Читать книгу: «В архив не вносить. Остросюжетная повесть», страница 4

Глава шестая

На вечерней проверке Павлов записался на прием к начальнику тюрьмы.

На другой день к вечеру вызвали. Конвоиры вели его в другой корпус уже без команд и криков. Спокойно шли рядом и разговаривали как со старым знакомым

– Павлов, а ты не боишься, что блатные, которых ты изувечил, закажут тебя своим, или разыграют в карты? Эта публика мстительна и коварна, на любую подлость способна.

– Я свое уже давно отбоялся! Вы мне лучше скажите, какой у вас начальник – вредный или нормальный?

– Нормальный мужик! Вот до него был вредный тип, такой пес, каких поискать. Даже с нами как со скотом обращался, за людей не считал. На повышение ушел, в Москву перевели…

Невидимый, но вездесущий Кузнецов, побывал и здесь.

Из-за большого стола встал высокий седой полковник

– Проходите, Василий Павлович. Садитесь на любой… показал рукой на ряд стульев у стены… мне доложили о ваших подвигах. Признаюсь, весьма удивлен? Редкий человек способен на такие поступки. Шестерых блатных переломать? Запросто могли и зарезать…

Павлов присел на крайний от двери стул. Выждал паузу, и произнес:

– Извините, я к Вам с весьма необычной просьбой: мальчик один у нас в камере осиротел, жалко пацана, свой такой же был…

Полковник выслушал не перебивая. Поскрипывая хромовыми сапогами, прошелся по кабинету

– Ну что ж, Василий Павлович, в таком пустяшном деле я вполне сумею Вам помочь. Тем более что из Москвы, по поводу Вас, мне звонил полковник Кузнецов Петр Иванович. Это мой старый и добрый знакомый, я очень уважаю этого офицера. Просил лично присмотреть за Вами, оказать помощь, если таковая понадобится? Все, что не выходит за рамки моих возможностей, я для Вас сделаю…

На другой день Алешку вызвали в тюремную канцелярию. Вернулся веселый:

– Палыч, я сейчас твой сын! Меня зовут – Павлов Алексей Васильевич. Какая-то баба в погонах, строгая такая, сказала, что ты меня усыновил. Я не пойму – как ты это сумел провернуть? Ну, ты даешь, батя…

– Вчера, на приеме у начальника, я написал заявление о твоем усыновлении. Начальник подписал, и все? Сам не ожидал, что так легко в тюрьме такие дела делаются?

– Не ври, давай, так я тебе и поверил? У наших легавых снегу зимой не выпросишь, не то что нужное заявление подписать. Кто-то из тюремных тузов тебе помогает…

– Все! Хорош балаболить! Бери в заначке карандаш и бумагу, пиши буквы в таком порядке как в азбуке, я тебе там, на листке написал. Пока читать и писать не научишься – шастать по камере не дам! Полезай наверх, грамотей…

– Баба еще сказала, что нас вместе в лагерь отправят, разлучать не будут…

Вызвал Коган. Он сам приехал в «Кресты». Встретил Павлова в дверях тесного кабинета.

За спиной торчали знакомые бугаи.

– Садитесь на табурет, Павлов, побеседуем. Сегодня закроем ваше дело и будете числиться за трибуналом. Дела ваши не так уж и плохи…

Бумаг в деле Павлова было совсем немного – тонкая картонная папочка листов из тридцати с небольшим

«Спасибо Корюхову, если б не он, мое дело было бы толщиной с месячный бухгалтерский отчет. Не зря я ему поверил, все сделал, как обещал. Странно, но мне всегда везло на хороших людей?»

Давно, еще в начале войны, Павлов заметил за собой одну закономерность: стоило ему попасть в горячую переделку, как в самый опасный и критический момент, появлялся кто-то из своих, или даже случайных людей, и помогал ему выйти живым из опасной ситуации. А однажды, когда на прибрежном лугу, его безоружного, расстреливал немецкий пулеметчик, и он, переползая с места на место в густой траве, уже попрощался с жизнью, так как уцелеть не было ни малейшей возможности, а диск автомата был совершенно пуст, из ближайшего леска вдруг ударил винтовочный выстрел, и пулемет замолчал. Как выяснилось позднее – снайпер-эвенк подбирал себе позицию в этом лесу…

– И еще, Павлов. Не советую Вам устраивать в камере драки. Тот урок, что Вы устроили уркам, подпадает под уголовную ответственность и называется – тюремными беспорядками! Очень хорошо, что Вы заступились за мальчика, это мужской поступок, но повторяю – в вашем положении подобное недопустимо! Как ни странно, но тюремное начальство одобрило Ваш поступок, и наказало блатюков? А могло быть и наоборот. Так что будьте наперед благоразумны и сдержанны…

Павлов терпеливо выслушал следователя и попросил посмотреть свое дело. Как он и ожидал, в обвинении остался только плен, и ничего более. Поставил свои подписи в указанных местах и встал

– Не смею Вас больше задерживать, Павлов, прощайте…

Глава седьмая
1941 год. Июнь – июль.

…По заставе работал ас – минометчик. Он ложил мины в трех – пяти метрах одну от другой, с интервалом в три – четыре секунды. Тяжелые чушки⁸ легко прошивали крышу казармы и рвались в спальном помещении. В том месте, где, когда то стояли пирамиды с винтовками, было месиво из бревен, досок, штукатурки, и прочего лома.

Павлов схватил на ходу гимнастерку, в майке и галифе выбежал во двор П-образной заставы. По двору метались заспанные и ошарашенные пограничники. Среди их вертелся и хватал пробегающих солдат за руки низкорослый и толстый политрук. Он что-то кричал и показывал рукой на реку. Павлов взглянул в ту сторону и оцепенел: по всей видимой части реки, на черных резиновых лодках, переправлялись немцы. С их бортов по берегу били ручные пулеметы и трескучие автоматы, а в двухстах метрах от заставы, первые лодки уже уткнулись в песок, и немецкие солдаты лезли на обрыв берега.

Подбежавший политрук схватил его за локоть

– Павлов! Надо спасать и уносить в тыл партийные документы отряда! Там все протокола собраний, партийных обязательств… весь партийный архив заставы!

Павлов выдернул локоть из цепких пальцев политрука, натянул до конца гимнастерку

– Иди ты на хрен!!! Ты сам написал эту муру – сам и спасай!

Побежал к стоящей невдалеке от казармы конюшне. У ее стены лежал убитый пограничник, в ногах валялась трехлинейная винтовка. Перевернул солдата на спину, тот был уже мертв. Павлов схватил винтовку и побежал к обрыву берега. На ходу, краем глаза, успел заметить, как под ногами растерянного политрука рванула мина.

«Не успел написать донос, партийный деятель? Ну и хрен с ним, надоел зануда, хуже горькой редьки…»

Упал в траву на обрыве. Первым же выстрелом сбил пулеметчика с ближайшей лодки. Быстро перезаряжая винтовку, всадил еще четыре пули в плотно сидящих и стреляющих из автоматов солдат. Уцелевшие немцы запрыгали в воду. В пробитой пулями лодке, остались лежать три неподвижных тела. А за спиной уже трещали вражеские автоматы…

«Пора уносить ноги, заставы больше нет. Хреново дело, если у немца такие минометчики? Какие же тогда у него летуны и танкисты? Кровью умоемся…»

Поднял бесполезную, без патронов, винтовку и низко пригнувшись, побежал в сторону леса.

Без малого два месяца, Павлов догонял артиллерийскую канонаду. Она, то становилась ближе, то вновь отдалялась за пределы слышимости…

…Они с Евсеем лежали за толстым, упавшим на землю деревом, в самом краю бесконечного леса, который только что прошли. Обессиленные от голода и изнурительного пути, оба не могли идти дальше. Павлов встретил Евсея на третий день окружения. Тот служил срочную службу на их заставе в должности собаковода. Они и раньше часто беседовали с ним, покуривая цигарки в укромном месте, подальше от начальства. Евсей был ранен в бедро, и рана загнивала. Но он был деревенским, привыкшим к невзгодам парнем, и молча ковылял за Павловым вот уже вторую неделю, и ни одного стона не издал за весь тяжелый и горький путь.

Но сейчас Евсей сдавал. На бедро было страшно смотреть, на коже появились и расползались вверх и вниз черные пятна, из раны густо вытекал гной, и исходил сильный запах гниющего мяса.

Вот уже трое суток они не видели и крошки хлеба. Добыть хоть какой – то провиант не было ни малейшей возможности, во всех деревушках и на всех хуторах стояли немецкие войска. На ходу жевали недозрелые ягоды и щавель. В сырой низине наткнулись на дикий лук и наелись до рези в животах, после чего не могли идти дальше несколько часов.

А за их спинами, через огромное поле, все шли и шли, неисчислимые, как им казалось, войска вермахта. Моторизованные немецкие колонны проходили одна за другой и поднятая ими пыль не успевала оседать на землю. Сплошной рев множества моторов не замолкал ни на минуту

Евсей долго о чем-то думал, и наконец, сказал

– Слушай, Вася, пойду я к немцу. Может, дадут чего-нибудь пожрать и забинтуют рану? вздохнул тяжело… Ну а может и пристрелят? Ну и хрен с ними, все равно до наших мне уже не дойти.

Поправил на ране грязные тряпки…

– У тебя еще есть пара патронов, можешь жахнуть мне в спину? Я не обижусь…

– Я не Бог, Евсей, чтобы решать – жить тебе или нет? Сам решай!

Евсей с трудом встал, медленно обошел лежащее дерево, и, не сказав больше ни слова, заковылял в сторону поднимающих пыль, машин вермахта

Павлов тоже встал на ноги, и шатаясь побрел обратно в лес. Продираясь через заросли кустарника, зацепился ногой за ветку и упал лицом вниз. Срезая сучья и листья, над головой прошлась пулеметная очередь. «Не дошел до немца, Евсей. Расстреляли беднягу, как только заметили…»

Он уже и не помнил сколько дней бродил по огромному лесу, таская на плече длинную и тяжелую винтовку с двумя патронами в обойме, что дал ему Евсей. Артиллерийскую канонаду больше не слышал и даже не знал, в какую сторону идти. Голод давал о себе знать. Голова постоянно кружилась, слезившиеся глаза не видели толстые сучья под ногами, он часто падал и подолгу лежал на сырой земле, отдыхая, перед тем как встать. Подстрелить тоже было нечего, дичь на пути не попадалась. Спас его бродячий пес. Крупный кобель выскочил из-за огромной коряги, и, поджав хвост, убежал прочь. Павлов подошел ближе и посмотрел за корягу – там лежал жирный, недавно задавленный, заяц – русак. Два дня он лежал на этом месте, и понемногу, прямо сырым, чертыхаясь и сплевывая, долго и терпеливо жевал заячье мясо. Съеденное мясо придало сил, и Павлов двинулся дальше…

Мотоциклистам было весело Перед ними, в дорожной пыли, валялся, пытаясь встать, русский солдат в изодранном в клочья обмундировании. Под солдатом лежала длинная винтовка с расколотым прикладом и открытым затвором. Дюжий немец сидел за рулем мотоцикла. Короткий автомат заброшен за спину, пилотка небрежно запихнута под погон. Второй солдат находился в коляске. Перед ним, на турели, ручной пулемет. Черный зрачок пулеметного ствола злобно смотрел на русского.

Павлов попался по глупости. Отвыкшие от твердой поверхности, ноги, подвели его в броске через большак. На бегу, правая нога подвернулась, и дикая боль в лодыжке посадила его на дорогу

Подъезжающий на большой скорости мотоцикл двумя короткими очередями прижал его к земле. Немцы залопотали что-то по своему, спорили – пристрелить или нет?

Но, в конце концов, видимо договорились

– Ифан фстафай! Гут-гут, фстафай…

Боль в лодыжке постепенно отпускала

Вдали, из-за поворота, показался закамуфлированный немецкий грузовик с пехотой в кузове.

Мотоциклисты заржали

– Ифан фстафай! Бистро фстафай…

Боль почти ушла.

Вот русский, вставая, взмахнул рукой, рядом с пулеметом что-то пролетело Сидевший в коляске немец с удивлением смотрел на свою грудь – под жандармской нагрудной бляхой торчала рукоятка штыка со свастикой. А русский, хромая, уже приближался к мотоциклу. Солдат за рулем быстро перетащил автомат из – за спины в руки, и передергивал затвор, загоняя патрон в ствол. Из автомата выпал рожок… Подбежавший русский двумя руками схватил солдата за голову и потащил вверх. Немец уперся, вцепился в руль, но приподнялся. Русский отпустил, немец плюхнулся задом на сиденье, но русский снова резко дернул его голову вверх и рывком повернул влево. Захрустели шейные позвонки, солдат обмяк. Павлов вырвал из ослабевших рук немца автомат, из левого сапога запасной рожок.

Грузовик с пехотой был уже совсем близко. Над кабиной торчали головы в касках и наблюдали за происходящим у мотоцикла. Подъезжающие немцы не могли понять, что происходит на дороге… «Развернуть мотоцикл пулеметом в ту сторону не успеваю? Гансы сейчас врубятся и превратят меня в решето. До леса метров сорок, не добежать? На таком близком расстоянии подстрелят наверняка…»

С той стороны дороги, из лесной чащи, вдруг ударил автомат ППШ. Грузовик, проехав немного по кривой, завалился на обочину. Немцы запрыгали из кузова, и мгновенно рассредоточившись вдоль дороги, открыли ответный огонь. Невидимый автоматчик бил короткими очередями с разных позиций, отвлекая на себя всю стрельбу. Павлов уже забежал в лес, когда над его головой, по стволам деревьев, защелкали немецкие пули. Укрывшись за толстым пнем, ответил двумя короткими очередями Немцы еще постреляли для острастки, но сунуться в лес, на два автомата, не рискнули…

…Спасителя звали Серегой. Он так и представился при знакомстве:

– Кличут меня – Серегой! Ты так меня и называй в дальнейшем. Думаю, что мы надолго с тобой состыковались.

– А я – Василий!

– Понял! Слушай дальше: до своих выходить далеко, фронт уже несколько дней не слышу? Надо где-то прошустрить компас, рискуем уйти в другую сторону? И патроны у меня кончаются, тоже надо добывать другую пушку. Ну, ничего, вместе мы что – либо придумаем. А ты, я смотрю, не подарок? Двух гансов на моих глазах уделал, да и гансы такие упитанные, не чета тебе? Слушай Васька, а что такое ты в первого бросил?

– Штык-нож немецкий, позавчера с убитого снял. Ловкая штука, жалко, что забрать времени не было.

– А со здоровым чё сотворил, он так и остался на мотоцикле сидеть?

– Башку свернул, он сам мне ее подсунул…

– Чему вас, погранцов, только и не научат? А я так на что и горазд, – лишь дубиной по спине…

– Но автоматом ты хорошо владеешь, нечего сказать. Если б не ты – валялся бы я сейчас на большаке. Спасибо тебе, Серега, никогда не забуду!

Серега тоже был деревенским и церемоний не любил

– Да брось давай, Васька, пузырь потом разотрем, и никто никому не должен.

После расстрелянного на поле, Евсея, Серега был второй попутчик – попутчик почти до конца войны…

За время блужданий по лесам и полям захваченной вражескими войсками советской территории, встречал дезертиров, солдат и офицеров, выходящих из окружения, немецких диверсантов, переодетых в советскую форму, несколько раз видел огромные колонны пленных. В его голове все перемешалось, и он уже перестал понимать – кто свой, а кто враг? Опасаясь предательства, решил выходить к своим в одиночку. Но с Серегой, все получилось иначе, Серега был свой точно, и Павлов был обязан ему жизнью…

Глава восьмая

…Именем Союза Советских Социалистических Республик …гражданин Павлов Василий Павлович признан виновным по статье…

…плену скрыл от командования… тягчайшим преступлением…

…ранения и награды… приговорил к пятнадцати годам исправительно-трудовых лагерей

без права переписки! Конвой! Увести осужденного!…

Павлов сидел в транзитном корпусе «Крестов» в камере для осужденных и ждал когда осудят Алешку. Два месяца назад, из этой же камеры, ушел этапом на Сибирь, Гриша Одесский.

Неожиданно вызвал начальник тюрьмы

– Здравствуйте и присаживайтесь, Василий Павлович. Я Вам искренне сочувствую, но прошу понять меня правильно, никаких апелляций писать не советую. Срок могут увеличить еще лет на пять – десять? Добавляют специально, чтобы отбить стремление к обжалованию у других осужденных. Я надеюсь, Вы правильно меня поняли, Василий Павлович?

– Да, гражданин полковник, я Вас прекрасно понял, писать ничего не буду!

– Далее: Петр Иванович передает Вам искренний офицерский привет! Советует сохранять присутствие духа и не терять голову. Он верит, что Вы с честью выдержите и это нелегкое испытание.

– Также передайте ему от меня большое спасибо за помощь и поддержку. Я очень благодарен ему за все то, что он для меня сделал, и всегда буду помнить его, как честного русского офицера.

– Хорошо, непременно передам! Сейчас о мальчике: срок за кражу картофеля на колхозных полях ему все равно выпишут, уголовная ответственность наступает с двенадцати лет. За госхищения обычно наказывают восемью-десятью годами лагерей? Вы дождетесь его в камере для осужденных и вместе пойдете этапом в один лагерь. На ваших делах будет поставлен специальный гриф, так что никто Вас с ним не разлучит. Смею Вас огорчить, Василий Павлович, ехать придется за Уральские горы, – в Сибирь. Все разнарядки на распределение осужденных поступают в те края…

Павлов дождался Алешку в камере для осужденных.

За неполное ведро, мелкой и гнилой, но государственной картошки, мальчику дали девять лет исправительно-трудовых лагерей.

Просидели еще месяц до этапа в лагерь.

Перед самым этапом, неожиданно выдали по целой буханке хлеба, и по три крупных селедки. Надзиратели смеялись:

– Кушайте экономно, следующий сухпай будет уже в Сибири…

Полковник все сделал, как обещал. На их дела был поставлен специальный гриф. Павлов заметил жирные штампы на углах запечатанных дел, когда конвой проводил проверку этапируемых перед посадкой в вагоны-теплушки.

За весь долгий этап до лагеря, только в пересыльной тюрьме Свердловска, надзиратели не посчитали гриф как указание к выполнению. Павлова с Алешкой разлучили на трое суток.

Утром, после первой ночи в транзитной камере, на проверке, Павлов обратился к старшему офицеру

– Гражданин капитан! Меня разлучили с сыном. На наших делах стоит специальный гриф, нас нельзя содержать по отдельности. Помогите, пожалуйста.

Капитан выслушал, недовольно поморщился

– Где тебе на дело поставили такой гриф?

– В Ленинграде, в «Крестах». По приказу начальника тюрьмы.

– Мне абсолютно по хрен твой гриф! Будешь сидеть там – где сидишь! И не морочь мне голову!

На второй день, проверяющий в звании майора, тоже отказал в помощи

– Отдыхай земляк, мне некогда с тобой возиться.

И только на третий день проверку проводил добродушный капитан

– Гражданин капитан! Меня разлучили с сыном, помогите, пожалуйста, пропадет сынок без меня. У нас на делах стоит специальный гриф, чтобы не разлучали…

Капитан подозвал надзирателя

– Найди мне их дела! Небось врет, стервец?

Тот подошел к Павлову

– Фамилии обоих!

– Павлов Василий Павлович! Сын – Павлов Алексей Васильевич!

– Товарищ капитан! Я помню эти дела, они отдельно лежат и гриф имеется.

– Переведи его в одну камеру с сыном…

Транзитная камера, где три ночи ночевал Алешка, была огромна. Полторы – две сотни человек галдели как растревоженный улей. Арестанты курили и варили на тряпках чифир⁹, играли в карты и обменивались одеждой, а в дальнем углу кипела драка.

Кучки мелких блатных шастали по камере надеясь в суматохе чем-нибудь поживиться.

Павлов нашел Алешку. Тот был уже без шарфика и кепки – подарил на прощание Федя – капитан, дорожного мешка – сидора в руках тоже не было. Вспыхнула ярость:

– Кто?

Алешка молча показал пальцем на группу блатных стоящих поблизости.

Павлов сунул ему в руки свой мешок

– Держи крепче!

Блатные снисходительно смотрели на него, пересмеивались…

– Чё те надо, фраер?

– Кто из вас отобрал вещи у моего сына? Советую вернуть в целости и сохранности! Время пошло…

– Вали отсюда, козел! Еще хватает наглости нам угро…

Договорить блатной не успел. Мощный удар в подбородок завалил его на бок, а на полу кирзовый сапог вынес передние зубы. Левой рукой отбил удар второго, тот по инерции начал падать на него, и Павлов ударил его головой в переносицу. Блатной дико взвыл, схватился за лицо обеими руками, и рухнул на пол… Расправа была короткой. Двое корчились в ногах, остальные бросились искать Алешкины вещи…

В Свердловске, в транзитной камере, просидели без малого два месяца. Наконец надзиратели собрали этап на север. Дождливой ночью, колонна арестантов из двухсот человек, под лай собак и крики конвоиров, шла на железнодорожную станцию. Кто-то из бывалых людей объяснял на ходу

– Дальше повезут в вагонах – теплушках до Нижнего Тагила. Даже со стоянками состава на мелких станциях, все равно дней за семь-восемь должны доехать до места. За Тагилом пленные немцы строят железку дальше на север, вроде как до Зивдельлага¹⁰ успели протянуть нитку? Ну а следующие этапы все будут пешие. Не завидую я тем, кого дальше зивдельских лагерей погонят, – труба дело…

Глава девятая
Сибирь.1947год. июль.

Добрались до знаменитой Зивдельской пересылки.

Много страшных слухов за нее гуляло по этапам, тюрьмам и лагерям. Будто бы и начальник там зверь, и конвойные под стать ему, стреляют даже за косой взгляд. На самом деле все оказалось не так. После замены проворовавшегося начальника на пересылке было спокойно. В глухом таежном углу, на берегу быстрой реки, была очищена от деревьев огромная территория. Территория по кругу в четыре ряда обнесена колючей проволокой. Между колючих заборов распаханы запретные полосы в пятиметровую ширину. По периметру, строго через сто метров, возвышались караульные вышки. На вышках стояли вооруженные часовые. С северной стороны пересылки висели на столбах широкие ворота. Вдали, на западе, виднелись заснеженные вершины старых Уральских гор.

Внутри пересылки кипела жизнь. Несколько тысяч арестантов размещались в пяти десятках бараков. Свободно ходили из барака в барак друг к другу в гости, грелись на солнышке, азартно играли в карты. Мылись по очереди в тесной бане, бегали в лазарет клянчить бинты и лекарства.

Павлов встретил в своем бараке двух знакомых по «Крестам». Они и сказали, что Гриша Одесский ушел пешим этапом дальше на север.

А пришедшее в тайгу лето вступало в свои права. Беспощадно жарило солнце. Лес по ту сторону колючих ограждений посвежел и позеленел, быстро шла в рост свежая трава по берегам реки. Шустрыми стайками летали птицы, тучи комаров и гнуса висели в нагретом воздухе.

Через три недели надзиратели начали собирать очередной этап. Попали в списки и Павлов с Алешкой. Предстоял длительный пеший этап к затерянному далеко в тайге лагерю – Верхний Челым. Никто из арестантов не знал, сколько дней, недель, или месяцев до него идти…

Ранним туманным утром нестройная колонна из четырех сотен арестантов двинулась в далекий и неизвестный путь.

Впереди шли шесть подвод с продовольствием для охраны, заключенных, и собак. Еще одна, с личными делами осужденных, и две порожних, закрытых брезентом, подводы, в которых по очереди отдыхала охрана, замыкали этап.

Конвой попался не злой. Большая часть конвоиров была уже в зрелом возрасте, большинству далеко за сорок. Никаких издевательств или побоев они не устраивали, и спокойно вели колонну по петляющей лесной дороге.

Злые были собаки. Двенадцать откормленных овчарок хрипло лаяли и рвались с поводков, бросаясь на арестантов. Тихо ползущий этап из-за собачьего лая был слышен на многие километры. Лишь вечерами на привалах злобные твари успокаивались и жалобно скулили. Полчища комаров и гнуса висели над ними, и тогда собакам было не до людей…

Павлов насчитал тридцать конвоиров…

«Взвод автоматчиков на четыреста человек? Плюс ко всему, натасканные на людей злющие псы. Не хило, однако? Позади колонны идут трое с винтовками, похоже снайпера на случай побега? Не сладко придется тем, кто вздумает бежать, эти далеко достанут. И еще телеги? Почему так много провианта, целых шесть подвод? Корм собакам, продукты конвоя, наши пайки, – все равно много? Значит, до лагеря топать и топать. Ну, ничего, доползем потихоньку, только бы только Алешка выдержал?»

Кормили арестантов сухим пайком – вяленая просоленная рыба, хлеб, изредка старая тушенка во вздутых банках. На восьмой день пути хлеб закончился, стали выдавать черные сухари. От соленой рыбы сильно хотелось пить. Воду брали из мутных дорожных луж. Прошедшие впереди колонны телеги взмучивали воду, но жажда была сильней, и приходилось пить такую какая есть. Идущие впереди, кружками и котелками черпали воду из луж, и по цепочке передавали назад, откуда вскоре возвращалась опорожненная посуда. Конвой на своеобразный живой конвейер не обращал никакого внимания.

На четырнадцатый день, в полдень, этап вышел на огромную поляну, тянувшуюся вдоль лесной речки. Начальник конвоя объявил привал. Уставшие арестанты попадали в траву, задымили цигарками.

Алешка держался молодцом, Павлов смотрел на него и удивлялся… «Крепкие мужики к концу дня едва ноги тащат, а ему хоть бы хны? Готов еще и в футбол сыграть, дай только мяч. Это очень хорошо, пригодится его выносливость в дальнейшем…»

Алешка завертелся на месте, вскочил на ноги

– Смотри, Палыч! Вон там, в лесу, зона, наверное? Вишь вышка торчит, вертухай на ней стоит?

Павлов тоже поднялся, посмотрел в ту сторону: в дальнем конце поляны над речкой нависла сторожевая вышка, дальше, в кустах, виднелся угол высокого забора.

– Похоже, так и есть? Зона, только не наша, а нам еще топать и топать.

– С чего ты взял, что еще много топать?

– Посмотри сколько провианта на передних телегах, шесть подвод под завязку загружены.

– Ну и чё? В них может чё другое еще везут?

– Да нет, провиант это, нечего им больше везти…

К ним подошел и присел на корточки пожилой конвоир с автоматом. Заговорил как со старыми знакомыми

– День добрый, ребята! Ты чё не куришь, мужик? Нету табаку? Могу угостить, если есть желание? Или впадлу у охраны брать?

– Ну почему же, угощай, коли не жалко?

Конвойный насыпал Павлову в ладонь щедрую горсть махорки, дал тонкую стопку нарезанной газеты

– Слушай, парень, это не ты вступился за сироту в «Крестах», и задал блатным трепку? Я смотрю, парнишка с тобой малолетний, вот поэтому на тебя и подумал.

– Было такое событие. А ты откуда знаешь такие дальние новости?

– Добрые дела впереди людей идут. У нас в поселке ни один десяток сирот проживает, отцы на войне сгинули. Помогаем, чем можем, так уж заведено на Руси, да и сами детей растим. Тебя бы у нас люди уважали – это точно! Сейчас я ребятам скажу, ни одна сука к тебе даже не сунется, сразу в расход пустим! А блатюков я и сам ненавижу – твари пакостливые! Еще мужика – работягу, душат, суки! А как тебя звать – величать, парень?

– Василий. Скажи солдат, вон там, в лесу тоже лагерь?

Конвоир втянул в себя едкий дым цигарки, прокашлялся

– Да, Василий, лагерь. В этих проклятых, Богом и людьми местах, лагерей – нет счета! Они везде! Мы просто обходим их, и будем обходить дальше, как обходит их эта лесная дорога. Этапный тракт специально проложен так, чтобы подобные заведения в глаза не бросались. Но страшнее вот этого лагеря, он называется – Шалица, нет ничего в этих местах. Лагерь рассчитан всего на семьсот человек, а только при мне туда завели ни меньше трех тысяч зеков? При всем при этом, никого и никогда оттуда не освобождали? Следом за нами туда идет этап численностью в четыре сотни человек. Богу молитесь, что не попали в те списки. В Шалицу существует только вход – а выхода нет!

– Ну и куда же по твоему люди исчезают? Лагерь то не резиновый?

– Наивный ты еще, Василий? Это специальный истребительный лагерь. Сюда отправляют тех, кого надо по – тихому ликвидировать, или спрятать до поры до времени. Говорят там сидят известные люди: ученые, генералы бывшие, ну и так далее. А конвой шалицкий чем-то похож на наших псов, даже с нами разговаривают только криком? Местных мужиков там нет, этих сволочей привезли из столицы. Все в званиях, не ниже старшины, высокие и тренированные как собаки. В общем, та еще публика, не дай Бог попасть им в лапы…

– Интересные вещи ты нам рассказываешь, отец. Не касался раньше такой жизни, так ничего и не знал?

– Много здесь всего интересного – да вот интерес весь черного цвета. Нехорошие стали у нас места.

– Скажи: долго еще идти до Верхнего Челыма?

– Долго, ребята, с месяц еще прошлепаем, а может и дольше? Идем слишком тихо…

– Спасибо за правду, солдат. Я думаю тебе лучше отойти от нас, начальник конвоя сюда смотрит.

– Ну, бывайте здоровы! Курево кончится, дай знать, помогу, чем смогу.

Добродушный конвоир поправил на плече автомат и отошел.

На другой день, сразу после ночевки под открытым небом, зарядил мелкий и нудный дождь. Дорога быстро раскисла, идти стало тяжело. Ноги скользили по дорожной глине, многие арестанты падали в грязь.

К Павлову привязался неизвестно откуда нарисовавшийся блатной:

– Это ты што ли в «Крестах» наших правильных жиганов покалечил? А финку не хочешь попробовать, фраерок? Смачно сплюнул себе под ноги, сунул в карман замызганных штанов правую руку.

Павлов насмешливо посмотрел на «правильного жигана», улыбнулся:

– Свалил бы ты отсюда, придурок, Лазаретов здесь нет – где отлеживаться будешь?

– Это мои проблемы! Дак ты или нет, фраер? Пора и ответ держать, фуфло ходячее!

«Да он же под кайфом, сученок, таблеток нажрался. И где они только ухитряются их доставать, пройдохи хреновы? Сейчас ему и море по колено, разговаривать с ним бесполезно, придется бить, по – мирному не получится…»

Неожиданно встрял Алешка:

– Ты чё, парень, не знаешь кому фуфло лепишь? Они же с Гришей Одесским кореша по жизни! Гришаня уже ждет Палыча на Челыме, да тебя же на пику насадят. Ты чё, Гришу не знаешь?

Кайф сразу улетучился, «правильный жиган» начал сдавать назад

– А чё, сразу нельзя было сказать? Я же ни сном – ни духом? Ну, раз ты Гришин корешок, тогда разговору нет. А то мне сказали, что ты офицерик бывший, ну я соответственно и возмутился, а как же…

– Я же тебе уже сказал – свалил отсюда по – быстрому!

Блатной быстро растворился в толпе…

На пятьдесят седьмой день пути от Зивдельской пересылки, к вечеру, поредевший этап дошел до лагеря Верхний Челым. Четверо ослабевших в дороге пожилых арестантов умерли своей смертью, еще троих подстрелили снайпера, когда те бросились с моста в воды бурной реки пересекающей маршрут этапа.

Давно уже перестали лаять и бросаться на людей конвойные псы. Комары и гнус отбили у них всюзлость, а скудная собачья пайка поубавила прыти. Высунув красные слюнявые языки собаки молча плелись рядом с колонной тяжело бредущих измученных людей. Верхний Челым встретил этап новым свирепым собачьим лаем – это местные конвойные собаки встречали колонну и облаивали ее со своих постов…

Этап остановили перед железными лагерными воротами. Из помещения контрольно – пропускного пункта, пошатываясь, вышел пьяный старшина с автоматом в руках

Грозным взглядом осмотрел колонну арестантов

– Вы прибыли в лагерь – Верхний Челым! Судьи и прокуроры здесь мы – военизированная охрана! По нашим законам и будете здесь жить! Недовольным и дерзким – шаг вперед!!!

Резко передернул затвор автомата, и выпустил длинную очередь, над головами молча стоящих людей

Из узких дверей КПП один за другим вышли еще трое военных с оружием

– Строго соблюдая порядок переклички, по одному, заходим сюда, на «вахту»! После личного досмотра проходим в зону и самостоятельно ищем спальные места в бараках! Все! Начинаем!