Читать книгу: «Канатоходка», страница 3

Сестрёнка Ира

Мне 6 лет. Мы ещё живём на Бутырской улице. Я возвращаюсь с Лариской с прогулки. Мамы почему-то нет дома, хотя в последнее время она никуда и не ходила… Взволнованная бабушка говорит, что её увезли в больницу…

Куда? Зачем? Говорит – ничего страшного!.. Через несколько дней мама возвращается домой с завёрнутым в одеяло, на мой взгляд, уродливым, сине-красным и безостановочно орущим созданием…

Для меня это – обвал мира: мои неразумные родственники и не подумали подготовить меня к этому событию…

А я по своей глупой наивности не понимала, почему у мамы такой живот – ну мало ли, поправилась… вот у нашей пожилой родственницы, тёти Зины, почти такой же…

И вдруг… Мне говорят: «Это твоя сестрёнка! Ты теперь большая… Радуйся!..»

Я в полуобморочном состоянии… Обо мне забыли! Меня разлюбили… Теперь все скачут вокруг кроватки, где лежит и орёт яростно требующее к себе внимания существо…

Мама, противно сюсюкая, поёт неестественным голосом:

 
Сколько какашек навалило —
По колено вязнешь…
Ты скажи – скажи, Ирина,
Любишь али дразнишь?..
 

«Ирина» – это потому что папа прислал из Мурманска телеграмму: «Поздравляю Иринкой тчк». Бабушка сердится, потому что она заготовила для ребёнка другое имя!..

А я смотрю на счастливую, восторженно поющую маму, и мне страшно: вот она, любовь, которая уходит. Которая ещё вчера была!.. Как же мне горько!..

Молодые (и не очень молодые) мамы и папы! Когда у вас появляется на свет младшенький(-ая) – не забывайте ни на минуту о старших детях! Любите их ещё сильнее! Ласкайте и обнимайте их чаще! Говорите, как вы их любите!.. Никогда не подчёркивайте: ты теперь большой(-ая)!.. Тогда они не будут страдать и мучительно ревновать. Тогда будут любить друг друга и помогать друг другу и вам… Запомните!.. Внимание к старшему ребёнку после рождения младшего должно быть удвоенным, утроенным, удесятерённым!..

Я стою посреди комнаты как в вакууме – вся любовь и нежность мамы и бабушки сосредоточена на этом орущем создании… Меня тошнит от запаха пелёнок и от нестерпимого чувства одиночества, ненужности, несправедливости… Меня душит чувство ревности – меня разлюбили и предали!..

К сожалению, глупая детская ревность, которую вовремя не вылечили, пустила корни и дала злые всходы – перекинула мостик из детства и во взрослую жизнь…

Когда мы были маленькими, мы с Иркой часто ссорились, иногда даже дрались. В принципе, это нормально – дети и ссорятся, и дерутся. Но родители обязательно ругали меня. А Ирка, поняв это, при малейшем раздоре бежала жаловаться. Мои оправдания и попытки восстановить справедливость во внимание не принимались – аргумент был всегда один: «Ты же большая!» И боль моя копилась, и желание стать опять «маленькой» было недостижимым, и опекать, и защищать зловредную младшую сестрицу (к чему меня призывали родители!) мне – ну совершенно не хотелось. Я всё глубже уходила в себя, в свои стихи и дневники, всё больше разрасталось во мне стремление оторваться от дома, от этого обидного сговора (что я в конце концов и сделала!)…

Нет, конечно, в наших отношениях бывали периоды близости и любви. Но они как раз и наступили, когда я начала становиться самостоятельной. И в эту взрослую и независимую жизнь Ирка сразу потянулась. Я хорошо помню эти отрезки времени…

Двенадцатилетний ребёнок с чемоданчиком в руках, в котором «джентльменский набор»: игрушки, альбомы, книжка, свитер, смена белья и туалетные принадлежности, – приезжает ко мне на школьные каникулы в Ярославль, где я гастролирую с цирком…

Я встречаю сестрёнку на заснеженном перроне поздно вечером – вернее, около полуночи… Мы едем на квартиру, которую для меня снимает цирк…

Хотя как раз в каникулы времени, чтобы как-то отдельно развлекать ребёнка, у меня и нет: в цирке – «ёлки». У артистов по три представления в день: два дневных – для детей и одно вечернее – для взрослых. Представьте, все представления шли с аншлагами! Ещё далеки те времена, когда в цирках, как и в кинотеатрах, станут располагать мебельные или автомобильные салоны. И по сей день огромные цирки, построенные по всему Советскому Союзу, часто пустуют. В лучшем случае там выступают поп-«звёзды». А тогда это не могло присниться даже в страшном сне!..

В общем, я работаю по три раза в день, но тем не менее мы замечательно проводим время. Конечно, Ирка (совершенно естественно и по собственному желанию) часто сидит и смотрит представления, но у нас остаётся время и погулять, и походить по музеям…

Ну, а когда мне совсем некогда, я покупаю ей билеты в кино, и она купается в своей самостоятельности…

Мы встречаем Новый год. К нам приходят мои цирковые друзья, с которыми я работаю в одной программе, – Янек Польди, Гена Горлов, Толик Вязов…

Хотя 1 января у нас в цирке «утренник», встреча Нового года проходит очень весело…

Каникулы пролетают быстро. И вот я уже провожаю мою девочку в Москву… Тот же заснеженный перрон… Только не ночь, а день… Ждём поезда… Ребёнок стоит, нагруженный подарками… Обе плачем…

Ещё один счастливый эпизод в нашей общей жизни… Ира приезжает ко мне, в то время уже двадцатидвухлетней студентке четвёртого курса театрального института, в Вильнюс, где живёт съёмочная группа фильма «Золото» (по роману Бориса Полевого). Я играю в этой картине главную героиню – Мусю Волкову… Моей сестре шестнадцать лет. В этом отрезке времени мы внешне были похожи друг на друга…

Есть снимок, где мы стоим рядом, окружённые «фашистами» из массовки (фильм о реальных событиях Великой Отечественной), как двойняшки. Для фильма меня красили в блондинку, «фирменную» чёлку со лба убирали, и это ещё больше добавляло сходства (Ириша была русоволосой и не носила чёлки)…

Картина «Золото» была «мосфильмовская», но съёмки проходили и в самом Вильнюсе, и в пригородных лесах… Группа подобралась замечательная. Мы не только дружно работали, но и между съёмками дружили…

В картине снимались Саша Январёв и Витя Перевалов (мы его звали «мальчик-перевальчик»: он внешне не взрослел – после «Республики Шкид» и фильма «Я вас любил…» остался таким же мальчиком… «перевальчиком»). Матрёну Рубцову играла Лариса Лужина… Администратором был Саша Слонимский. Оператором – Валера Шувалов…

На картине Лариса и Валера полюбили друг друга и вскоре поженились…

Была замечательная бригада осветителей во главе с Володей Репниковым (он сейчас стал крупным продюсером)… Мы жили радостно, постоянно шутили…

Однажды, когда мы уже вернулись из экспедиции в Москву, осветители прислали мне телеграмму: «Встречай тюльпанами тчк светики»…

Все вместе мы в перерывах между съёмками собирали в лесу грибы-ягоды, а в городе ходили по музеям и костёлам или просто шатались по улицам. По вечерам собирались в чьём-нибудь номере в гостинице – играли на гитаре (я свою везде таскала с собой), пели песни и частушки, рассказывали анекдоты и всякие интересные истории…

В общем, жили весело, наполненно и, как сейчас говорят, позитивно… Ирка всегда была с нами. И даже немножко снималась в массовке – то есть могла заработать немножко денег «на карманные расходы»…

Кстати, вслед за мной (когда я уже выпустилась) Ира поступила в цирковое училище – только, в отличие от меня, в детскую студию. Правда, потом ушла – показалось трудно, к тому же я начала активно сниматься, и Ирина тоже решила стать киноактрисой.

А что – все данные для этого у неё были с раннего детства: в отличие от меня, застенчивой и зажатой, Ирка с готовностью выходила перед любой аудиторией. Однажды, совсем маленькая, сестрица вскарабкалась на ресторанную эстраду в Сочи и объявила: «Выступляет великая АЛЬТИСТКА Ирина Варлей!»…

В десятом классе она снялась в главной роли в фильме «Вальс» Виктора Титова (этот фильм и этого режиссёра очень любил мой сокурсник по театральному институту Юра Богатырёв). Потом сыграла Юльку в картине Одесской киностудии «Юлька»… Потом снялась в роли Верочки в фильме «Преждевременный человек» («Яков Богомолов») Абрама Роома.

На эту роль была утверждена я, но поняла, что не успею сняться, поскольку была беременна Васенькой. Нужно было срочно найти мне замену, и важно было, чтобы актриса была моей комплекции, чтобы она смогла влезть в сшитые для меня платья – с талией 59 сантиметров.

Долго искали, пока не сообразили, что у меня есть сестра, у которой и опыт работы в кино, и хорошенькая, и платье сидит так, будто специально на неё сшили!..

В общем, Ирина подошла на роль Верочки по всем параметрам. И очень понравилась Абраму Матвеевичу…

Так что фильмография у начинающей артистки получалась отличная…

Но в Щукинское по моим следам Ира не поступила – срезалась на коллоквиуме, к которому отнеслась легкомысленно…

А на следующий год на одно место претендовали Ира и Женя Симонова. Взяли Женю… Мама требовала, чтобы я пошла к Захаве – я отказалась: глупо идти просить, когда и так все знали, что Ира – «сестра Наташи Варлей»…

Мама и Ира на меня тогда очень обиделись. И напрасно. Всё, что ни делается – к лучшему…

Ирина очень способный человек, но вряд ли она смогла бы пойти тем мучительным и тяжёлым путём, которым приходится идти актрисе…

Глядя на меня, она теперь часто говорит: «Какое счастье, что я не стала актрисой. Я бы не смогла так жить!..»

Конечно! Она права. Стоит ли эта профессия таких жертв, постоянно размышляю и я…

У Ирины прекрасная дружная семья, заботливый, обеспечивающий семью муж Николай, сын Серёжа, невестка Даша, внуки Маша и Андрюша.

Вряд ли Ирка в детстве мечтала об этом, в отличие от меня. А вот у неё как раз именно так получилось!..

Мы нечасто общались – у каждой была своя жизнь. И жизни эти были очень разными…

Но после маминой смерти мы опять потянулись друг к другу, опять почувствовали себя родными сёстрами, близкими людьми… Сиротство объединяет…

Какое прекрасное слово – «объединяет»! Какое горькое слово – «сиротство»…

Сбор металлолома

Возвращаюсь в своё нескладное детство… Мне 9 лет. Мы живём в Мурманске. Я учусь во втором классе. Меня приняли в пионеры и выбрали членом совета отряда. Я пришла домой и с гордостью сообщила, что «я теперь член»! Лукаво улыбаясь, папа интересуется: «Кто-кто?..» Не понимая подвоха, я объясняю, что меня «выбрали членом»! «Членом чего?» – уже смеётся папа. «Просто членом!» – чуть не плача, кричу я…

И вот я, «просто член», иду вдоль пионерского строя «сдавать рапорт». На ногах новые рыжие кожаные полуботинки, намазанные бабушкой касторовым маслом – чтобы они блестели и не скрипели…

Но они всё равно жутко скрипят. Вряд ли кто-то обращает на это внимание, но я иду и страдаю. Я вся деревянная. Мне кажется, что все слышат этот скрип и смеются надо мной…

Эти комплексы, этот страх перед толпой как раз и притягивают неприятности: толпа чувствует слабость и нападает (вот как тогда почувствовали мой страх перед ними, мою слабость «маменькиной дочки» мальчишки, заставившие меня есть землю!)…

Так и у животных: бегущая по улице собака, если она одна, редко делается агрессивной. А если их две или больше – они уже сила, стая. Если стая чувствует, что её боятся, она набрасывается…

Не выношу «стадности», не люблю публичной «обнажённости» (не путать с оголённостью нервов!)… Как при этом я стала актрисой, как решилась опубликовать своё сокровенное – стихи, – как, наконец, я согласилась на написание этой книги – это и для меня загадка…

И ещё. Когда родители думают, что их дети – несмышлёныши: ничего не видят, не слышат, не понимают, – как же они заблуждаются!.. Дети всё видят, слышат и замечают – даже если не наблюдают за окружающими специально. Видимо, срабатывает какое-то шестое чувство…

Хорошо помню, как папа с мамой на какие-то мои слова, которые им кажутся смешными или глупыми, «незаметно» переглядываются, улыбаясь!.. А я всё вижу, всё понимаю. И мне от этого так обидно!!!

Так, вернёмся к «стадности»… Я училась уже в пятом классе мурманской школы № 8…

Из-за того, что постоянно болела, у меня начались ревматизм и ревмокардит, и от физкультуры меня освободили. Мой класс в тот день должен был собирать металлолом (были тогда такие странные мероприятия, как сбор металлолома или макулатуры)…

Ну, какие для меня могут быть холодные тяжёлые железки, когда воспалены суставы и сердечная мышца?! Естественно, врачи мне запретили. Я осталась дома…

В середине дня раздался телефонный звонок. Я сняла трубку… Мои дорогие одноклассники, захлёбываясь от злости, по очереди выкрикивали в трубку разнообразные гадости, но смысл их сводился к тому, что я, мол, потому «оторвалась от коллектива», что могу себе это позволить только «по блату», поскольку я «дочка председателя исполкома»…

Отец действительно в ту пору возглавлял Мурманский горисполком… Но при чём тут это?!. Папа, всю жизнь занимавший руководящие должности, был кристально честным и принципиальным человеком, и понятие «блат» вообще отсутствовало в его лексиконе. Это во-первых. А во-вторых, ребята знали, что я болею…

Поэтому вся ситуация была дикой, нечестной и несправедливой!.. Сейчас-то я уверена, что без подстрекательства завистливых взрослых тут не обошлось. А тогда… Я пыталась что-то объяснить по телефону, заикалась, оправдывалась…

Но… я никогда не умела (и не умею!) ни объясниться, ни оправдаться… Я что-то лепетала, но меня никто не слушал. Хамство разрасталось, в трубку выкрикивали гадости. Тогда я положила её на рычаг, но звонки продолжались…

Когда пришла мама, у меня уже была настоящая истерика. Вернулись с прогулки бабушка с Иркой. Пришёл с работы папа…

Всей семьёй меня пытались успокоить. Наконец, опухшая от слёз, я поднялась и сказала, что в эту школу я больше НИКОГДА не пойду. И вот здесь я стояла как стена – сдвинуть меня было совершенно невозможно. Да, я была слабенькой и закомплексованной, но при этом обладала твёрдым характером: переболев и перемучавшись, выплакав все слёзы, я двигалась дальше, и не было такой силы, которая могла бы меня вернуть назад… Хорошо это или плохо – не знаю. Но это так…

Меня перевели в другую школу под номером 23. Совершенно не помню – ни как я там училась, ни с кем, ни кто меня учил. Просто стёрлось из памяти. Правда, и проучилась я в новой школе совсем недолго…

Отец получил новое назначение – начальником порта в бухту Провидения на Чукотке. Он должен был ещё завершить работу в Мурманске, а мама, бабушка и мы с сестрёнкой начали перебираться в Москву…

Так что с середины 6-го класса и до окончания 7-го я училась уже в московских школах. Сначала на Бутырской. А когда мы переехали на Суворовский бульвар, я пошла в школу № 91 на улице Воровского (это та, что нынче опять Поварская!). Школа была с математическим уклоном, и это, конечно, стало бы для меня катастрофой, но…

Судьба моя сделала резкий поворот – я поступила в цирковое училище. И детство закончилось. Началась взрослая, трудная, но необыкновенно интересная жизнь…

Как это произошло? Опять мне придётся возвращаться в своём повествовании назад…

Но пока я не перешла к следующей теме, хочу рассказать о том, как однажды, где-то на гастролях, ко мне за кулисы зашла женщина и показала мне фотографию того самого моего класса, который так безжалостно со мной обошёлся, и я на этой фотографии, и все улыбаются…

И она стала мне напоминать, как во время какого-то праздника все веселились и как танцевала моя мама – «такая красивая»!.. Я совершенно не вспомнила этот праздник, но просто, как кровь горлом, поднялась та моя боль, о которой я уже забыла, казалось…

Мне не хватило мудрости и смирения. И я так и сказала этой моей однокласснице: «А вы помните, как я плакала в трубку, а вы от этого становились ещё злее?..» Она сначала растерялась, а потом ответила, что да, что-то припоминает. А то она «всё думала», куда же я «потом исчезла?»…

То есть мои бывшие одноклассники мой уход из класса и из школы даже и не увязали с тем, запомнившимся мне на всю жизнь, детским потрясением!.. С той моей отчаянной болью! С тем, что меня несправедливо обидели!..

У-ди-ви-тель-но!!!

Мечта о пианино

Итак, тщетны были надежды родителей, что я буду врачом – я мечтала стать пианисткой. Конечно, это было в генах – бабушка прекрасно играла на пианино, и вся её ленинградская родня была очень музыкальной: в доме постоянно крутились пластинки классической музыки, а родственники с упоением подпевали арии…

Но самое главное – в одной из комнат огромной ленинградской квартиры на Васильевском острове стоял старинный рояль, в который я влюбилась так, как умею влюбляться только я – моментально и безоговорочно. И стала мечтать о том, как я буду играть на этом волшебном инструменте (по-настоящему, а не «Чижик-пыжик», которому научила меня моя 9-летняя тётя Ира). Загвоздка была в малом – в Москве у нас не было пианино, и не могло быть по целому ряду причин – например, потому что денег на покупку инструмента у нас не было. Жалко, конечно, но я понимала ситуацию – не канючила, не просила… Я просто нарисовала клавиши на бумаге и самозабвенно «играла». Тогда мне купили «сольфеджио», а там был целый разворот «нотного стана». Я играла на нём!..

В конце концов меня повезли поступать в музыкальную школу на Лесной улице (недалеко от Новослободской – теперь это Долгоруковская улица). Бабушка и тётя Зина (наша родственница) разучили со мной песню из репертуара Лемешева, которого тётя Зина обожала:

 
Светит солнышко на небе ясное,
Цветут сады, шумят поля.
Россия вольная, страна прекрасная,
Советский край – моя земля…
 

Не самая простая в вокальном плане песня. А если учесть мою патологическую застенчивость и робость, то нетрудно понять, почему на экзамене, когда проверяли слух, я запела шёпотом. «Погромче, пожалуйста!» – просят члены приёмной комиссии, но я «пою» ещё тише… Не помню, с какой попытки слабое подобие звука прорезалось, но и этого было достаточно для того, чтобы мне «поставили диагноз» – абсолютный слух и предложили мне учиться по классу скрипки.

Какая скрипка, когда я мечтаю играть на пианино?!! В конце концов (и уже не в этот день) принято решение в мою пользу: меня принимают в музыкальную школу на обучение «по классу фортепиано»! О, счастье! Ура-ура-ура!!!

Но пианино-то у нас дома нет!..

В результате три раза в неделю бабушка возит меня на Хуторскую улицу, к друзьям семьи, Свешниковым, чтобы в течение полутора счастливых часов я могла играть гаммы, этюды, упражнения, пьески на их инструменте…

И три раза в неделю я вместе с бабушкой на троллейбусе езжу на Лесную. Там находится музыкальная школа, в которой я успешно учусь и где, конечно, даже не подозревают, что у нас дома нет инструмента. Я приезжаю на уроки всегда хорошо подготовленная…

Сама по себе поездка на троллейбусе для меня была зверским испытанием – я уже рассказывала, что в транспорте меня сразу укачивало, а до школы нужно было проехать семь остановок… Иногда приходилось выходить, чтобы не опозориться, и продышаться… Троллейбусы ходили не так уж часто (но всё-таки, наверное, почаще, чем сейчас!), поэтому приходили переполненными… Бабушка была трепетная и суетливая и всегда боялась опоздать, как будто этот троллейбус – последний…

Помню, мы с ней бежим к только что подошедшему троллейбусу, и понятно, что места в нём уже нет, даже на подножке, но бабушка всё равно подсаживает меня. Я тяну руки, чтобы за что-нибудь или за кого-нибудь зацепиться. Но тут водитель захлопывает двери, и троллейбус трогается с места… Я еду с прихлопнутыми руками, а бабушка бежит за троллейбусом с криком: «Немедленно откройте двери! Девочку прищемило!..» Начинают орать и другие пассажиры… «Вожатый удивился – трамвай остановился…» (В нашем случае – троллейбус…) Двери раскрылись…

В музыкальную школу «после такого потрясения» бабушка меня уже не повезла. Мы перешли на другую сторону улицы и вернулись домой. Трагическим голосом бабушка рассказывала ахающей маме «этот ужасный случай». И хотя мои прихлопнутые руки ни капельки не болели – резиновая прокладка троллейбусных дверей замечательно самортизировала, – меня заставили, «чтобы не было синяков после ушиба», на собственные руки пописать… Я попыталась воспротивиться, но мама и бабушка были так взволнованы и возбуждены, что я, как послушный ребёнок, сдалась…

Несмотря на все тяготы, связанные с дорогой, занятия музыкой стали для меня настоящим счастьем. Бабушка очень помогала мне – и разбирать произведения, которые мне приходилось играть, и одолевать сложности сольфеджио…

Когда, уже в Мурманске, у нас наконец появилось в доме моё любимое чёрное пианино «Красный Октябрь», не только я терзала его своими бесконечными гаммами, этюдами Гедике и Черни, – из комнаты, где оно стояло, часто доносилась музыка Шумана, Бетховена, вальсы Шопена в прекрасном исполнении бабушки.

Часто приходила Назо Качарава, жена папиного друга, капитана Анатолия Качарава. Они «музицировали» вместе: бабушка аккомпанировала, а Назо (или, как с лёгкой руки моей сестрички, все звали её «Назоня») пела низким грудным голосом с сильным грузинским акцентом: «Ми толко знакоми… Как странно…»

Моё любимое пианино было членом нашей семьи. Оно переезжало из города в город, из квартиры на квартиру вместе с нами…

Когда на какое-то время прервалась моя любовь к нему, оно задержалось до поры до времени на квартире родителей. Но когда мои сыновья, Вася и Саша, решили его отдать или выбросить за ненадобностью, я тут же перевезла его к себе, на Мерзляковский, и в редкие свободные минуты садилась играть. За много лет «простоя» я разучилась, пальцы не слушались. К тому же от старости колки пианино плохо держали, и оно постоянно расстраивалось (надо же – двойной смысл слова!). Отец Сашиных одноклассников – Валя Галюзов – приходил его настраивать. И я опять играла. Покупала ноты… Доставала старые, ещё бабушкины…

Мне трудно это объяснить, но я привязываюсь не только к людям, животным, месту жительства, но и к вещам… Пианино было частью моей жизни, частью меня, членом моей семьи, моим другом… Тем горше осознавать, что я его предала…

Мы продали нашу квартиру на Мерзляковском, разъезжаясь с Сашей. (Я и квартиру предала!) Купили две: Сане на Краснопресненской набережной, а мне – на Новинском бульваре…

Мне так не хотелось переезжать! Я была так убита и деморализована, что, когда дети, «до кучи», стали мне вбивать в голову, что пианино уже не подлежит настройке, настройщики, мол, уже не берутся, и зачем тащить «бесполезные доски» в новую квартиру… ну и так далее, я сдалась. Я не защитила и не отстояла моего старенького друга…

Я не могу себе простить, что с моего молчаливого согласия оно оказалось разобранным и на помойке!..

В наказание мне и в назидание за предательство на светлой японской пианоле, электронной и бездушной, которую Саша купил мне «взамен», стоит сохранённая мне «на память», вырезанная моими жестокими детьми из пианино надпись белыми буквами по чёрному лаку – «Красный Октябрь»…