Читать книгу: «Степанида»

Бабья доля

Книга первая

всем женщинам моего рода посвящаю…

Повествование основано на реальных событиях

Предисловие:

Рабство на Руси – «крепость». Каково это быть собственностью другого человека? Степанида – крепостная, которая взбунтовалась против своей доли. Чего только не произошло в жизни этой женщины… пройти через боль утраты, через страх за детей своих, через отчаяние перед неведомым. Не просто выжить, но и сохранить достоинство.

Смогла бы современная женщина, с маленькими детьми на руках выжить в диком поволжском краю? Читайте, и знайте – это не вымысел, это повесть.

Глава 1

Лето выдалось жаркое. Природа дремала в мареве полуденной жары. Парило, на горизонте темной, смурной дымкой сползались в тучи облака. Быть дождю. В полях колосились, созревали хлеба, в лугах стоял мерный шелест и перезвон – крестьяне покосничали. Подгоняя друг друга, торопились сметать готовое сено. Густой аромат свежескошенной травы витал в воздухе.

Высоко в небе завис коршун, оглядывая свои владения, лениво перемещаясь в горячих воздушных потоках, наблюдал за суетой и трескотней мелких пташек. Над озерами сновали ласточки, чиркая клювами по воде и взмывая под облака. Заливал своей музыкой окрестности неутомимый, невидимый жаворонок. В траве суетились перепелки и чибисы. Утки выводили к заросшим осокой берегам своих пушистых деток. Длинноногие цапли, прогуливаясь по мелководью, охотились на лягушат и мальков.

По-над берегом речки, со смешным названием Битюг притулились утлые крестьянские подворья с пышными яблоневыми садами, щедрыми и тенистыми.

Невдалеке, на пригорке, утопая в пыльной зелени, расположилась барская усадьба, принадлежавшая помещице Петровской Таисье Ивановне.

Старая барыня скучала.

С утра была недовольна дворней, ходила, не давала покою, придиралась, вредничала, распекала за всякую ерунду. Потом отвлеклась – из Воронежа вернулся приказчик – привез почту, мелочевку для хозяйственных нужд и свежие сплетни.

Самой большой радостью было письмецо от единственного сына. Читая послание из Петербурга, она, озабоченно покачивала головой, хмуря брови и собирая в морщинки и без того сморщенное лицо, предугадывая надвигающиеся хлопоты, – молодой барин обещался скоро быть.

Столичная жизнь молодому Петровскому прискучила, деньги посланные матушкой промотаны, неудачный флирт с прехорошенькой княжной угрожал завершиться дуэлью.

Андрей писал матушке, что пора бы ему заняться делами родового поместья, заменить ее в заботах о хлебе насущном, отвечая на жалобы про слабое здоровье, про усталость, и что, мол, пора уж ему остепениться…

Не выпуская письмо из рук, барыня прошла на веранду, уселась в просторное плетеное кресло-качалку, лениво откинулась, запрокинув голову в белоснежном чепце, мимоходом оглядывая под потолком паутинные тенёта, отмечая про себя, высечь пора Палашку за недогляд, но настроение пока не то…теперь все чаяния ее были устремлены к встрече с сыном.

– Ну, слава Богу, может и впрямь за ум возьмется,– томно вздохнула Таисья Ивановна, прижимая письмо к груди.– А потом может и жениться. Я себе уж и невестку присмотрела, у соседей, у Степановых дочь на выданье, уж такая лапушка. И образована и поет …

Прочитав письмо, утерев кружевным платочком слезы умиления, она почувствовала потребность поделиться радостью с сестрицей, и успокоить расшалившиеся нервы чашечкой ароматного чая с травами. Воодушевленным тоном, как в преддверии праздничка повелела:

– Палашка! Самовар поспел? Неси на веранду, достань сливок из ледника, скажи по дороге Егоровне, чтоб подсуетилась с оладушками, варенье принеси сегодня э-э… крыжовниковое. Да кликни там Лидию Ивановну – пускай спускается из своей келейки чай пить.

Отдав необходимые распоряжения, она направилась вниз по ступенькам, чтобы собственноручно нарвать мяты в саду. Большой, тенистый такой же старый и основательный, как и все поместье сад окутывал покоем, дремотой.

Перед крыльцом благоухала огромная клумба с розанами. Меж окон плелся вверх и оплетал всю крышу дикий виноград. Недалеко от дома пустовала, обросшая кустами сирени, затянутая хмелем, беседка.

Мимо барыни промчался белобрысый парнишка, поднимая тучу пыли своими босыми, кривоватыми ногами.

Закашлявшись, замахав руками, осерчав, она пребольно уцепила его за вихры.

– Ты когда, стервец, рогульки свои научишься подымать, а? напылил как! Зараза!

Быстро-быстро заморгав палевыми, пушистыми ресницами, наморщив конопушчатую, замызганную носопырку, на одной ноте со своей барыней заверещал, заголосил, оправдываясь, обвиняя почему-то в сей провинности все ту же Палашку, так насмешил этим старую помещицу, до слёз…

Отпуская его, она отвесила напоследок звонкую затрещину и снисходительно повелела.

– Так, ладно возьми-ка лейку, вон ту, ведерную, и побрызгай как следует тут, чтоб пыль, хоть чуть, прибилась…

Мальчишка послушно ухватился за дужку большой жестяной лейки, засеменил к колодцу, тихонько подвывая и почесываясь, потом, опережая грозный окрик хозяйки, пошел, испуганно оглядываясь, смешно сутулясь и высоко приподнимая порепанные пятки.

Оглядывая нахмуренное на горизонте небо, барыня не переставала брюзжать:

– Ох, ну до чего же дождя хочется, да такого, чтоб ливня, с ветерком. Вот кружит, вот кружит, да никак не сподобится.

Сорвав небольшой букетик мягких, душистых мелиссовых побегов, Таисья Ивановна воротилась на веранду.

Усевшись перед небольшим чайным столиком, барыня вздохнула и своими белыми, холеными пальчиками стала лениво теребить мяту, обрывая листочки и укладывая их в маленький, расписной, фарфоровый чайничек.

Все вокруг было пронизано степенностью, довольством, особым покоем, присущим только домам со старинным, мудрым жизненным укладом.

Довольно оглядывая своё хозяйство, барыня томно вздыхала, наблюдая и прислушиваясь – какие-то птички щебетали в листве, под ногами улегся шикарный, пушистый кот Рыжик. Туда – сюда металась девка Палашка.

Поджидая сестрицу, которая была у нее на содержании и являла собой внимательного, бессловесного слушателя, со всем соглашающегося и все одобряющего, Таисья Ивановна погрузилась в свои замыслы, она любила раздумывать на тему, – какая она умница, как ловко управляет, доставшимся от мужа поместьем. И это была правда.

Старая помещица была женщина практичная и в меру строгая. Оброками не душила, и на барщину гоняла не в ущерб интересов своих крестьян. Зато абсолютно не терпела лодырей, пьяниц и нечистых на руку. Распознав таковых, без сожаления и особых раздумий избавлялась – могла продать, забрить в солдаты или забить розгами до смерти. Люди ее жили довольно – таки сыто, но не вольготно.

После приятного чаепития, вспомнив про насущные заботы, она подозвала к себе полового.

– Ванька, позови – ко мне приказчика. Да пусть поторопится, у меня помимо забот хватает, – ворчливо промолвила барыня. Ей уже давно хотелось подремать – время полуденное, самый жар, духота. Дождь долгожданный стороной прошел, вылился за речкой на картофельные грядки. Слабый, ленивый ветерок принес запах мокрой пыли и жаркую влажность, как в бане. А в комнатах хорошо, прохладненько, девки мух повыбили.

На веранду поднялся приказчик, угодливо кланяясь.

– Звали-с, матушка?

– Ерофеевич, здравствуй, голубчик, ты вот что,– распорядись назавтра Степаниду Шиленко вызвать на надомные. А в конюшне и на дворе сам подумай, кого поставить. Порядок надо навести, как перед пасхой, понял? Андрюшенька приезжает, встретить надо должным образом. Да вели там заколоть молочного поросенка. Он уважает запеченного с гречкой,– и отправилась в комнаты, по дороге брюзжа и ругаясь на Палашку.

Глава 2

Семья Шиленко – крепостные помещицы Петровской, жившие в деревеньке, которая расположилась рядом с поместьем, были женаты девять лет и имели уже шестерых детей. Родители оставили Стеше в наследство достаточно крепкое подворье, а их самих забрала холера. Сила у Калистрата была не мерянная, леностью и равнодушием он не страдал. Ради любимой Стешеньки и ребятишек мог горы своротить. Вот и не голодали. Да и Стеша была хозяюшка тоже не из последних. Любая работа в руках спорилась.

И старая барыня ее часто звала в надомные работы. Окна мыть. Перины перетряхивать. А так нарядно убирать в кружевные покрывала и накидки кровати умела только Стеша. Натирать дорогую хрустальную посуду доверялось только ей, другие, по мнению Таисьи Ивановны были криворуки и бестолковы.

***

Молодой помещик явился неожиданно, раньше указанного в письме срока. Он любил эффектные сюрпризы. Любил появляться как снег на голову, образуя вокруг себя охи, ахи, суету и беготню.

Вот и сейчас, он утопал в объятиях, слезах умиления и восклицаниях восторга, насладившись всем этим, он, отправившись в свою комнату, чтобы переодеться к обеду, натолкнулся на зрелище, которое заставило его на время забыть о голоде и желании умыться с дороги.

На пододвинутом к окну столе, высоко подоткнув юбку, без платка, разрумянившись от работы, напевая, стояла Стеша и до блеска натирала стекло.

Андрей замер, любуясь – стройные, загорелые ноги, гибкий стан, покачивающийся в такт ритмичных движений крепких изящных рук, высокая, пышная грудь притягивала взор, длинная, нежная шея, вокруг которой разметались завитки темно-русых волос. И голос грудной, бархатный …

– « Як, у вишневом, у са-аду, там со-оловейко щебета-ав…»

Сквозняком захлопнуло дверь, Стеша резко повернулась, и Андрей утонул в огромных серых глазах, в которых застыл испуг. Так они и стояли друг напротив друга. Смотрели, она с растерянностью, он с восхищением …

***

Андрей стал преследовать Степаниду. Казалось, что он всегда в нескольких шагах, стоило повернуть голову, как она натыкалась на его взгляд – липкий и похотливый.

Ему не хватало экзотики, и новое чувство полностью захватило его.

Жизнь Стеши казалась первобытной и прекрасной в своей простоте. Абсолютное отсутствие притворства и полная эмоциональная раскрепощенность – это такая свобода, после манерного столичного общества. Андрей получал почти физическое наслаждение даже от внешнего вида красавицы – крестьянки. А в своих фантазиях он был уже далеко от реалий.

Сознавая свою власть, он знал, что их воплощение в жизнь – дело времени. Ожидание лишь усиливало остроту ощущений.

Глава 3

Время было покосное.

Ну и Шиленковская семья тоже торопилась ухватить погоду благоприятную, солнышко щедрое.

Работа спорилась.

К обеду выкошенное на зорьке сено уже поспело, Стеша согребала, время от времени бросая беспокойные взгляды на березничек, где на самой низкой ветке, как полог висела ее старая исподняя юбка.

А муж ее поставил уже несколько копешек сена.

На дороге показались ребятишки, а еще раньше были услышаны их голоса. По пути они передрались и, вырывая друг у дружки, приготовленный старшей сестренкой узелок с обедом, разлили часть пахтанья из глиняного кувшинчика, перевернули лукошко с вареной картошкой и яйцами, вывозили в песке краюху ржаного хлеба и теперь спорили, кто больше отхватит и кто виноватее.

– Слышишь? Помощнички спешат, – похохатывая, проговорила Стеша.– Ты уж, милый, не больно их.

– Нечего, большенькие уж, набаловала ты их, не боятся совсем, к уваженью не приучим, потом сами же плакать будем.

– Да ладно тебе, кто знает, что их в жизни ждет, Калистратушко, они у нас смышленые, значит, и доброту-любовь нашу поймут и оценят и уважать будут. А главное – любить нас.

– Мамка! Тятя! А Степка дерется!– надсаживая голос, прибавляя скорость, прокричал Ванюшка, отцов любимчик. Он не сильно боялся расправы.

– А ты первый начал, совсем уваженья нету к старшему брату!

– А ты мене не указ, и постарше тебя есть!

– А ну, цыть сейчас же, не то возьму вожжи, да без разбору!

Мать расстелила тряпицу, стала раскладывать на ней припасы, протянула ребятишкам по картошине, да по огурчику на обратную дорожку.

– Бегите, бегите мои горячие, помощники мои, а то Полюшке там с близняшками тяжело одной. Баньку к вечеру протопите, корову встретьте, да не проморгайте теленка, в катухе его закройте.

– Степа, постой, в Битюге, напротив старой ветлы, ну той, которая с большим дуплом, я поставил сетку. Попросите у старого Петруся лодку- рыбу выпутать, поделитесь с ним.

А на ужин нам ушицы сварите, только много воды не лейте,– как к взрослому обратился отец.

– Ладно, ладно. – Ребятишки, погодки, оба в выгоревших штанишках с помочами, уже не раз рваными и связанными в нескольких местах, нетерпеливо перетаптывались грязными, в ципках, ногами. Дослушав, засеменили обратно, толкаясь и доругиваясь.

– Смотрите осторожно, не обваритесь там! Вдогонку прокричала Стеша.

После обеда Калистрат , напевая пошел докашивать ложок, а Степанида осталась в березничке, там в тенечке проснулся их новорожденный сын, Васенька, и его пора было кормить.

Облокотившись на березовый ствол, усевшись на охапку сена, вытянув ноги, Стеша, поглядывала то на сынишку, который старательно насыщался, поводя крошечной ручкой, умильно нахмурив бесцветные бровочки, то на красавца мужа, который, докосив ряд, возвращался, приближаясь к ней.

Перехватив красноречивый взгляд своей ненаглядной женушки, бросив косу подошел, потягиваясь и играя мускулами, прищуриваясь как породистый котяра.

– Ну что засыпает? Погоди, не торопись подниматься, я тебе чтой-то на ушко сказать хочу.

Калистрат, опустившись на коленки, подобрался к жене вплотную, одной рукой помогал уложить маленького под положок, чмокнув в мягонькую духмяную макушечку, а другой уже стягивал с ее плеча рубашку-вышиванку и прицеловывал, приговаривая, – ах ты моя сладкая… эта родинка моя, эта тожа моя, и вот эта тожа…

– Ну, неужель не уморился? Тебе силу девать некуда? Так и до седьмого недолго доиграться,– попыталась изобразить недовольство Стеша, но ее хватило ненадолго, счастливо рассмеявшись, – ой, лоскотно так, и так тожа… тихонько, Васятку раздавим, – нежно погладила своего Шиленка по разгоряченной спине…

***

Андрей смотрел на них, спрятавшись в густом кустарнике. Злоба, зависть и похоть отражались в его глазах. Дикая, поработившая его страсть к собственной крепостной заставляла делать ужасные глупости. Ревность не давала спокойно спать по ночам. Он мог ее заставить отдаться ему, мог, но он хотел, чтобы она по своей воле принадлежала ему, чтобы млела в его руках, и во взгляде ее была та же поволока, которую он видел сейчас.

Увлеченные друг другом, Калистрат и Степанида приблизились к затаившемуся, подглядывающему за ними человеку на расстояние вздоха. Они не чувствовали его, они любили…

Да, они были прекрасны, как сама природа – молодые, сильные, оба высокие, стройные, гибкие, пропахшие свежескошенной травой и росой. Шептали друг другу нежности, смеялись…

А извращенец – барин, в полушаге от них, с абсолютно безумными глазами, болезненно искривленным лицом, судорожно сжатыми кулаками, вдыхал их запах и бесновался, беззвучно, боясь спугнуть …

Глава 4

На работы по дому Стешу стали звать все чаще. А настроение хозяина все игривее. Желая разбудить в ней ответную симпатию, молодой барин, будучи натурой развратной и эгоистичной абсолютно не имел терпения. Когда похотливые заигрывания и гостинчики, в виде сладостей и дешевых побрякушек были отвергнуты и не дали результата, он почувствовал досаду. Привыкший к легким победам в своем кругу Андрей не ожидал встретить в селянке существа умного, гордого и умеющего тактично отклонять бесстыжие предложения.

А Стеша очень испугалась. Холопка – она знала, чем грозит ей непокорность, и не представляла, как ей себя вести с ним. Отклонять его притязания шутками и отговорками становилось все тяжелее. Она понимала, что скоро ей придется уступить, и отдать на поруганье свое тело. Душа ее трепетала. Она любила мужа, не хотела потерять его нежность и доверие и знала, что после «рук» барина Калистрат, волей- неволей, все равно изменится к ней. Самое большее – пожалеет, и будет терпеть под одной крышей, ради деток их. Да и саму ее передергивало от одной мысли о близости с другим, чужим мужчиной, об его тонких, потных пальцах, слюнявых губах, капризно искривленных…

***

И вот однажды, когда барыня распесочивала кого-то на кухне, Андрей улучил удобный момент, вошел в комнату, где Стеша натирала дорогую стеклянную посуду, и прикрыл за собой дверь.

Сначала он молча стоял, внимательно разглядывая ее: темно-русая коса короной уложена вокруг головы, на плечи накинут платок. Протянул руку поправить локон и наткнулся на суровый взгляд серых глаз.

Чернобровая красавица гордо приподняла голову и резко перешла на другую сторону стола.

– Пожалуйста, Андрей Тимофеевич, не отвлекайте меня. Уж я и так боюсь. Не дай бог разбить какую ни то вазу, барыня с живой кожу спустит.

–Стеша, Стешенька, какая же ты, как же ты меня измучила, – зашептал он ей, хватая за руки.

– Ну поговори со мной, не будь букой, брось свои тряпки,– руками по спине водит, ногтями впивается, сжимает – не вырваться.

– Какая у тебя кожа нежная, ты рождена барыней быть. Полюби меня и я восстановлю несправедливость. В шелка тебя буду одевать и … раздевать.

Он зацепил пальцем за плечико сарафана и спустил вниз, а под ним тонкая, льняная кофточка, стянутая спереди узорной тесемочкой, резко дернув завязки, запустил руку за пазуху, сжал в ладонях, высвободил, оголил ей грудь. Стеша билась в его объятиях, как пойманная голубка, хватая пересохшими губами воздух, – отпусти… отпусти змей… не хочу я- а -а…

– Тише, тише, ну расслабься, не шевелись моя красавица. А – а как ты пахнешь, молочком. Так от моей няньки – кормилицы пахло. В детстве …

Стеша плакала, ругалась, била по противной морде, отталкивала и этим еще больше раззадоривала, злила его.

Андрей совсем ошалел. Задыхаясь, стал бить ее по щекам.

– Ты чего, как девица выламываешься? Как будто мужских рук не ведала никогда, небось, от Калистрашки своего вонючего так не шарахаешься? Да и не смеешь ты перечить мне… получив увесистую оплеуху, только расхохотался…

– О-оо, темперамент, а ну не мешай! И тут же с нежностью, охрипшим от страсти голосом – расслабься, голуба моя, до конца не сьем…

Одной рукой за волосы схватил, чтоб не смела вырваться, другой шарил по всему телу. Порвал рубашку, косу разметал. На руки подхватил, хотел взять ее прямо на столе, да стряхнул локтем высокий хрустальный фужер, разбил.

Их возня, крики, Стешины рыдания и звон разбивающегося стекла привлек внимание барыни – громко бранясь, она поспешила в комнату.

Услышав мать он, с силой оттолкнул от себя Стешу. Она не удержавшись, упала под ноги к своей хозяйке, дрожа, сжалась в комочек, прижала руки к лицу, всхлипывая.

– Мерзавка, косорукая. Матушка велите ее сечь. – с перекошенным злобой лицом, прорычал Андрей, выскочил из дома, побежал в глубину сада.

Не найдя отклика на свои желания у Стеши, он ужасно разозлился.

– Ну, гордячка, сломаю я тебя, сама придешь, поклонишься, или я это не я!

А самого насмерть захватило, кинулся в траву, руки разметал, глаза прикрыл. А успокоиться не может, грудь ходуном ходит, дыхание сбивается. Под пальцами не забывается ощущение трепета ее тела, блеск глаз, и голос, голос возмущенный… – Не хочу, пусти-и постылый…

– Чертовка, а каково же с ней, когда она любит, ласкает… М-м-м, не могу.

Вскочил, побежал к реке, подставляя ветру разгоряченное лицо. По дороге на глаза попалась дворовая девка.

– А ну стой, пойдем со мной, поможешь искупаться…

Отпустил ее, всю искусанную, измятую, истерзанную, поздно вечером, сунув за пазуху скомканную рублевку.

***

– Стеша, ну ты мне можешь объяснить, что здесь произошло? Как же ты так, чего никогда не бывало, барыня, конечно, заметила, что молодую женщину всю трясет, и она растрепана, взъерошена, полуголая, со слезами на глазах.

– Что, может, барин тебя обидел? Или испугал? А может, ты не слушалась?

– Таисья Ивановна прожила много и понимала, что сын находится в том возрасте, когда женская красота особенно заметна и востребована. И абсолютно была не против этого и конечно веселилась, глядя, как развлекается милый ее сердцу Андрюшенька. А что он душевно болен, и не догадывалась даже.

– Ну, ну не бойся, будь покладистой, помни свое место, а то и вправду высеку. Давай прибери здесь все и на сегодня достаточно. В другой раз придешь не скоро, подбери все свои домашние дела, пришлю за тобой – шитьем займемся, чтоб спокойная была, трясешься, как хвост заячий…

– И чего он вцепился в эту дурочку? Уж не первой свежести, и нет в ней похабства-то этого, надо поболе девок нагнать в усадьбу, не-то уморит бабу, кого тогда на мешкотную работу ставить, ума не приложу…

***

Домой Стеша плелась как в тумане. Вначале перелеском, кустарником пробралась к речке, выплакалась, выкупалась, дождалась сумерек. И хоронясь людей, подалась к своему двору. Ей казалось, что всем заметно и ее разодранную рубашку, заплывший глаз и что мужу уже все известно.

– Мамань, что с Вами? – кинулась к ней Полюшка, – Вас барыня прибила?

– Ничо, донюшка, уже не болит…

Двое годовалых близняшек, Тереша и Тиша, сидели на полу перед столом – играли, перекидываясь картошкой. Дети были все в песке, рубашечки, мокрые, спереди имели вид огромной картошины, только что вырытой из сырой земли.

А на столешнице в широком берестяном туесе, приподнималось тесто – дочушка-помощница собиралась печь пирожки.

В люльке спал младшенький – широко разбросав ручки, тоже весь перемазанный, кашей что ли.

Сев на лавку, оглядевшись, Стеша немного перевела дух. Вид ее ненаглядных сокровищ вернул ее к привычной жизни.

– А где отец со старшими?

– С утра в поле, еще не возвертались.

– Поля, в большой чугунок воду доливала? Надо бы выкупать мальцов-то, пока с печевом провозимся, жарко здесь будет.

Стеша успокоилась, дочка невольно подсказала ей, как объяснить, откуда побои – барыня прибила за разбитый фужер.

За суетой домашних дел думки о напасти барской отошли в сторонку.

Вечером вернулись уставшие хлеборобы.

Взглянув на мужа, Стеша конечно занервничала, но видя какой он замотанный, поняла -Шиленок ее сейчас не заметит даже если она вся в саже вымажется, не говоря уж о нескольких синяках , тем более об душевных терзаниях.

– Пошли спать, милый, умаялся ты сегодня. Отпустили меня назавтра, с вами пойду. С божьей помощью поскорей сожнем хлебушко.

Заснули в обнимку и не ведали, что последнюю ночушку вместе коротать доводится.

***

Наутро, не обнаружив Стешу, ни в барской усадьбе, ни на подворье у Шиленко, Андрей понял, что она с мужем в поле. Почти бегом он вернулся домой и велел позвать приказчика над дворней – Гаврилова.

–– Велите седлать мне Гранда. Сами, и еще нескольких, все равно кого, возьмите, будете сопровождать меня,– нервно шагая по комнате, заламывая длинные тонкие пальцы, отдал приказание.

– Ну, быстро!

***

Рассвет только еще занимался, а Шиленко уже вовсю трудились.

Муж широкой косой валил отяжелевшие колосья, и они ровненько ложились сбоку, Стеша охватывая сколь рука зацепит, свивала, опоясывала, вязала снопы, а пацанята стаскивали их в копешки.

Работа спорилась. Раскрасневшиеся, пыльные, потные. Только и видно как руки мелькают да поблескивают задорно глаза, да сверкают белозубые улыбки, да сыпятся шуточки, иногда такие едучие, что обидчивому Стёпке едва хватает удержу.

Стешенька завела песню, певунья она была славная, а мужики ее подхватили. Калистрат чуть с натугой, мешала-таки коса в руках, ребятишки – писклявенько.

– « по залугам зелененьким, по залуга-ам зелене-еньким …»

На соседних межах народ приостановил работу, прислушиваясь…

Песня плыла, стелилась и тонула в небесной дали, созвучная с этим миром, и с полем, и с небом, и с легким ветерком, раздувающим летний зной. А высоко в облаках ей вторили жаворонки.

Глава 5

Вдруг из-за зарослей жидовильника, поднимая клубы пыли, показались несколько верховых.

Впереди скакал барин, Андрей Тимофеевич, через поле, прямо по нескошенным хлебам. Приблизившись он гневно обрушился на Стешу.

– Как ты посмела от работ отлынивать? Или мои приказы уже ничего не значат? Холопка грязная! Бешено сверкая глазищами, размахнулся и ударил ее плеткой. Раз, другой. Уже не мог остановиться.

Дети плача, кинулись к матери, пытаясь оттолкнуть ее в сторону, затолклись почти под копытами. Еще немного и растопчет, покалечит их жеребец.

А Калистрат кинулся на защиту, огромными шагами перемахнул разделявший их прокос и резким движением содрал своего хозяина с седла. Руки сами собой нашли дорогу к холеной шее, могучие пальцы сомкнулись, норовя разодрать.

– Ты чо эт, стервец, творишь? Счас раздавлю, как битюка вонючего, токо вжижка брызнет…

Не успел, не дали подоспевшие дворовые. Скрутили, перекинули через лошадиный круп и повезли в деревню.

– Ну! Что мне теперь… теперь казнить вас буду! – еще бледный от пережитого страха, со злобой выкручивая ей руки, удовлетворенно посмеивался, хватая пальцами за лицо.

– Смотри на меня! Смотри! Плетьми его сечь! Пока не издохнет! – размахивая кнутом, подгонял верховых жестокий барин.

Провожая глазами связанного, извивающегося мужа, Стеша быстро- быстро зашептала ребятишкам.

– Бегите до дому, притихните там, чтобы на глазах не были. Может еще бог спасет. Марш! – напуганные до смерти мальчишки юркнули в рожь.

– Помилуйте, батюшка, Андрей Тимофеевич, не губите! Взмолилась Стешенька, повалившись в ноги барину. – Отпустила меня матушка ваша, нет вины на мне!

Увидев страх и мольбу в ее шалых глазах, Андрей понял, что пошел по верному пути. Только так он добьется повиновения. Только так…

– Виновата, виновата, – ухватил за шею, притянул к себе.

– Непокорна! Горда больно! А ведь ты еще можешь спасти своего муженька. Да – да. Если ласкова со мной будешь. Будешь? Если успеешь, конечно. Так что времени я тебе больше на кокетство не оставляю. Едешь со мной?

– Да -да-да, только помилуйте его, прошу Вас.

***

Долго глумился он над ней, то, заставляя говорить ему ласкательные слова, то велел улыбаться, то хотел, чтобы пела. Грубо, жестоко насиловал. А под утро, когда надоело ему, когда пламя гнева и похоти было немного притушено, отпустил. Распорядиться с вечера, чтоб прекратили сечь и отпустили Калистрата, он забыл.

– Разрешаю тебе забрать мужа домой, можешь лечить его. Ко мне будешь ходить теперь, сколько скажу, не то доделаю что начал…

***

Солнце еще не взошло, но было уже серо, прозрачно везде. Стеша вывалилась из темноты коридора и наткнулась на Ерофеевича.

– Прости, Стешенька, не смог я ослушаться, не сдолел приказа жестокого отменить, нет больше Шиленка, засек его холуй барский …

До нее сразу и не дошло, что ей говорят, не поняла кто перед ней.

Гаврилов взял ее за плечи, легонько потряс, – слышишь, Стеша, беда пришла! Стеша!

Медленно рассудок стал к ней возвращаться, а когда поняла, что случилось – чуть совсем не лишилась разума. Ослабевшие ноги не хотели слушаться, руками вцепившись в собственные волосы, раскачиваясь из стороны в сторону, она впервые за ночь разразилась рыданиями.

– А-а-а! Не-ет! Гаврилов, миленький, ты ошибся. Он, наверное, просто в обмороке, он очнется, отведи меня к нему. Водой надо отлить, я помогу! Ну чего ты смотришь? Скорее, ну же!

– Стеша! Перестань! В руки себя возьми! Про ребятишков своих вспомни, и силу тебе теперь беречь надо. Не отстанет барин от тебя! Смирись! Поняла ты? Жизнь твоя тебе не принадлежит, не забывай, покорись, поняла? Потише будь, поняла? Не то погибнешь и детей осиротишь, кому кроме тебя они нужны, пока маленькие?

Бедный Ерофеевич, переходя от крика до надсадного шепота, все говорил, говорил, пока не заметил, что взгляд Стеши стал осмыслен, пока не почувствовал, что она наконец взяла себя в руки и помешательство ей не грозит.

– Пойдем, милая, там он, в телеге под навесом. Я за вашей телегой сходил, и лошадь тожа ваша …

– А не отвез …

– Ребятишков пугать не стал, тебя -то не выпускал барин, кто-й его знал, когда натешится …

– Ох болезная, не в прок тебе красота твоя, горемыка ты … Но заметив, что бедняжку опять затрясло, примолк.

Потом взяв под локоть, повел, посадил на телегу, взял лошадь под уздцы, медленным шагом потянул со двора.

Стеша подползла к изголовью мужа, откинула окровавленную дерюжку, приткнулась к заледенелой щеке, руками кудряшки родные пригладила.

– Родимый мо-оой, как же я теперь без тебя-яя? Соол-нышко моё-оо…

По дороге к ним подходили сельчане, шли дальше вместе. Дома, у крылечка тоже уже толпился народ.

***

Как хоронила мужа, где были дети, ничего этого Степанида не помнила. В горячке металась на кровати, отбрасывая рукой кружку с водой, которой ее пытались напоить.

Только на девятый день Полюшка, проснувшись, увидела мать – в черном платке, с сурово нахмуренными бровями. Поджав губы, с сухими, больными глазами, она варила щи для поминок мужа. Движения ее были порывистые, но верные. Во всем облике вновь видна была гордая сила ее характера.

И девочка вздохнула с облегчением. Поняла – ничего, тяжко, но жизнь пошла дальше и мама ее с ней …

Осунувшиеся мальчишки сидели в углу на лавке, и молча наблюдали за тем, как мама с Полиной накрывают на стол, как приходят соседи, едят, что-то говорят, уходят.

Проводив последних поминальщиков, Стеша прибрала посуду, вымела полы, уложила ребятишек и беспокойно склонилась над люлькой.

Маленький Василек последнее время почти всегда плакал. От всего пережитого у Стеши перегорело молоко, и ребенок мучался. Капризничал, жалобно постанывая, трудно привыкал к коровьему. Наконец и он угомонился, засопел.

Стеша вышла на воздух. Потихоньку обошла свое маленькое хозяйство, даже впотьмах зная каждый колышек, каждый закуток.

Сенник – еще тятенька ставил, а вот катухи – новые, и в садочке – навес с печуркой, чтоб летом, в жару, на воздухе кашеварить, это ей Калистратушко удобство спроворил.

А в особо душные вечера они тут и ужинали.

Слезы снова набежали на глаза, в груди заныла жгучая, непереносимая тоска.

Стеша выскочила на улицу, побежала за околицу к речке. Запыхалась, сбавила шаг и пошла к укромному местечку, где с детства любила купаться.

Она медленно брела вдоль берега, заботы, думы роились у нее в голове.

– Привыкай, привыкай. Сама теперь решай что дальше делать, куда идти. Кого просить помогать в работах непосильных. Ну да ничего, работы с которой не могу справиться мало, почти и нету, силу господь дал не пожадничал, покрепче некоторых мужиков буду. Да и помощники подрастают. Ничего, проживем, – сама себя то ли успокаивала, то ли уговаривала Стеша.