Читать книгу: «Звереныш», страница 3

Целый месяц ждал Светик Анатолия и дома, и сидя на своей заветной лавочке. Но он не шел. Ждала его и Танька, боясь в этом признаться себе самой, а тем более сыну. Несколько раз, подбадривая сына в его ожидании, она уверяла не столько его, сколько себя, не давая угаснуть маленькому огоньку тепла, вспыхнувшему в ней после его визита.

Анатолий пришел так же неожиданно, как и в первы раз. Он был мрачен и наотрез отказался проходить в квартиру. Сухо поздоровавшись с Танькой, и как будто не замечая ее, он сразу скомандовал Светику.

– Одевайся, парень! Пройдемся погуляем…

Светик опрометью бросился одеваться, даже не спрашивая разрешения матери. Танька стояла молчаливая и огорошенная неожиданной напористостью гостя. Она очнулась только когда за Анатолием и Светиком закрылась дверь, и она услышала их торопливые шаги. Танька разозлилась и уже хотела в форточку крикнуть Светику, чтобы вернулся домой, но остановилась, услышав глуховатый голос Анатолия.

– Мы скоро, – крикнул он ей, ускоряя шаг.

Сначала они шли по улицам молча. Светик изредка глядел на суровое лицо своего спутника и молчал, словно ждал, когда он сам заговорит, о чем спрашивать нельзя.

– Ты, парень, не обижайся, что я опять долго не приходил. – начал Анатолий. – Дела у меня, брат, были… Хорошо тебе пока, ты маленький… Забот никаких – ешь, пей да гуляй… А подрастешь…

– Я скоро в школу пойду, – сообщил Светик. – Там уроки надо будет делать…

– Уроки, парень, это ерунда, – усмехнулся Анатолий. – Я про другие заботы, какие тебе пока не понять… Вот разве что мамке твоей…

– На работе ругают? – Серьезно спросил Светик.

Анатолий улыбнулся.

– На работе ругают, – подтвердил он. – Там всех за что-нибудь да ругают. И не на работе ругают… – Он замолчал.

– Кто ругает? – Удивился Светик.

– Есть кому, – сердито засопел Анатолий. – Вот скажи ты мне, чего этим бабам не хватает? – Он посмотрел на Светика, как будто тот знал ответ. Светик смущенно пожал плечами. –  Воображают о себе, – продолжал Анатолий, – каждая мнит черти что… Чуть что – «дорогая женщина»!.. А на самом деле… Прямо свет клином на ней сошелся…

Светик не понимал, о чем говорит Анатолий. Ему было ясно одно, что его обидели и сильно.

– А кто эта «дорогая женщина», – повторил он , – это та, которая тогда не пришла?..

– Соображаешь, – похвалил Анатолий, – она самая… Такого мнения о себе… И чтоб все по ее было… Я ж, было, жениться на  ней хотел, а теперь сто раз подумаю… Назло мне перед другом хвостом туда-сюда… Смотри, мол, как я нарасхват… А по сути – как и все, просто баба!..

– А ты на мамке женись, – Светик сказал это так спокойно, так просто, словно это было само собой разумеющееся и очевидное.

Анатолий закашлялся и остановился.

– Ну, парень, ты даешь! – Ошарашенно сказал он.  – Смотри, при матери такое не брякни, а  не то…

– Она замуж хочет, я знаю, – продолжил Светик. – А мы ей мешаем… И жить к нам придешь из своего общежития. Мамка готовит хорошо. И «дорогой женщиной» обзываться не будет… – Светик смотрел на Анатолия с такой надеждой, что ему стало не по себе.

– Ну ты сват, – сказал он смущенно. – Не ожидал я от тебя… Кому рассказать, со смеху умрут.

– Я взаправду, – тихо проговорил Светик, – а ты смеешься…

– Не смеюсь я, – голос Анатолия был строгим и озабоченным. – Задал ты мне задачу, как теперь с вами быть, не знаю…

Они молча дошла до дома Светика и, расставаясь, Анатолий пожал Светику руку.

– Как мужчина мужчине –  матери про наш разговор ни гу-гу, понял? – Светик кивнул. – Слово?

– Слово!

– Смотри. Парень! Не то…

– А придешь еще или уже нет?..

Анатолию показалось, что мальчишка сейчас расплачется. И он, не желая его окончательно расстраивать, пообещал.

– Приду, конечно. Только ты помни про наш уговор. Ни гу-гу!..

В душе Анатолий ругал себя последними словами. Он ругал себя за то, что пришел к ним прошлый раз домой, за то, что так неосторожно раскрылся перед чистой мальчишеской душой в своей мужской обиде, за то, что пообещал прийти снова, когда теперь после всего сказанного нужно было решительно рвать с этим знакомством. Ему было стыдно и противно, как тогда, когда при малодушии молчаливо проглотишь чью-то подлость и сделаешь вид, что ничего не произошло,  и ты не при чем.

Кто- то внутри пытался оправдать его. «Ты ни в чем не впноват, – нашептывал он. – Ты никому ничего не обещал. Мало ли что взбредет в голову мальчишке?.. И «дорогая женщина»… Здесь ты тоже прав. Она просто баба. Таких много. И пусть она назло вертит хвостом. Найди и ты другую! Все перемелится, три к носу!».

«Лишь бы мальчишка не разболтал»,  – думал он. И кто-то вновь шептал на ухо: «И что с того, что разболтает? Ты больше не придешь – и делу конец! Да и его мать – не такая же финтифлюшка, как твоя «дорогая женщина»! Не бери в голову! Пожурит сына – и забудет. Три к носу!».

«Стакан выпью, и к завтрашнему все выветрится», – мелькнула мысль, когда Анатолий подходил к магазину.

Он купил бутылку водки и размашистым шагом двинулся восвояси. Общежитие гудело, как улей. А ему сейчас хотелось тишины. Он молча поставил на свою тумбочку бутылку водки и достал стаканы. На соседней койке  оживленно зашевелился его сослуживец.

– Что за праздник?  – Осведомился он. – Или с  горя?

Анатолий набычился.

– Так, – сказал он, не желая поддерживать разговор. – Так…

– Просто так и прыщ не вскочит, – возразил сосед. – Колись, что у тебя. Ум хорошо, а два лучше.  Если из-за баб, то плюнь. Если из-за начальства – сморгни. За все, Толян, горевать, нервов не хватит!

Они выпили по стакану, и Анатолий прилег на постель. С голодухи водка сразу ударила ему в голову. Сквозь затуманенное сознание он слышал голос соседа, толковавшего ему про жизнь и ему хотелось заткнуть его.

– Много ты понимаешь  про жизнь, философ, – раздраженно бросил он. – А житуха такое иной раз выкинет… то ли плачь, то ли смейся…

– Проще надо жить, проще, Толян, – похлопал его сосед по плечу. – Вот ты все лезешь, куда не нужно… А зачем? Твое дело – зацепиться, раз в Москву приехал. Тут таких, как мы, пруд пруди. Москвички – девки избалованные, к ним особый подход нужен. А мы – лапти для них… Так что сук по себе рубить надо…

Анатолий мочал. Под назидательные наставления соседа он уснул тревожным мутным сном. Вертелись, как карусель, в его голове разные лица. Но среди всех ясно всплывало только лицо Светика. Анатолий и сам не мог объяснить, почему этот чужой для него мальчишка так цепко держится в его памяти и занозой свербит  в сознании. Дома, в Воронеже, остались мать и сестренки. И о них он всоминал редко, с каждым днем отдаляясь все дальше. А здесь… Даже матери ни единым словом не намекал о своей Дашке, а перед мальчишкой…Своим расскажи, растрындят, как бабы. А этот безобидный, что с него взять? Рассказал ему, погорился – как с души камень снял. Помочь не поможет, а все легче…

На службу идти не хотелось. Сосед брился и жужжание его бритвы отзывалось в голове Анатолия болью. Анатолий тряхнул головой, прогоняя остатки мутного сна.

– А может, ты и прав. – неожиданно сказал он, припоминая вчерашний разговор.

– Ты о чем, – не понял сосед.

– Про жизнь, – Анатолий стал нехотя одеваться.

– Еще бы, – сосед довольно ухмыльнулся. – Вот я – приглядел  тут одну с пропиской.   Сама из наших.  Разведенка… Не промах – сумела москвича окрутить, замуж взял. А житуха так и не удалась…Не тот уровень по московским понятиям. И что с того? Комнатенка у нее, жить есть где. Я под нее черпачок аккуратненько подвел – и пожалуйста, хоть сейчас женись – и москвич! Никаких сложностей.

– И что, женишься?

– А то! Я, Толян, тоже не промах! Бабе замуж хочется, хоть сейчас бери. Я уж ее итак полгода пользую, без всяких обязательств. Она и тому рада. Не картинка, конечно, и все такое, но жить с ней можно. А главное – нет в ней этого столичного форса. Говорю же, из наших…

– А потом на сторону бегать начнешь? – Ехидно спросил Анатолий. – По тем же, кто с форсом?

– А почему бы и нет,– нисколько не смутившись, ответил сосед. – Только опериться сначала нужно. К таким просто так не подвалишь. А эта – куда денется? Любви там какой-то, чем ты себе голову морочишь, у меня к ней нет. Зато с другой стороны…

– Циник ты, – мрачно проговорил Анатолий. – Выгоду во всем ищешь!

– Э, брат, кто же ее в наше время не ищет, – засмеялся сосед.  – Жизнь такая…Я тебе совет дам: выкинь ты всю дурь из головы! Проще, проще живи!…

День прошел кувырком. Не спорились у Анатолия дела. Боролись теперь в нем два человека – один он сам, вчерашний, и второй сегодняшний, родившийся из мутного разговора и его перепутанных мыслей.

«А может, он прав, – думалось ему про слова соседа, – все так жвут. Чего велосипед изобретать? Вон он как по полочкам все раскладылвает, не придерешься. Цинично, расчетливо, зато наверняка! И никаких мук совести, переживаний…»

Вечером Анатолий опять пришел с водкой.

– Лечишься все? – Спросил Сашка. –Кончай! Вышибут за пьянку – намучаешься!

– А дети у твоей разведенки есть? – Везапно спросил Анатолий.

– Не-е-е, я бы тогда с ней не стал, – Сашка отрцательно покачал головой. – Я еще с ума не сошел! Я и своих-то пока погожу, а чужих и по давно не надо! А ты что?..

– Да так просто.

– Так просто? – Сашка хмыкнул. – Смотри, не вляпайся в такие дела! С детьми, братан, хлопот не оберешься. А с чужими и подавно!  Так просто… темнишь что-то, – Сашка лукаво посмотрел на Анатолия. – Хотя… Походить по нужде, конечно, и к такой можно. Только чтобы не рассчитывала ни на что, не надеялась. Понимала, значит, сразу, что ничего путного с этого не выйдет. И претензий в дальнейшем не имела. А то, знаешь, начнет… И детей к себе приучать не надо.

Сашка внмательно посмотрел на Анатолия.

– Ой, дурак ты, вижу, -сказа он. – Нахлебаешься…

– Дурак! – Согласился Анатолий. – Только сволочью такой, как ты, быть не хочу.

Сашка скрвился.

– Ой, унизил!  Благородный какой! А я не обижаюсь! На дураков не обижаются! Поживем – увидим, как оно будет!

Анатолий молчал. На душе было брезгливо. Он налил себе в стакан водки, потом резко отодвинул его, так, что водка расплескалась по тумбочке, и со всей злостью шарахнул бутылку об пол.

– Уйди, – сказал он Сашке. – Уйди!

– Чума, – психанул Сашка. – Тоже мне благородный…

Сейчас Анатолий особенно остро чувствовал свое одиночество в этом большом и шумном, но чужом городе. Дома, в Воронеже, все было понятно и просто. Там была мать, которая с такой неохотой отпустила его в Москву. Там были сестры, бедовые девки, с нескрываемой завистью провожавшие его в столицу. И могила недавно ушедшего отца, по которому тайком ото всех до сих пор плакала мать по ночам. Он припомнил свой двор и знакомых пацанов, с которыми в детстве запросто мог подраться, а потом так же просто  помириться. И свое безобидное озорство, когда он с ними по ночам горланил песни, изображая из себя пьяных.

От сердца отлегло. Ему подумалось, что, может быть, лучше вернуться снова в Вороднеж. Но он тут же прогнал эти мысли. Стало стыдно. Что же он, хуже всех! Поехал в Москву, ничего не достиг и, как побитый пес, вернулся ни с чем?  Мать не осудит, обрадуется. И никто в глаза ничего не скажет, зато подумают и за спиной шептаться будут…

В голове снова завертелся разговор с Сашкой. «Хорошо, что он ничего не знает про Светика и его семейство, – похвалил себя Анатолий. – Спасибо, что язык не распустил, как баба. А то дал бы Сашке пищу для размышлений… Хотя он итак догадался. Хитрый, змей! А туда ходить больше не надо. Тут Сашка прав! Светик привязался, ждет… И обещал ведь, дурак!».

Но в глубине души Анатолий знал, что пойдет, все равно пойдет, как нн старался убедить себя, что идти не нужно.

Перед Анатолием внезапно открылось странное родство душ с этим мальчишкой. Он ощутил их общее одиночество и детскую  неприкаянность, которые и связали их незримой, но прочной нитью. Он вспомнил все, что говорил ему Светик про себя, про  мать, про Кешку. В нем было что-то нежное, щенячье и до боли беззащитное, как у брошенного щенка.

Он вспомнил большу крупную фигуру Татьяны, похожую на пухлую перину и невольно засмелся. Нет, не такую жену хотел бы он иметь. Ему вспомнилась Дашка, изящная, с тонким аристократическим профилем  длинными пальцами, такими холеными и белыми… Вспомнил, как начинало стучать его сердце при встрече с ней, как он представлял себе их будущую жизнь – и осекся… Резкой болью полоснули его эти воспоминания. Красивая, что там говорить. С Танькой не сравнить. Замутила перед ним с ребятам, чтобы цену ей знал! «Дорогая женщина»…  Не Танька…  А Танька, что – колхоз. Посмотреть бы на того москвича…

Дашка закрутила, чтобы он ей поклонился, чобы ее верх был. Тут ей ша! Не выйдет у нее ничего! Пусть сама теперь к нему подходы ищет, а он не пойдет! Сердце, правда, плачет. Не любил бы, так и не захотел бы жениться! А все-таки ползком к ней не поползет!

Анатолий собирал осколки бутылки и ругал себя последними словами. Осколки были повсюду. В комнате пахло водкой  и не было  тряпки, чтобы вытереть разлитое. Анатолий схватил свое полотенце и с остервенением стал вытирать пол. Один из осколков поранил ему руку,  и рана закровоточила.  Анатолий смотрел на алую струйку, и ему становилось легче, как будто из глубокого пореза истекала мучившая его дурная кровь, от которой обязательно следует освободиться.

Осколки и окровавленное полотенце Анатолий сунул в мусорную корзину. Из руки все еще сочилась кровь и забинтовать ее было нечем. Злость постепенно уходила, оставляя после себя опустошение и усталость. Рука противно саднила, и он окутал ее подушкой.

Как  заснул, он не помнил. Не  слышал   и того, как вернулся Сашка, как  сладко похрапывал напротив его кровати, ничем не мучаясь и совершенно довольный жизнью.

На утро, увидев окровавленную подушку и рассеченную руку Анатолия, Сашка понимающе хмыкнул.

– Полегчало? – Спросил он, кивая на его рассеченную кисть.

Анатолий  сделал вид, что не слышал вопроса. Он перевернул измазанную кровью подушку вниз и торопливо начал одеваться. На душе было муторно, как после хорошей попойки. Хотелось скорее выйти на улицу, глотнуть свежего прохладного воздуха и не видеть расплывшейся масляной рожи Сашки.

По дороге на службу он зашел в аптеку и купил бинт. Рука припухла и дергалась ноющей тупой болью. Он неумело забинтовал ее, и со злостью подумал, что теперь все будут спрашивать его, что случилось. И ему нужно будет врать или отшучиваться киношной фразой «бандитская пуля».  Хотелось побыть одному, а не в этой вечной полицейской суете, где все снуют, спешат и жужжат, как в улье.

Анатолий вспомнил лавочку Светика, спрятанную за кустами и деревьями  позади его дома,  и ему жутко захотелось в этот уголо; как будто отгороженный от всего остального мира.

Народ спешил по своим делам. Многолюдный муравейник закрутил  Анатолия своим водоворотом, смешал в своем разношерстном потоке и слил в общую гудящую массу, называемую «часом пик». Никто не обращал на него внимания, и злость его потихонку начала таять, превращаясь в досаду, от которой саднило внутри.

«Только бы Сашка не растрепал, –  думал он. –  – Впрочем… вряд ли… хитрый, собака…».

Сашка не растрепал. Когда к нему приставали с рассросами, он только  пожимал плечами и отвечал:

– А черт его знает, сами спрашивайте!..

Анатолий был деланно весел, отшучивался и лукаво подмигивал женщинам.

– Сколько внимания сразу! Оказывается раненым быть выгодно! Сразу женщины любить начинают!

Вечером ноги сами понесли его к лавочке. Рука все ныла и ныла. Именно сейчас хотелось Анатолию , чтобы кто-то искренне и тепло пожалел его, как когда-то в детстве жалела его мать. Но рядом никого не было. И его снова захлестнула злость на себя, на Сашку, на Дашку и на этот огромный город, в котором миллионы незнакомых людей, и никому из них нет до него никакого дела. Светика на лавочке не было. Захлестнувшая злость била в виски. Весь день, когда он напряженно улыбался и старался казаться беззаботным и веселым, теперь хлестал его яростью, как бичом, и он не  знал, как унять ее. Она толкала его в спину, шипела в уши и гнала к порогу того дома, куда ему не следовало больше приходить.

Анатолий не помнил, как оказался у двери Светика, как нажал кнопку звонка и держал ее до тех пор, пока Татьяна не открыла дверь.

– Что случилось? – Испуганно спросила она и попятилась под напором нежданого гостя.

= Вот, – сказал он и выставил вперед раненую руку. – Болит, очень!

Танька осторожно разбинтовала окровавленные бинты и внимательно посмотрела на рану.

– Да ничего страшного, – успокоила она Анатолия, – просто порез глубокий. Чем это Вы?

– Да так… – нехотя ответил Анатолий.

Светик, все время вертевшийся рядом, переводил свой взгляд с матери на Анатолия, который, казалось бы, не замечал его.

– Надо зеленкой или йодом, – деловто заметил он. – Помнишь, мам, как ты мне коленки содранные мазала?

– Сейчас! – Танька тяжело поднялась и пошла в кухню.

Несколько минут оттуда слышалось звякание посуды. Танька вплыла в комнату с горкой пузырьков и коробочек. Она  обработала рану перекисью водорода , осторожно намазала йодом и вновь перевязала чистым бинтом.

– Ничего страшного, – вновь повторила она, не поднимая на Анатолия глаз. Сердце ее колотилось , как бешеное, и на щеках начал проступать предательский румянец. Анатолий молчал, а она не знала, что еще можно сказать.

– Быстро заживет, – вмешался Светик. –  Мамка хорошо лечит.

– Спасибо, – наконец выдавил из себя Анатолий. Он тоже чувствовал неловкость и стеснение, но не  знал, как теперь можно выпутаться из мучительного молчания, которое повисло в воздухе.

– Извините, – голос его прозвучал глухо . В горле что-то засвербило и защекотало, и он закашлялся. – Поздно… я не должен был… извините… – скороговоркой пробормотал он и двинулся было к выходу.

– И ничего не поздно! – Светик прижался к нему и обхватил его обеими руками. – И ничего не поздно… – повторял он и сжимал Анатолия все крепче и крепче. – Кешка спит, а мы давайте чай пить. – У нас вафли есть и печенье, а еще мамка вчера мармелад купила… – Он с мольбой посмотрел на Анатоля и на мать.

Танька, красная, как рак, топталась на месте, не решаясь пригласить гостя.

– Ну мам! – Подстегнул ее Светик.

– Да, – едва промямлила Танька. – пожалуйста, чаю… У нас еще и варенье есть малиновое, и мед, – кашляете Вы…

– Это я так, не от простуды, – оправдывался Анатолий. – да и пустой я… ничего не принес. Неловко как-то…

– Ну это Вы зря, – понимая замешательство гостя,  сказала Танька. – С чем чаю попить у нас всегда найдется.

Светик тихонько теребил его за раненую руку.

– Лады, уговорили, – кивнул Анатолий. – Валяйте!.. Чай так чай…

Танька проворно исчезла на кухне и загремела посудой.

Сидя на диване рядом со Светиком, Анатолий слышал, как засвистел чайник, как из кухни стали долетать вкусные запахи сладости и ванили и еще чего-то незнакомого, но очень приятного.

– У меня все готово, – крикнула Танька,  и Светик потянул Анатолия на кухню.

Маленькая пятиметровая кухня была наполнна ароматами  и влажным теплом, которое стелилось от пузатого фарфорового чайника, накрытого цветастым полотенцем. Шкафы, полки, втиснутый в угол холодильник и плита с раковиной делали ее совсем крошечной, и пухлая фигура Таньки то и дело задевала за что-нибудь.  На малюсеньком столике, раздвинутом к самому окну,  тесно прижавшись друг к другу,  стояли три чашки с блюдцами и хлебница, наполненная печеньем и вафлями. А рядом с ней розовая конфетница и две баночки с вареньем и медом.

Танька выдвинула из-под столика две табуретки и придвинула их к столу.

– Сюда садись, – Светик втиснул Анатолия между столиком и холодильником. – Мамка все равно сюда не влезет. Она всегда с краю сидит…

– А ты? Тебе-то и места нет…

– А я так могу, – Светик ловко ухватил вафлю и сунул ее в рот.

Танька легонько шлепнула его по затылку.

– На балуй! – Она взгромоздилась на соседнюю табуретку и посадила Светика на колени. Затем ловко и легко подняла пузатый  фарфоровый чайник и начала разливать чай.

Вся кухня наполнилась приятным терпким запахом трав и ягод.

– Отличный аромат, – одобрил Анатолий. – Что за чай?

– «Брызги шампанского», – не дожидаясь ответа матери,  выпалил Светик. – Его мамка только гостям заваривает,  которых любт, – он гордо посмотрел на Анатолия.

– Балабол! – От слов Светика и ей, и Анатолию стало неловко. – Вы пейте, смущенно пробормотала Танька. – Буробит, не знамо что… А чай…

– Замечательный чай, –  не отрывая глаз от чашки и боясь посмотреть на Таньку, кивнул Анатолий. – Дорогой, наверное… – Он отхлебнул глоток и причмокнул. – Здорово!

– Не дороже денег! – улыбнулась Танька. – Да вы берите, что на столе… Не стесняйтесь, не объедите. Не нищие, на паперти не сидим… И больные нет-нет, да подкинут что-нибудь вкусненькое… в благодарность…

Анатолий улыбнулся.

– И я подкину что-нибудь, – он посмотрел на Таньку в упор, и она несмело подняла на него свои серые глаза, – в благодарность…

Как-то сама собой после этих слов спала и неловкость положения, и стеснительность, что он пришел пустой и незваный, и скованность общения, когда все слова кажутя неуместными  и першат в горле сухим удушливым кашлем. Всем стало тепло и  уютно. Светик взобрался Анатолию на колени и прислонил свою голову к его груди. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так сидел с отцом. И теперь этот почти не знакомый ему мужчина представлялся его детскому уму отцом, которого он любит и который любит его. Отцом, между которым  и им есть незримая прочная связь. И эта связь будет между ними неразрывна даже потом, когда одного из них не станет.

Никогда Светику не было так хорошо, как сейчас. Даже мать, сидящая рядом, не вызывала в нем таких ответных чувств, как Анатолий.

Таньку передернуло. Впервые за много лет почувствовала она, как далеко от нее первенец, и не она занимает в его сердце главное место, по праву принадлежащее ей. Ей было горько, обидно и  стыдно. И теперь, когда ее, словно слепую, случай ткнул носом в собственные ошибки, когда она занималась больше собой, чем старшим сыном, она не знала, как повернуть его на себя и стать ему незаменимой, самой любимой и самой необходимой в жизни.

– Анатолий, – тихо, но чтобы его слова слышала мать, вдруг спросил Светик, – ты не хочешь быть моим папой?  – Он вскинул глаза на Анатолия и застыл в ожидании его ответа.

Анатолия обдало горячим жаром, как будто вся кровь забурлила в нем кипятком и бросилась к голове. Он сдавленно кашлянул и украдкой глянул на Таньку. Танька сидела окаменевшая и держала в руке чашку с чаем. Из ее серых глаз крупным горохом текли молчаливые слезы, и вся она сейчас была похожа на большую побитую собаку, которой некуда спрятаться от хлещущих ее побоев.

– Ну, ты, братан,  даешь! – Прохрипел Анатолий и почувтвовал, как спазм давит его горло. – Чего это тебе взбрело в голову? Вон, смотри, и мамка обиделась! – Анатолий мельком взглянул на плачущую Таньку. – И какой я тебе папка?…

– Не хочешь, – надулся Светик. – Я так и знал, что ты не захочешь…  И на мамке жениться не захочешь… – Он соскользнул с колен Анатолия.

– Ну ты даешь! – Уже растерянно произнес Анатолий, испытывая пронзительное чувство неловкости перед Татьяной.

– Перестань молоть чепуху! – Крикнула Танька Светику и ударила его по голове. – Паршивец!

Светик не заплакал. Он только набычился и замолчал. Белые вихры на его голове встали от удара дыбом, и голова   стала похожа на маленькую растрепанную копешку сена, которую разметал шаловливый ветер.

Танька зажала рот рукой и выскочила в соседнюю комнату, где спал Кешка.

– Я ей мешаю, – проговорил Светик и вновь серьезно  испытующе посмотрел на Анатолия. – Еще Кешка у нее есть. Он тоже мешает… – Светик замолчал, как будто раздумывал, сказать ли Анатолию то, что он и хотел,  и боялся ему открыть. – Она замуж хочет, – наконец выпалил он одним духом. – а мы мешаем…

– Это кто же тебе сказал? – Сурово произнес Анатолий, потрясенный словами мальчишки. – Откуда глупость у тебя такая взялась?..

– Ниоткуда. Я сам, я знаю, – нисколько не смущаясь, ответил Светик.– Она же молодая, здоровая… Она перед зеркалом встанет, когда никто не видит, вздыхает…

– Ты вот что, – Анатолий тряхнул Светика за плечи, –  ты это из головы выброси. Может, ей замуж и хочется, – он запнулся, –  только вы ей не помеха, понял? Обидел ты ее своими словами сильно.

– Не веришь? – В голосе Светика слышались злобные нотки. – Всегда вы, взрослые, не верите, когда вам правду оворят… Не люб те… А сам знаешь, что правда…   признаться только боишься…

– Ну, может, и правда, – сдался Анатолий. – Так что же с того? Сам же говоришь – молодая, здоровая… Тяжело ей , конечно, с вами… что и говорить. ..только никакие вы не лишние…

Вероятнее всего, Танька слышала весь их разговор, потому что, когда она неожиданно распахнула дверь и вплыла к ним на кухню, лицо ее было красное и злобное.

– Нечего здесь рассиживаться, – резко накинулась она на Анатолия. – Поздно уже… Спать пора… Ночевать не оставлю… И приходить к нам больше не нужно. – Она резко распахнула входную дверь. – Счастливо, не хворайте!

Анатолий хотел попрощатся. Но грубый окрик Татьяны заставил его быстро пройти в прихожую.

– А ты спать иди! – Услышал он за спиной ее грубый окрик Светику. – А Вы, – в глазах Таньки светилась ненависть, – не приходите больше к нам! И к Светику не приходите, не морочьте ему голову!

Дверь за спиной Анатолия громко захлопнулась . Он машинально вышел из подъезда  и побрел по пустым улицам, ругая себя последними словами. «Выходит, Сашка прав, – с досадой думал он. – И черт меня понес!.. Вот тебе и малой, а рассудил, что и крыть нечем! От горшка да вершка, а все видит, все понимает. А мы…»

На пустынных улицах гулко звучали его шаги. Желтые глаза фонарей мутно сияли тусклым светом и как будто прищуривались на его  одинокую фигуру. То теплое чувство, которое охватило его за чаем, вновь сменилось чувством одиночества и ненужности, и к нему прибавились тоска и  вина перед Светиком, перед его матерью и даже перед Сашкой, который пыталя научить его жить легко и  весело.

Если бы это была Дашка, он бы взял ее и с детьми, не раздумывая и не расспрашивая ни о чем. А Танька… Анатолий представил себе, как заржал  бы Сашка, увидев с ним Татьяну, и досадливо покачал головой. Он не осуждал ее, не корил ее бабью прихоть, но никак не мог понять, как она могла дать мальчишке повод так думать, н е боясь и не понимая последствий этого. В его душе поселилось странное чувство. Этот совсем чужой ему ребенок теперь стал его частицей и никак не хотел покидать его, а даже наоборот, врастал в него с каждым часом все больше и больше. И что-то там, внутри, беспокойно свербило его, тревожило и укоряло непонятным чувством вины, которое он не мог заглушить в себе, как  ни старался.

Он влетел в метро почти перед самым закрытием. Пустой громыхающий состав довез его до станции, и он вновь пошел по пустым улицам к своему никогда не спящему общежитию, куда сейчас ему так не хотелось

идти.

– Ходят тут. – Встретил его недовольный заспанный голос дежурного. – Третий час ночи… Шастают неизвестно где…

– А тебе бы все спать, – огрызнулся Анатолий. – Не в постели, на работе…

Он поднялся к себе. Сашки в комнате не было. Постель его стояла неразобранной.

«У своей зазнобы ночует, – подумал Анатолий и плюхнулся на кровать. – Пожрать бы…»

Только сейчас вспомнил он, что за весь день только и попил чаю в гостях у Светика.Своих запасов Анатолий не держал. Поэтому полез в тумбочку Сашки, вытащив оттуда банку бычков в томате и булку. С благодарностью подумал, что, если бы не Саашка, спать бы ему голодному. Но вслух сказал:

– Ох, и куркуль! И деньги у него всегда есть, и пожрать не дурак!..Орать будет, когда придет. Да черт с ним!Голод не тетка… так и не уснешь…

Спал он крепко. Так крепко, что не слышал ни будильника, ни топота за дверями, а когда встал, ахнул – десять часов утра! За окном лил дождь и вставать из теплой постели никак не хотелось.

Анатолий быстро умылся и небритый помчался на службу.  «Теперь не налететь бы на начальство,  – думал он.–  Тогда головомойки не избежать. А так… ребята прикроют… лишь бы не налететь… А и налечу… как там Сашка говорил: «Сморгни и три к носу!». Придется, а что еще делать… И надо же – все одно к одному…» . И в голове завертелись вчерашние картины, вновь всплывшие  четко , ясно и болезненно.

Его опоздание осталось незамеченным. На службе царила непонятная суета, все куда-то торопились и до него не было никому дела.

– Что это вы, как шальные? – Спросил он у пробегавшего мимо сержанта. – Случилось что?

– Да срочно всех на прививку погнали, – ответил тот. – Ковид проклятый!

Анатолий хмыкнул. Он всегда с презрением относился ко всякой панике по поводу болячек. И теперь, когда повсюду только и было разговоров про новый страшный вирус,  относился к этому спокойно и насмешливо.

– Теперь еще все и в намордниках ходить будем. – продолжал сержант. – Хочешь не хочешь, а приказ…

– Нагнали  страха… – равнодушно сказал Анатолий. – Всех что ли гонят?

– Всех, – сержант утвердительно кивнул. – Зараза, говорят, серьезная… Я сам поначалу не хотел, потом послушал, как от этого ковида хреново, так передумал…

Анатолий сразу  вспомнил про Светика, как тот еще совсем недавно тяжело болел и теперь наверняка ослаб, что он постоянно убегает на свою лавочку и подолгу сидит там один, предоставленный сам себе, что Татьяна работает в больнице и может подцепить там всякую дрянь, а Светику ни в коем случае нельзя заболеть и что теперь ему нельзя запросто прийти ни на лавочку к Светику, ни тем более к нему домой.

Прививка никак не отразилась на Анатолии. Он не почувствовал ничего ни после укола, ни в последующие дни. Он  не беспокоился о себе. В его мозгу, как заноза,сидел Светик и не отпускал его от себя.

«Вот я дурак, – ругал  себя Анатолий, – чего бы проще попросить номер телефона. Сейчас мог бы позвонть Свтику и узнать, как он там. И не нужно было бы ломать голову, как с ним увидеться. И Татьяна ничего бы не узнала… – Стукнувшая в висок мысль передернула его. – Да что это я, – удивился он сам себе, – это же пару пустяков узнать номер, где работаем, черт возьми!..».

Узнать номера не составило труда. Их оказалось несколько.И в тот же вечер Анатолий ломал себе голову, который из них  Светика.

– Звони со служебного, – подсказали емуребята,пробившие номера, – со служебного не определяется, кто звонит.

Светик взял трубку со второго номера.

– Это я, Светик, – тихо, как будто Татьяна была рядом, сказал Анатолий. – Как ты там?

– Здесь таких нет, – услышал он в ответ.  Здесь только я и мама.