Первый узбек: Героям быть!

То у неё вода для чая не прокипит и сырая останется. Все как один из отхожего места не вылезали целый день. То она мясо недоварила, сырые куски было не разгрызть! То тесто для лепёшек замесила, а закваску забыла положить. А уж если поначалу принималась подметать двор, так все разбегались кто куда – пыль стояла плотной стеной. Оказывается, Бодам не знала, что двор нужно водой побрызгать. На все замечания она вскидывала голову необъезженной кобылкой и отвечала, что дома её никто не заставлял заниматься такими глупыми вещами.

Больше всего доставалось Саиду. Сначала мать добром и лаской приучала невестку к домашним делам. Потом Гульшан пыталась научить её готовить еду. Затем Лайло своим гортанным голосом силилась вразумить Бодам – ничего не помогало. Над Саидом стал посмеиваться Карим, а затем и все остальные. Из дома Ильяса, где жил Саид с семьёй, частенько раздавался мужской недовольный голос и визгливые причитания его жены. Лайло было жаль Саида, но Бодам она презирала за кривые руки и заносчивость.

Её высокомерие и зазнайство она приняла сначала за страх перед новой семьёй и неловкость перед толпой незнакомых людей, но потом поняла, что эту бездельницу только хворостиной можно чему-то научить. Когда Саид «учил» жену, об этом все догадывались, но никто никогда не говорил Халилу, что творится в доме его сына. Неизвестно, кому бы больше пришлось жалеть обо всём.

– Приходи после вечерней молитвы, чай попьём с мёдом и слоёными лепёшками, сегодня Нигора пекла. Она первый раз сама такие лепёшки делала, надо будет похвалить. Я ещё не пробовала, но мужчины за чаем три штуки съели. Или голодные были и устали, или действительно вкусные получились. – Сёстры понимающе улыбнулись друг другу и разошлись по своим делам: одна продолжать вышивать, вторая готовить ужин.

После молитвы, где наравне со взрослыми на коленях стоял Али, мужчины опять расселись на айване. Несмотря на то, что крупный заказ ждать не будет и кроме них никто его не сделает. В мастерской тихонько возились Зураб с Ахматом, понимая, что сейчас мужчинам не до работы. Али, радуясь, что его не прогоняют, присел на корточки позади брата Карима, и решил послушать, что же будут говорить мужчины. Но всё случилось не так, как он мечтал. Никто не хотел говорить сам, все почему-то хотели послушать его. Отец ткнул пальцем в чертёж и строго спросил в очередной раз:

– Али, почему ты решил, что Закиру и вам с Ульмасом понадобится такой большой дом? Двух комнат и очага вполне хватило бы. Строить такой дворец очень дорого. – Халилу было жаль тех денег, которые уйдут на возведение хором. Потом окажется, что в них некому будет жить. Для чего такие траты? И неизвестно, каким стал Закир за эти годы. Может уже и забыл про семью и кто его сейчас кормит? Или думает, что всё так и должно быть?

– Ата-джан, разрешите, я отвечу, но я долго буду говорить, а если меня будут перебивать, то я могу испугаться и что-то позабыть.– Карим, а вслед за ним Саид, звучно хмыкнули. Как же, забудет он! Да он цвет своих пелёнок до конца жизни будет помнить! Остальные мужчины ободряюще заулыбались, ожидая объяснений. – Ата, Закир-ака обязательно женится, не может такой старый мужчина долго быть неженатый. У него будут дети, значит, нужна балахона. Нам с Ульмасом нужна комната, мы на балахоне жить уже не будем, мы не маленькие. Для гостей, и для вас всех тоже понадобится отдельная комната. А если в Бухару захочет переехать дедушка Одыл или брат Карим-ака с семьёй? Или кто-то ещё? Если всех посчитать, то и дома из пяти комнат не хватит. Посмотрите, сейчас мы здесь в прадедушкином доме живём в тесноте, почти друг на друга наступаем! Когда у нас в доме праздник и приходят гости, то все малыши сидят за накрытым дастарханом в саду. Потому что во дворе места для них нет.

Мужчины переглядывались, почёсывали бритые затылки, думали. Думал Халил – он перестал замечать переполненный народом двор. Ему казалось, что всё так, как должно быть. На самом деле плотнику часто мешал шум от слишком громких женских разговоров, от детского визга и плача. Ему донимало то, что удобно усевшись на айване в сумерках для отдыха, он видел, что по двору то и дело кто-то пробегал то в сад, то из сада, то в отхожее место, то за водой, то кто-то плескался в хаузе. Уставшему хозяину в это время хотелось тишины. Дом в Бухаре нужен большой! Но что будет дешевле и быстрее: покупать большой дом, или строить самим?

Он оглядел двор: зоркий Али был прав. В одном углу у очага Лайло с Нигорой и близнецами готовят еду: разговоры, перепалки, даже крики, а у его второй жены такой голос, что и говорить громко не нужно. Лайло может шёпотом говорить и на другом конце Афарикента будет слышно. Из мастерской доносятся болтовня Зураба и Ахмата. Братья толкуют, как лучше начать обрабатывать заготовки для плашек на панджары. Обоим уже по двенадцать лет, пора отмечать праздник наступления взрослой жизни. Вот перед отъездом в Бухару и сделаем, чтобы не грустили те, кто дома остаются и те, кто отправляется в неизвестность. На заднем дворе обе снохи раскладывают на клеверную поляну сырую выстиранную одежду для просушки. Хорошо, что Гульшан не ругает неуклюжую Бодам. А вот внучки, Юлдуз и Интизора устроили возню с писком, грозящую перейти в рёв. Кукол не поделили, или что ещё? К ним направилась Лола мирить, успокаивать, а если понадобится, то и наказать за шум.

– Хорошо, пусть будет пять комнат. Но как вы считаете? – мастер обратился к мужчинам на айване. – А не дешевле будет купить готовый дом, лишь немного подремонтировать его?

Никто ничего не ответил, все смотрели на Али. Не потому, что от его слов зависело решение Халила. Всем хотелось знать, продумали ли мальчишки неудобный поворот дела? Конечно, обмозговали! На лице Али мелькнула снисходительная улыбка, но мгновенно исчезла. Кроме Карима её никто не заметил, лишь он обратил внимание на ухмылку. Как на всё то, что касалось его любимого укяма*.

– Все дома, те, которые продают, сделаны из сырцового кирпича. Они старые, им лет по сорок-пятьдесят. Такой дом ремонтировать себе дороже. Сырцовый кирпич больше тридцати лет крепость не держит, разваливается. Тем более, если крыша была худая. Такое часто случается, помните, даже у нас крыша на балахане протекала. За четыре с половиной года обучения мы видели, что мастер Санджар построил двенадцать домов, но не целиком. Часто в одном дворе всего одну комнату. Или отдельно балахану. Только однажды он строил целый дом. В нём были три комнаты, балахана, зимняя кухня и айван. Из двенадцати домов лишь в двух использовался новый сырцовый кирпич. Из жжёного кирпича или с добавлением извести Санджар-ака не строил ни разу. Поэтому чаще всего старый кирпич перемалывают, крошат, замачивают и заново формуют. – Али произносил всё это уверенно, словно много раз повторял в разговоре.

Все внимательно слушали, а Халил старался припомнить, слышал ли когда-либо такие рассуждения. На поверку выходило, что нет.

– Мы слушаем, что дальше?

– Получается, что купили дом и всё переделываем заново? Любой мастер-строитель вам скажет то, что говорю я сейчас. Мы с Ульмасом видели, как устод Санджар замачивает глину, собирая её кучкой. В середине делает воронку и заливает водой. Так глина не вся равномерно вымачивается, её нужно засыпать в большом корыте с дырчатым дном. Вода промоет глину и свободно вытечет. А если в замес добавить немного извести, совсем немного, процентов пять от общей массы, то кирпич будет не хуже жжёного. Дом из такого кирпича простоит не меньше ста лет. – По мере того, как Али набирался храбрости и произносил свою речь, у его отца, а особенно у старших братьев расправлялись морщинки, залегшие на лицах от утренних переживаний. Есть чем гордиться. И пусть братья ещё не построили своего первого дома, то это дело не за горами и пустынями. Надо поверить и рискнуть.

– Ата, можно я пойду и скажу Ульмасу, что вы разрешили нам самим построить дом в Бухаре? И вы напишите брату Закиру письмо, чтобы он нас ждал в ближайшее время? – нет, ну каков хитрец! Отец только думает, а этот мальчуган торопится, спешит! Может быть так и надо?

– Беги. Разрешаю сказать, что дом строить будите сами. Но нужно, чтобы Ульмас полностью выздоровел. Ему надо быть совсем здоровым, а то он не сможет работать. Чертёж забери, может, что-то захотите переделать или добавить. – Халил усмехался в седоватые усы, пряча довольную улыбку, невольно раздвигающую губы. Надо деньги забрать у Санджара. До конца недели подождать, а потом потребовать, чтобы расплатился за свои грехи. Халил не собирается целую луну раздумывать – всё моё должно быть у меня.

Утреннее происшествие постепенно становилось зыбким и незначительным. Никто не забыл, какая опасность нависла над Ульмасом, но все думали о том, что за чёрной, безотрадной и гадкой полосой наступает светлая. Пока она не очень видна, и трудно понять, насколько она хороша. Славно, что уже никто не страдает от невесёлых дум. Никто не вспоминает отвратительного мастера Санджара, и не мучается от происшествия, каким закончилось обучение братьев.

То, что братья многому научились не благодаря обучению, а вопреки жестокой муштре, мужчинам давно стало понятно. Мальчишки много времени терпели побои и ругань устода это было обыкновенным делом. Сказали терпеть, терпи, покуда сил хватает. Но то, что мальчик свалил одним ударом взрослого мужчину, было для всех необъяснимой неожиданностью. В семье знали, что братья бегали к какому-то китайцу кудо Одыла. Но никто представить не мог, что из этого пыхтения и раскачивания на одной ноге выйдет что-то путное.

Когда мужчины остались одни, Халил пытливо, и в то же время просящее оглядел всех:

– Через две луны я уеду. Уеду на долгое время. На сколько, я сейчас не могу сказать. Уже сейчас я прошу вас не покидать мою семью своим вниманием. За старшего в семье остаётся Карим. Да и готовиться ему нужно к тому, что я в любое время могу отправиться в сады Аллаха! – все замахали руками на эти не очень радостные слова. – А тебя, брат Одыл, я прошу поехать со мной. Твоя помощь в покупке земли для строительства дома будет особенно необходимой. Ты лучше всех можешь торговаться, ты в нашем городе самый уважаемый купец. В Бухаре я никого не знаю, могу растеряться, возможно меня при покупке попытаются обмануть. Я когда туда приезжаю, то всё время боюсь, что меня обворуют, ограбят, одурачат или просто убьют.

Все засмеялись. Никому и в голову не приходило, что плотник Халил, самый известный из ремесленников Афарикента кого-то боится. Сам Халил тоже улыбнулся, показывая, что половина сказанного преувеличение, но второй половине надо верить.

– А теперь пора браться за работу, а то на чай мы заработали, а на мясо в казане, что жарят женщины, ещё нет. Если сейчас же не встанем от чая, то ужинать будем в долг. – Такими немудрёными словами он показал, что пора расходиться: день не праздничный и работа долго ждать не будет. Особенно страшным для любого ремесленника и дехканина было слово «долг». Он мог превратиться в тяжёлые проценты и гремящие цепи, висящие на ногах и руках человека.

В ночи шелестел шепоток двух женских голосов, почти неразличимый. Невесомо-лёгким эфиром он то растворялся в темноте, то снова сгущался и поднимался до едва слышного журчания воды в арыке.

– Неужели ты его так сильно любишь, что за всё время не подумала о том, что можешь остаться не только без мужа, но и без детей? – Лайло с вечерней молитвы пытается убедить свою сестру в том, что женщина не может сама выбрать себе мужа, что всё бывает так, как угодно Аллаху. Лишь по воле Всевышнего складывается семья.

Нафиса ничего не слушала, лишь твердила, что поедет в Бухару, что будет там делать всё, что ей прикажут. А когда Закир увидит, какая она хорошая, то женится на ней. Она не думала о том, что ей уже двадцать четыре года. В такие годы у женщины уже по три-четыре ребёнка по дому ползает. Она не слушала, что Закир давным-давно забыл про неё, и что не может она сама начать свататься к нему. Эта сумасшедшая не могла сказать о том, что влюблена хотя бы лет шесть тому назад. Тогда можно было бы что-то сделать, а сейчас она может выйти замуж лишь за вдовца с выводком детей на шее… Или четвёртой женой, но только потому, что она прекрасная вышивальщица и прибыль от её присутствия в доме мужа будет несомненной!

– Сестрица! – надтреснутым голосом твердила Нафиса, утирая беспрестанно текущие слёзы, превратившие её лицо в непропечённую лепёшку. – Поговори со своим мужем, пусть он скажет батюшке, пусть они сделают так, чтобы я поехала в Бухару. А там Аллах проявит свою милость и обернёт взор Закира в мою сторону. Тогда может быть он и захочет взять меня в жёны.

– Конечно, Закир женится, да не на тебе. Молодых полно, гроздями на дувалах висят. Только того и ждут, чтобы кто-то сорвал. На таких перестарков, как ты, никто не смотрит. – Жёсткие слова тяжело давались Лайло. Та понимала, что без Нафисы она как без рук. Сестрёнка была услужливой, работящей и тащила на себе воз домашней работы ничуть не меньше, чем сама Лайло.

–Сестра, за что ты так со мной? – икая, девушка выдавила из себя унылые слова.

– Нафиса, поздно об этом говорить, нужное время прошло. Почему ты раньше молчала? Почему никому даже не намекнула о своей сердечной привязанности? Неужели ты думаешь, что мой дядя и твой отец были бы против того, чтобы ты вышла за Закира замуж? Или мой муж не понял бы тебя и не согласился? Но сейчас?… Конечно, я скажу хозяину, но ни на что не надеюсь. Ты же видела, на ком он Саида женил? Вдруг мой муж насчёт Закира какие мысли имеет? – вздыхая и тоскуя, Лайло постелила две курпачи на палас, предлагая Нафисе остаться ночевать у неё. Говорить больше не хотелось. Глупость и упрямство неизлечимы. Если у Лайло ничего не получится, так и останется её сестра незамужней. Позор-то какой!

Немного повозившись и удобнее устраиваясь в непривычном месте, Нафиса закрыла глаза и честно пыталась уснуть. Перед глазами сразу же поплыли разноцветные круги с вкраплениями овалов и ромбов, это рисунок нового узора на один из оставшихся платков. Девушка долго не могла придумать орнамент для платка и найти подходящие цвета. После того, как она всё рассказала сестре, узор сам по себе сложился в голове. Она видела его во всей красе. Вот здесь жёлтый цвет, он тёплый, успокаивает и способствует созиданию. Ромбы рядом надо вышить коричневыми нитками, они хорошо сочетаются с жёлтым и радуют глаз. По бокам надо пустить холодные цвета – голубой, фиолетовый и бирюзовый. Они приводят человека в состояние созерцания и умиротворения. Можно использовать и серый, он простой и за него глаз не цепляется, его лучше пустить по краю. Привычные мысли окончательно заставили Нафису забыть неприятный разговор. Он наизнанку вывернул ей душу и словно голую заставил пройти на виду у всех жителей махалли.

Права была сестра, её собственная глупость и непонятная надежда на счастливую случайность привели к печальному концу и неразберихе в голове. Аллах милостив, теперь от Нафисы ничего не зависит. Теперь её судьбу будут решать родные, близкие. Молодая вышивальщица была уверена, что в семье её любят и не позволят увянуть никому ненужным пустоцветом. На границе сна и яви она увидела Закира, увидела таким, каким он был двенадцать лет тому назад, нескладным подростком с безумно грустными глазами. Они лишь на мгновение задержались на невзрачной девчонке. Затем взгляд уплыл в сторону, прочь, туда, где ей не было места. И на этой грани яви и сна вдруг появилась невероятная по своей силе и убеждению уверенность – ошибается Лайло, ей нечего боятся. Она попадёт в Бухару, она будет жить возле своего любимого полноправной женой. Аллах ей в помощь!

Ранним утром, когда солнце ещё пряталось за горизонтом и никому не собиралось показывать своё румяное лицо, Али соскользнул с курпачей* на балахоне. Брызнув несколько горстей воды на лицо, он натянул на ноги старенькие чорики, а на тело давно отслуживший свой срок и потерявший первоначальную расцветку отцовский плюшевый жилет. Стремглав слетев с лестницы, он птицей пролетел двор и сад. Здесь его приняла в свои объятия Акдарья. День начался. Почти пять лет так начиналось каждое утро. Надо было выполнять все указания, полученные от учителя-китайца Дэн Зена. Али не забыл ни единой мелочи. Держа жилетку и чорики в одной руке, а другой резко загребая против ленивого течения, он быстро переплыл реку и сел под знаменитый карагач со сломанной вершиной.

Умерив дыхание и успокоив сердце, Али постарался ни о чём не думать, уставившись в растресканную кору дерева. Свежий воздух не ласкал кожу, а властно теребил. Стояла ранняя весна, по утрам было довольно свежо. Очень медленно, не торопясь, кропотливо и неспешно мальчик отгонял все мысли. Дыхание стало глубоким, ровным, воздух тугими волнами проникал в лёгкие и, выплывая наружу, слегка побулькивал в горле. Солнце уже поднялось над горизонтом, а мальчик всё сидел без движений. Внезапно он открыл глаза, встряхнулся всем телом и вскочил на ноги. Он стал наносить резкие удары сжатыми кулаками в разные стороны от себя. Ноги его колотили воздух там, где только что находилась голова. Прыжки были такие резкие, что у любого другого руки и ноги давно бы вылетели из суставов. Но уроки, полученные от учителя, даром не прошли. Тело Али слушалось даже не мыслей – их дуновения и скрытых желаний.

Все домашние знали, что у Али с Ульмасом есть занятие, оно должно сделать их сильным, способными защитить себя от врагов. Но никто не верил, что простое дыхание и размахивание руками и ногами, может помочь в этом деле. Старшие братья, особенно Саид, ехидно посмеивались. Все в один голос твердили, что курашисты* самые лучшие бойцы! Когда они выходят в круг, земля содрогается от их поступи, народ вокруг замирает и ждёт великих подвигов! Ни одна свадьба, ни один праздник не обходятся без этой борьбы. Любой уважающий себя мужчина должен знать правила борьбы и уметь честно победить противника в сражении!

Почему Али выбрал такую непонятную борьбу? В ней и движений-то не видно! Никто этого не понимал, да особо не задумывался. Вчерашний день подвёл жирную черту и поставил точку в мысленном, безмолвном споре. Эти бесконечные разговоры вели между собой Али и Ульмас со всем остальным миром, отстаивая свою любимую забаву. Все курашисты борются только с теми, кто равен им по силе, никогда мальчик не сможет победить взрослого мужчину, если тот весит в два раза больше, чем подросток. Но Али смог не только победить мастера Санджара. Он свалил его с ног одним ударом, да таким, что у старого драчуна дух перехватило.

Никогда ещё Али не применял свои знания и умения против другого человека. Одним ударом ребра ладони он ломал толстые ветки. Иногда ему удавалось разбить камень, чаще всего хрупкий известняк. Когда он укреплял свои ладони и пальцы, то он втыкал их в мокрый песок, стараясь загнать с одного раза как можно глубже.

Закончив все упражнения, Али опять сел на своё любимое место и задумался. Неожиданность, внезапность нападения и презрение к щуплому мальчишке – вот что привело мастера Санджара к бесславному поражению в драке. Если бы тот успел приготовить свою любимую палку и взмахнуть ею, то Али сейчас лежал бы рядом с Ульмасом. Учитель Дэн Зен всегда говорил, что двигаться нужно быстрее мысли и не предупреждать противника о своих намерениях. Никогда не смотреть ему в лицо, извещая взглядом о начале атаки. Противник должен быть уверен в своём превосходстве, в своей силе и ловкости. А курашисты, начиная бой, потрясают руками и топают ногами, угрожая и уведомляя о способах, какими будут разделываться друг с другом.

Многие зрители заранее знают, кто и как борется, у всех есть любимые бойцы. Люди редко ошибаются в том, кто выиграет схватку. Это всё равно что в козлодрании поставить заклад на незнакомого коня и всадника. Проще выбросить деньги на ветер, чем ставить на чужака. Многих курашистов знают в лицо не только в родном городе, а в соседних селениях и городах. Поэтому незнакомые приёмы боя, используемые подростками, для многих будут неприятными сюрпризами, способными осложнить жизнь врагам.

Но пока у Али и Ульмаса врагов не было. С ребятами и подростками в махалле делить было нечего. Да и что делить, если с раннего утра до вечерней молитвы все окрестные мальчишки с восьми-десяти лет чем-то заняты. Либо по хозяйству в родном доме, либо находятся в обучении у ремесленников. А жизнь шагирда-ученика очень нелегка! «Подай, принеси, сделай, повтори, помоги, отнеси, запомни» – очень много слов-приказов и мало свободного времени у отрока. Уже с детства было ясно, кто из махаллинских детей как будет жить в зрелые годы. Кто-то пловом с утра до вечера будет лакомиться, а кто-то редиску с кислым молоком на ужин за счастье почитать будет. Понятно было, кого родители женят к двадцати годам, а кто, собирая деньги на калым, в бобылях проходит до сорока лет. Потом женится на перестарке или на девушке с изъяном. Спору нет, всякое в жизни может случиться, но уже в 10 – 15 лет было видно, кто чего достигнет на широкой дороге жизни, а кто останется на её обочине.

Конечно, всё это происходило тогда, когда жизнь была мирная, никаких набегов и войн не было. А если вдруг ханам и султанам пришла охота помахать саблями и пограбить города и селения, принадлежащие его соседу, то ни о какой благополучной судьбе рассуждать уже нечего. Останется мальчишка сиротой. Чтобы выжить вынужден будет браться за любую работу. Хорошо, если какие-то родственники живут в нетронутом усобицами месте. Но и те за просто так кормить не станут, потребуют работу. Попрёки будут сыпаться за каждый кусок лепёшки и пиалу чая. Горек сиротский хлеб, ох как горек!

Али старался не думать о том, что сейчас с Ульмасом, что с его глазами и головой. Он думал лишь о том, что скоро, очень скоро они отправятся в Бухару. Там отец обязательно найдёт для них хорошего учителя. Али старался не думать, что устод Санджар никуда не делся и шагирд обязан отработать долг. К удивлению Али это его совсем не расстраивало. Он решил, что больше даже глаз на учителя не поднимет и будет говорить лишь два слова: «Да, учитель!». А потом они с Ульмасом построят дом, построят такой дом, каких ещё никто не строил.

Али понимал, что ни дворца, ни медресе они не соорудят. Но сделать жилище красивым и удобным они смогут, не без труда, конечно. Надеясь, мечтая и проворачивая в голове все части будущего дома, мальчик боялся того, что упустит какую-либо мелочь, о чём никогда не говорил устод, а они с Ульмасом не обсуждали. На ошибки своего неудачливого устода они насмотрелись за эти пять лет. Даже при своей исключительной памяти они иногда ошибались при подсчёте. Получается, что не все мастера такие добросовестные, как брат Карим, как батюшка или тётушка Нафиса.

Вчера вечером, засыпая на балахане, Али вспомнил, что мать и тётушка о чём-то долго шептались. Выходя из дома, он видел их обоих, спящих рядом в нижней комнате. Мать так сильно уставала за день, что засыпала сразу же, как только её голова касалась подушки. А тут разговоры, затянувшиеся на полночи. Правда говорили они тихо, а Али старался не прислушиваться. Свои секреты он никому не выдавал, а в чужие, особенно в женские, никогда не лез. Женские секреты были такие глупые, такие бестолковые и бессмысленные, что их и секретом трудно назвать. Для чего их хранить, Али не понимал.

Секрета тётушки Нафисы никто не знает, может быть, только Лола знала её тайну. Такой проныры Али никогда не встречал, хотя в доме полно и женщин и девчонок самого разного возраста. В соседних домах девчонок тоже хоть отбавляй. Он ешё не задумывался о женитьбе, но если бы родители начали сватать ему невесту, то он захотел бы жениться на девушке, похожей на Лолу. Он не любил тех, кто может только поддакивать и кланяться в ответ на замечания. Лола никому не дерзила, но втихомолку всё делала по-своему. Это было незаметно, поэтому все окружающие были уверены, что Лола самая уважительная и послушная девочка в округе. Это было далеко не так.

Только Али с Ульмасом заметили, что Лола могла бы стать прекрасной вышивальщицей, но их сестрёнка не любила сидеть целыми днями за пяльцами. Она искусно показала себя неумелой криворучкой. Вот это секрет так секрет. Братья решили не выдавать её: не хочет вышивать, ну и не нужно. Зато Лола коров любит и лучше курта, чем делает сестричка, не делает даже их с Ульмасом матушка. Она всегда очень точно отмеряет соли на закваску, и выдерживает молоко ровно столько, сколько нужно, чтобы оно не перекисло. А сушит его особым способом. Если бы сестра была бездельница или врунишка, Али первый бы поучил её правильному поведению, но та просто молчала. Молчала и собирала секреты по всему дому. Она наверняка знает, о чём шептались мать с тётушкой.

Но пора возвращаться, давно пора посмотреть, как там Ульмас, а потом к мастеру. И надо ещё раз внимательно посмотреть на чертёж. Новая мысль, возникшая у Али, когда он разглядывал две ветки, растущие от ствола вправо и влево, привели к тому, что он решил сделать в доме один вход – со стороны гостиной. В другие комнаты вход должен быть тоже из гостиной, а не с улицы. «Будет теплее – думал он, – и в окна можно вставить стёкла».

В своё время стёкла привели братьев в изумление своими свойствами —через них всё было видно, как сквозь воду. Стекло очень хорошо задерживало холодный воздух, не пропускало его в комнату. В гостиной их дома были окна со стёклами. Эта роскошь появилась несколько лет тому назад. Маленькие, размером в две ладони кусочки льдистого стекла были вставлены в панджары. Тогда братья были помладше и устроили глупую по их нынешним понятиям игру. Али забрался в гостиную, а Ульмас устроился во дворе под окном. Они, громко хохоча от восторга, корчили друг другу рожицы. Когда за этим совершенно бессмысленным и непонятным занятием их застал Карим, он, несмотря на всю свою любовь к братьям, сам отходил обоих хворостиной: одного по тощему заду, а другого по жирной спине. Да так, что потом братья неделю на стёкла смотреть не могли.

Наказаны они были не за то, что могли стекло испортить, поцарапать или не приведи Аллах разбить, а за совершенно бестолковое озорство, недостойное таких взрослых ребят. С тех пор братья прониклись к стеклу большим уважением и изделия из него почитали как самые красивые и нужные в доме. Так же они относились к стеклянным вазочкам, стоящим в нишах гостиной комнаты. Али размышлял, почему он ни разу не спросил у взрослых, где и как изготавливают стекло. Он хорошо знал, что оно дорогое, очень дорогое, безумно дорогое. Разбить его равносильно добровольной и страшно болезненной смерти.

Обратная дорога до дома заняла столько же времени, сколько и к обломанному карагачу. Взрослые уже не запрещали ходить на другой берег. Видимо поняли, что запретные яблоко или груша, сорванные в чужом саду намного вкуснее, чем та, которая растёт под собственным окном. Карим аккуратно перепрятал драгоценности в другое место. О нём не знал даже отец. Халил сам настоял на этой тайне, объяснив сыну, что ему до смерти осталось не так уж много дней. Али с Ульмасом, невозбранно бегая везде, где заблагорассудится, очень скоро перестали думать о непонятных запретах и выбрали приметную площадку местом своих странных занятий.

Халил, пришедший вечером к Зумрад, долго, со вкусом пил чай со слоёной лепёшкой, нахваливал лакомство, приготовленное младшей снохой, и долго говорил. Разговор был обо всём, что произошло в этот беспокойный день. Но больше всего о том, что он на некоторое время должен будет уехать в Бухару.

– Слава Аллаху, что сейчас в Бухаре правит просвещённый государь Абдулазиз-хан. Его поддержали Джуйбарские шейхи. От его милостей зависит и правитель Афарикента Искандер-султан. Абдулазиз-хан покровительствует поэтам и учёным и сам пишет стихи. – Обо всём этом ранней весной этого года рассказывали погонщики верблюдов из посольского каравана, отправлявшегося в Китай. – Я сам всё слышал, люди из посольства сильно хвалили хана. Они говорили, что это достойнейший владыка. Он даже снизил налоги. Правда, их с нас собирают той же меркой. Хорошо, что не увеличивают. Именно поэтому я и решился ехать в Бухару, сердце моё. – Зумрад вздыхала с самого утра, с того мига, когда Халил с родственниками вернулся от казия, но мужа не донимала просьбами остаться.

Они давно мечтали о том, как сделать так, чтобы в Бухаре был второй дом. Как устроить Закира более удобным образом, не отдаляя его от семьи, а пытаясь приблизить. И тут такой случай! Неприятный, но именно используя переезд братьев в Бухару, не насовсем, на время, можно восстановить с нелюдимым племянником родственные отношения и покрепче привязать его к себе.

– Муж мой! Вы всегда всё делаете правильно, вы думаете на несколько ходов вперёд. Как это делается в игре «Четыре рода войск». Её бобо Одыл привёз из Хиндустана. Все наши мужчины прекрасно научились играть. Я ни словом, ни делом, ни мыслями ничего не имею против Бухары. Я понимаю выгоду того, что у нас в Бухаре будет свой дом. – Хорошо, что мечтания осуществляются!

– Сердце моё, не рви мне душу. Я и так страдаю…

– Но я так буду тосковать без вас, я так буду горевать каждый день, проведённый без вас! Волосы на моей голове давно все седые, и ночи, которые мы проводим вместе, безгрешны. Но я не могу даже подумать о том, что вас полгода не будет дома. Я за это время могу умереть. Мне уже почти пятьдесят лет. Многие мои подруги уже давно гуляют в садах Аллаха. Но я, несмотря на болезни, ещё надоедаю людям в этом мире. Умоляю вас, берегите себя, помните каждое мгновение, что мы с Лайло молимся за вас, мы вас любим больше своей жизни. – Зумрад изо всех сил старалась не проронить ни единой слезинки: она сможет вдоволь поплакать потом, а сейчас она должна быть сильной и мужественной.

Халил понимал, как тяжело даётся старшей жене это напускное спокойствие, это показное равнодушие. Он решил не бередить раны преждевременно, а заниматься повседневными делами.

– Душа моя, как вы считаете, справится ли Карим со всеми делами? Не будет ли урона нашей мастерской и заказам, что поступают на различные вышивки и другие безделушки? – Халил хорошо понимал, что работа вышивальщицы оплачивается намного дешевле, чем работа плотника, но является хорошим подспорьем для блага семьи.

Ни один мужчина никогда не скажет, что он ценит работу женщины наравне с мужской. Поэтому отношение к вышивке было несколько пренебрежительным. Вот если бы вышивкой занимался мужчина, тогда другое дело. О его работе говорили бы уважительно, и стоила она в два-три раза дороже, чем работа Нафисы. Зумрад ласково взглянула на мужа.