Читать книгу: «Цветы лазоревые. Юмористические рассказы», страница 3

Именины старшего дворника

Николин день. Вечер. Старший дворник Николай Данилов справляет «престол» по деревне и день своего ангела. Небольшая комната, треть которой занята русской печкой, переполнена гостями. За ситцевым пологом, на кровати попискивают сложенные туда грудные ребята, принесенные с собой гостьями. Сама дворничиха тоже с грудным ребенком у груди. В ее распоряжении только правая рука; ею она наливает гостям в рюмки и стаканы водку и пиво. Упрашивая, чтоб пили, дворничиха то и дело восклицает:

– По рукам, по ногам связал меня ребенок! У людей младенцы как младенцы, лежат себе смирнехонько на постели да покрякивают, а у меня из рук выпустить нельзя. Как положишь, так и заорет благим матом. Кушайте, гости дорогие, груздочков-то да рыжичков… Грибки отменные. Это мелочной лавочник Данилычу взаместо чашки именинной поклонился.

– Да попробуй ты попоить ребенка-то водкой – он и уснет, – советует городовиха, толстая, в чепчике с помятыми лентами и цветами. – Намочи булку вином да в соску – и распречудесное дело.

– А и то попробовать, – соглашается дворничиха. – Верите ли, ведь смучил он меня. Не идет от груди, да и что ты хочешь.

Гости сидят за столом, уставленным питиями и яствами. Тут пирог с капустой и пирог с черничным вареньем, на тарелках соленые грибы, селедка, мятные пряники и мармелад. Стол и подоконник уставлены бутылками пива и водки. На почетном месте, под образами, сидит городовой, рядом швейцар в ливрее. Подалее два лакея во фраках и белых жилетах играют на медные деньги в орлянку. Какие-то две бабы возятся около самовара, раздувая его хозяйским сапогом. У окна приютился солдат в гвардейском мундире нараспашку, плюет в колки гитары и налаживает струны. Тут же повар с поварихой. Повар лезет через стол к городовому и говорит:

– Емельян Трифоныч… Я так полагаю, что господа теперича ни шиша не стоят… Купцы главное… Как вы чувствуете?

– Купец на первом планте – это действительно, – отвечает городовой. – Теперича барин обнищал. Он только одни неприятности может делать.

– Правильно, – подхватывает дворник. – Барину нониче грош цена. Возьмем праздник – Новый год… Купец – три рубля, а барин на полтине норовить объехать.

– Лучше купца и содержанки на этот счет нет… – прибавляет швейцар. – Кабы у меня по лестнице одни купцы с содержанками жили, то и умирать не надо.

– Постой… – возвышает голос городовой. – Окромя всего прочего, барин кляузе заводка… Из-за них вся интрига… Теперича, ежели взять мирового судью… В каких смыслах у него разборка дел?.. Все господа судятся… Не будь барина – спокой. Офицер тоже нашего брата много тревожит.

– Емельян Трифоныч… Позвольте… Кабы мастеровой народ уничтожили – вот где спокой-то бы был.

– За что на нас такая критика? – послышался пьяный голос около печки, где на лавке полулежал, уткнувшись головой в баранью чуйку и шапку, пиджак с всклокоченной головой. – Коли я столяр, какую такую вы имеете праву?..

– Лежи, лежи, коли уже вино подкосило! – крикнула баба, суетившаяся около самовара, и погрозила кулаком.

– Нет, ты постой… Мастерового человека я не согласен, потому… Петр Великий как любил мастерового человека!

– Верно, верно… От мастерового человека больших препон нет, – согласился городовой. – Мастеровому человеку вдарил по шее – он и молчит. Забунтовал – волоки его в участок.

– Однако ты, брат, участок, иди-ка к себе на угол становиться, – напоминала городовому городовиха. – Сейчас пристав пойдет в обход.

– Врешь… Пристав еще через час… Вот ежели околоточный – так и тот у портерщика на именинах.

– Смотри, Емельян Трифоныч, будет тебе нахлобучка.

– Дура! Да нешто я не мог с поста за подозрительным человеком во двор зайти? Вот и вся механика…

– Врешь, врешь… Коли подозрительный человек во двор вошел – твоя обязанность к дворнику звониться. Иди, иди… А то Николин день, на улице столько пьяных, а ты…

– Иду, иду… Вот пристала-то словно банный лист… – поднялся с места городовой.

– Не пущу, не пущу без чаю с ромом… – заговорил дворник.

– Чудак-человек! Да ведь я приду потом… Пристав пройдет, я и приду… Без четверти в девять он на нашем угле бывает, ну а вот теперь четверть девятого… Прощай… Компании почтение.

– Господин городовой! Дайте с руки хоть копейку полицейского счастья, – сказал один из лакеев. – Говорят, полицейское не горит, не тонет! Совсем проигрался. На отыгрыш прошу.

– Получай две копейки.

– Мерси… Отыграюсь – пара пива за мной.

Солдат настроил гитару, заиграл и запел:

 
Ни папаши, ни мамаши,
Нету дома никого,
Нету дома никого,
Полезай скорей в окно.
 

Пьяный лежал в углу и вдруг заорал совсем не в такт:

– Пропадай моя телега, все четыре колеса!

– Тише ты, полоумный! Чего ты деликатность-то портишь! – крикнула на него баба.

– Мастерового человека обидели – не могу.

Дворник и швейцар провожали городового к дверям.

Распахнулась дверь на лестницу, и холодный воздух, ворвавшись в тепло, клубами закрутился по комнате.

– Действительно, купец теперь выше всякого графа стал, – все еще продолжал разговор дворник. – Вот у нас по угловой лестнице… Граф Дербадовский занимает квартиру в пять комнат и по рублю в праздник дворникам дает, а под ним купец Разносов в двенадцати комнатах существует – и синицу отваливает; так кто выше-то: граф или купец?

– Емельян Трифоныч!.. Вернешься сюда опять, так захвати из фруктовой лавки Николаю Данилычу в именинное поднесение виноградцу! – кричала городовому городовиха.

В дверях показалась кухарка. Она держала в руках форму заливного.

– Люди из гостей, а мы в гости… – затараторила она. – Уж извините, Николай Данилыч, раньше и управиться не могла. – Ведь у нас хозяева совсем подлецы… чем больше у Бога праздник, тем хозяйка больше стряпни по кухне заказывает. С ангелом! Вот уж это вам позвольте взаместо чайной чашки в день именин. Формочку рыбки заливной… Самые лучшие кусочки отобрала и залила.

– Да не студите вы комнату-то! Ребят простудите! – кричала дворничиха и начала целоваться с кухаркой.

За кухаркой ввалилась горничная с завитками на лбу и в шелковом платье.

– Фу! Как здесь накурено-то! Словно немецкий клуб! – возгласила она. – С ангелом, Николай Данилыч… А вас с именинником…

 
Скинь мантилью, ангел милый,
И явись как Божий день… —
 

запел солдат.

– Это вы мне? Мерси вас, – сказала горничная, сняла платок с плеч и села.

В Варварин день

Утро 4 декабря. Шурча шелковой юбкой платья, только что вернулась домой от ранней обедни купеческая жена Варвара Федуловна Люнючева. В руках она держала просвиру.

– Бог милости прислал… – сказала она встретившему ее мужу.

– С ангелом… – проговорил муж, чмокнул жену в щеку и подставил ей свою щеку.

– Можешь ты себе представить: как ни билась, а ведь пришлось батюшку отца Кирилла вечером к себе позвать! Подхожу после молебна к кресту приложиться, а он подает мне просвиру и поздравляет с ангелом. Подает просвиру, а сам говорит: «Приду, приду, беспременно приду вечерком после всенощной у именинницы по маленькой сразиться». Что тут делать? Ну, разумеется, сейчас: «Милости просим, батюшка»… Ведь не сказать же: нет, мол, не приходите.

Муж почесал затылок.

– Делать нечего, надо будет посылать на садок за мороженым судаком, – сказал он. – Отварить его к ужину, что ли… Ох, не по нынешним временам гостей-то звать! Судаки-то вон гдовские восемнадцать копеек за фунт.

– Так меня этот отец Кирилл расстроил, так расстроил… – говорила жена. – Ведь на одном судаке не отъедешь. Надо леща чиненого жарить.

– Вот тебе, Варвара Федуловна, тут на платье двадцать аршин, – подал муж пакет. – Материйка-то она немного позавалявшись, даже чуточку мышами погрызена, но у своей-то именинницы сойдет. Не хотел ничего тебе дарить по нынешним тугим временам, да так уж… Все равно в лавке пришлось бы этот остаток за ничто продать…

– Ведь и Катерину Петровну с мужем пришлось позвать на чашку чаю… – прибавила хозяйка. – И он, и она были у ранней обедни. Дочка у них, Варенька – именинница, так причащали. Вместе и ко кресту прикладывались. Я отцу-то Кириллу говорю: «Милости просим», а она сзади стоит. Ну и ее пришлось позвать.

– Ну, уж это напрасно. Отец духовный – еще туда-сюда… А посторонних-то лиц зачем же приглашать?

– Да я, собственно, из-за мужа Катерины Петровны. Кто же иначе с отцом Кириллом в преферанс-то будет играть? Ты да отец Кирилл. Вдвоем нельзя… А вот теперь третий – Варсонофий Степаныч.

– Матушка, да ведь мы никого не хотели звать, а ты вдруг… Икра-то паюсная вон – рубль сорок копеек… Брал за рубль двадцать, а теперь рубль сорок.

– Для Катерины Петровны надо будет хоть яблок и винограду на десерт купить. Кроме того, она ром от живота пьет, – сказала жена.

– Ну, вот видишь… Ром, виноград, яблоки… Эх! – вздохнул муж.

– Пойдем чай-то пить. Чего уж тут!.. Именинница без расходов не бывает.

В столовой встретилась кухарка. Она несла сладкий пирог.

– От Глеба Иваныча Густомесова прислали. Кланяются и поздравляют с ангелом.

– Ну вот и этот!.. – воскликнул хозяин. – Неужели и его звать вечером?

– Пирог от него берем, так уж, само собой, пригласить надо, – отвечала именинница.

– Там посланный от Глеба Иваныча дожидается, – сказала кухарка.

Хозяйка выскочила в кухню. Стоял дворник.

– Кланяйся, благодари и проси Глеба Иваныча и Еликониду Гавриловну к нам вечером чаю откушать. Запросто, мол, никого не будет… – говорила хозяйка посланному.

Дворник переминался с ноги на ногу, вопросительно глядел и чесал затылок.

– На чаек, что ли? С Васильевского острова шел, сударыня.

– Мирон Мироныч… Дай мне двугривенный. Дворнику Глеба Иваныча на чай надо дать!.. – крикнула хозяйка мужу.

– О, чтоб вас!.. И хозяев в гости зови, и дворникам их на чай давай! Возьми.

Хозяйка вернулась из кухни.

– Ну, теперь, по крайней мере, вас будет четверо для преферанса, – сказала она мужу. – Ты, отец Кирилл, Глеб Иваныч и муж Катерины Петровны. Я Глеба-то Иваныча с супругой звала. Нельзя звать мужа и не звать жену.

– Да ведь уж это пять человек, а мы не хотели никого звать.

– Нет, не пять, а шесть, даже семь. Вчера я еще Онисима Николаевича с женой звала. Зашла я в булочную к Филиппову, а он там. Прямо подходит ко мне и говорит: «С наступающим ангелом, сударыня. Хоть уж вы и не зовете к себе, а завтра вечерком к вам забегу на чашку чаю». Ну что тут было делать? Сказала: милости просим. А он уж ежели прийти, то придет с женой.

Звонок. В прихожей послышался возглас:

– Где именинница-то? Веди, веди к имениннице-то!

В столовую влетел средних лет мужчина с бакенами и со сладким пирогом в руках.

– С ангелом, Варвара Федуловна… С именинницей, Мирон Мироныч… – заговорил он. – Вот-с, вместо хлеба-соли… пирожок… Думал, вечером к вам… но порассудил и решил, что неловко, не побывавши утром… Еще раз с ангелом… А вечером зовите, не зовите – я все равно зайду к вам.

– И не хотели звать, потому времена-то нынче тугие, да вот протопоп навязался… – сказал хозяин. – Грехи!.. Осетрина-то вон шесть гривен…

– Мне уж позвольте прийти не одному. У меня брат женатый из Луги приехал, так я уж с ними. Мне брата дома оставить нельзя. Он у меня остановился… – говорил гость. – Жена моя и свояченица свидетельствуют вам свое почтение, а уж вечером сегодня поздравят вас сами лично.

– Чайку стаканчик? – предложила хозяйка.

– От чайку-то увольте, а вот ежели бы ваша милость была рюмку водки и чего-нибудь солененького, так я с удовольствием… Животом все страдаю.

– Матрена! – крикнула хозяйка кухарку. – Очисть скорее селедку…

– Я попросил бы лучше икорки паюсной. Живот – вот моя Сибирь.

– Можно и за икрой послать…

Хозяин был мрачен и молчал. Молчал и гость.

– Впрочем, ежели с коньяком угостите, то я и чаю стакан выпью, – сказал гость.

– Сейчас я пошлю за коньяком… Давай денег, Мирон Мироныч…

– Ох, денежки, денежки!.. Трудно вы нынче наживаетесь-то! – вздохнул хозяин.

– Мирон Мироныч! Позволь, брат, привести к тебе сегодня на пир одного регента, – сказал гость. – Очень уж он желает с тобой познакомиться. Голос, я тебе доложу, восторг у него какой. Тенор. Он бы и гитару с собой взял.

– Да ведь мы, изволите видеть, никого не звали сегодня. Времена-то тугие, – вырвалось у хозяина.

– Да много ли ему нужно? Он только водку одну и пьет. Только уж ежели он придет, то с товарищем. Товарищ у него бас. Вот они дуэтец…

Хозяин вздыхал и чесал затылок.

– Милости просим. Пусть приходят… – сказала хозяйка, не глядя на мужа.

Актрисничать хочет

Кончился клубный спектакль. В зале раздавались еще вызовы. Аплодировали и вызывали актрису, которая играла главную роль в пьесе и очень эффектно умерла на сцене от чахотки. Устроитель спектаклей, лысый человек, стоял в первой кулисе и кричал плотнику:

– Занавес! Давай… Варвара Герасимовна! Пожалуйте… Выходите на сцену.

Актриса в белом шитом пеньюаре, набеленная, как гипсовая статуя, выходила на сцену и кланялась, прижимая руку к сердцу. В это время вошел из залы за кулисы веселого вида кудрявый купец средних лет, улыбался во всю ширину румяного лица, поросшего редкой рыжеватой бородкой, и говорил:

– Браво, браво… Совсем браво… Вот где александринским-то актрисам носы утирают. Посмотрела бы на эту игру Савина, так в кровь расцарапалась бы… Где господин здешний антрепренер? Антрепренера нам требуется… Познакомиться желаем… – обратился он к плотнику, оттаскивавшему декорацию.

– Кузьму Алексеича? А они сейчас на сцене были… Загляните в уборную. Надо полагать, туда пошли, – отвечал он.

– Ну-с, Матильда Федоровна, ползи… – обратился купец к рослой, дебелой, но сильно накрашенной нарядной женщине, следовавшей за ним.

По подведенным глазам, по дорогому светлому шелковому платью, пестреющему кружевами, и по бриллиантам всякий сейчас бы сказал, что эта грузная дама – «из легких».

– Так вот где они играют-то… Вообрази, Капитон, я первый раз на сцене, – сказала она. – Никогда не бывала. Фу, какая грязь здесь!.. Надо платье подобрать. Удивляюсь, как здесь актрисы с платьями со своими…

– Господина здешнего антрепренера видеть желательно! – возгласил еще раз купец.

– В уборной… В мужской уборной… – отвечали ему. – Вот дверь…

Купец отворил дверь.

– Ах, какой срам! Мужчина в дезабилье! – взвизгнула грузная дама «из легких».

– Умереть теперича тебе от стыда надо – вот какой ты невиданный сюжет для своей невинности увидала, – обернулся к ней купец.

– Пожалуйста, не остри. Уж что другое, а это к тебе совсем не идет, – сделала дама гримасу.

– Нет, я к тому, что вы, Матренушка, мужчин-то в таком виде никогда не видали.

– Послушай… Я уйду, ежели ты будешь меня конфузить. Ведь это срам.

– Не уйдешь. Господина антрепренера можно видеть? – постучался купец в дверь уборной.

– Кузьма Алексеич! Вас зовут… – послышалось за дверью.

– Сейчас… сейчас…

В коридор выскочил антрепренер.

– Купец Капитон Сергеев Властнов. Хлебом торгую… Прошу любить да жаловать… Познакомиться желаю… Дельце одно есть… – отрекомендовался он. – А вот это – наша собственная дама Матрена Федоровна… – указал он на дебелую женщину.

– Матильда Федоровна… – поправила та. – Матрена, знаете, такое неловкое имя, а потому я и не люблю его… Переменила… Меня все Матильдой…

– Очень приятно… – раскланялся антрепренер.

– Прежде всего вот что, брат… Игра у вас – первый сорт. Даром что клуб, а александринцев и тех за флагом оставляете. Ей-ей… Браво, браво!

Купец слегка захлопал в ладоши. Антрепренер поклонился.

– Так как же насчет дела-то переговорить? – спросил купец. – Здесь неловко. Вы вот что… Вы приходите в столовую… А там уж я распоряжусь насчет разных разностев… Выпьем, закусим, и переговоримте.

– Переговорить и здесь можно. Пожалуйте вот в эту каморочку. Тут у меня на манер конторы.

– И выпить можно? – задал вопрос купец.

– Сколько угодно. Пошлите, нам и принесут. Мы иногда тут и в карты играем.

– Ну?!

Купец, дебелая дама и антрепренер вошли в маленькую комнатку, уставленную бутафорскими вещами, и сели.

– В актрисы вот просится… – указал купец на даму. – Ну, кланяйся, Матильда Федоровна… Проси… Подъезжай к антрепренеру-то с ласками.

– Да… Я хотела бы играть. Сплю и вижу, чтобы на сцене… – проговорила дама.

– А вы прежде изволили играть где-нибудь? – задал вопрос антрепренер.

– Да что тут разговаривать сухим-то манером! – воскликнул купец. – Человек! Принеси сюда две бутылки редеру… Или тащи три! Три…

– Куда же столько?.. – проговорил антрепренер.

– А господ актеров созовете. Те выпьют для первого знакомства за успех будущей товарки… Тащи, тащи троицу… Да захвати портерцу парочку…

– Вы играли прежде-то где-нибудь? – снова спросил антрепренер.

– Нет, я не играла, но я чувствую, что могу… – отвечала дама. – У меня есть одна подруга… Она у Лентовского служила, а теперь у Коровякова, так мы с ней сколько раз репетицию делали. Я даже и падать могу, ежели, например, с убийством…

– Надо будет вам себя в маленькой рольке попробовать.

– Ах нет… В маленькой я не хочу… Вы мне дайте большую… – сказала дама. – Маленькой ролькой не стоит и мараться… Уж играть так играть.

– Все-таки для первого раза я вам советовал бы…

– Да вы чего сомневаетесь-то? Ежели насчет дорогих платьев – так у меня их сколько угодно. Ежели понадобятся какие-нибудь особенные, так я и новые сошью. Насчет платьев я Глебовой двадцать очков вперед дам.

– У ней этого тряпичного добра хоть отбавляй… Распотрошила она меня совсем… – поддакнул купец. – Уж мы истинник-то из этого самого места вынимали-вынимали, да и счет потеряли, – указал он на боковой карман.

– Только я вас попрошу… дайте мне такую роль, чтобы в бриллиантах… У меня бриллиантов много… Я хотела бы… есть пьеса… «Дама с камелиями»… Там и от чахотки умирает… и платья дорогие… и бриллианты…

– Ой, обробеете для первого раза…

– Она-то? Да ее перед крокодилом выпустить, так и то не сробеет, а не токмо что перед публикой! – воскликнул купец.

– Публика страшнее крокодила.

– Вот этого зверя хватит для храбрости, – щелкнул купец себя по галстуку.

– Капитон Сергеич… И не стыдно вам даму конфузить! – сказала дама. – Так могу я надеяться? – обратилась она к антрепренеру.

– Да что тут разговаривать! – порешил купец. – В чем разговор? Публика будет недовольна? Все зало скупим. Своих засадим. Да что ж вина-то не несут? Выпить надо прежде, а потом и разговаривать. Ну вот что, господин антрепренер: все расходы по пьесе я на свой счет принимаю. Ставьте ей, что она просит. Полно думать-то! Решай! – хлопнул он антрепренера по плечу.

Внесли вино.

– Откупоривай! Надо запивать новую дебютантку, – сказал купец и, схватив антрепренера за руку, прибавил: – Не будешь перед ней гордиться – так от меня тебе хорошо будет.

Рассказ земляка

Хозяин, приземистый и коренастый купец в затасканном халате, выглянул в маленькую прихоженькую при кухне. У дверей, ведущих с лестницы, стоял полный и лысый мужчина с еле растущей бородой на жирном лице. Енотовая шуба с меховой подпушкой на подоле изобличала в нем провинциального человека.

– Мирон Максимыч! – воскликнул хозяин.

– Евлампий Калистратыч! – отвечал пришедший. – Здоров ли, батюшка?

Оба расцеловались.

– Какими судьбами к нам в Питер?

– Да вот, сидел-сидел в деревне да и надумал. Делишки кой-какие здесь очутились.

– Милости просим… Очень рад… Скидай шубу-то. Матрена! Бери… Вот и кстати. Прямо к самовару поспел. А мы сидим с женой да чаи распиваем. Жена! Манефа Евстигнеевна! Иди сюда… Земляк приехал. Вот это, брат Мирон Максимыч, моя супруга… Кланяйся, Манеша Евстигнеевна, проси земляка в горницы… Семь верст он от нас по деревне.

– Шесть, ноне сказывают, – поправил земляк.

– Ну, да ведь в деревнях-то версты бабы клюкой меряют, – махнул рукой хозяин. – Прошу покорно, Мирон Максимыч.

Через минуту хозяин и гость сидели за самоваром. Хозяйка доставала из шкафа водку и закуску.

– Ну, как там у вас в деревне? – спрашивал хозяин. – Шесть годов ведь я не бывал.

– Да так себе, из кулька в рогожку… Живут… – отвечал земляк, глотая с блюдечка чай. – Облесимово сгорело.

– Ну?

– Почитай, все дотла выгорело. Тридцать дворов как языком слизнуло. В ночь на Кирика и Улиту это случилось. У Рождества-то был праздник, придел там во имя Кирика и Улиты; многие позаночевали там; дома-то, почитай, никого не было – ну, все под корень и скосило. Один кабак Бог помиловал.

– Кабак-то цел остался? Скажи на милость!

– Цел. Сам Софрон Михайлыч его и отстаивал. Загоре лось-то с другого конца. Ну, он как увидал, что к нему огонь подходит, – сейчас это три ведра выставил – весь народ-то, что был в деревне, к нему и бросился на подмогу. Отстояли…

– Богатеет Софрон-то Михайлов?

– В гору лезет. Ризы новые ноне по весне к Рождеству сшил, запрестольный крест новый пожертвовал. Пожар-то ему много помог. Как только село погорело – он сейчас у всех мужичков хлеб на корню скупил, а урожай-то вышел хороший. Погорелый-то человек, известно, ошалевши. Ему что ни дай – он все возьмет. Дал за хлеб два гроша, а выручил денег целую уйму. Медаль ноне ему вышла за ризы-то да крест. Теперь щеголяет.

– Ну а отец Иоанн как? – спросил хозяин.

– Здоров. Что ему делается… Он ноне овсом торгует. Разбогател. После пожара-то он тоже у всех крестьян пчел скупил. Ноне у него, говорят, сын в лекаря вышел. Только непочтительный… Приехал на побывку, три дня прожил с отцом, поругался и уехал.

– Непочтительный? Скажи на милость! У этакого достойного отца и сын непочтительный. Вот оно говорят, что яблоко-то недалеко от яблони падает… Нет, видно, совсем напротив.

– И какую гордость на себя взял. Это, то есть сын-то. Кабатчику Софрону Михайлову, известно, лестно с доктором в эполетах познакомиться – ну, он сейчас угощение затеял, стал к себе отца Иоанна с сыном звать. Отец Иоанн-то пришел, а сын дошел до кабака, свернул к учителю в хатку, да с учителем-то весь вечер и просидел. Софрон Михайлов посылает за ним одного посланца – нейдет; посылает другого, вместе с учителем зовут – ни учитель, ни он нейдет. Сам отправился звать – сидят, распивают чаи и не идут. Так и не пошли оба. А кабатчику-то совестно, потому – у него были наприглашены и урядник, и Назар Тимофеич. А Назар Тимофеич у нас теперь на всю волость первый человек.

– Ну?!

– Ей-ей… В какие-нибудь пять годов так поднялся, так поднялся, что и Боже упаси. Начал со шкур; шкуры крестьянские стал скупать, а теперь какой есть лес в уезде – весь, почитай, его… – повествовал земляк, откусил кусочек сахарку и звонко схлебнул с блюдечка чай.

– Ну а школа как?

– Школа плохо… Пожары-то как в округе начались, так и не до школы. Еще пока прежний учитель действовал, она держалась, а как прежнего учителя согнали и взяли нового, так совсем вразрозь. Прежний-то ведь сам старался, сам, бывало, уговаривал мужиков, чтоб те ребят учиться посылали.

– За что же его согнали?

– А вот Софрон Михайлыч его съел… За непочтительность съел. Очень уж ему тогда было обидно, что учитель ни сам к нему на пир не пришел, ни поповского сына не уговорил идти.

– Скажи на милость, какие дела-то! – дивился хозяин. – Значит, Софрон Михайлов теперь совсем силу забрал.

– И рукой не достанешь. Помещиков в руках держит. Все у него в долгу как в шелку. Ведь у него окромя кабака и бакалейная лавка, ну так вот по книжкам за бакалею. Опять же, и убоиной он торгует. Сила у него большая… А как, брат, живет! Орган ноне самоигральный из губернии привез. Привез и в чистой горнице у себя поставил. Летом, это, в праздник окна отворит, орган заведет, а сам ляжет на диван; орган играет, а он лежит на диване да по брюху себя хлопает. А народу-то около окон – страсть!.. Сам-то он во втором этаже живет, а внизу кабак, – ну, публика слушает, слушает музыку, да в кабак и повалит. Жена у него без банки варенья и за самовар не садится.

– Сам-то ты как теперь? – задал вопрос хозяин.

Гость откинулся на спинку стула, побарабанил себя по животу и сказал:

– Ничего… Слава тебе господи!.. Не жалуюсь… Я теперь на всю нашу округу благодетель… Как мужичок маленько свихиваться начнет – сейчас помогу. Я больше насчет шерсти и льна… Клочок шерсти или льна – и то мимо моих рук не пройдут. Я теперь у барышень Хрусталевых усадьбу за долг взял. Вот надо будет выживать их. А то усадьба два месяца моя, а они, старушки Божии, все живут да живут. Хочу картофельный завод в ней устроить. Крестьянишки-то окрестные все мне должны, так вот бы и отрабатывали.

– Скажи на милость, как, брат, ты!.. – дивился хозяин.

– Господь благословил, Евлампий Калистратыч! – вздохнул земляк. – Ведь это все свыше… А сам я вот настолько за свои таланты павлина в голове не держу.

– Ну, а Михей Селиверстов как? Хороший мужик, честный… Помнишь, как он с братьями-то поделился… Без спора, без всяких неудовольствий…

– Ослаб… Совсем от вина ослаб…

– А Трифон Емельянов? Ведь он тогда насчет школы-то хлопотал. И что ему эта школа далась!

– Сгорел, от вина сгорел. Попадала тут у него скотина… Со старостой потом вышла неприятность. Начал его староста грызть… Под станового подвел. Становому тот не уважил… Посадили… Вышел на волю, стал вином заниматься и сгорел… Неудержимо пил.

– Хороший человек, дай Бог ему здоровья! – сказал хозяин.

– Закусить вот пожалуйте, – предложила хозяйка.

Приступили к водке.