Малахитовый лес

– Ты зазналась, Агния! Есть у тебя талант или нет, тебе никогда не стать фамильяристом! Для этого ты должна семь лет учиться в особой школе. Без этой подготовки ты можешь устроить катастрофу! Вспомни: когда ты была маленькой, тебе же нравилось изображать со мной дома.

– Потому что это была единственная возможность провести с тобой время! Но ты всегда знал, знал, что я люблю рисовать, и не отдал меня в школу фамильяристики только потому, что хотел, чтобы я продолжала ваше дело! А хочешь, скажу, что я думаю о вашем с мамой деле? Вы бездумно изводите малахитовую траву, строя дома для богачей: никто из простых кинокефалов не может позволить себе ваши особняки! А я всё равно куплю себе малахитовую кисть и буду изображать фамильяров!

– Если ты не окончила школу, Терция-Терра не выдаст тебе разрешение на малахитовую кисть. Все малахитовые кисти, как и малахитовые краски, находятся под строгим надзором у Кабинета. Если только ты, обойдя закон, купишь кисть из-под полы и сама станешь преступницей. Ты не ходишь в академию, проводишь время за своими рисунками, сидя в кафе, из дома начали пропадать вещи. Я уже не знаю, о чём думать, Агния. Говори, куда ты потратила деньги?

– Я ни на что их не…

– Я чую ложь. Не ври мне. Если я сейчас подойду к шкатулке и увижу, что в ней нет цепочки…

– Папа, поверь мне на слово, – уговаривающим тоном произнесла Агния. – Тебе мало моего слова?

– После того, что я узнал о своей дочери? Что я увижу, если открою шкатулку? Говори правду, Агния!

– Цепочку с камнем из малахитовой травы.

– Я могу? – отец указал тонким пальцем с выпирающими, толстыми фалангами сухощавой руки на шкатулку, стоящую на комоде.

Агния молчала, но её выдавали подрагивающие губы.

Отец аккуратно собирал листы рисунков, прокладывая себе путь к шкатулке. Когда он открыл её, то увидел россыпь золотых колец, любимые серёжки дочери с изумрудами, точечные пёстрые переливы всевозможных драгоценных камней, как на картине пуантилиста, а сверху лежала изящная золотая цепочка с падающим слезой камнем размером с миндаль. Отец смёл украшения в ладонь и подставил их под льющийся из окна солнечный свет, который в этой сцене играл свет лунный.

– Умница, дочь. Я горжусь тобой. Рисуешь ты хорошо.

Отец вытащил из кармана пиджака кисть и нерабочим концом с ластичным гелем уверенными, частыми движениями бесследно стёр украшения. В солнечных лучах осталась лишь его раскрытая, пустая ладонь.

– Так я и думал. Или ты всерьёз решила провести художника моего уровня? Ты правда полагала, что я не сумею отличить подделку от настоящей вещи? Ты – бесталанная, бездарная лгунья! Признавайся, кого ты попросила изобразить драгоценности малахитовыми красками?! Нет, ты не могла, тебе бы не хватило таланта изобразить их самой, даже если бы у тебя была вся палитра малахитовых красок! И даже если бы у тебя была малахитовая кисть – тебе бы снова не хватило таланта! Ты не достойна учиться даже в академии, ты…

Он топтал, раскидывал ногами рисунки Агнии, те, что поднимались в воздух, хватал на лету и бессердечно рвал их, комкал и снова рвал; лис-кинокефал выкатил глаза, его охватили неистовое безумие и горькая, заглушающая голос разума обида за дочь, а дочь тянула его за рукав, захлёбываясь рыданиями, и кричала:

– Отец, не надо, прошу тебя, не надо!

– Не надо?! – рычал лис-кинокефал, щёлкая у неё перед лицом белыми, как соль, зубами и выкатывая исчерченные красными чёрточками глаза. Агния никогда не видела его таким: он уже не был тем сдержанным и обходительным кинокефалом; она опасливо, вполсилы, пыталась удержать отца за рукав пиджака, с диким страхом силясь распознать родное в незнакомых глазах. – Надо, Агния! Ты наказана! Я презираю твоё творчество! Тебе никогда не стать…

– Отец, там кисть, там!

Хруст, отчетливый и роковой, какой бывает, когда ломается кость. Свет, невыносимо яркий и ослепительный свет озарил комнату. Со звоном выбило окна. На долю секунды всех зрителей бросило во тьму, а потом вернуло обратно в комнату.

Агния лежала на полу в той позе, в какой она упала на ложе, в которое превратился тигр-отшельник, часто моргала, прогоняя из слезящихся глаз ошпаривший их свет. Поднятые взрывом под потолок листки, стройно выгибаясь в полёте, ложились на неё. Агния подняла голову, как-то отчётливо и отчаянно выдохнула, и слёзы опять разбились об её слипшиеся ресницы, размыливая страшную картину: отец тоже лежал на полу, ногами к ней, и в подошве его лакированных туфель торчал обломанный стержень кисти – осколок малахитовой травы, а рядом с расколотой кистью красной змейкой ползла по разметённым рисункам кровь.

Снова заклубился рыхлый туман – декорации сменились на больничную палату. Началось второе действие.

Агния сидела на больничной койке, опёршись спиной о подушку и обняв руками поджатые к груди ноги. На другой, пустой, койке, со строгим, ненастоящим лицом, будто его свело судорогой, подёргивая острым подбородком, сидела, приосанившись, лисица-кинокефалка в чёрном платье и с жемчужным ожерельем. Надменными, холодными глазами она оценивающе смерила Агнию, глазами, в которых не наступала оттепель, даже когда лисица-кинокефалка в траурном платье улыбалась фальшиво-доброжелательной улыбкой: просияет в них обманчивый блеск радушия и вскоре погаснет. Высокомерный, сухой, как апельсиновая корка в шкафу, голос прервал тишину:

– Твой отец в другом корпусе. Пока ещё живой. Не изъявишь желание навестить его?

– Нет.

– Агния, ты ведёшь себя неподобающе.

– А подобающе чему я должна себя вести? – спросила Агния. – Я не хочу навещать его не потому, что я не хочу видеть его. Причина в другом.

– Может быть, соблаговолишь мне её озвучить?

– А вот этого я уже не хочу. Прости.

– Ты не у меня должна просить прощения… Ну как ты могла, Агния? Если бы ты только знала, что мне стоило спасти тебя от А-строга. Приобретение и незаконное хранение малахитовой кисти…

– Что, дорого вам ваша дочурка обходится? Зачем ты пришла? Чтобы осыпать меня упрёками или поддержать?

– Откуда ты вообще её взяла? У кого купила? Мне так страшно за тебя, Агния… Такой позор для семьи. И давай не будем говорить о том, во сколько нам встала твоя выходка. Это был предпоследний раз, когда я выручала тебя.

– А будет и последний? – со слабой улыбкой проговорила Агния, взглянув на мать. Мать на дочь не подняла глаз.

– Будет. И будет он здесь и сейчас.

Она поставила рюкзак к ногам Агнии.

– Зачем он мне, мама? Доктор сказал, что меня завтра выпишут.

– Загляни в рюкзак.

Агния неуверенно протянула к нему руки; молния с предрешающим жужжанием расстегнулась – рюкзак был наполовину забит крупными листьями сильфий.

– Что это? – захрипела Агния.

– Тебе на первое время. Вещи можешь забрать в любой момент, даже если я буду на работе. Желательно, когда я буду на работе.

– Вы что, выгоняете меня из дома? – Агния привстала, продавив ладонями матрас.

– Агния, пожалуйста, не повышай голос! Ты знаешь, как я не люблю, когда повышают голос.

– Отец в курсе, что ты выгоняешь меня из дома? – голос Агнии стал обычен и равнодушен.

– Отцу лучше об этом не рассказывать, – мать особо выделила это «не». – Ему сейчас нельзя волноваться. Будет желание, навести его и расскажи сама. Думала, говорить тебе или нет: он очень хочет увидеть тебя. Он умирает, Агния, мой Грегори… – голос матери сорвался, она облепила лицо руками и пустилась в плач, между словами противно хлюпая носом. – Малахитовая болезнь. Неизлечима. Можно лишь выиграть время, и только… – мать снова поперхнулась рыданиями. – Вот до чего довела нас твоя безалаберность, дочь. Ты убила моего любимого мужа и собственного отца.

Мать сорвалась и, уже стоя в дверях, не оборачиваясь, так и не взглянув на дочь, скупо выговорила:

– А я видеть тебя не желаю. Живи своей жизнью, как хочешь. Никто тебе больше не помешает портить её. Из архитектурно-изобразительной академии ты, конечно, отчислена. Я могла бы попросить за тебя, но мне почему-то думается, что тебе это самой не нужно. Прощай, Агния.

Агния не встала, не побежала за матерью, хотя понимала, что видит её в последний раз; она протянула ноги, сжимая в дрожащих от обиды и злости пальцах рюкзак с откупными и не решающими сейчас совершенно ничего сильфиями, изо всех своих сил сдерживая слёзы под тусклым приглушённым светом больничных ламп.

Туман рассеялся. Незаметно для оставшихся на представлении зрителей наступило утро, как незаметно зажигается свет в зрительном зале. Не было больше ни бенгардийских привидений, ни призрачной сцены. Лишь развёрнутым эхом прозвучал напоследок призрачный голос старушки-тигрицы:

– Бесподобная Агния не убивала своего отца. И она до сих пор любит и почитает его так же, как и мать. Не стыдитесь своих воспоминаний, Агния, но храните их напоминанием, как бы сильно они ни клонили вас к земле. Стыдитесь скверных помыслов – они имеют способность претворяться в жизнь. Алатар… Да, твоё имя мне известно, бенгардийский принц. Не стоит заигрывать с именем собственным, тебе должна быть понятна опасность такой игры. К западу отсюда, у городской стены, вы найдёте предмет, который вам ещё пригодится. Приятно было с вами познакомиться, истинные бенгардийцы. Берегите себя, детишки.

– Постойте! – выкрикнул в пространство Алатар. – Вы помните, что было в тот день, когда случилась Бенгардийская бойня? Кто повинен в ней? – с тайной надеждой спросил у призрачного голоса Алатар.

– У привидений очень плохая память. Скорее всего, ребятушки, когда вы нас покинете, мы навсегда забудем о вас, о бесподобной и самоотверженной Агнии… Мы плохо помним день нашей гибели. Я помню лишь удушливый запах гари и то, как чёрный дым грыз солнце. Мы будто сражались в ночи, хотя бойня проходила утром.

– Вы можете описать нашего врага? Как он выглядел? Ну, хоть что-нибудь? – молил Алатар.

– Ничего не помню… Разве что… У них были необычно длинные шлемы, словно вражьи поганые подбородки не помещались в них.

– Благодарю вас, – низко поклонился Алатар. – Цельная картина складывается из мелочей.

– Предстоит вам дальняя дорога, и нелёгок будет ваш путь. Пройдите его честно. Мы, бенгардийские тигры, будем петь вам гимны, добытчики малахитовой травы. Да поможет вам Белая мать-тигрица! Прощайте…

Когда голос растворился в утреннем свете, Астра, разбрызгивая мокрый от росы песок из-под подошв, бросился к Агнии.

– Агния, ты жива, ответь? – взволнованно бормотал он, стоя перед ней на коленях.

– Всё равно я виновата в его смерти, косвенно, но виновата, – не открывая глаз, произнесла Агния.

– Ага, а я косвенно виноват в том, что не доел последний апельсин – на чёрный день оставил, простофиля! А его доктор Цингулон у меня перед носом слопал! – пожаловался Репрев. – Две сильфии – штука!

– Ты мне их так и не вернул, – буркнул Астра. Репрев на это только отворотился.

– Агния, я рад, что твоё воспоминание оказалось не тем, за что ты его выдавала. Не кори ты себя, – сказал Алатар.

Агния открыла глаза.

– Когда меня мучает совесть, я убеждаюсь, что она ещё со мной, что я не потеряла её. И от мук совести я чувствую себя лучше.

– Агния, где мы? Мы уже дома? – послышался тоненький, не прорезавшийся после сна голосочек Умбры. Потирая кулачками глазёнки, он лежал у Алатара на боку, сладко позёвывая во всю свою драконью пасть.

– Нет, Умбра, мы ещё не дома.

– Надо выяснить, что там за предмет такой к западу отсюда, у городской стены, о котором говорила старая тигрица, – задумчиво произнёс Алатар, глядя на зубья стены, подпирающие млечную горную гряду.

– Наверное, клубок ниток. Или пустая коробка. Что там любят кошки? – насмешливо хмыкнул Репрев.

Астра помог Агнии подняться. Алатар сладко потягивался, выгнув спину, расчерчивал выпущенными на передних лапах когтями песок; задом тигр тянулся к тщедушному утреннему солнцу. Мелко отряхнувшись, подрагивая, как струна, он с наслаждением полузевнул, полумяукнул и сказал:

– Мы, кошки, любим золото.

– Золото? – не понял Репрев.

– Да, золото. Молчание – золото.

Агния, держась за плечо Астры и не сопротивляясь его помощи, улыбнулась присущей всем лисицам-кинокефалкам хитрой, но ещё не оправившейся улыбкой.

– Старая тигрица назвала тебя принцем, – неожиданно сказала Агния Алатару.

– Да, об этом мне тоже стыдно вспоминать. Я ведь когда-то играл в её труппе. Я был очень похож на нашего принца, – томным от пробуждённой памяти голосом ответил Алатар.

– Когда мы добудем малахитовую траву, обязательно поможем тебе найти тех, кто повинен в смерти твоего народа, – сказал Астра.

– Я знаю, Астра, знаю. Бенгардиец никогда не бросит другого бенгардийца в беде, – улыбнулся Алатар.

Глава 6. Искренник

– Меня обманывает зрение, быть этого не может… – щурясь и вытягивая шею, поражённо шептал Алатар. Вдалеке, у западной стены, там, куда указала призрачная старая тигрица, белел белой смородиной натёртый до блеска солнцем и ветрами скелет тигра – с какими-то рыжевато-бурыми прослойками и прожилками; привалился, распластавшись, боком к стене, а расколотый, треснутый по швам череп посмертно зачерпнул альвеолярным отростком, как ковшом, землю, да так и застыл. А на ребре висел, как ягода на ветке, алый огонёк, зазывно переливаясь и мерцая.

Алатар сломя голову бросился к скелету, искатели ринулись вслед за ним. Тигр замер перед алым огоньком – камнем, лалом, но ни тем и ни другим он не был, не был он ни рубином и ни гранатом.

– Что это такое, Алатар? – спросила Агния, с жадным любопытством разглядывая камень. – Неужели это тот самый…

– О да, Агния, это искренник! – закончил за неё Алатар. – То, от чего все власть имущие в трепете бегут, как от огня, кошмар всех подлецов и лжецов – этот невинный с виду камушек способен в одночасье разрушить чью-то жизнь: кого бы ты им ни коснулся, он выдаст тебе все свои сокровенные мысли и чувства, потаённые мечты, все самые тёмные, гнусные и грязные желания, в которых порой боишься признаться самому себе. Но с искренником, – в широких изумрудно-янтарных глазах бенгардийца мелькнул красный отблеск, – чужая душа для вас больше не потёмки. Нам улыбнулась удача!.. Впрочем, чем меньше вероятность чему-то случиться, тем скорее оно произойдёт, – изрёк он.

– Все эти поговорки: «видеть душу без искренника» или «говорить без искренника». Я всегда думала, что это всего лишь поговорки, и не более того. Бабушкины сказки.

– А Зелёный коридор – тоже бабушкины сказки? А малахитовая трава? – многозначительно улыбался Алатар.

– Нет, но… – Агния глупо рассмеялась. – Как можно заглянуть кому-то в душу без чьего-либо согласия?

– И тут ты права, Агния, – важно заметил Алатар. – У искренника тёмное начало. Свободная воля – одно из главных условий существования нашего мира. А с искренником ты подчиняешь себе чужую волю. Поэтому обычно все найденные искренники передаются на хранение полуартифексам. Все, да не все.

– Ты про тот случай, о котором писали все газеты: тринадцатый Прима уно Кабинета публично признался в краже из государственной казны Терция-Терры двадцати семи унций малахитовой травы? – громко и быстро протараторила Агния. – Его ещё в А-строг бросили на пожизненное.

– И про этот случай тоже.

– Никогда бы не подумала… – пробормотала Агния и, указывая изогнутым пальцем на искренник, спросила: – Можно?

Алатар кивнул.

Искатели столпились вокруг Агнии. Она сильными пальцами бережно сорвала искренник и повозила между большим и указательным пальцами иглистый, как ёж, шарик, румяный, словно прежде его запекли в самом стыдливом сердце.

– Можно мне, мне, у меня куча секретов! – заныл Умбра и чуть не вырвал из ладони Агнии искренник, но она шустро подняла руку с диковинкой, а другой рукой, положив её на лоб Умбриэля, осадила подпрыгивающего дракончика, приговаривая: – Нет, Умбра, никому не интересно, сколько раз ты не спал в тихий час!

– Искренником можно воспользоваться лишь единожды, – говорил Алатар назидательным тоном, – потом он лишается своих чудесных свойств и становится, по сути, пустышкой. С искренником надо обращаться крайне осторожно, он не игрушка, а очень, очень большая редкость: когда погибает праведник, в его груди появляется искренник. Поистине бесценный предмет, – и после минутного молчания сказал: – Наверное, я догадываюсь, кто ты, благочестивый бенгардиец, что пал на поле боя. Ума аммара, – тихо проговорил Алатар и склонил голову. Астра повторил за ним, только молча, чтобы ненароком вместо почтения не оскорбить память благочестивого бенгардийца.

– А как его звали, Алатар? – спросил Астра.

– Я уже говорил, но повторю ещё раз: мы с осторожностью относимся к нашим именам. К тому же считается, что все бенгардийцы живут благочестивой жизнью. Но если я ошибусь, то незаслуженно присвою славу не тому бенгардийцу.

– Если же вы все такие добрые и хорошие, то у вас тут, в Бенгардии, должно быть этих искренников как грибов после дождя, нет? – злорадствовал Репрев.

– Нет, не всё так просто. Праведник – это тот, кто посвящает свою жизнь служению Белой матери-тигрице, тот, кто даже мысленно никогда не замышлял зла или же в какой-то момент жизни прополол душу и увидел корень зла, и вырвал его. Понимаете теперь, чего стоит найти искренник? То даже не удача, это что-то выше удачи – это дар самой Белой матери-тигрицы. И мы должны отнестись к нему с подобающим почтением.

– Если искренник можно использовать лишь один раз, как понять, не успел ли им уже кто-нибудь когда-нибудь попользоваться до тебя? Как это определить? – спросил Астра.

– Да, как определить? – поддакнул Репрев; он, встав на задние лапы, передними забрался на плечо Агнии, чтобы поближе рассмотреть диковинку. Агния дёргала плечом, морща носик, но Репрева с себя не согнала.

– Я не знаю, – улыбнулся Алатар. – Скорее всего, исчезает. Как и всё, что больше не несёт в себе никакого смысла. Я никогда не видел искренник вживую.

– А что будет, если применить его на себе? – спросил Астра.

Алатар, усмехнувшись, ответил:

– Астра, ты задаёшь очень опасные вопросы, но я отвечу: ты погибнешь, причём от своей же руки. Искренник откроет тебе, как ты нечист сердцем, и с этим откровением ты не сможешь жить дальше…

– А как он работает, этот искренник? – поинтересовалась Агния и дала посмотреть колючий шарик Астре.

– Нужно всего лишь уколоть им в грудь того, от кого ты хочешь услышать искреннюю правду.

– И он сам тебе всё расскажет?

– Всё, о чём ты спросишь, – ответил Алатар. – Остаётся решить, у кого будет искренник, пока мы идём по Зелёному коридору?

– Как это у кого? – встрепенулся Репрев. – Ну, конечно же, у меня!

– Искренник должен храниться у того, кто меньше всего заинтересован в чужих секретах, – сказал Алатар.

– Я доверю только себе и своему фамильяру, – решительно заявил Репрев. – Астру и тебя, кот, я почти не знаю. Поэтому, что бы кто ни говорил, я пока придержу искренник!

– Мне нет повода не доверять Астре, – сказала своё слово Агния. – Как и Алатару: без него мы бы пропали. А теперь скажи-ка, Репрев, почему ты мне не хочешь доверить искренник? – спросила она, подбоченившись.

– А ты не помнишь, как совала свой любопытный нос в мой личный дневник?

– Я же сама тебе его под диктовку писала, дурачина! – взорвалась Агния. – Я тебе говорила: дневник упал с полки, а я всего лишь подняла его, чтобы обратно поставить!

– Долго ты чего-то его поднимала! – вскричал Репрев.

– Я тебе это ещё припомню, – почернела Агния. – И да, я за Астру. Назло тебе, Репрев. Чем дальше эта штука от меня, тем мне спокойнее.

– Ты вёл дневник? Никогда бы не подумал, у тебя натура тоньше моей будет, – усмехнулся Астра, но Репрев зыркнул на него исподлобья, и ухмылка мигом пропала с лица юного кинокефала.

– Если я захочу взять правдорубник – я возьму правдорубник, кто меня остановит, ну, кто? – буйствовал Репрев.

– Ты не один, и если ты не хочешь и не будешь прислушиваться к другим, то можешь идти своим путём, – ответил ему Алатар. – Искренник как-никак оружие, и пусть оно не стреляет, не режет, разве что колет, но ранить по-своему может.

– Я понимаю, тигр, всё понимаю – тебе очень хочется, чтобы камешек был рядом с тобой и чтобы никто из нас однажды ночью, лежа без сна на сырой земле, не задумался: а что если этот бенгардиец не тот, за кого себя выдаёт? Что если он задумал неладное? – злобно прищурился Репрев. – Что если вся эта история с заточением в пещерах – всего лишь прикрытие для большой лжи?

Алатар выслушал Репрева с непоколебимым спокойствием и так же спокойно ответил, огорошив его:

– Будь по-твоему. Неси искренник.

Искатели покинули Бенгардию через выжженную пробоину от снаряда в бревенчатой стене.

Астра пожертвовал Агнии тонкую, но прочную нитку (он всегда носил с собой нитку с иголкой – на всякий случай), такую, что натянешь её – и она зазвучит, как струна. Агния на ходу обвязала ею искренник сложным узлом – сколько ни смотри, не повторишь – и повесила его Репреву на шею, как медаль. Репрева распирало от гордости.

– Пока мы не ушли далеко от Бенгардии… – остановившись, сказал Алатар. – Астра, читай, куда нам дальше.

– «Доброй ночи, искатели! Эта запись будет короткой – пишу в темноте, на ходу и очень надеюсь, что вы разберёте мой почерк. Держите путь к болотам – они отмечены на карте. То место, где начинается испытание, вы не пропустите – вернее сказать, оно не пропустит вас. Прошу простить меня за двусмысленность, но двусмысленность – одно из тех слов, которые наиболее точно описывают весь Зелёный коридор. Есть ещё одно слово… Ладно, не одно, несколько, целое предложение из слов! Дважды прошу прощения: я не какой-нибудь там несчастный поэтишка и не умею красиво выражать мысли. Я простой отрядовец. Кстати, папочка, ваше превосходительство, если вы читаете эти строки…» – неловко кашлянув, Астра сказал:

– Дальше Орион неприлично высказывается о докторе Цингулоне.

– Артифекс! Ну Астра… – выдохнула Агния.

– Но почему… – совсем сбился с толку Астра. – Почему Орион называет доктора Цингулона «папочкой»? Цингулон что, его отец?

– Не говори глупостей! – вставил Репрев. – Нет у генерала детей. И ты не забыл, что наш картограф – пантера-феликефал, а Цингулон – лев-феликефал?

– Может быть, Орион – приёмный.

– А может быть, ты не умеешь читать?

Астра волнисто взбил линию губ, собрав у носа розочку из морщинок, но продолжил чтение:

– «Так вот, я – простой отрядовец, а мой доброжелатель, который любезно согласился быть моим путеводителем (и который, между прочим, помог мне с побегом), – он, гад, не так прост, уж больно заковыристо выражается. Иногда я даже не понимаю, о чём он говорит, – такой он умный! Как будет хорошо, если потом он не окажется всего лишь плодом больной фантазии из-за проросшей в моём котелке малахитовой травы. Мой доброжелатель как-то сказал мне: если ты чего-то ждёшь, то это случится, но с точностью до наоборот. Если я скажу, что вас ожидает на этих болотах, то вы можете навсегда застрять в них. Но вы так и так можете увязнуть в трясине… Мне даже нельзя говорить, лёгкое ли, тяжёлое ли вас ждёт испытание. Но я знаю, что вы не одни: одному нельзя пройти Зелёный коридор. А значит, вдвоём вам будет проще дойти до конца. Невзирая на то, что, когда ты не один, ты несёшь двойную ответственность – путеводитель ли вы или не путеводитель, без разницы. Противоречие у нас какое-то, не находите? Вроде бы этот феликефал вам говорит, что вдвоём проще, а получается, что ничего и не проще. Что ж, Коридор – одно большое противоречие, это мы с вами уже выяснили.

Ах да, чуть не забыл – совет… идите на испытание ночью. Пойдёте днём – только время потеряете. Больше сказать ничего не могу, для вашего же благополучия.

Мятного пути! Ваш картограф, Орион, который после посещения болот поклялся себе никогда больше не пить клюквенный морс (если только с мятой).

В добрый путь, путеводитель!»

– Любовь к мяте – первый признак хорошего феликефала, – промурчал Алатар, мило улыбаясь.

– Да этот котяра повёрнут на мяте, – покрутил лапой у виска Репрев. – И ты тоже, бенгардиец. Всегда догадывался, что все коты чокнутые. Вы уверены, что он приведёт нас к прииску, а не к своей мятной плантации? Как таких ещё в отряд берут? Да этот феликефал за душистый пучок мяты выдаст все пароли и явки и поблагодарит на прощание!

– Нам нет причины ему не доверять, – сказал Алатар. – Пока его карта не врала – посмотрим, что будет дальше. Да и выбора у нас особого нет. А петлять в Зелёном коридоре мы можем так долго, пока кто-нибудь из нас не упадёт замертво. Ладно, выбираем путеводителя. Нас ждёт тяжёлый переход. До болот десять дней ходу.

– Артифекс, выбери уже себя, и пойдём, – недовольно пробубнил Репрев.

– Вам нужно учиться быть путеводителями. Для этого испытания предлагаю выбрать Астру.

Астра, услышав, что Алатар предложил его кандидатуру, встрепенулся.

– Ну конечно, кого угодно, только не меня! – брякнул Репрев.

– А ты сам себя бы выбрал? – с улыбкой спросил тигр.

– Я ничем не хуже тебя или того же Астры! И я за смену ролей, так сказать, за разнообразие. Но только потому, что я не люблю сырость и лягушек, пусть будет Астра.

– В следующий раз ты поведёшь, Репрев, – порешил Алатар и спросил с торжественной важностью: – Астра, ты готов стать путеводителем? – Астра, обхватив себя за шею, дурашливо улыбался, но потом убрал дурашливую улыбку и волево провозгласил:

– Готов!

– Тогда говори.

– Согласны ли вы, что я, кинокефал Астра, буду вашим путеводителем?

В один из дней искатели набрели на ручей – не всё же питаться ягодами и грибами. Алатар, как и обещал, взял Репрева с собой на рыбалку, а остальные, устроив привал, остались дожидаться их неподалёку на опушке так, чтобы до них можно было докричаться, – то безопасное расстояние, на которое могут удаляться друг от друга искатели малахитовой травы в Зелёном коридоре, как пояснил Алатар.

Алатар, пригнувшись, полз по ручью под густой зеленью деревьев. Алмазный тигриный взор блуждал по бурному потоку, захватывая малейшие изменения в казавшейся непроглядной, всклоченной на порогах, как пух, пене. Навострив уши, своим острым слухом тигр прислушивался, как неумолчно трезвонит вода, пытаясь вычленить те подводные шорохи, что никогда не разобрать Репреву. Репрев, конечно, не полз – это было ниже его достоинства. Он стоял чуть позади Алатара, оттираемый напористым движением воды, и наблюдал за тигром: бенгардиец, расставив передние лапы, целуясь с крошившимся хрусталём ручья, делал то, что у тигров получалось лучше всего, – ждал. Ждал, замерев и затаив дыхание, один только опущенный в воду кончик хвоста дёргался, вальсируя, как живая приманка.

Алатар бросился мордой в ручей без предупреждения, с разящей стремительностью. Брызги стегнули Репрева, как плеть, он отшатнулся, еле устоял на лапах, едва не грохнувшись в воду.

– Больше никогда так не делай! Я чуть было не сделал из пресного ручья солёное море! – испуганно завопил Репрев, когда Алатар вытащил голову из-под воды.

Тигриные клыки с лопающим хрустом, удобнее захватывая необъятную форель поглубже в пасть, перемалывали минеральную глазурь поблёскивающих на солнце чешуек в перламутровое крошево бликов. Рыба упрямо выгибалась, как двуручная пила, била хвостом, готовясь вот-вот испустить свой рыбий дух, и позолоченная тесёмка света резвилась на чешуйчатом серебре. Жаберные крышки форели разворачивались, открывая краснеющий мясом выворот жабр; рыбьи губы посасывали воздух, что-то безумно бормоча, пучились дурью глазищи. С тигриного подбородка свисали красные потроха рыбины.

– Да как ты это сделал? – завистливо, не веря своим глазам, взвизгнул Репрев. – Под водой же ничего не видно, ну совсем ничего!

– Видно всё, и даже больше. Если быть внимательным и полностью отдаться занятию, – крутым взмахом головы выбросив рыбу на берег, поучительно произнёс Алатар.

– Быть внимательным, и только? Тоже мне премудрость, – язвительно высказал сомнение Репрев. – Ты определённо чего-то недоговариваешь, бенгардиец. Вы, тигры, с детства обучаетесь рыбной ловле, чтобы потом ловить форель зубами, как мух. А у меня это первый опыт, и ты мне даёшь совет: будь внимателен! А какой у тебя бросок, видел бы ты: думал, шею себе свернёшь. Моя бы головушка свернулась – с плеч долой!

– У тебя, как и у большинства, рассеяно внимание.

– Но это никак не объясняет, как ты видишь сквозь воду, – сказал Репрев.

– Объяснение одно и простое: обратись к своим пяти чувствам. Для начала хотя бы к пяти. Взгляни дальше своего взора.

– К несчастью, у меня всего лишь два глаза, а третий всё не открывается и не открывается. Ты и в рыбалке без своей тигриной мудрости не можешь обойтись?

– Пока ты сомневался, я уже словил вторую форель.

– Вторую? – переспросил Репрев, и его в тот же миг накрыло волной. С упоительной мстительностью дождавшись, когда Алатар вынырнет из воды, Репрев начал отряхиваться, от кончика носа до кончика хвоста раскручиваясь сверлом и обстреливая и без того мокрого тигра иголками брызг. Бенгардиец, не обращая внимания на шалости Репрева, крутанулся, тяжёлыми прыжками добрался до берега, и второй, самый крупный за сегодня, улов с чмокнувшим хлопком шлёпнулся об камни.

– Была бы у тебя на хвосте кисточка, я бы решил, что это ты рисуешь рыбу малахитовыми красками, – с непривычным добродушием смеялся Репрев. Весь промокший, Алатар выглядел жалко и беспомощно, с его шерсти, весело звеня, прыгали капли; его голова словно уменьшилась и забавно торчала из воротника доспехов. Со лба бенгардийца тоже скатывались капли, и бенгардиец, скрещивая ресницы, умаянно усмехнулся. Дружеская нежность вдруг проснулась в нём к Репреву, и он доброжелательно предложил:

– Попробуешь половить?

– Твоим способом? – брякнул Репрев, уже поворачивая к берегу. – Дохлый номер!

– Но ты должен научиться ловить рыбу, – не желая выслушивать отговорки, настоял Алатар. – Долго на одних ягодах и корешках вам не прожить.

– Должен? – крякнул Репрев, остановившись. – Должен кому? Тебе? Никому я ничего не должен, а в особенности тебе, бенгардиец, – он всё ближе и ближе подходил к тигру.

– Не мне – им. Подумай об Агнии и Умбре: кто будет добывать пропитание, если меня не станет? – для «мокрого кота», каким его видел сейчас Репрев, он говорил слишком серьёзно.

– Сбежать от нас вздумал? – посмеялся Репрев.

– Почему ты решил, что я вас брошу? – дрогнувшим голосом спросил тигр, и что-то похожее на трусость промелькнуло в его изумрудно-янтарных глазах.

– Потому что не верю я, что с таким здоровяком вроде тебя может что-то случиться, если только он сам не позволит этому случиться… Ну, чего встал? Показывай уже, что надо делать.

Алатар одухотворённо рассказал и наглядно показал, как встать в ловчую стойку, как грамотно делать бросок, чтобы и впрямь не свернуть шею, сам на правильную ширину расставил Репреву передние лапы, вынужденно выслушивая брюзжание.