Первый узбек: Героям быть!

Она была совсем не полная, но осанистая и величественная. Волосы её были тёмные, но не чёрные. Они немного вились, своевольными прядями выбиваясь из тугих кос. Глаза были широко распахнутые и всегда смеялись, даже когда она была чем-то раздосадована. Она никогда не ругалась, ей было достаточно поджать губы в гримаске, как тут же все окружающие её люди, даже мой отец, начинали озираться по сторонам и судорожно перебирать в голове все свои грехи – что же они натворили?

Любя свою мать, я и жену постарался выбрать похожую на неё. Моя мать прекрасно управляла гаремом, семьёй, и я так понимаю сейчас, что и своим мужем, моим отцом. Другим его жёнам она не давала воли и свободы. Они все были покорны и трепетали, если мать сурово сдвигала свои густые чёрные брови над зоркими глазами! Поэтому я постарался сделать ей такой подарок, от которого она если и не придет в восторг, то будет ему рада. Я решил построить медресе и назвать его «Мадари-хан». Спустя некоторое время я построил рядом похожее здание, они стоят как парное – «Кош-медресе». Это память о нас двоих: моей прекрасной матери и обо мне.

Всё, что происходило достаточно давно, я помню хорошо. Помню потому, что раньше я как-то не задумывался, откуда взялся Зульфикар. Почему никто из его родных никогда не давали о себе знать? Я знал его тестя, богатого купца Тахир-бека и семью тестя. Его четверых сыновей, из которых второй, Дастан-бек, был управителем всех дел моего кукельдаша. Я знал всех родственников со стороны его жены, много раз видел детей. Но никогда не видел его кровных родственников. Это тогда я так думал, но потом понял, что глубоко ошибался.

Бухара кишела его близкими, как голова дервиша, вшами. Но ни Зульфикар, ни я, ни даже мои родители – хан Искандер и его жена Мадари-беким не догадывались об их существовании. Многие приближённые хана, султана и просто дальние-предальные родственники в моём окружении, напоминали о себе каждое мгновение. Что касается моего молочного брата, то никто и никогда из его родни не заявлял о себе. Я даже уверился в том, что он круглый сирота. Свою матушку я никогда не спрашивал, откуда Зульфикар появился.

Именно в тот год, когда я собрался строить медресе в подарок матушке, произошла та достопамятная встреча Зульфикара с его отцом Каримом-устодом, самым знаменитым резчиком по дереву. В Бухаре его знали не только собратья по резцу, но и люди, не имеющие никакого отношения к ремеслу плотника. Я тоже его знал, вернее его работу со слов и многочисленных похвал со стороны Кулбабы. Но не предполагал, что именно этот знаменитый мастер и был отцом Зульфикара.

Чтобы двери медресе были не только самые красивые, а выдающиеся, из Афарикента привезли лучших мастеров Маверанахра, Карима и его брата Саида. Они недолго пробыли на стройке. Карим показал своим младшим братьям, что надо делать и уже собрался покинуть строящееся здание. Но при выходе встретил мою матушку. Султан-беким тотчас его узнала. Узнала в поседевшем и морщинистом мужчине когда-то молодого мужа кормилицы своего первенца.

Потом она рассказывала, горестно качая головой и утирая предательские слёзы, что всегда жалела Зульфикара. Жалела, несмотря на то, что он никогда не знал голода и жил в роскоши Арка возле меня. Но этот мальчик не ощущал материнской ласки и отцовского внимания. Если родители Кулбаба всё время находились во дворце, то моя мать знала грустную тайну моего молочного брата. Зульфикар был обижен не судьбой или жизнью, а именно ею. Он был оставлен родителями во дворце лишь потому, что я не мог оставаться один и в младенчестве чуть не умер, когда нас ненадолго разлучили. Я был настолько мал, что всё забыл. Мне об этом никогда не напоминали, но молодые родители Зульфикара по приказу моего отца вынуждены были забыть о своём первенце.

К новому медресе мою матушку сопровождал Зульфикар. Когда они столкнулись нос к носу с мастером Каримом, матушка чуть не лишилась сознания. Несмотря на то, что она была женщина огромного душевного здоровья, здесь растерялась, словно простая необразованная служанка. В любом другом случае она постаралась бы сделать вид, что не узнаёт никого вокруг – она и предположить не могла, что когда-либо встретит того, кого лишила родного сына, жалея и защищая своего. От неожиданности она сделала то, чего бы никогда не совершила, будь у неё два мгновения на то, чтобы перевести дух.

Зульфикар не понял, почему моя мать побледнела и остановилась, несмотря на то, что два пожилых мастера, идущих от строительной площадке навстречу султан-беким, немедленно отступили с дороги, освободив ей проход, и глубоко кланялись. В тот момент она не думала о том, что нарушает слово, когда-то данное отцу: никогда не говорить Зульфикару, чей он сын и не вспоминать его родителей. Груз стыда за когда-то нанесённое горе совершенно невинным и приятным ей людям привели к тому, что моя матушка сама подозвала Карима и его брата поближе к себе.

Она стала расспрашивать о том, благополучно ли в их семье, как себя чувствует Гульшан, что с Халилом и его близкими? Такие вопросы задают люди после долгой разлуки. Карим и Саид отвечали вежливо, но коротко и, судя по тому, как это рассказывал потом Зульфикар, чувствовали себя крайне неуютно. Они торопились уйти. Понимая, что она должна что-то сделать, чтобы задержать их и снять груз вины со своей души, моя мать неосторожно воскликнула:

– Зульфикар, сынок, пришло время истины и настал миг правды! Мужчина, которого ты видишь перед собой, и есть твой родной отец! Знай, что ты не сирота, у тебя были и есть родители. Они покинули тебя не по своей воле! И они всегда тебя любили… – она говорила что-то ещё, но уже не помнила своих слов.

Надо сказать, что вся эта история больше похожа на сказку или на слезливую легенду о потерянном сыне. Он заблудился в собственном саду, но родные искали его долгие годы и случайно нашли в соседской кошаре на склоне лет! Я в такие вещи не верю, не могу верить. Слишком похоже на заранее запланированную и тщательно подготовленную интригу, имеющую далеко идущие последствия. Но Бухара не очень густонаселённый город, в ней проживает не больше пятидесяти тысяч человек. Посчитать женщин, что не болтаются по улицам и сидят по домам. Присоедините детей, их не больше половины. Окажется, что мужчин в Бухаре не так много. Все они друг друга знают по именам, прозвищам, слухам и сплетням.

В тот миг Зульфикар, солидный женатый мужчина, имеющий к тому времени троих детей, остолбенел. Думаю, что моя мать тоже смешалась от своих слов. Но «Глина не станет фарфором, чужой не станет родным», а тот незнакомец и Зульфикар были похожи друг на друга как отец и сын. Мать говорила потом, что оба они крепко обнявшись, рыдали как дети, да и она вместе с ними всплакнула. Обо всём этом доложили отцу, он долго молился и потом признался мне, что этот грех не давал ему спокойно умереть. Теперь он может отправиться в сады Аллаха в любой миг.

После этого Зульфикар пропадал две недели, появлялся только по утрам в моей спальне. В один из таких набегов он принёс шкатулку. Эта резная прелесть всегда была при нём. Мы не знали, откуда она взялась. Никто во дворце ни во время нашего детства, ни в молодые годы, ни сейчас не собирался её присвоить или украсть. Чего греха таить – такое иногда в Арке случалось. Я часто видел эту шкатулку. В ней Зульфикар хранил какие-то мелочи, не очень ценные, но памятные для него. На крышке шкатулки была вырезана картинка – двое маленьких детей играют на ковре, рядом с ними сидит молодая женщина а джигит, опершись на дерево, любуются ими.

– Посмотри сюда, великий хан. – Сказал Зульфикар голосом, пронизанным неистребимой грустью. – Посмотри, брат. Вот это ты. Это я. А это мои отец и мать. Этот ларец сделал мой отец, мастер Карим для своей жены Гульшан, моей матери. Сюда она складывала подарки от султан-беким и султана Искандера. Родители оставили эту шкатулку во дворце, чтобы быть рядом со мной. Как часто я разглядывал эту картинку и никогда не знал и не мог предполагать, что мать с отцом всегда рядом! Возможно, и во дворце Афарикента он изобразил себя на колоннах балаханы. Может быть поэтому ты до сих пор относишься ко мне как к брату. Это они, по воле Аллаха всемилостивого и милосердного, защищали меня своим незримым присутствием!

– Зульфикар, не знаю почему, но я до сих пор люблю тебя. Я всегда, с самого рождения не могу жить вдали от тебя. Мне всё время надо ощущать, что ты рядом. Но если бы на то была моя воля, я никогда не решился отобрать тебя у матери. Хотя как знать? Возможно, если бы рядом с тобой была такая знаменитая семья умелых ремесленников, ты не стал бы частью моей души и не защищал бы меня от всех напастей бренного мира…

Потом мы с Зульфикаром долго молчали. Мы могли и не разговаривать. Сам Зульфикар хорошо понимал, что если бы я был взрослее, то отпустил бы его. Но я был беспомощным младенцем, и всегда держался за него как держится дервиш за посох в трудной дороге. А сейчас он и сам никуда не уйдёт, зная о том, что я с трудом обхожусь без него. Мы молчали, несмотря на то, что с севера наши войска теснили орды Баба-султана, сына Навруз-Ахмада. Необходимо было созывать совет военачальников для подготовки отпора новым-старым захватчикам.

Спустя некоторое время Зульфикар привёл двух мастеров – это они строили медресе. Это они оба стали мне главными помощниками в деле наведения порядка в моей столице, да и во всей стране. Я знал об их существовании. Кулбаба трещал о них, не переставая. Разглядывая мастеров, я удивлялся— Али и Зульфикар были как братья, несмотря на то, что один был дядя, а другой племянник. А Ульмас был точь-в-точь я, достаточно было посмотреть в зеркало. Нет, лица у нас были разные, а телосложение, руки, маленькие ступни ног, оттопыренные хрящеватые уши с круглыми мочками – всё было одинаковым. Какие интересные сюрпризы делает природа, не каждый мудрец может предположить то, что она ещё может учудить!

Но родственные отношения для меня не были главным поручительством. Мне необходимо было самому убедиться, что эти мастера способны творить чудеса. Я самым тщательным образом собрал все свидетельства о тех работах, какими они когда-либо занимались. Кроме стройки у меня было много других забот. Но неприкрытая злоба моего тогдашнего придворного архитектора и других дворцовых бездельников убедили лучше самых цветистых восхвалений. Тем более что Ульмас показал глубочайшие математические знания на практике.

Он складывал, вычитал, умножал и делил в уме огромные числа. А уж их рассказы о дальних странах и заморских городах произвели на меня неизгладимое впечатление. Санад* мастера, присвоенный им в медресе Фатхи, был весомее чем батманы* цветистых похвал, расточаемых придворными. Имя Мимара Синана, их учителя, было царским венцом на их головах. Я мысленно ахал от восторга, когда они рассказывали о тех дворцах, которые видели. В подтверждение рассказов они показывали их изображения. А уж когда они говорили, что участвовали в их возведении, я начинал им завидовать. Молча, конечно.

Меня удивило то, что одним из самых знающих мударисов Мавераннахра был дядя Зульфикара, Закир-мулла. В диспутах с ним никто не мог сравниться! Как и в приверженности к истинной вере! Я несколько раз присутствовал на его интереснейших лекциях в медресе. Правда, пройти полный курс обучения я не мог себе позволить. Но в свободное время с удовольствием слушал его, хотя не знал, что рядом со мной стоит его племянник. Если бы только это! Наставницей моей любимой единственной дочери была младшая сестрёнка Али, Лола-отин-ойи*. Её нахваливала даже моя матушка, но никто не знал, чья она дочь. Знали только, что она жена муддариса мечети Намазгох и родом она из Афарикента.

Насколько мир тесен, я не предполагал – теперь меня со всех сторон окружали братья, дяди, тёти и другие родственники моего кукельдаша. Меня это не беспокоило тогда, когда я не знал, чьи это родственники. Но когда узнал, то подумал о заговоре его родни, стремящейся всеми силами просочиться во дворец. Но нет – самое строгое расследование привело к тому, что за каждого из этих людей просили незнакомые друг с другом люди, совершенно не подозревавшие об их родстве. Хотя Али и Ульмас знали, что Зульфикар их племянник, но никогда и никому этого не говорили. Ещё в детстве они дали слово своему безвременно ушедшему в сады Аллаха отцу.

Неисповедимы пути господни. Правду говорят «Сила лошади познается в далеком пути, сердце человека течением времени». И со временем я понял как мне, хану, правящему большим государством, повезло иметь такого кукельдаша и таких людей в друзьях, как потомки Халила-плотника из Афарикента. Они не навязывали своё общество, они никогда ничего не просили. Ни один из них не рассказывал на пирах или тайком кому-то, что их очень близкий родич живёт во дворце и может при случае зайти к хану запросто, минуя всех охранников и стражников. Они кланялись так же низко, как самые раболепные придворные, как самые низкие из слуг, что ранним утром метут мостовую перед Арком. Знали своё место. Именно поэтому я доверял им, конечно, в разумных пределах.

К тому времени оба мастера уже были женаты. Али даже умудрился привезти себе жену из германских земель. Сам я её не видел, но Зульфикар говорил, что у неё белые волосы и очень белая кожа. Но Али заставляет её ходить в платке и накидке, чтобы ни у кого не было соблазна утащить его жену в свой гарем. Звали его жену Гертруда, но в нашей земле она выбрала для себя, с согласия Али, другое имя и стала называться Гульчехрой. Никто из соседок её западное имя без коверкания выговорить не мог. Все эти мелочи были такими ненужными и глупыми. Но Зульфикар после обретения своей большой семьи часто утомлял меня этими пустяками. Я его понимал, поэтому, слушая вполуха, радовался его радостям!

Со временем я перестал обращать внимание на родство моего молочного брата и придворного архитектора. Все они были так загружены делами, что у них просто не хватило бы воображения навредить мне. Да и причин для этого не было. Когда они приходили по моему приказанию во дворец, то кланялись Зульфикару не как младшему племяннику, а как кукельдашу, государственному деятелю и человеку, обеспечивающему безопасность самого хана.

Лишь однажды я сильно рассердился на Али и его брата Ульмаса. Они начали спорить со мной о том, какие базары и как строить в Бухаре. Спустя несколько лет после постройки медресе Мадари-хана я решил, что хватит терпеть совершенно безобразные неуправляемые, стихийно возникающие рынки и базары. Бани у нас очень хорошие. А вот базары, которые должны приносить значительную прибыль и выгоду, убыточны. Хотя каждый торговец должен платить пошлину в ханскую казну, я терплю от базаров одни потери.

В один из летних дней, спустя две луны после рождения моего наследника Абдулмумина, Али, Ульмас и ещё несколько известных в Бухаре строителей получили приказ явиться в Арк. Я сообщил, что собираюсь построить в столице несколько рынков – для торговли зерном, мукой и обеспечения Бухары хлебом. Для продажи и покупки разнообразного оружия, для сбыта книг и головных уборов, для обмена денег. Для торга шёлковыми и шерстяными тканями.

Первоначально я хотел упорядочить только торговлю мукой и сделки с деньгами. Едят люди в день по три раза и каждый раз нужны лепёшки. Обмен денег нужен для поддержания международной торговли. При размене менялы забирают процент себе, вместо того чтобы делиться с ханской казной. Остальные базары и рынки уже существовали, размен регулярно производился в караван-сараях. Тогда-то разгорелся спор между мной и мастерами.

Никто, кроме Али и Ульмаса дальше Мекки не бывал. Эти устоды рассказали о ранее виденных базарах: о Капалы-чарши в Истанбуле, о делийском Чаури-базаре, базаре Казур в Лахоре. Али начал подробно объяснять, кто, когда и как строил эти базары. И почему правители этих государств покровительствуют ремесленникам и торговцам. Наши представления о базарах были самые примитивные – строить ряды, отделять друг от друга перегородкой. А лучше всего выделить место и заставить ремесленников и купцов самим построить этот базар.

Тогда я вспомнил уродливую стену вокруг Бухары и возразил тем, кто хочет выгадать немного денег на этом. Я бы перестроил её, но у меня на это не было средств, я не мог себе и представить, сколько это могло стоить. Незадолго до совета зодчих я спросил у Ульмаса, сколько будет стоить перестройка стены вокруг Бухары. Тот посмотрел на меня отрешённым взглядом и переспросил:

– Великий хан желает перестроить стену или обновить её? Из какого кирпича великий хан предполагает возвести стену – из жженого кирпича или саманного*? Возможно, вы хотите соорудить стену из тёсаного камня, как это делают в закатных странах? Сколько времени вы предполагаете затратить на это предприятие? – каждый вопрос порождал новые вопросы, но я всё-таки настоял:

– Новую стену их жжёного кирпича! – про камень я как-то заранее не подумал и решил, что этот материал для сооружения новой стены дорого обойдётся. Я остановился на более дешёвом, на мой взгляд, способе. Лучше бы я промолчал. Потому что на следующий день Ульмас принёс расчёты. От них я впал в уныние на целую неделю. Я больше никогда не заговаривал о перестройке стены.

На это безумное предприятие понадобилось бы 320 тысяч кирпичей размером четыре ладони на четыре и высотой в ладонь. На то, чтобы обжечь эту прорву кирпичей, понадобилось бы столько древесного угля, сколько деревьев растёт во всём Мавераннахре. Вместе с кустарником. Я уже не говорю о растворе, скрепляющем эти кирпичи и стоимости работы. Лучше уж путь остаётся то жалкое подобие стены, мозолящее мне глаза каждый раз, когда я выбираюсь из Бухары. Вот разбогатею, потом и подумаю о новой стене вокруг столицы. А тогда у меня в голове основной заботой были базары. Я сделал вид, что подумаю обо всём, когда расправлюсь со своими противниками и наложу на них огромный омон-пули*, а пока дел невпроворот!

Али рассказывал медленно, с расстановкой, тихим и размеренным голосом. Показывал изображения базаров, уделяя больше моего внимания османскому рынку Капалы-чарши. Тот был безумно красив и огромен, особенно по контрасту с крохотными фигурками людей под куполом базара. Все внимательно слушали, а речь Али сводилась к необходимости строить крытые базары с системой естественного охлаждения от купольной крыши. Он продолжал доставать листы самаркандской бумаги, чтобы все мастера видели его собственные планы и эскизы. Это был уже рисунок базара, что он предполагал построить в Бухаре. Как же это чудесно! Великолепно! Но я привык, что купола в Мавераннахре были лишь на мечетях и мазарах, но никак не на крыше базара. Там торгуются, сквернословят, ругаются, плюются и поносят друг друга. А ещё гадят где попало…

Я начал возражать, и тогда Али позволил себе то, чего не позволял себе никто и никогда. Он не просто воспротивился мне, он начал вспоминать, как была построена крепостная стена вокруг Бухары. Он не наступил мне на мозоль – он отдавил своим языком мне ноги, руки и голову. Я пришёл в негодование, тем более что эта стена меня самого раздражала. Но я не мог её убрать! У меня не было для этого денег, а строить так, как построил Абдулазизхан, я не хотел. Менять одного хромого на левую переднюю ногу ишака на другого, хромого на заднюю правую ногу, причины не было. Сам Али продолжал монотонно вещать:

– Великий хан и вы, уважаемые мастера! Обращаю ваше внимание на то, что много лет тому назад вокруг благословенной Бухары была построена стена. Но как и кем? Простыми людьми, которые в лучшем случае строили молхону на своём дворе или кибитку для старой нелюбимой жены. Каждый строил свой кусочек стены и уходил восвояси. Мы с братом тогда были детьми и приложили свои руки к этому чудовищному сооружению. Тогда мы мало что понимали в зодчестве, но были страшно огорчены, что вынуждены заниматься таким неблаговидным делом. – Странно, но я поверил, что двое детей сокрушались своим сомнительным делам сильнее, чем придворные.

Знаменитые зодчие Бухары зашушукались.

– Неужели они хоть что-то понимали в замыслах великого хана? – мне удалось расслышать шипящие слова.

– На строительстве этой безобразной стены-убийцы мы с Ульмасом потеряли своего любимого учителя Уткира-устода. Сейчас я нижайше прошу великого хана внять моим просьбам и рассмотреть мои рисунки. Я умоляю разрешить нам с братом построить хотя бы один базар так, как я его вижу. Если наше строение не понравится великому хану, то я обещаю переделать всю работу бесплатно.

Это ещё больше меня рассердило. Я, конечно, могу считать деньги, но чтобы мне в лицо сказали, что у меня их нет? Мне уже всё не нравилось: и рисунки, изображающие великолепный базар, и сами планы этих базаров, и рассказы о дальних странах. А больше всего то, что кто-то будет строить базар на свои деньги, а потом рассказывать об этом всем желающим скучным и тихим голосом! Али с Ульмасом не жили столько времени при дворе, как остальные присутствующие. Все быстро уловили, куда подул ветер. Они дружно набросились на рисунки Али, на крышу с куполами. А больше всего на то, что он будет строить базар на свои деньги!

– Правоверные, вы только посмотрите на этого наглеца! Он пренебрегает волей нашего великого хана и считает, что может указывать тому, что строить и как! —визгливо вопил известный на всю Бухару зодчий. Его полгода тому назад обошли заказом на новую сардобу*, построенную на пути в Карши. Видимо, он забыл, что Али, несмотря ни на что, мой придворный зодчий и надеялся, что дни его сочтены.

–Полностью согласен с вами, дорогой друг! Великий хан, позвольте мне представить свои проекты и разрешите мне построить базар. – Вторил ему такой же «гений». Его я знал хорошо, Ульмас как-то уличил его в воровстве. Его работы стоили намного дешевле, чем были предъявлены счета.

Шум стоял невообразимый, несмотря на то, что я сидел на возвышении и всё слышал. Мастера не сдерживались. Я чувствовал, что пройдёт ещё немного времени, и они все, в приступе праведного гнева, набросятся на братьев с кулаками! Именно этот гнев раздражал меня. Он был настолько ненатуральный и наигранный, что вызывал тошноту. Все это понимали. Этому недовольству была единственная причина. Вот уже три года Али и Ульмас не дают возможности никому из них воровать и приписывать лишние расходы в свои счета. Я ещё немного послушал этот базарный крик и остановил его.

– Мастер Али, почему ты так упорно стоишь на том, чтобы строить купольную крышу? И почему ты позволил себе упомянуть богоугодное деяние моего предка Абдулазизхана в таком уничижительном виде? Тебе надоела твоя работа, твоя должность или твоя голова? – я думал, что Али испугается. Но видимо несколько лет, проведённых мастерами рядом со мной, ничему их не научили. И не только их, меня Аллах тоже не посвятил до конца в особенности его упрямого характера.

– Великий хан! Я смиренно прошу прощения за то, что вызвал ваш гнев, но я просто обязан сказать главное. Купцы, посещающие рынки благословенной Бухары и люди, прибывшие из разных стран, должны видеть, как государь заботится о месте их пребывания. Люди, торгующие на базаре весь световой день, должны торговать в удобстве и покое. Иначе будут думать не о том, чтобы хорошо и с выгодой продать товар, принося пользу себе и государству. Они будут думать о том, что в палатке жарко, что воды нет или она протухла от жары. Им придется страдать, что негде опорожнить мочевой пузырь. Они тоскуют, что под ногами не пол, а пыльная земля, из-за которой портится товар.

– Ты совсем рехнулся, если говоришь об отхожем месте при великом хане!

– Уважаемые устоды! Вы не замечали, чем воняет на наших базарах? Не думаю, что хоть кому-то это нравится. – Негромко вмешался в спор Ульмас.

– Мой дедушка Одыл, да пребудет его душа в райских кущах, был купцом и всегда заботился о месте своей торговли! Он тщательно выбирал базары и дуканы, где торговал. Во многих городах на пути своего следования он построил торговые лавки и сдавал их в аренду на время своего отсутствия. Так же делает и муж моей сестры Айгуль. Он строит не только дуканы, он возвёл две сардобы на путях своего следования. Около одной из них, недалеко от Карши, вырос Рабат! – Али остановил рассказ и потянулся к пиале с чаем. Тут же заголосили все присутствующие. Их голоса были неприятным диссонансом с той плавной речью мастера, которая почему-то стала мне неприятна.

Я кивнул, давая понять, чтобы все замолчали, а Али продолжил свой рассказ:

– Великий хан, я осмелюсь, с вашего благосклонного разрешения, продолжить свой рассказ и пояснить, что от того, в каком состоянии дукон, зависит и цена товара. Что плохого в том, если товар разложен на возвышении, если под ним гладкая чистая доска, оттеняющая цвет товара и остальные его достоинства? Если вас встретил приветливый дуканщик? Он не тащит вас за рукав в тёмную коморку, а широким жестом предлагает красивый товар в красивом и сладко пахнущем месте. Неужели вы не устоите, и не уступите ему два-три фельса в ходе торгов? Я не купец, но я знаю, как подороже продать и подешевле купить.

– Мы все и без тебя это знаем…

– Нашёл кого учить секретам торговли…

– Великий хан, всё то, что я до сих пор построил, обошлось казне Бухары в два-три раза дешевле, чем требовали за работу другие мастера. Я не стремлюсь к ненужной яркости, к излишней позолоте куполов и порталов. Я редко употребляю дорогую лазурь и другие ценные и броские материалы. Но я строю быстро, дёшево и надёжно. Я строю на века! Не станет меня, а все здания, возведённые мною, останутся и будут продолжать радовать всех своими лаконичными и чёткими формами. – Али остановился. А я решил – я посажу его в зиндан. Он собирается остаться в своих строениях на века, а я, значит, умру, и обо мне никто не вспомнит?

– Ты намекаешь на то, что я мало тебе плачу за работу? Как ты посмел упрекнуть меня в том, что я жадный и неблагодарный? Что я скуп по отношению к тебе? Я не собираюсь выслушивать упрёки от строителя, который не может меня убедить в качестве и преимуществах своего проекта. Ты меня не убедил. Я считаю, что ты и твой брат покусились на священную сущность – купола благословенной Бухары. – Слова, пришедшие мне в голову, показались уместными. Действительно строить эти купола было совсем не обязательно. Да не потому я рассердился. Скрытые упрёки по поводу стены, такие же намёки на то, что он самый лучший строитель, отсутствие скромности, привели к тому, что я решил его наказать.

– Воля Великого хана священна для нас, и мы смиренно снесём любое наказание. Но я рискую навлечь на себя ещё большее неудовольствие великого хана и продолжу настаивать на своём. Я хочу для великого хана и его столицы только блага и красоты на всё время существования этого города! Я стремлюсь, чтобы в городе было чисто. Чтобы базар, то место, куда приходит каждый житель города в своём самом нарядном платье и одежде, был местом не только приобретения товара, но и местом отдохновения от трудов! Насколько красивее станет наша жизнь, если это можно будет осуществить в удобном для горожан и гостей месте? Если я неправ, то накажите меня. Если прав, то разрешите работать так, как меня научили это делать!

Вот здесь опять вылез со своими вредоносными словами Исмет-зодчий, замеченный в приписках к расходным счетам:

– Великий хан, у кого учились эти мастера? У неверных в закатных странах! Поэтому и хотят осквернить наши купола. Не разрешайте им строить базары, поручите это дело мне. Я буду землю руками рыть и просеивать сквозь свою чалму ради вашего удовольствия. Я не выставлю ни одного возражения против вашего желания. И осуществлю ваш проект. – Нет, у Исмета совсем в голове пусто! Это он мне должен принести проект, а я его утверждать! Я что, должен рисовать базар?

– Я надеюсь, что тебе самому придёт в голову светлая мысль о твоей будущей работе. Я же не советуюсь с тобой по поводу того, как и с кем воевать – вот и ты должен показать мне, каким ты видишь базар в Бухаре? – бедный Исмет скорчился наподобие клушки, которая подгребла под себя цыплят и никому не даёт на них взглянуть.

– Я думал, великий хан, что у вас, в ваших библиотеках есть какие-то чертежи и проекты базаров. Я мог бы их осуществить, поскольку я сам не обладаю возможностью делать чертежи и рисовать здания.– У зодчего почти закатились глаза от страха за то, что влез со своими предложениями без должной подготовки. Я усмехнулся, глядя на его трясущиеся губы и посеревшее от страха лицо. Али так себя никогда не ведёт, но я всё-таки накажу его за строптивость.

Тогда я был ещё молод и не всегда понимал, что любой человек строит, пашет, растит и возводит что-то в государстве с моего высочайшего разрешения. Всё, что сделано остальными – это моя и только моя заслуга! Я подумал тогда, что слишком Али возгордился и должен отдохнуть, но не на курпачах возле своей золотоволосой жены, а под стражей в зиндане*. А чтобы ему не было скучно, отправлю вместе с ним и его брата. Пусть вычислят и посчитают, сколько кирпичей пошло на строительство крепости.

– Я подумаю, кто и как будет строить базары, а пока надеюсь на то, что в течение недели все зодчие принесут мне свои чертежи и рисунки. Глядя на них я мог бы сравнить степень вашего мастерства и представить, как будет выглядеть базар. Кроме этого, мне понадобятся точные расчёты расходов на строительство, как это всегда делали мастера Али и Ульмас. А они пока отправятся в зиндан и посчитают там все кирпичи, ушедшие на строительство этого грандиозного сооружения. Чтобы работа была выполнена точно, их там запрут и они поживут в гостях у тамошних тюремщиков некоторое время. Чертежи оставьте мне. Если у меня будет желание и время, я посмотрю.

Я отпустил всех взмахом руки, а два мастера отправились в зиндан под охраной двух нукеров. Перед тем как уйти, Али ещё раз показал мне, что и как он видит. Я смотрел не очень внимательно, больше наблюдал за остальными. Из всех мастеров, а их было семь человек, только двое молодых, не старше тридцати лет мужчин с сочувствием смотрели на Али и Ульмаса. Остальные не сдерживали довольных усмешек и злорадно-ехидных ухмылок. Можно было подумать, что я уже вызвал палача, чтобы две головы слетели с плеч долой. Вследствие чего жирное место придворного архитектора освободится.

Я был не очень доволен собой, так что утро следующего дня проспал самым постыдным образом. Я проспал утреннюю молитву и был угнетён. А тут ещё кукельдаш масла в огонь подлил. Зульфикар, войдя в мою опочивальню, на первый взгляд был такой, как всегда, словно не его любимые дяди сидят в зиндане на лепёшке и воде. Он совершенно спокойно пожелал мне доброго здоровья и пригласил пройтись до выходившей на Регистан* стены Арка: