Малахитовый лес

– А теперь закрой глаза, – сказал Алатар.

– Разыграть меня решил, бенгардиец?

– Если я тебя обману сейчас, то надолго потеряю твоё доверие. А я хочу, чтобы оно возникло между нами, и сейчас самое подходящее для этого время. Только так можно пройти Зелёный коридор.

– Ну, давай, – вдруг сказал Репрев. – Но если окунёшь меня в воду, я больше никогда не поведусь на твои штучки. Услышал? Никогда! Поэтому мой тебе совет – подумай дважды, прежде чем…

– Да закрой ты уже глаза…

Неразборчиво шлёпая губами, Репрев закрыл.

– Что ты видишь?

– А сам как думаешь?

– Ты должен видеть всё то, что не видел глазами. Обнажи слух: прислушайся к земле, к небу, к этому ручью. Прочувствуй волнение живого.

– Может, мне ещё водицу из ручейка полакать?.. Всё это бенгардийские сказки. Хотя нет, постой-ка, я кое-что вижу!

– Что же? – оживился Алатар, приподнимаясь на лапах.

– Тигра-остолопа слева от меня. Подскажи, не подвела меня чуйка?

Крепкая лапа Алатара мягко легла на его плечи.

– Попробуй ещё раз. Обрети смысл того, что ты делаешь, – учительски снисходительным, с взвешенной строгостью голосом попросил тигр.

И Репрев всё-таки сдался перед его настойчивостью, плотнее сжал веки, словно выжимая из глаз последние частички света, опустил нос к изменчивому потоку ручья и на мгновение забыл о существовании бенгардийца.

В красной вербе рюмил зяблик, подпевая трели ручья. Над головой грузно прожужжал слепень. Невесомый ветерок перебирал бороздчатые листья ольхи. Жук-короед точил ель. Под камнями шуршали, вспахивая прелую землю, черви. Перекатываясь по барханам на дне ручья, мчались камни. Рыба целовала их, выхватывая у загрёбистого потока.

При виде этой самостоятельности и блаженной независимости жизни нападала какая-то тоска, сдавливающая Репреву грудь: живое живёт в отрыве от его судьбы так легко и запросто.

От мыслей его отвлекла торпедой несущаяся форель. Репрев кинулся за ней, с тупой жгучей болью ударившись об поверхность воды: он неправильно вошёл в ручей, не под углом рассёк его носом, как учил Алатар, а плашмя приложился подбородком. Разом пропали все видения и звуки, лишь ручей снова бессвязно забормотал, как обезумевший поэт.

– Видел рыбу? – нетерпеливо спросил Алатар.

– Кажется, я проглотил черепаху, – пожаловался Репрев, откашливаясь, а потом добавил: – Слишком крупная здесь водится рыба – в пасть не помещается.

– Лови ту, что поменьше. Сом мне тоже не по зубам, – проговорил Алатар и спросил с невинной всезнающей улыбкой: – Ну что, видел что-нибудь кроме рыбы? Или слышал?

– Ничего я не видел и не слышал! Рыбалка не моё. Кошачье это занятие.

Репрев сам не понял, почему соврал: наверное, всем своим нутром противился тому, что бенгардиец, как всегда, оказался во всём прав, а он – нет, и признавать его правоту не желал.

Алатар посмотрел на него исподлобным, недоумённо-странным, подозрительным взглядом и сказал:

– Да будет тебе известно, что тигр – не кот. Прекращай. Я же не зову тебя «псом». Или недееспособным.

– А ты рискни.

– Две рыбины должно хватить на всех, – вздохнул тигр. – Завтра попробуешь ещё.

– Ещё? – застонал Репрев. – Нет уж, довольно с меня! Я промок до нитки, у меня замёрзли лапы, и всё, что я словил сегодня, – это простуду! А учитель из тебя неважнецкий – закрой глаза, обнажи слух!.. Оставь эти штучки для своих тигриц, – последнее оскорбление в горячке слетело с его языка, и где-то внутри Репрев пожалел о сказанном. Ведь всё-таки дурацкий и примитивный способ ловли рыбы бенгардийца сработал бы, хвати Репреву сноровки вцепиться зубами в форель, а не по-глупому удариться мордой об воду. Обострившиеся видения он списал на причуды Зелёного коридора, стараясь им не удивляться.

– Плевал ты, значит, на свою Агнию и фамильяра, если сдаёшься без борьбы, отказываешься быть для них добытчиком! – Алатар говорил вызывающим тоном, щерясь и прижимая к морде уши, со вздыбленной шерстью подпрыгнул к Репреву, загребая лапами воду и поднимая брызги. Бенгардиец словно принял всё на свой счёт. – Не ты будешь добытчиком, так на твоё место придёт кто-нибудь другой!

– У тебя ещё Астра есть – вот его и учи! А меня не трогай. А что про Агнию и Умбру – не твоего ума дело, что-нибудь да придумаю.

Репрева зацепило высказывание Алатара о добытчике, но он не сорвался лишь потому, что хотел поскорее покончить со всей этой рыбалкой и вернуться к Агнии, и на то были свои причины.

– Любой другой сказал бы: «Как знаешь – дело твоё», но не я. Потому что дело это не твоё, а наше, общее. Астра может ловить рыбу, как это делают все кинокефалы, – руками, соорудив снасть, а ты…

– А я… что? – оборвал Алатара Репрев. – Я не кинокефал, и у меня нет рук, хочешь сказать? Недееспособный? Никак тебе не уяснить: между мной и Астрой нет разницы, а в чём-то я даже лучше него. И я бы преспокойно обходился без помощи фамильяра, но Умбра стал мне ближе, чем фамильяр. Я бы ни за что, никому и никогда не позволил заботиться обо мне, как о каком-то беспомощном существе! Я сам в силах о себе позаботиться.

Репрев повернулся к тигру спиной, ударив по ручью хвостом.

– Но факт остаётся фактом: у тебя – лапы, а в лапах удочку тебе не удержать. И даже будь у тебя руки, а в руках – удочка, ты бы с ней не совладал. Поэтому ты должен научиться тому, чему тебя учу я. Ты меня слушаешь?

Но когда Алатар подошёл к нему и посмотрел в его морду с нахмуренным лбом, сдвинутыми бровями и охотничьим взглядом, понял – его не слушают.

– Что ты там разглядываешь? – спросил бенгардиец.

– На дне – там блестит что-то… – медленно проговорил Репрев.

– Под водой всегда что-то да блестит, рябит, сверкает: солнце, рыбья чешуя, песок. Жаль, что ты не был таким внимательным на моём уроке: глядишь, от твоей рыбалки и вышел бы какой толк.

– Да не рябь это, не чешуя и не песок, это нечто другое, – с той же неспешностью говорил Репрев, подкрадываясь к источнику таинственного блеска.

– Ты как сорока, – усмехнулся в свои роскошные усищи Алатар, – падок на всё блестящее. Наверное, мне стоило сказать, что я обронил в ручей золотое колечко. Быть может, тогда ты бы серьёзнее и с большим воодушевлением отнёсся к нашим занятиям.

– Шути, шути, но я…

Репрев не договорил – нырнул под воду и после волнующего затишья и лопающихся пузырей на поверхности вынырнул, уже держа в пасти…

– Копьё! – так и ахнул Алатар.

Репрев вприпрыжку побежал к берегу и уложил копьё, как младенца, в высокую, ещё не давшую цвета плакун-траву. Рассмотрев находку, он разочарованно объявил:

– Всего-навсего железная палка с острым концом. Я перестал с такими играть, когда мне стукнуло семь.

– Ты безумец, только взгляни: ратовище выполнено из цельного куска обсидиана, а приглядись, приглядись, что за необыкновенные узоры в виде листьев папоротника его украшают – чистое серебро! – до самого наконечника овивают! – восхищался Алатар, ползая вокруг копья и бережно снимая с него лапой паутину ила.

– А ещё меня называл сорокой. На себя бы посмотрел. Крутишься вокруг моего сокровища, уже глаз на него положил. Как ты определил, что оно сделано из обсидиана и украшено серебром? И кто-то ещё сражается на копьях? Ну, кроме смилланян.

– Если ты не заметил, королевский дворец в Бенгардии, его башни выполнены из обсидиана, а уж распознать серебро – кому ума недоставало.

– То есть ты хочешь сказать, что эта железная палка очень и очень дорогая? – с надеждой в голосе уточнил Репрев.

– Да копьё бесценно! А ты – палка, палка, эх! Ты нашёл самый настоящий клад. Я горжусь тобой, Репрев.

Репрев погрузился в сладкие грёзы: «Настоящий клад! Вот вернёмся домой, продам копьё, и тогда заживём! Куплю скромный – нет, почему же скромный? нескромно огромный! – дом у моря, где-нибудь на Смилле. Агния всегда мечтала там побывать, а я обещал исполнить её мечту! Будет апельсиновый сад. Будем пить пентагонирисы на веранде и любоваться закатом. Как должен быть красив на море закат! Солнце тушится об горизонт с розовой дымкой, приглашая чёрную, как этот обсидиан, ночь с такими крупными звёздами, что они сами как апельсины на ветке. Подарю Агнии самое дорогое платье: пусть саблезубые соседки вымрут от зависти! А Умбре подарю большой-большой телескоп, такой большой, что он не поместится у него на чердаке, и весь его шкаф забью всякими-разными окаменелостями, метеоритами, камнями и прочей ерундой, что он так любит. Будем жить припеваючи, подальше от этого Коридора, от этой малахитовой травы и этого острова! Как будет хороша жизнь без Астр и тигров».

Алатар ещё говорил что-то, но до слуха Репрева дошло лишь:

– …у императора Смиллы похожее копьё. Оно больше не оружие, а символ власти.

– Наверное. Я даже не знаю, кто у них там император.

– Не менее важно то, – продолжал Алатар, – что наше копьё может быть диковинкой. Его следует тщательно изучить.

Подвигая копьё лапой к себе и ложась на него грудью, Репрев жадными глазами гнал тигра от клада.

– Я тебе копьё не отдам, даже не рассчитывай! Я его нашёл, значит, оно моё по праву, – зарычал он.

– Успокойся, никто его у тебя не отбирает. Я же сказал «изучить», а не «отобрать».

– Для начала выпроси у меня его.

– Позволь мне хотя бы помочь тебе донести его к остальным. Копьё выглядит тяжёлым, – предложил Алатар, уже наклоняясь к оружию, которое всё ещё держал у груди Репрев.

– Может, для тебя и тяжёлое.

– А ты упрямый, – буркнул Алатар, неодобрительно скосившись на Репрева. Тот бессильно старался совладать с тяжёлым копьём, от которого даже взгляд тянуло вниз: оно перевешивало то на одну сторону, то на другую, и когда челюсть у Репрева совсем онемела, а слюни шнурками свесились из пасти, остриё наконечника бороздой взрыхляло за собой влажную землю, подскакивало на камнях и кочках, цеплялось за траву так, что приходилось, гадко расшатывая зубы, тянуть за ратовище. И тогда Алатар снова предложил свою помощь. Репрев что-то промямлил в ответ – Алатар не разобрал, переспросил, и тогда Репрев остервенело выплюнул копьё из пасти, разбрызгав слюни, неуклюже обтёр встопорщённую мокрую шерсть на подбородке об грудь и плечо и, скрывая учащённое дыхание от тигра и укрощая часто вздымающуюся грудь, рявкнул:

– Помощь мне твоя не нужна! Но у меня есть к тебе предложение, – хитро улыбнулся он. Алатар поднял бровь. – Давай ты понесёшь за меня этот лом, а я тебе – сильфии?

– Ты же только что ни под каким предлогом не хотел отдавать мне копьё, – с притворным удивлением рассмеялся тигр.

– Так это я твоей помощи принимать не хотел, а за сильфии – это не помощь: ты будешь моим рабочим тигром! Девять сильфий, идёт?

– Девять? – ухмыльнулся тигр. – А сильфии-то ты где возьмёшь? – вздохнул Алатар, мягко улыбаясь.

– Вернёмся в город – отдам. Не обману, не боись!

– А кто сказал, что я собрался возвращаться с вами в город? – спросил бенгардиец.

– А ты что, останешься в Зелёном коридоре? Будешь ловить здесь Зелёных мышей? Или снова запрёшь себя в пещерах? А может, переберёшься в свою опустевшую Бенгардию? Ладно, не моё это дело… Что ты тогда хочешь?

– Предлагаю обмен: ты мне отдаёшь искренник, а я помогу тебе с копьём, – Алатар посмотрел на искренник, висящий на шее Репрева и прыскающий лучистым алым светом.

– Чего захотел! – оскорблённо пискнул Репрев, напыжившись и повернувшись к тигру боком, рьяно оберегая искренник. – Неравноценный какой-то обмен, сам посуди. Копьё я и сам уж как-нибудь дотащу.

– Но ты сохранишь себе пару лишних зубов и оставшийся путь проделаешь налегке. А там что-нибудь вместе придумаем: сплетём тебе из прутьев ножны. Ну, как тебе?

– Что ты скрываешь, бенгардиец? – вгляделся Репрев в тигра, будто видел его впервые. – Неужели тебе правда есть что скрывать?

– Если я отвечу, что нечего, ты ведь не поверишь мне на слово, я прав? – усмехнулся изумрудно-янтарными глазами Алатар.

– Нет, тигр, я тебе не доверяю, и вряд ли когда-нибудь буду.

– Мне жаль это слышать. Если моё слово бенгардийского тигра ничего для тебя не значит, я попрошу лишь выслушать меня. Мы нашли искренник на моей земле, и это последний дар, что она мне… нам даровала. И дар этот я должен беречь, он должен быть под моей охраной. У нас, у бенгардийских тигров… у нас очень хорошо развито внутреннее чутьё, и оно подсказывает, что я могу поручить тебе охрану искренника и, возможно, даже чего-то большего, чем искренник. Но я бы хотел сделать это сам, потому что… потому что меня грызёт вина за то, что я не защитил свой народ и что я не лежу сейчас мёртвый рядом со своими братьями и сёстрами, и от этого чувствую, будто моя судьба оступилась у пропасти, но каким-то нелепым образом устояла на лапах и теперь бродит как неприкаянная по земле и никак не найдёт своего настоящего, предопределённого ей, уготованного для неё конца. И только став хранителем искренника, так и только так я ещё могу привнести в моё жалкое существование хоть какой-то смысл. И я говорю искренне без искренника, раскрывая перед тобой душу.

– Зачем тогда вообще нужен этот искренник, если достаточно сказать: «Я говорю искренне без искренника!»? – передразнил тигра Репрев, напыщенно и густо бася, как можно выше задирая нос. – А? Что, нечего сказать? – но, увидев на морде Алатара неподдельную досаду, смягчился и спросил: – Ты же мне его потом вернёшь, ну, когда вернёмся домой?

– Сам заберёшь, – взбодрился Алатар.

– А ты правда считаешь, что я не справлюсь с этой железякой? – с обидой вдруг спросил Репрев, но продолжил с азартом: – Да я в охране служил, охранял склад с малахитовой травой. Но всегда мечтал вступить в отряд. Какая бы у меня тогда была броня – не хуже твоей! Я бы получил разрешение на применение клыков и когтей. Носил бы перчатки со стальными когтями и такие же скобы на клыках. Вот какую бы силу заимел! Меня бы тогда все уважали, боялись бы мимо пройти, избегали моего властного взора…

– Разве смысл служения в отряде – не защита горожан? Разве горожане не должны чувствовать себя спокойно, когда ты рядом? С чего им тебя бояться?

– Ну как же, я – представитель закона Терция-Терры на планете Земля, на острове Буйном! А кто власти не боится? Меня как преступники увидят – все врассыпную, как тараканы!

– Если врассыпную – кто же их ловить, преступников, будет? – откровенно смеялся во весь рот Алатар.

– Издеваешься, да? Если бы не лапа, вернее, её отсутствие… Вернее, она у меня есть, но для отряда её нет, понимаешь? Лишился лапы, а как будто душу вырвали. Служил бы я сейчас в отряде да горя не знал, а вместо этого приходится терпеть тебя. Ты слышал про отряд доктора Цингулона?

– Да, доводилось слышать, – брезгливо поморщился Алатар и шмыгнул носом.

– И что слышал? – по морде Алатара Репрев догадался, что ничего хорошего.

– Что отряд изображает с помощью малахитовых красок оружие. Губит Вселенную, сдирая с неё краски. Ищет повод, чтобы пойти войной на другие планеты, разорять Зелёные коридоры. Нам, бенгардийский тиграм, – тем, кто называет себя миротворцами, – хорошо известно: ваш генерал – душегуб и преступник.

– Я, кажется, понял, почему ты не хочешь возвращаться в город, – пропел Репрев тенорком. – Ты боишься, что генерал Цингулон заставит тебя вступить в его отряд?

– Взгляни на меня внимательно. Как ты думаешь, боюсь ли я хоть что-нибудь? – Алатар показательно надул парусом грудь и в грозной усмешке обнажил клыки. – Ваш генерал не сможет заставить меня служить ему. И, скорее всего, не пожелал бы себе иметь в своих союзниках бенгардийца, даже знай он истинную мою мощь.

– Да-да, оправдывайся, тигр. Называешь себя миротворцем, а на поверку – обыкновенный трус! Всем известно, что никакого оружия из малахитовой травы отряд не создаёт, малахитовых красок мы создавали столько же, сколько и другие планеты, а россказни о завоевательных походах – не более чем грязные слухи, которые нарочно распускает Смилла, чтобы очернить нашу родную Терция-Терру.

– Тебя я тоже могу назвать трусом, к тому же и подлецом! – неожиданно взревел Алатар. – Только подлец ради собственной выгоды и по своей воле присоединится к шайке разбойников! Наверное, в разбойничьей среде разбойнику и обитать благоприятнее…

– Я не ради собственной выгоды хочу в отряд, – теперь оправдывался Репрев. – Я хочу защищать Землю, Терция-Терру!

– Я, кажется, кое-что понял, – Алатар уронил взгляд на копьё. – Думал, говорить не говорить, но всё-таки скажу: ты недолюбливаешь меня, потому что завидуешь моей силе.

– А ещё говоришь что-то о своём благородстве. Будь в тебе хоть немного благородства, ты бы не посмел… – срывающимся голосом сказал Репрев, клонясь к земле, а в его глазах задрожал солнечный свет. – А может, твоё хвалёное благородство и заключается в том, чтобы оскорблять в лицо, а не за спиной?

Репрев с гордо поднятой головой подошёл к копью и взял его в пасть. Пристыженный Алатар подскочил к нему, намереваясь перехватить копьё, помочь.

– Ну, прости меня, ладно тебе! – Алатар крутился рядом с Репревом, выгибал шею, чтобы быть с ним вровень, но копьё отбирать не решался, ловя на себе злые от обиды взгляды Репрева. – Горячая у нас, у бенгардийцев, кровь.

Репрев изрыгнул копьё – оно покатилось по траве, но точный и резкий удар чёрной лапы остановил его.

– Кровь у вас горячая?! – прорычал Репрев. – А давай-ка я тебе её пущу и мы проверим, какая она горячая!

Тигр оббежал прижатое к траве копьё и встал напротив Репрева, сказав:

– Я прошу у тебя прощения.

– Просишь, а выглядит так, будто делаешь одолжение. И сдалось мне твоё прощение, если ты и дальше будешь принимать меня за того, кто завидует твоей силе.

Репрев уже хотел было снова взяться за ратовище, но так и застыл с раскрытой пастью – бенгардийский тигр Алатар склонился в поклоне: высоко поднял зад, прижал к животу хвост, закрыл глаза и лбом сломал росший некстати лопух. Много видел за свою недолгую жизнь Репрев: счастливых вдов, богача, что никогда не воровал – умер только рано и как-то внезапно, – кинокефала, что не любил апельсины. Но видеть поклон бенгардийского тигра ему приходилось впервые. Никогда бенгардиец не преклонится перед кинокефалом, а уж перед недееспособным…

– Вставай давай, а то последнее своё достоинство растеряешь, – сконфуженно пробормотал Репрев.

– У меня будет лишь одна просьба: ни одна живая душа не должна об этом узнать, – тихо проговорил Алатар, не изменяя своего положения и не открывая глаз.

– Мне всё равно никто не поверит, – сам до сих пор не веря в происходящее, ответил Репрев. – Ладно, тащи моё копьё. Но это не значит, что я тебя простил.

– То, что я сказал, я сказал в сердцах. Сила не в размере и не в обилии мышц: змея убивает тигра. У меня лишь передние лапы сильные, а посмотри на задние – какие они обделённые, – как-то извиняясь, рассмеялся Алатар, обернувшись и посмотрев на свои «обделённые» задние лапы.

– Где-то я слышал, что тигры могут своими хвостами деревья рубить, – сказал Репрев.

– Ещё скажи, что мы воскрешать умеем, – хмыкнул тигр.

– С вас станется.

Алатар легко, как хворостинку, поднял в зубах копьё. Репрев потащился чуть поодаль, с чувством, будто его раздели донага.

Агния была не в восторге, когда увидела Репрева с копьём. Ещё на подходе к их привалу он попросил Алатара передать ему его сокровище: не хотелось Репреву перед Агнией выглядеть слабее бенгардийского тигра.

Репрев спешил к Агнии, высоко задрав морду с растянутой улыбкой, гарцуя, и счастье лилось из него через край, размашисто и живо виляющий хвост служил тому подтверждением. Положив к ногам Агнии копьё, он выжидающе уставился на неё – так кот смотрит на своего хозяина, когда притащит в дом мышь.

– Что ты опять нарыл! – всплеснула она руками. – Признавайся, ведь опять рыл?

– Ну, что ты сразу начинаешь, Агнушка! Ничего я не рыл. Я его из реки достал!

– А ты-то, – пристыдила она Алатара, – тоже мне, бенгардийский тигр! Зачем позволил ему забрать эту палку? Валялась бы себе там, где валялась.

– Я не могу ему запретить, – как всегда сдержанно, ответил Алатар. – И к тому же это копьё может быть такой же диковинкой, как искренник.

– И что в нём такого диковинного? – Агния строго взглянула на тигра.

– Мы… ещё не выяснили, – прочистил он горло кашлем. – Но скоро узнаем.

Агния перевела взгляд на украшающий теперь могучую грудь Алатара искренник.

– Репрев отдал тебе искренник? – поразилась она. – Как ты его уговорил? Что у вас там произошло, у ручья?

Единственным, кто разделил радость Репрева, был Умбра. Он с трусливой недозволенностью жадно щупал блестящими глазёнками лежащее в глубокой траве копьё, и когда все занялись сбором ивовых прутьев, Умбриэль незаметно для всех подобрался к нему. Надувая щёки, тужась и пыхтя, фамильяр силился хотя бы приподнять копьё с земли; он всё же поднял почти вдвоё превышающее его рост обсидиановое копьё и залюбовался, ломая кверху глазёнки, как на ромбовидный наконечник из чистого серебра небогатое вечернее солнце, запрятавшись за пепельно-голубыми облаками, пускает свою ржаную слезу, и как она при малейшем волнении острия перекатывается на нём то вверх, то вниз, то вверх, то вниз. В неокрепших драконьих ладошках грозное оружие, тупой конец которого заглотила сырая после вчерашнего дождя почва, завихляло – уверенной хваткой Агния перехватила ратовище.

– Что, жить надоело? – строго, деря глотку, чтобы слышали все, отчитывала она Умбру. – Совсем бдительность потерял, да? Оно на тебе не просто царапину оставит – оно тебя пополам разрубит, а мне, знаешь, двоих тебя не надо, мне с тобой одним хлопот хватает!

– А тебе идёт, Агния, – к ней подошёл Астра, отодвигая испуганно-виноватого Умбру за спину, подальше от родительского гнева; зажав в своих ладонях ратовище очень близко к её ладоням, воздушно касаясь их, Астра застенчиво опустил глаза. – Вы дополняете друг друга – ты и это копьё: хрупкость и сила.

– И кто есть кто? Только не говори, что видишь во мне хрупкое и беззащитное создание, хрустальную вазу. Так кто я – сила, или сила в копье? – спросила она так, будто от ответа зависела ни больше ни меньше чья-то судьба. Агния, впрочем, отчего-то была уверена, что Астра даст неверный ответ. И она не прогадала.

– Мне кажется, что ты сильная снаружи, но внутри – хрупкая.

– И почему ты так думаешь, Астра? – спросила Агния, спустив ладони ниже и крепче, до скрипа, обжав пальцы вокруг ратовища, подальше от его ладоней.

Астра опустился к ней по холодному голышу обсидиана, оставляя на нём тёплые, как от дыхания, юрко испаряющиеся следы отпечатков, но на сей раз юный кинокефал коснулся её огненно-рыжей шёрстки. И в груди у него приятно защекотал огонь, проваливаясь куда-то вниз, к желудку.

– Некоторые кинокефалы выстраивают вокруг своей души непробиваемую стену, создавая лишь видимость силы, иногда для того, чтобы эта сила отпугивала других кинокефалов, чтобы они не подобрались близко к искалеченной, затёртой до дыр душе. Сердце, заточённое в высокой башне… – Астра с пристрастием подбирал слова, чтобы как можно понятнее выразить свои мысли. – Сердце – оно ведь как хлеб: черствеет, если о нём забудешь, а в молоке размокает. А за каменной стеной высокой башни сердце, безусловно оставленное надолго в одиночестве, черствеет… Я не пытаюсь сказать, что у тебя грубое сердце. Но мне кажется, что тебя кто-то когда-то очень сильно обидел, и ты разочаровалась в кинокефалах, сразу во всех. Но в твоей жизни обязан появиться тот, кто снова вернёт в неё очарование.

Астра, всё это время рассматривая, как тупой конец копья буравил податливую землю, взглянул в изумрудные глаза Агнии, в круговороте которых мешалась точившая его глубоководная чернота зрачка. Кинокефалка свела свои пышные крылатые брови и сплела на лбу верёвочки морщин, но Астра отчего-то умилялся этой безобидной сердитостью, и это умиляющееся, подёрнутое бессмыслием молодой влюблённости лицо юного кинокефала выводило из себя Агнию.

– Как ты можешь так рассуждать, если ты совсем не знаешь меня? – то мялся, то срывался на высокие ноты её голос. – И кто этот кинокефал, которому ты пророчишь вернуть моей жизни очарование? Ты, что ли? – вдруг её глаза исковеркал какой-то слом, пылающая страсть потухла в них, они заполнились слепящей дымкой ужаса: не стоило произносить этих слов при Репреве – он вспыхивает в тот же миг, что и она. – И с чего ты взял, что из моей жизни пропало какое-то там очарование?

– Потому что я упёрся в эту стену – она осязаема для меня, и я бьюсь об неё лбом и никак не подберусь к твоей душе.

– Так, может, и не суждено тебе подобраться? – хриплым тихим голосом проговорила она, потянув на себя копьё; косым взглядом она видела, как посмурнел Репрев. И одно лишь копьё сейчас разделяло двух кинокефалов. И Астра уступчиво разжал пальцы. – Может, так тому и быть, так надо.

– Нет, так быть не должно. Никогда и ни с кем, – с одурманивающей самоуверенностью заявил Астра, сам от себя не ожидая такой напористости.

– Почему ты об этом вдруг заговорил? – интимно смягчая голос, с придыханием спросила Агния.

– А вот этого я сам до конца не понимаю. Наверное, во мне родилось желание залезть к вам в души, вот так, без спросу…

Астра схватился за голову одной рукой от стеснения, в которое он сам ввёл их с Агнией разговор, и от того, как свободно сейчас парила его мысль; он мечтательно взглянул на солнце, тлеющее головешкой во взбитой серой золе облаков.

– В наши души или в мою? – спросила Агния и снова пожалела, что спросила. – Не советовала бы я тебе, Астра, лезть ко мне в душу – там не убрано.

– Ну всё, хватит! – вскричал Репрев. – Возвращайте мне копьё!

Ближе к вечеру искатели развели уютно трескучий костёр, нанизали на копьё пойманных рыбин и приготовили вкусный и сытный ужин.

Как ни крутил копьё Алатар, как ни вертел в лапах, ничего диковинного он в нём не нашёл: копьё бросали, им кромсали трухлявый пень, кололи камни, закапывали в землю, даже топили в ручье, но копьё оставалось копьём.

Репрев спал со своим сокровищем в обнимку, и Агния всю ночь беспокоилась о Репреве – как бы не напоролся он на остриё.

А утром она сплела ножны из ивовых прутьев – до того искусная получилась работа, что Алатар расхвалил Агнию и от всей своей широкой души назвал мастерицей. Агния с деланной жеманностью приняла похвалу.

Но недолго проносил Репрев ивовые ножны – три дня и три ночи: случилось же Алатару завести тот злосчастный разговор.

– Что ты намереваешься делать с копьём по возвращению в город? – спросил он у Репрева, который с важным видом нёс оружие, а тонкие, острые ивовые прутья под тяжестью обсидианового ратовища натирали ему спину, но Репрев терпел, терпел и продолжал нести. – Так и продолжишь расхаживать по городу с копьём наперевес, распугивая горожан, пока тебя не бросят в А-строг за жестокое убийство современной оружейной моды? – пошутил Алатар.

– Кто бы говорил, – проворчал Репрев, поведя плечом и поправив ивовую лямку. – Сам-то в чём ходишь, в какой-то прадедушкиной броне.

– Нет, моя броня есть не что иное, как дань традиции. Отец дарит её на совершеннолетие своему сыну.

Даже Агнии не смогла уговорить Репрева снять с ратовища наконечник. Порешили на том, что надо наколоть на остриё толстую деревянную щепку, а края обложить мхом и травой, затянуть резинками, одолжив их у Агнии (она сняла резинки с косичек).

Репрев, конечно, не переставал жаловаться, что у его оружия спрятали самую мужественную и устрашающую его часть и теперь оно ещё больше стало походить на палку, а он стал меньше походить на воина.

– Ну, палка тоже может быть оружием, смотря в чьих оно лапах или руках. Меня учили сражаться на палках. Столько шишек я за всю свою жизнь не набивал, – смеялся Алатар.

И угораздило же Репрева поделиться своим мечтами о богатстве, умолчав про домик у моря и платье для Агнии.

– Да ты, никак, шутишь, – напружился Алатар. – Мы не знаем, к какой эпохе относится это оружие – оно может представлять огромную историческую ценность! И, судя по материалам, из которых сделано оружие, оно, вероятнее всего, принадлежит народу Бенгардии, моему народу. Копью место в музее, а не на прилавке ушлого торговца оружейными древностями с чёрного рынка. А ты ослеплён жаждой наживы!

– О, я должен был догадаться, что ты приплетёшь свою любимую Бенгардию, которая уже сама как один большой музей под открытым небом! Тебе всё равно меня не переубедить, и я сделаю так, как считаю нужным! – скалился Репрев, подойдя опасно близко к Алатару.

– Сейчас же отдавай копьё! – Алатар так стукнул лапой, что задрожала земля; под его катающимися, как волны, губами открывались клыки цвета мимозы, а глаза застилала красная пелена. – Ты недостоин даже нести его.

– Тебе ли рассуждать о достоинстве, бенгардиец… – хрипло рычал Репрев, выворачивая на тигра как-то сбоку и вверх прошитые кровянистыми жилками белки глаз.

Алатар давил в себе ярость как мог.

– Минуту назад я для тебя бенгардийцем не был, – сказал он, не разжимая зубы. – Ты уж определись, кто я.

– Ты ещё не понял? Мне плевать, кто ты и откуда. Хочешь забрать копьё? – Репрев сбросил с себя ножны, попытался вытащить зубами копьё, но оно застряло; когда, наконец, он вытащил копьё из ножен, положил его на камень, тоже не с первого раза, и наступил на ратовище лапами так, что остриё смотрело в тигриную грудь. Репрев действовал хоть и решительно, но нескладно, и накалённая до предела обстановка несколько разрядилась. Но Репрев, не замечая этой заминки, встал в боевую стойку и продолжил сыпать угрозами: – А ты попробуй, отбери! Чего, испугался? Ага, страшно стало, когда на тебя направляют копьё? Ну же, давай, чего ждёшь, отбирай! Но сперва верни мне мой искренник, тигр.

Алатару не было страшно, а совсем наоборот: его морда просветлела от улыбки. Но требование отдать ему искренник улыбку смело. И только одному артифексу известно, чем бы закончился спор, если бы между Репревом и Алатаром не встал Умбра, стискивая свои чешуйчатые пальчики в кулачки под варежками.

– Репрев, перестань обижать Алатара! Как тебе не стыдно – он же твой друг!

– Сам бы постыдился, Умбра: подумай, кого ты защищаешь – не меня, папаньку своего, а какого-то чужака. Ни тебе, ни мне этот бенгардиец не друг, запомни это, и никогда не станет другом. А для тебя он и вовсе не более чем игрушка, что-то вроде деревянной лошадки-качалки, и заступаешься ты за него лишь потому, что боишься: он тебя на спине больше катать не будет. Но он будет, можешь не сомневаться, мне назло: ведь он такой благородный, честный тигр, делает всё вопреки!

– Никакая он не игрушка! – кричал, почти плача, Умбриэль. – Алатар живой и я его люблю!

– Ах, любишь? – проскрипел Репрев. – Ну и люби его, вы друг дружки стоите, а от твоей любви я отказываюсь! И моей ты больше не получишь, так-то вот!