Читать книгу: «Витя Малеев в школе и дома», страница 2

– Так то, – говорю, – когда ты учился, а нам Ольга Николаевна ничего не объясняет. Всё только спрашивает и спрашивает.

– Не понимаю, как это вас учат!

– Вот так, – говорю, – и учат.

– А что вам рассказывала Ольга Николаевна в классе?

– Ничего не рассказывала. Мы решали на доске задачу.

– Ну-ка покажи, какую задачу.

Я показал задачу, которую списал в тетрадь.

– Ну вот, а ты тут ещё на учительницу наговариваешь! – воскликнул папа. – Это ведь такая же задача, как на дом задана! Значит, учительница объясняла, как решать такие задачи.

– Где же, – говорю, – такая? Там про плотников, которые строили дом, а здесь про каких-то жестянщиков, которые делали вёдра.

– Эх ты! – говорит папа. – В той задаче нужно было узнать, во сколько дней двадцать пять плотников построят восемь домов, а в этой нужно узнать, во сколько шесть жестянщиков сделают тридцать шесть вёдер. Обе задачи решаются одинаково.

Папа принялся объяснять, как нужно сделать задачу, но у меня уже всё в голове спуталось, и я совсем ничего не понимал.

– Экий ты бестолковый! – рассердился наконец папа. – Ну разве можно таким бестолковым быть!

Мой папа совсем не умеет объяснять задачи. Мама говорит, что у него нет никаких педагогических способностей, то есть он не годится в учителя. Первые полчаса он объясняет спокойно, а потом начинает нервничать, а как только он начинает нервничать, я совсем перестаю соображать и сижу на стуле, как деревянный чурбан.

– Ну что же тут непонятного? – говорит папа. – Кажется, всё понятно.

Когда папа видит, что на словах никак не может объяснить, он берёт лист бумаги и начинает писать.

– Вот, – сказал он. – Ведь это всё просто. Смотри, какой будет первый вопрос.

Он записал вопрос на бумажке и сделал решение.

– Это понятно тебе?

По правде сказать, мне совсем ничего не было понятно, но я до смерти уже хотел спать и поэтому сказал:

– Понятно.

– Ну вот, наконец-то! – обрадовался папа. – Думать надо как следует, тогда всё будет понятно.

Он решил на бумажке второй вопрос:

– Понятно?

– Понятно, – говорю я.

– Ты скажи, если непонятно, я ещё объясню.

– Нет, понятно, понятно.

Наконец он сделал последний вопрос. Я списал задачу начисто в тетрадку и спрятал в сумку.

– Кончил дело – гуляй смело, – сказала Лика.

– Ладно, я с тобой завтра поговорю! – проворчал я и пошёл спать.

Глава третья

За лето нашу школу отремонтировали. Стены в классах заново побелили, и были они такие чистенькие, свежие, без единого пятнышка, просто любо посмотреть. Всё было как новенькое. Приятно всё-таки заниматься в таком классе! И светлей кажется, и привольней, и даже, как бы это сказать, на душе веселей.

И вот на следующий день, когда я пришёл в класс, то увидел, что на стене рядом с доской нарисован углём морячок. Он был в полосатой тельняшке, брюки клёш развевались по ветру, на голове – бескозырка, во рту – трубка, и дым из неё кольцами поднимался кверху, как из пароходной трубы. У морячка был такой залихватский вид, что на него нельзя было без смеха смотреть.

– Это Игорь Грачёв нарисовал, – сообщил мне Вася Ерохин. – Только, чур, не выдавать!

– Зачем же мне выдавать? – говорю я.

Ребята сидели за партами, любовались морячком, посмеивались и отпускали разные шуточки:

– Морячок с нами будет учиться! Вот здорово!

Перед самым звонком прибежал в класс Шишкин.

– Видел морячка? – говорю я и показываю на стену.

Он взглянул на него.

– Это Игорь Грачёв нарисовал, – сказал я. – Только не выдавать.

– Ну ладно, сам знаю! Ты по русскому упражнение сделал?

– Конечно, сделал, – ответил я. – Что же я, с несделанными уроками буду в класс приходить?

– А я, понимаешь, не сделал. Не сумел, понимаешь. Дай списать.

– Когда же ты будешь списывать? – говорю я. – Скоро урок начнётся.

– Ничего. Я во время урока спишу.

Я дал ему тетрадку по русскому языку, и он начал списывать.

– Послушай, – говорит он. – А зачем ты в слове «светлячок» приставку одной чертой подчеркнул? Корень одной чертой надо подчёркивать.

– Много ты понимаешь! – говорю я. – Это и есть корень!

– Что ты! «Свет» – корень? Разве корень бывает впереди слова? Где тогда, по-твоему, приставка?

– А приставки нет в этом слове.

– Разве так бывает, чтобы приставки не было?

– Конечно, бывает.

– То-то я ломал вчера голову: приставка есть, корень есть, а окончания не получается.

– Эх ты! – говорю я. – Мы ведь это ещё в третьем классе проходили.

– Да я уж не помню. Значит, у тебя тут всё правильно? Я так и спишу.

Я хотел рассказать ему, что такое корень, приставка и окончание, но тут прозвенел звонок и в класс вошла Ольга Николаевна. Она сразу увидела на стене морячка, и лицо у неё сделалось строгое.

– Это что ещё за художества? – спросила она и обвела весь класс взглядом. – Кто это нарисовал на стене?

Все ребята молчали.

– Тот, кто испортил стену, должен встать и признаться, – сказала Ольга Николаевна.

Все сидели молча. Никто не вставал и не признавался. Брови у Ольги Николаевны нахмурились.

– Разве вы не знаете, что класс надо в чистоте держать? Что будет, если каждый станет рисовать на стенах? Самим ведь неприятно в грязи сидеть. Или вам, может, приятно?

– Нет, нет! – раздалось несколько нерешительных голосов.

– Кто же это сделал?

Все молчали.

– Глеб Скамейкин, ты староста класса и должен знать, кто это сделал.

– Я не знаю, Ольга Николаевна. Когда я пришёл, морячок уже был на стене.

– Удивительно! – сказала Ольга Николаевна. – Кто-нибудь да нарисовал же его. Вчера стена была чистая, я последней уходила из класса. Кто сегодня пришёл в класс первым?

Никто из ребят не признавался. Каждый говорил, что он пришёл, когда в классе было уже много ребят.

Пока шёл разговор об этом, Шишкин старательно списывал упражнение в свою тетрадь. Кончил он тем, что посадил в моей тетради кляксу и отдал тетрадь мне.

– Что же это такое? – говорю я. – Брал тетрадь без кляксы, а отдаёшь с кляксой!

– Я ведь не нарочно посадил кляксу, – говорит Костя.

– Какое мне дело, нарочно или не нарочно! Зачем мне в тетради клякса?

– Как же я отдам тебе тетрадь без кляксы, когда уже есть клякса? В другой раз будет без кляксы.

– В какой, – говорю, – другой раз?

– Ну, в другой раз, когда буду списывать.

– Так ты что, – говорю, – каждый раз у меня собираешься списывать?

– Зачем каждый раз? Иногда только.

На этом разговор кончился, потому что как раз в это время Ольга Николаевна вызвала Шишкина к доске и велела решать задачу про маляров, которые красили в школе стены, и нужно было узнать, сколько школа израсходовала денег на окраску всех классов и коридоров.

«Ну, – думаю, – пропал бедный Шишкин! На доске задачу решать – это тебе не с чужой тетрадки списывать!»

К моему удивлению, Шишкин с задачей справился. Правда, решал он её долго, до конца урока, потому что задача была длинная и довольно трудная.

Мы все, конечно, догадались, что Ольга Николаевна нарочно задала нам такую задачу, и чувствовали, что на этом дело не кончится. На последнем уроке к нам в класс пришёл директор школы Игорь Александрович. С виду Игорь Александрович совсем не сердитый. Лицо у него всегда спокойное, голос тихий и даже какой-то добрый, но я лично всегда побаиваюсь Игоря Александровича, потому что он очень большой. Ростом он с моего папу, только ещё повыше, пиджак у него широкий, просторный, застёгивается на три пуговицы, а на носу очки.

Я думал, что Игорь Александрович раскричится на нас, но он спокойно рассказал нам, сколько государство тратит денег на обучение каждого ученика и как важно хорошо учиться и беречь школьное имущество и саму школу. Он сказал, что тот, кто портит школьное имущество и стены, наносит ущерб народу, потому что все средства на школы даёт народ. Под конец Игорь Александрович сказал:

– Тот, кто нарисовал на стенке, наверно, не хотел нанести ущерб школе. Если он чистосердечно признается, то докажет, что он человек честный и сделал это не подумавши.

На меня очень подействовало всё, что сказал Игорь Александ-рович, и я думал, что Игорь Грачёв тут же встанет и признается, что это сделал он, но Игорю, видно, вовсе не хотелось доказывать, что он честный человек, и он молча сидел за своей партой. Тогда Игорь Александрович сказал, что тому, кто разрисовал стену, наверно, стыдно признаться сейчас, но пусть он подумает над своим поступком, а потом наберётся смелости и придёт к нему в кабинет.

После уроков председатель совета нашего пионеротряда Толя Дёжкин подошёл к Грачёву и сказал:

– Эх ты! Кто тебя просил стену портить? Видишь, что вышло!

Игорь развёл руками:

– Да я что? Я разве хотел?

– Зачем же нарисовал?

– Сам не знаю. Взял и нарисовал не подумавши.

– «Не подумавши»! Из-за тебя пятно на всём классе.

– Почему на всём классе?

– Потому что на каждого могут подумать.

– А может, это кто-нибудь из другого класса к нам забежал и нарисовал.

– Смотри, чтоб этого больше не было, – сказал Толя.

– Ладно, ребята, я больше не буду, я ведь так только – хотел попробовать, – оправдывался Игорь.

Он взял тряпку и принялся стирать морячка, но от этого получилось только хуже. Морячок всё-таки был виден, а вокруг него образовалось большущее грязное пятно. Тогда ребята отняли у Игоря тряпку и не позволили больше размазывать грязь по стене.

После школы мы снова пошли играть в футбол и играли опять до темноты, а когда пошли домой, Шишкин затащил меня к себе. Оказалось, что он живёт на той же улице, что и я, в небольшом деревянном двухэтажном домике, совсем недалеко от нас. На нашей улице все дома большие, четырёхэтажные и пятиэтажные, как наш. Я давно уже думал: что это за люди, которые живут в таком маленьком деревянном доме? А вот теперь оказывается, здесь жил как раз Шишкин. Мне не хотелось идти к нему, потому что уже было поздно, но он сказал:

– Понимаешь, меня дома станут ругать за то, что я так долго играл, а если ты придёшь, меня не так будут ругать.

– Меня ведь тоже будут ругать, – говорю я.

– Ничего. Если хочешь, зайдём сначала ко мне, а потом вместе зайдём к тебе, вот и тебя не будут ругать, и меня тоже.

– Ну хорошо, – согласился я.

Мы вошли в парадное, поднялись по скрипучей деревянной лестнице с щербатыми перилами, и Шишкин постучал в дверь, обитую чёрной клеёнкой, из-под которой в некоторых местах виднелись клочья рыжего войлока.

– Что же это такое, Костя! Где ты пропадаешь так поздно? – спросила его мать, открывая нам дверь.

– Вот познакомься, мама, это мой школьный товарищ, Малеев. Мы с ним за одной партой сидим.

– Ну заходите, заходите, – сказала мать уже не таким строгим голосом.

Мы вошли в коридор.

– Батюшки! Где же вы извозились так? Вы только на себя посмотрите!

Я посмотрел на Шишкина. Лицо у него было всё красное. По щекам и по лбу шли какие-то грязные разводы. Кончик носа был чёрный. Наверно, и я был не лучше, потому что мне попало мячом в лицо. Шишкин толкнул меня локтем:

– Пойдём умоемся, а то тебе достанется, если ты в таком виде домой явишься.

Мы вошли в комнату, и он познакомил меня со своей тётей:

– Тётя Зина, вот это мой школьный товарищ, Малеев. Мы в одном классе учимся.

Тётя Зина была совсем молодая, и я сначала даже принял её за старшую сестру Шишкина, но она оказалась не сестра вовсе, а тётя. Она смотрела на меня с усмешкой. Наверно, я очень смешной был, потому что грязный. Шишкин толкнул меня в бок. Мы пошли к умывальнику и принялись умываться.

– Ты зверей любишь? – спрашивал меня Шишкин, пока я намыливал лицо мылом.

– Смотря каких, – говорю я. – Если таких, как тигры или крокодилы, то не люблю. Они кусаются.

– Да я не про таких зверей спрашиваю. Мышей любишь?

– Мышей, – говорю, – тоже не люблю. Они портят вещи: грызут всё, что ни попадётся.

– И ничего они не грызут. Что ты выдумываешь?

– Как – не грызут? Один раз они у меня даже книжку на полке изгрызли.

– Так ты, наверно, не кормил их?

– Вот ещё! Стану я мышей кормить!

– А как же! Я каждый день их кормлю. Даже дом им выстроил.

– С ума, – говорю, – сошёл! Кто же мышам дома строит?

– Надо же им где-нибудь жить. Вот пойдём посмотрим мышиный дом.

Мы кончили умываться и пошли на кухню. Там под столом стоял домик, склеенный из пустых спичечных коробков, со множеством окон и дверей. Какие-то маленькие белые зверушки то и дело вылезали из окон и дверей, ловко карабкались по стенам и снова залезали обратно в домик. На крыше домика была труба, а из трубы выглядывала точно такая же белая зверушка.

Я удивился.

– Что это за зверушки? – спрашиваю.

– Ну, мыши.

– Так мыши ведь серые, а эти какие-то белые.

– Ну, это и есть белые мыши. Что ты, никогда белых мышей не видел?

Шишкин поймал одного мышонка и дал мне подержать.

Мышонок был белый-пребелый, как молоко, только хвост у него был длинный и розовый, как будто облезлый. Он спокойно сидел у меня на ладони и шевелил своим розовым носиком, как будто нюхал, чем пахнет воздух, а глаза у него были красные, точно коралловые бусинки.

– У нас в доме белые мыши не водятся, у нас только серые, – сказал я.

– Да они ведь в домах не водятся, – засмеялся Шишкин. – Их покупать надо. Я купил в зоомагазине четыре штуки, а теперь видишь, сколько их расплодилось. Хочешь, подарю тебе парочку?

– А чем их кормить?

– Да они всё едят. Крупой можно, хлебом, молоком.

– Ну ладно, – согласился я.

Шишкин разыскал где-то картонную коробочку, посадил в неё двух мышей и сунул коробку в карман.

– Я их сам понесу, а то ты, по неопытности, раздавишь, – сказал он.

Мы стали натягивать куртки, чтоб идти ко мне.

– Куда это ты снова собираешься? – спросила Костю мама.

– Я сейчас вернусь, только на минутку зайду к Вите, я обещал ему.

Мы вышли на улицу и через минуту уже были у меня. Мама увидела, что я не один пришёл, и не стала бранить меня за то, что я поздно вернулся.

– Это мой школьный товарищ, Костя, – сказал я ей.

– Ты новичок, Костя? – спросила мама.

– Да, я только в этом году поступил.

– А до этого где учился?

– В Нальчике. Мы жили там, а потом тётя Зина окончила десятилетку и захотела поступить в театральное училище, тогда мы переехали сюда, потому что в Нальчике театрального училища нет.

– А где тебе больше нравится, здесь или в Нальчике?

– В Нальчике лучше, а здесь тоже хорошо. И ещё мы жили в Краснозаводске, там тоже было хорошо.

– Значит, у тебя хороший характер, раз тебе везде хорошо.

– Нет, у меня плохой характер. Мама говорит, что я слабохарактерный и ничего не добьюсь в жизни.

– Почему же мама так говорит?

– Потому что я никогда вовремя уроков не делаю.

– Значит, ты такой, как наш Витя. Он тоже не любит делать вовремя уроки. Вам надо взяться вместе и переделать свой характер.

В это время пришла Лика, и я сказал:

– А это вот, познакомься, моя сестра Лика.

– Здравствуйте! – сказал Шишкин.

– Здравствуйте! – ответила Лика и стала разглядывать его, будто он был не простой мальчишка, а какая-нибудь картина на выставке.

– А у меня сестры нет, – сказал Шишкин. – И брата у меня нет. Никого у меня нет, я совсем одинокий.

– А вы хотели бы, чтоб у вас была сестра или брат? – спросила Лика.

– Хотел бы. Я делал бы для них игрушки, дарил бы им зверей, заботился бы о них. Мама говорит, что я беззаботный. А почему я беззаботный? Потому что мне не о ком заботиться.

– А вы о маме заботьтесь.

– Как же о ней заботиться? Она как уедет на работу, так её ждёшь, ждёшь – вечером придёт, а потом вдруг и вечером уедет.

– А кем ваша мама работает?

– Моя мама шофёр, на автомобиле ездит.

– Ну, вы о себе заботьтесь, вашей маме было бы легче.

– Это я знаю, – ответил Шишкин.

– А вы свою куртку нашли? – спросила Лика.

– Какую куртку? Ах да! Нашёл, конечно, нашёл. Она так и лежала на футбольном поле, где я оставил.

– Вы так когда-нибудь простудитесь, – сказала Лика.

– Нет, что вы!

– Конечно, простудитесь. Забудете зимой где-нибудь шапку или пальто.

– Нет, пальто я не забуду… Вы мышей любите?

– Мышей… ммм, – замялась Лика.

– Хотите, подарю вам парочку?

– Нет, что вы!

– Они очень хорошие, – сказал Шишкин и вынул из кармана коробку с белыми мышами.

– Ой, какие хорошенькие! – завизжала Лика.

– Что ж ты ей моих мышей даришь? – испугался я. – Сначала подарил мне, а теперь ей!

– Да я ей только показываю этих, а подарю других, у меня ведь ещё есть, – сказал Шишкин. – Или, если хочешь, подарю ей этих, а тебе других подарю.

– Нет-нет, – сказала Лика, – пусть эти Витины будут.

– Ну хорошо, я вам завтра других принесу, а этих вы только посмотрите.

Лика протянула руки к мышам:

– А они не кусаются?

– Что вы! Совсем ручные.

Когда Шишкин ушёл, мы с Ликой взяли коробку из-под печенья, прорезали в ней окна и дверцы и посадили в неё мышей. Мышки выглядывали из окон, и на них было очень интересно смотреть.

За уроки я опять принялся поздно. По своему обыкновению, я сделал сначала то, что было полегче, а после всего принялся делать задачу по арифметике. Задача опять оказалась трудная. Поэтому я закрыл задачник, сложил все книжки в сумку и решил на другой день списать задачу у кого-нибудь из товарищей. Если бы я стал решать задачу сам, то мама увидела бы, что я до сих пор не сделал уроки, и стала бы упрекать меня, что я откладываю уроки на ночь, папа взялся бы объяснять мне задачу, а зачем мне отрывать его от работы! Пусть лучше чертит чертежи для своего шлифовального прибора или обдумывает, как лучше сделать какую-нибудь модель. Для него ведь всё это очень важно.

Пока я делал уроки, Лика положила в мышиный домик ваты, чтобы мышки могли устроить себе гнёздышко, насыпала им крупы, накрошила хлеба и поставила маленькое блюдечко с молоком. Если заглянуть в окошечко, можно видеть, как мышки сидят в домике и жуют крупу. Иногда какая-нибудь мышка садилась на задние лапки, а передними начинала умываться. Вот умора! Она так быстро тёрла лапками свою рожицу, что нельзя было без смеха смотреть. Лика всё время сидела перед домиком, заглядывала в окно и смеялась.

– Какой у тебя хороший товарищ, Витя! – сказала она, когда я подошёл посмотреть.

– Это Костя-то? – говорю я.

– Ну да.

– Чем же он такой хороший?

– Вежливый. Так хорошо разговаривает. Даже со мной поговорил.

– Отчего же ему не поговорить с тобой?

– Ну, я ведь девчонка.

– Что ж, если девчонка, так и разговаривать с ней нельзя?

– А другие ребята не разговаривают. Гордятся, наверно. Ты с ним дружи.

Я хотел ей сказать, что Шишкин не такой уж хороший, что он уроки списывает и мне в тетради даже посадил кляксу, но я почему-то сказал:

– Будто я сам не знаю, что он хороший! У нас в классе все ребята хорошие.

Глава четвёртая

Прошло дня три, или четыре, или, может быть, пять, сейчас уже не помню точно, и вот один раз на уроке наш редактор Серёжа Букатин сказал:

– Ольга Николаевна, у нас в редколлегии никто не умеет хорошо рисовать. В прошлом году всегда рисовал Федя Рыбкин, а теперь совсем некому, и стенгазета получается неинтересная. Надо нам выбрать художника.

– Художником надо выбирать того, кто умеет хорошо рисовать, – сказала Ольга Николаевна. – Давайте сделаем так: пусть каждый принесёт завтра свои рисунки. Вот мы и выберем, кто лучше рисует.

– А у кого нет рисунков? – спросили ребята.

– Ну, нарисуйте сегодня, приготовьте хоть по рисунку. Это ведь нетрудно.

– Конечно, – согласились мы все.

На другой день все принесли рисунки. Кто принёс старые, кто нарисовал новые; у некоторых были целые пачки рисунков, а Грачёв принёс целый альбом. Я тоже принёс несколько картинок. И вот мы разложили все свои рисунки на партах, а Ольга Николаевна подходила ко всем и рассматривала рисунки. Наконец она подошла к Игорю Грачёву и стала смотреть его альбом. У него там были нарисованы всё моря, корабли, пароходы, подводные лодки, дредноуты.

– Игорь Грачёв лучше всех рисует, – сказала она. – Вот ты и будешь художником.

Игорь улыбался от радости. Ольга Николаевна перевернула страничку и увидела, что там у него нарисован моряк в тельняшке, с трубкой во рту, точь-в-точь такой же, как на стене был. Ольга Николаевна нахмурилась и пристально поглядела на Игоря. Игорь заволновался, покраснел и тут же сказал:

– Это я нарисовал морячка на стенке.

– Ну вот, а когда спрашивали, так ты не признавался! Нехорошо, Игорь, нечестно! Зачем ты это сделал?

– Сам не знаю, Ольга Николаевна! Как-то так, нечаянно. Я не подумал.

– Ну хорошо, что хоть теперь признался. После уроков пойди к директору и попроси прощения.

После уроков Игорь пошёл к директору и стал просить у него прощения. Игорь Александрович сказал:

– Государство уже израсходовало на ремонт школы много денег. Второй раз ремонтировать некому. Иди домой, пообедаешь и придёшь.

После обеда Игорь пришёл в школу, ему дали ведро с краской и кисточку, и он побелил стену так, что морячка не стало видно.

Мы думали, что Ольга Николаевна теперь уже не разрешит ему быть художником, но Ольга Николаевна сказала:

– Лучше быть художником в стенгазете, чем портить стены.

Тогда мы выбрали его в редколлегию художником, и все были рады, и я был рад, только мне-то, если сказать по правде, радоваться не следовало, и я расскажу почему.

По шишкинскому примеру я совсем перестал дома делать задачи и всё норовил списывать их у ребят. Как в пословице говорится: «С кем поведёшься, от того и наберёшься».

«Зачем мне ломать голову над этими задачами? – думал я. – Всё равно я их не понимаю. Лучше я спишу, и дело с концом. И быстрей, и дома никто не сердится, что я не справляюсь с задачами».

Мне всегда удавалось списать задачу у кого-нибудь из ребят, но наш председатель совета отряда, Толя Дёжкин, упрекал меня.

– Ты ведь никогда не научишься делать задачи, если всё время будешь списывать у других! – говорил он.

– А мне и не нужно, – отвечал я. – Я к арифметике неспособный. Авось как-нибудь и без арифметики проживу.

Конечно, списать домашнее задание было легко, а вот когда вызовут в классе, то тут только одна надежда на подсказку. Ещё спасибо, что хоть ребята подсказывали. Только Глеб Скамейкин с тех пор, как сказал, что будет бороться с подсказкой, всё думал и думал и наконец придумал такую вещь: подговорил ребят, которые выпускали стенгазету, нарисовать на меня карикатуру. И вот в один прекрасный день в стенгазете на меня появилась карикатура с длинными ушами, то есть был нарисован я возле доски, вроде я решаю задачу, а уши у меня длинные-предлинные. Это, значит, для того, чтобы лучше слышать, что мне подсказывают. И ещё какие-то стишки противные под этой карикатурой были подписаны:

 
«Витя наш подсказку любит,
Витя в дружбе с ней живёт,
Но подсказка Витю губит
И до двойки доведёт».
 

Или что-то вроде этого, не помню точно. В общем, чепуха на постном масле. Я, конечно, страшно рассердился и сразу догадался, что это Игорь Грачёв нарисовал, потому что пока его в стенгазете не было, то и никаких карикатур не было.

Я подошёл к нему и говорю:

– Сними сейчас же эту карикатуру, а то худо будет!

Он говорит:

– Я не имею права снимать. Я ведь только художник. Мне сказали, я и нарисовал, а снимать не моё дело.

– Чьё же это дело?

– Это дело редактора. Он у нас всем распоряжается.

Тогда я говорю Серёже Букатину:

– А, значит, это твоя работа? На себя небось не поместил карикатуры, а на меня поместил!

– Что же ты думаешь, я сам помещаю, на кого хочу? У нас редколлегия. Мы всё вместе решаем. Глеб Скамейкин написал на тебя стихи и сказал, чтоб карикатуру нарисовали, потому что надо с подсказкой бороться. Мы на совете отряда решили, чтобы подсказки не было.

Тогда я бросился к Глебу Скамейкину.

– Снимай, – говорю, – сейчас же, а то из тебя получится бараний рог!

– Как это – бараний рог? – не понял он.

– В бараний рог тебя согну и в порошок изотру!

– Подумаешь! Не очень-то тебя испугались.

– Ну, тогда я сам из газеты карикатуру вырву, если не испугались.

– Вырывать не имеешь права, – говорит Толя Дёжкин. – Ведь это правда. Если б на тебя написали неправду, то и тогда не имеешь права вырывать, а должен написать опровержение.

– А, – говорю, – опровержение? Сейчас будет опровержение.

Все ребята подходили к стенгазете, любовались на карикатуру и смеялись. Но я решил не оставлять этого дела так и сел писать опровержение. Только у меня ничего не вышло, потому что я не знал, как его написать. Тогда я пошёл к нашему пионервожатому Володе, рассказал ему обо всём и стал спрашивать, как написать опровержение.

– Хорошо, я тебя научу, – сказал Володя. – Напиши, что ты исправишься и станешь учиться лучше, так что не нужна будет подсказка. Твою заметку поместят в стенгазете, а я скажу, чтобы карикатуру сняли.

Я так и сделал. Написал в газету заметку, в которой давал обещание начать учиться лучше и больше не надеяться на подсказку.

На другой день карикатуру сняли, а мою заметку напечатали на самом видном месте. Я был очень рад и даже на самом деле собирался начать учиться лучше, но всё почему-то откладывал, а через несколько дней у нас была письменная работа по арифметике, и я получил двойку. Конечно, не я один получил двойку. У Саши Медведкина тоже была двойка, так что мы вдвоём отличились. Ольга Николаевна записала нам эти двойки в дневники и сказала, чтоб в дневниках была подпись родителей.

Печальный возвращался я в этот день домой и всё думал, как избавиться от двойки или как сказать маме, чтоб она не очень сердилась.

– Ты сделай так, как делал наш Митя Круглов, – сказал мне по дороге Шишкин.

– Кто это Митя Круглов?

– А это был у нас такой ученик, когда я учился в Нальчике.

– Как же он делал?

– А он так: придёт домой, получив двойку, и ничего не говорит. Сидит с унылым видом и молчит. Час молчит, два молчит и никуда гулять не идёт. Мать спрашивает:

«Что это с тобой сегодня?»

«Ничего».

«Чего же ты такой скучный сидишь?»

«Так просто».

«Небось натворил в школе чего-нибудь?»

«Ничего я не натворил».

«Подрался с кем-нибудь?»

«Нет».

«Стекло в школе расшиб?»

«Нет».

«Странно!» – говорит мать.

За обедом сидит и ничего не ест.

«Почему ты ничего не ешь?»

«Не хочется».

«Аппетита нет?»

«Нет».

«Ну пойди погуляй, аппетит и появится».

«Не хочется».

«Чего же тебе хочется?»

«Ничего».

«Может быть, ты больной?»

«Нет».

Мать потрогает ему лоб, поставит градусник. Потом говорит:

«Температура нормальная. Что же с тобой, наконец? С ума ты меня сведёшь!»

«Я двойку по арифметике получил».

«Тьфу! – говорит мать. – Так ты из-за двойки всю эту комедию выдумал?»

«Ну да».

«Ты бы лучше сел да учился, вместо того чтоб комедию играть. Вот двойки и не было бы, – ответит мать.

И больше ничего ему не скажет. А Круглову только это и надо.

– Ну хорошо, – говорю я. – Один раз он так сделает, а в следующий раз мать ведь сразу догадается, что он получил двойку.

– А в следующий раз он что-нибудь другое придумает. Например, приходит и говорит матери:

«Знаешь, у нас Петров сегодня получил двойку».

Вот мать и начнёт этого Петрова пробирать:

«И такой он и сякой. Родители его стараются, чтоб из него человек вышел, а он не учится, двойки получает…»

И так далее. Как только мать умолкнет, он говорит:

«И Иванов у нас сегодня получил двойку».

Вот мать и начнёт отделывать Иванова:

«Такой-сякой, не хочет учиться, государство на него даром деньги тратит!..»

А Круглов подождёт, пока мать всё выскажет, и снова говорит:

«Гаврилову сегодня тоже двойку поставили».

Вот мать и начнёт отчитывать Гаврилова, только бранит его уже меньше. Круглов, как только увидит, что мать уже устала браниться, возьмёт и скажет:

«У нас сегодня просто день такой несчастливый. Мне тоже двойку поставили».

Ну, мать ему только и скажет:

«Болван!»

И на этом конец.

– Видать, этот Круглов у вас был очень умный, – сказал я.

– Да, – говорит Шишкин, – очень умный. Он часто получал двойки и каждый раз выдумывал разные истории, чтоб мать не бранила слишком строго.

Я вернулся домой и решил сделать так, как этот Митя Круглов: сел сразу на стул, свесил голову и скорчил унылую-преунылую физиономию. Мама это сразу заметила и спрашивает:

– Что с тобой? Двойку небось получил?

– Получил, – говорю.

Вот тут-то она и начала меня пробирать.

Но об этом рассказывать неинтересно.

На следующий день Шишкин тоже получил двойку по русскому языку, и была ему за это дома головомойка, а ещё через день на нас обоих опять появилась в газете карикатура. Вроде как будто мы с Шишкиным идём по улице, а за нами следом бегут двойки на ножках.

Я сразу разозлился и говорю Серёже Букатину:

– Что это за безобразие! Когда это наконец прекратится?

– Чего ты кипятишься? – спрашивает Серёжа. – Это ведь правда, что вы получили двойки.

– Будто мы одни получили! Саша Медведкин тоже получил двойку. А где он у вас?

– Этого я не знаю. Мы сказали Игорю, чтоб он всех троих нарисовал, а он нарисовал почему-то двоих.

– Я и хотел нарисовать троих, – сказал Игорь, – да все трое у меня не поместились. Вот я и нарисовал только двоих. В следующий раз третьего нарисую.

– Всё равно, – говорю я. – Я этого дела так не оставлю. Я напишу опровержение!

Говорю Шишкину:

– Давай опровержение писать.

– А как это?

– Очень просто: нужно написать в стенгазету обещание, что мы будем учиться лучше. Меня так в прошлый раз научил Володя.

– Ну ладно, – согласился Шишкин. – Ты пиши, а я потом у тебя спишу.

Я сел и написал обещание учиться лучше и никогда больше не получать двоек. Шишкин целиком списал у меня это обещание и ещё от себя прибавил, что будет учиться не ниже чем на четвёрку.

– Это, – говорит, – чтоб внушительней было.

Мы отдали обе заметки Серёже Букатину, и я сказал:

– Вот, можешь снимать карикатуру, а заметки наши наклей на самом видном месте.

Он сказал:

– Хорошо.

На другой день, когда мы пришли в школу, то увидели, что карикатура висит на месте, а наших обещаний нет. Я тут же бросился к Серёже. Он говорит:

– Мы твоё обещание обсудили на редколлегии и решили пока не помещать в газете, потому что ты уже раз писал и давал обещание учиться лучше, а сам не учишься, даже получил двойку.

– Всё равно, – говорю я. – Не хотите помещать заметку – не надо, а карикатуру вы обязаны снять.

– Ничего, – говорит, – мы не обязаны. Если ты воображаешь, что можно каждый раз давать обещания и не выполнять их, то ты ошибаешься.

Тут Шишкин не вытерпел:

– Я ведь ещё ни разу не давал обещания. Почему вы мою заметку не поместили?

– Твою заметку мы поместим в следующем номере.

– А пока выйдет следующий номер, я так и буду висеть?

– Будешь висеть.

– Ладно, – говорит Шишкин.

Но я решил не успокаиваться на достигнутом. На следующей переменке я пошёл к Володе и рассказал ему обо всём.

Он сказал:

– Я поговорю с ребятами, чтоб они поскорее выпустили новую стенгазету и поместили обе ваши статьи. Скоро у нас будет собрание об успеваемости, и ваши статьи как раз ко времени выйдут.

– Будто нельзя сейчас карикатуру вырвать, а на её место наклеить заметки? – спрашиваю я.

– Это не полагается, – ответил Володя.