То еще воспоминаньице.

Взгляды живого и мертвого встретились.

Софья с надрывом завизжала. Десятки сравнений, уместных и неуместных, пронеслись в ее голове.

Мертвец! Монстр! Тварь, про́клятая Богом!

Пиджак запыленной плетью болтался на одном плече. Наружу выбивалась рубашка, не имевшая рукавов. Изодранные брюки без одной штанины являли взору курчавый сморщенный пах. Открытую плоть, блестевшую черноватым цветом, характе́рным для гниения, покрывали белейшие опарыши. И лицо. Это ужасное, безразличное лицо, на котором никогда не возникнет интереса даже к твоей боли.

Бескровная длань с одной только манжетой вцепилась в волосы девушки. Отражавшийся в мутных зрачках закат напоминал огни траурного кортежа.

– Гендальф! Фас! Возьми его, мальчик! – Софья уперлась в тощую грудь мертвеца.

Ее правая рука, попав в прореху рубашки, погрузились в топь разлагавшихся органов. Хлюпнуло. Истерия захлестнула девушку, и она снова испустила крик, из которого исчезла вся наивность, уступив место грубому, хрипящему ору.

Гендальф, до этого ни разу в жизни не кидавшийся на людей, прыгнул на мертвеца. В голове лабрадора красной точкой пульсировала одна-единственная мысль: защитить. Укус пришелся на оголенную лодыжку, прорезанную руслом из толстых опарышей. Холодная, загустевшая кровь заполнила пасть Гендальфа; мясные черви ощутимо скользнули в пищевод вместе с неосторожным глотком. Пса тотчас стошнило остатками собачьих консервов.

Труп с равнодушием саданул Софью кулаком по голове, будто вбил гвоздь в крышку гроба. В глазах девушки вспыхнуло, и она обмякла в чуть липковатых руках. Мгновением позже ее поволокли прочь из сквера.

Гендальф задрожал всем телом. Налетел. Укус вызвал очередные рвотные позывы. Он остановился, выдавливая из себя, словно в лихорадке, кашистые последыши желудка.

Труп с Софьей на руках зашаркал по Волхонке на юго-запад, направляясь к центру. Гендальф потрусил следом. Вид хозяйки, безвольно распластавшейся на руках дохлого двуногого чудовища, ранил его. Он с надрывом залаял. Надеялся привлечь хоть чье-нибудь внимание.

Однако улицы, опыленные багровым закатом, пустовали.

Изредка в окнах домов отодвигались занавески и возникали бледные лица, на которых читались сожаление и мелочная радость: хорошо, что не меня и не моих близких. Гендальф не понимал, почему так происходит, отчего люди не могут быть стаей. Он лаял, громко скулил, с царапаньем просился во всё, что хоть отдаленно напоминало двери.

Без толку. Люди боялись.

Так они миновали Волхонку, пересекли Пятницкую и вышли на Ангарскую. Показался безлюдный перекресток, пересечение Ангарской и Лихоборских Бугров. Именно здесь, в двенадцати метрах от проезжей части, находился спуск в метрополитен, который так и не достроили в 2010 году.

Сверкала огромная буква «М» с застывшей под ней синей табличкой: «Станция "Балтийская"». Первая из десяти станций по единственной ветке, дававшей под землей крюк по Новому Ивоту.

К подземке стекались фигуры, от которых тянулись танцующие, гротескные тени.

Гендальф заскулил. Мертвецы!

Все они, точно дьявольские сборщики подати, тащили оглушенных людей. Жертв объединяла юность и, возможно, что-то еще, чего лабрадор понять не мог. Многих отличали полученные увечья. Трупы не церемонились. Гендальф окинул носильщиков смерти затравленным взглядом и пристроился за тем, кто тащил его хозяйку. Ее он ни за что не бросит. Никогда.

Вместе с остальными они спустились по гранитным ступеням и прошли сквозь смятую раздвижную решетку, некогда блокировавшую вход в метро. Гурьбой ринулись через турникеты. Последовал затяжной спуск по неподвижному эскалатору. Покойники не спешили: омертвевшие ноги плохо подходили для преодоления высот.

Сама станция оказалась довольно узкой и тесной. По чьей-то прихоти освещение работало. На западных путях стоял электропоезд, на три четверти сокрытый туннелем.

Мертвецы, полупадая, стаскивали ноши на восточные пути. Старательно избегая контактного рельса, подававшего питание на поезда, они исчезали во мраке. Гендальф спрыгнул и затрусил вместе со всеми. От третьего рельса тянуло озоном. Душный, зловонный ветер порывами бил навстречу, как бы говоря: зазеваешься – и тебя размажет несущийся поезд.

Перед «Селигерской», где-то на третьем километре, покойники вливались в северо-западный рукав.

Прошагав в гулкой тишине еще пять минут, Гендальф очутился во внушительном подземном депо с отстойно-ремонтным корпусом. Выезд, ведущий на поверхность, закрывали приваренные к рельсам щиты. Где-то с беспокойством шумела вода.

И сотни, сотни мертвецов – покачивавшихся, словно горелые зёрна на стеблях. Все они внимали одинокому мужскому голосу, шедшему из дальнего края депо.

– Так, эта не подходит. Мимо. А этот уже труп. Перестарались. Ладно, пусть будет. К остальным его. Тут у нас тоже не девственник. И эта давалка. А это… – И всё в таком же духе.

Гендальф взобрался на вагон-платформу и увидел говорившего.

Неизвестный носил бордовую худи без рукавов, рваные линялые джинсы и грязные кроссовки. В накинутом капюшоне, стоявшем колом от засохшей крови, будто бильярдный шар, крутилась голова. Выпадающие волосы. Стянутые едва заметным косоглазием серые глаза в рамках синяков. Татуировка глаза на подбородке.

Руки мужчины не имели жил, мышц и жира. Они походили на обглоданные, разбитые артритом омерзительные позвонки, произраставшие сразу из плеч. Костяные деревяшки, заменявшие пальцы, со стуком бегали по длинному посоху. Сам посох представлял собой невообразимо растянутые мумифицированные человеческие руки. В навершии, образованном из скрюченных кистей, бился мутный зеленый огонь.

Мужчина сортировал добычу. Он принюхивался к принесенным, потом с сипением выдыхал, будто страдая от астмы. Гендальф удивился: неужели страхолюдина, кроме вони, заполонившей депо, может разобрать что-то еще?

Тех, кто не проходил малопонятный отбор, оттаскивали в сторону и душили прямо на рельсах. Парня в клетчатой рубашке. Подростка, выбежавшего в сумерках на улицу, чтобы расплатиться за неудачный фант. И многих других. Затем огонь посоха вспыхивал, и убитые вставали. В ряды мертвецов вливались еще свежие, молодые тела, которым предстояло сгнивать прямо на ходу.

Гендальф не знал, кто всем заправляет, зато неизвестный в рваной толстовке полностью отдавал себе отчет в том, кто он.

Когда-то за спиной трепались, что у него повадки эрегированного пениса. Этакое характе́рное подрагивание, словно в предвкушении безраздельной власти над влагалищем. Обычно подобная стойка проявлялась в общении с подчиненными, говоря о его истинном отношении к ним.

Когда-то он получил при рождении имя Пелагей – заготовку для девочки. Только родился страдающий легкой формой косоглазия пацан.

Когда-то, в прошлой жизни, он наделал немало ошибок.

Проработав на Ивотском стекольном заводе без малого почти всю гребаную жизнь, он добрался до кресла директора. Но сладкие девочки и шипучка окружали его совсем недолго.

«ЗОЛА».

Всё чертова «ЗОЛА».

Выкупив контрольный пакет акций, она вышвырнула его вместе с дружками на улицу. Ублюдки нуждались в заводе, тогда как он отчаянно нуждался в деньгах и хорошей жизни. Последующие несколько лет он рвал жилы, пытаясь заново пробиться в люди. Но характер, призывавший мазать дерьмо на других, чем разгребать его, давал о себе знать. И он вернулся в Ивот, горя желанием пустить «ЗОЛУ» по ветру.

Глухой мартовской ночью к воротам его коттеджа прибрел довольно скользкий тип. Предложил абсурдное: пойти путем, противным Богу. А напоследок оставил занятную книжицу, содержавшую ритуалы племен Восточного Камеруна. Колдовство, убийства, демонические начала и всё такое.

И он, черт возьми, увлекся.

Сколотив шайку из таких же обиженных кретинов, он основал местечковый культ, промышлявший в районе Старого Ивота.

Черное Солнце.

Красивое и идиотское название, подходящее для какого-нибудь бабского коктейля. Он тогда еще не знал, что «ЗОЛА» практиковала создание подконтрольных групп оккультистов и фанатиков. Их, как разменные монеты, швыряли в пасти астральным сущностям и заталкивали в глотки властям. Обычная практика.

Черное Солнце оказалось одной из них.

Просто шуты, похитившие восьмилетнего пацана, чтобы призвать какую-то там тварь. Но вмешались два молодчика из бюро, нанятые папашей мальца. Только не настоящим, а приснившимся. Немногим удалось унести ноги, когда ожившее сновидение рубило их в том чертовом подвале.

Кошмар, приснившийся ребенку, привел помощь! Возможно ли такое вообще?

Тем же вечером его схватили громилы «ЗОЛЫ». У него в руках выращивали насекомых, прозванных «кровавиками». Вымерший вид дохристовых времен. Прожорливые жучки питались исключительно живой плотью. В итоге конечности иссохли, став подобием пергаментных ульев. Потом беспамятство. Очнулся он уже в одной из больниц Нового Ивота.

Без рук.

Но это не помешало дебилам в полицейской форме приковать его к кровати. За сраные ноги. Да что он вообще мог ими сделать?! Пробить пол?! Сплясать чечетку?! Наследить?!

На втором часу после пробуждения он узнал, что спасением жизни обязан тем самым типам из бюро «Канун». Спасли?! Да они просто отрубили его злогребучие руки!

Беспомощный калека, который не мог даже поонанировать, – вот кем он стал.

На третью неделю реабилитации он услышал перекликавшиеся голоса.

Забери нас.

Покачай.

Убаюкай на груди.

Поначалу это казалось забавным: его, преступника-инвалида, одолевали слуховые галлюцинации. Но мир снаружи слетал с катушек, и он принял собственное безумие.

Как-то, попросившись в туалет, он избил ногами медсестру. У нее даже что-то хрустнуло в шее. Счастливица: она хоть могла схватиться за место удара.

Через шахту для сброса белья он добрался до прачечной, а уже оттуда – до подвала и подземной парковки. Голоса направляли его

Растерянный и загнанный, он очутился у герметичных баков с органическими операционными отходами. Однако источник голосов обнаружился не в контейнерах, а за ними.

Вещали его отрубленные руки.

Будто долговязые любовники, они сплелись в иезуитский посох, лежавший в сырой темноте. Зеленоватый огонь навершия пульсировал. Он знал, чувствовал: непостижимое существо, вторгшееся в Брянскую область, благословило его ампутированные конечности, превратив их в совершенное орудие мести.

В орудие, которое он, черт побери, не мог взять!

С губ посыпались сухие смешки, вестники истерического смеха, – и плечи пронзила боль. Из бинтов и обветренных шрамов рвалось нечто. Он упал, с воплями собирая телом грязь. Контейнеры с органическими отходами задергались. Когда всё закончилось, он встал и потер онемевшее от крика лицо.

Почувствовал рельеф черепа под кожей.

Новые руки были прекрасны и совершенны. Он заглянул в контейнеры: мешки с органическими отходами сдулись. Посох привел к материалу, послужившему стабильной основой для новых дланей.

Голоса, шедшие из пламени навершия, шептали пропахшие кровью тайны. Он понимал, что занимается чистейшей воды некромантией – крепит власть над мертвыми. И каждый раз он улыбался, когда думал об этом. Потому что занятие некромантией имело признаки высокой должности: ты ни черта не понимаешь, а всё работает.

Своих первых кадавров он воскресил в больничном морге. Патологоанатом, взвешивавший желудок подавившейся за обедом женщины, в итоге остался без своего. Славный обмен любезностями, что и говорить.

Укрытие нашлось в недостроенном метрополитене, куда ни один человек в здравом уме не сунется. Диггеры и всякие бродяжки не в счет.

Потекли ночи террора, когда мертвецы, слоняясь по улицам и проспектам Нового Ивота, выискивали и задирали живых. И всё же мышечная масса орды нарастала не так быстро, как хотелось бы.

Решение подсказал посох.

По счастливой случайности и инженерному недоразумению именно здесь, в депо, находилось техническое помещение с доступом к водопроводным трубам. Они шли от станции водоподготовки, где воду отстаивали, фильтровали и обеззараживали, до водонасосной, откуда вода уже распределялась по всему городку.

Спор между «Ивотводоканалом» и железнодорожниками о трассе водопроводных труб зародился еще на заре планировки Нового района. Одним грозило затопление, другим – загрязнение. Однако компромисс был найден, и в депо организовали аварийный доступ к трубам, тогда как основную их магистраль, погрузив глубоко в землю, отвели далеко на запад.

Требовалось всего ничего – отравить бежавшую в город водицу.

И травануть ее следовало так, чтобы жертвы после смерти сразу обращались; чтобы не пришлось совершать паломничество в их поисках. В таком случае прирост трупов, по его самым скромным подсчетам, составит около двадцати тысяч. И это только за первые двое суток.

Тысячи и тысячи холодных, безжизненных тел, шагающих сами по себе.

На самом деле он не нуждался в крови тех, кто, будучи половозрелым, не имел коитуса с противоположным полом. Для ритуала осквернения воды сгодились бы и шлюхи. Главное, чтобы сердца бились. Да, бзик. Да, причуда. Но ему отчаянно хотелось идти по новому пути правильно. Может, он просто старомоден?

Настал черед полуголого чернеющего трупа в опарышах. Мертвец прошаркал к некроманту и, держа за волосы девушку в джинсовом плащике, предъявил ее. На скуле жертвы набухал бордовый синяк.

Пелагей принюхался. Ароматы тел многое ему говорили. Эта пахнет как детская присыпка с корицей. В яблочко. Барыня о сексе только мечтает. Он щелкнул пальцами.

– Приковать ее. Эта последняя. Остальных – в расход.

Гендальф с осторожностью пробирался под электропоездом, стоявшим в восточной части депо. К счастью, зловонные фигуры не проявляли к нему интереса. Они, точно очарованные, не отрывали мертвых глаз от навершия посоха. Некоторые душили притащенных людей. Кое-кого, под истошные вопли, украдкой ели.

Пасть жгло. Похоже, он чем-то заразился, когда попробовал на вкус голень трупа. За всю свою короткую жизнь ему лишь раз понадобилась медицинская помощь. В апреле он подцепил крохотного клеща, засевшего в складках шеи. Хозяйка удалила насекомое, а ветеринар сделал инъекцию от пироплазмоза¹⁷, хотя сам лабрадор проблем со здоровьем не испытывал.

Сейчас же казалось, что на губах, деснах и даже языке поселились десятки клещей. Маленькие жгучие уколы вынуждали держать рот открытым. Слюни срывались пенистыми клубами. В уголках зрения собирались черные мшистые точки. Запахи обострились, даже по собачьим меркам.

Он прокрался к концу поезда. Обладатель посоха как раз заканчивал изучать Софью, будто мясную вырезку на рынке. К вящей радости лабрадора, хозяйка чем-то приглянулась страшиле, и ее потащили к семи жертвенникам, представлявшим собой выскобленные и оборудованные кожаными ремнями бетонные блоки.

У северо-восточной стены находилась комнатушка с обвалившимся входом. Внутри, под аварийным освещением, маячили вентили, латунные манометры, измерявшие давление воды, и массивные, рокочущие трубы, чей диаметр, около тысячи миллиметров, обеспечивал высокую пропускную способность. По одной из труб будто прошлись консервным ножом. За короной погнутого металла пенился быстрый поток воды.

Шесть из семи жертвенников в основном занимали девушки-подростки. Нашлось место и пареньку, сплошь усеянному угрями. Губы жертв стягивали тонкие красные черви, не давая воли голосу и чувствам. Всё, что оставалось несчастным, – извиваться и всхлипывать, ощущая, как во рту скапливается кровь.

Софью определили на свободное место, и Пелагей стянул ее запястья и лодыжки ремнями. Девушка стукнулась головой, и ее глаза открылись. Сперва в них ничего не отражалось, кроме искреннего непонимания. А потом влажным блеском сверкнул страх.

Визг ударил тонким звуковым росчерком. Софья ощутила на себе благодарные взгляды прочих жертв. Пелагей поморщился и наотмашь ударил девушку, словно уличную девку, не умевшую работать ртом. Губы Софьи треснули и онемели. По щекам побежали слёзы.

Гендальф едва сдержался. Он не боялся смерти и готов был спасти хозяйку ценой собственной жизни, но даже он, верный и любящий друг, понимал, что не преуспеет. Расчистить путь вряд ли удастся; кончина будет напрасной. Ему требовалась подсказка. Или приказ. Что угодно.

– Тишина – это уважение к жрецу и залог хорошего питания в столовой, – заметил Пелагей без тени иронии. – Ты на удивление чистая и непорочная. Ни капли в рот, ни сантиметра в зад? Или это про гомофобов? Не помню.

Софья перевела взгляд на отвратительные руки мужчины. Ее парализовало от страха. Рот сам по себе стал открываться для вопля.

– А, а. – Пелагей погрозил пальцем.

Она кивнула, показав, что не будет кричать. В ушах звенело.

– Секс – занятие не слишком увлекательное, да? – полюбопытствовал Пелагей. Он сунул руку в карман толстовки и выудил горсть красноватых червей. Выбрал самого тонкого. Пальцы скользнули по капюшону и вернулись с цыганской иглой, побуревшей от крови. – Может, у тебя медортофобия¹⁸? – Голос сочился участием, но взгляд шизофреника утверждал обратное.

– Я… я не знаю, что это. Пожалуйста, не надо!..

– Малышка, ты хранила целомудренность. Пришла пора воспользоваться одноразовым даром природы.

– Прошу, прошу, прошу, вас!.. У нас есть деньги!.. Всё, что скажете! Прекратите!

Некромант вдел червя в иглу, пустил узелок и решил начать с уголка рта, где у девушки находилась аккуратная родинка. Гендальф запрыгнул к жертвенникам, привстал на задние лапы и ткнулся мокрым носом в ладонь хозяйки. С безмолвной просьбой заскулил. «Скажи, скажи, что мне делать!» – читалось в его взволнованных глазах.

– Гендальф?! – Софья со всхлипом рассмеялась. Она совсем позабыла о нём. – Гендальф! Мальчик мой!

– Гендальф? – Пелагей с недоумением воззрился на черного лабрадора, встретившего его взгляд рычанием. Потом вперился в колыхавшийся массив мертвецов. – Собак тоже убивайте! Неужели всё надо разжевывать?

Мертвая масса гниющих тел колыхнулась. Первым к жертвенникам полез уродец, притащивший Софью. Растопыренная угольная пятерня с содранными ногтями потянулась к псу.

– Помощь! – В голосе девушки стальной струной звенела истерика. – Приведи помощь, Гендальф!

Пёс замешкался, не ожидав, что его отошлют. Потом всё же гавкнул и молнией нырнул под поезд. Над головой зашелестели ребристые перегородки днищ вагонов.

– Гендальф. – Пелагей в задумчивости воздел глаза к потолку. – Да пускай бежит себе. Кого он, в сущности, приведет? Хоббитов, что ли? – Он склонился над Софьей. – Ну-ка, дорогуша, стисни губки.

Гендальф услышал позади крик хозяйки. Глаза лабрадора застили слёзы. Но он выполнит приказ, хоть тот и бил в самое сердце, переполненное любовью. Ведь он – хороший мальчик.

Через несколько минут Гендальф уже летел вверх по ступеням эскалатора.

В голове шумело. Казалось, где-то плещется озеро, давя на уши. Запахи сделались до боли яркими и болезненными, будто каждый из них обрел собственную неоновую подсветку.

Лабрадор выскочил на безлюдный перекресток. Хворое небо уже вызвездило.

Он приведет помощь, спасет обожаемую хозяйку. Но люди не стая – крысы за шторами. Значит, надо разыскать тех, кто хоть немного похож на собак. Но кого? Кто это? Какие-нибудь собачьи боги? Гендальф с пронзительной тоской завыл, обращая взгляд в гипнотизирующий звездный небосвод.

Явитесь же, о святые покровители верных лабрадоров!

Один из запахов обрел нездоровую, противоестественную насыщенность. Буквально шибанул в нос. Ветер принес странные ароматы. Пахло свежей, пружинистой выпечкой, от которой закатывались глаза, и земляничными «неломаками», отрадой любого пса. К этому примешивался неповторимый библиотечный букет – с ворсинками бумаги, оседающими на языке.

Тянуло откуда-то издалека. Гендальф ужаснулся, поняв очевидную вещь: будь он здоров, ему в жизни не удалось бы уловить эту смесь ароматов. Похоже, зараза, вгрызавшаяся в тело, приблизила его к похитителю хозяйку. К Человеку В Капюшоне. А значит, времени не оставалось.

Гендальф, царапнув асфальт, рванул на поиски.

Несколькими часами ранее.

К ступеням Ивотского дома культуры, двухэтажному блекло-оранжевому зданию, центру празднеств и всех мало-мальски значимых драк в Старом Ивоте, подкатил уазик бюро. Ветер гонял листву. Покачивались тени, рожденные игрой вечернего солнца в кронах лип и тополей. Пролетарская казалась пустынной и позабытой, точно дорога, ведущая к обрыву.

Лунослав с мрачным видом покинул место пассажира. Сдернул с шеи колодку из подвесных ароматизаторов, в которых просидел всю дорогу от Дохновичей. В раздражении повел плечами: от него разило как от бочонка с квашенной сельдью.

– Боже, ну и амбре. Не забудь потом сиденье помыть. – Булат выпрыгнул из машины. – А еще лучше – сожги и поставь новое.

– Сам, что ли, лучше? – огрызнулся Лунослав. Ароматизаторы полетели в урну. – Волосы кровью уложил, будто дамочка-каннибал с залива Галвестон.

– Красота требует жертв.

– Если только человеческих.

По дороге Булат рассказал о больнице, танце с косой и беседе с Питониным. Лунослав, напротив, говорил с неохотой. Будто прорывался через психологический барьер. Но и того, чем он поделился, хватило, чтобы напарник изменился в лице. Позже они созвонились с Питониным, и майор загадочно посулил бюро «Канун» государственную опеку, что бы это ни значило.