Читать книгу: «Предсказанная смерть. Шпионки на службе Екатерины Медичи», страница 3

Клодина

Дворцовые сады купались в солнечном свете. Клодина сидела на скамейке и подставляла лицо лучам, закрыв глаза и наслаждаясь тем, как ласкает кожу их тепло.

– Клодина, не сиди там, это вредит белизне!

Она открыла глаза и увидела, что к ней идет Мария Стюарт, прозванная королевой-дофиной, поскольку была супругой наследника. На поводке она держала прирученного олененка, но скорее он тянул ее вперед, чем она вела его. За причудливой упряжкой следовали фрейлины.

Мария села рядом с Клодиной. Олененок потерся о них, прося его погладить, что они и сделали, не снимая перчаток.

– О чем ты так задумалась?

– Мне интересно, какой была бы моя судьба, узнай я отца.

– Про себя мне и так ясно: я бы не оказалась во Франции.

– А главное, не стала бы королевой Шотландии.

– Шотландия! У меня одни дурные воспоминания от моего королевства: холод, дождь, мать плачет тайком.

– Ты совсем не скучаешь?

Мария пожала плечами.

– Теперь уже нет. Братья де Гизы заботятся обо мне как отцы. Они так меня берегут!

– Ты как будто забыла, сколько заговоров плетет против тебя английская королева Елизавета, заглядываясь на твое королевство.

– Если бы это зависело от меня одной, я бы охотно его уступила! В конце концов, я стану королевой Франции. А это куда завиднее!

– Ты будешь всего лишь супругой французского короля, не более: власти у тебя не будет никогда.

– Власть мне и не нужна, – рассмеялась она. – Мне довольно украшений и нарядов.

И, вздохнув, она продолжила:

– Мои дяди де Гизы мыслят иначе. Но я не оставляю надежды их убедить. Как только стану королевой, я попрошу Франциска так одарить их золотом и властью, чтобы они больше не заставляли меня быть королевой Шотландии. Я уверена, с Елизаветой можно будет подписать какой-нибудь мирный договор.

– Мария, чтобы подписать мир, нужна сперва война. Однако мы не воюем с Англией.

– Значит, объявим войну!

Клодина восхищалась Марией. Как у нее так легко получалось забыть о нависших над ней угрозах, из-за которых мать и решилась отправить ее во Францию, чтобы дочь росла в безопасности при могущественных дядях де Гизах?

Клодину единила с Марией общая трагедия: у обеих отцы умерли в битвах против англичан. Но после признания матери она больше не смела смотреть на портрет героя, облаченного в доспехи. И ни с кем не заговаривала об этом.

Девушки питали общую ненависть ко всему, что связано с Англией. Как и Мария, Клодина росла при французском дворе, где мать ее укрылась после траура. Почти сверстницы, они дружили с самых юных лет. Клодина, по крайней мере, утешалась тем, что ее растила мать, тогда как у Марии здесь вовсе никого не было, за исключением – весьма приметным – двух дядей, де Гизов.

– Гляди, Мария, на деревьях почки. Нынче весна пришла раньше. Я как они: мне нравится, как припекает солнце, и я ничего не могу поделать.

С того разговора с матерью она избегала Марии, как будто чувствовала, что больше не достойна ее дружбы.

– Тебе следует держаться в тени. Ты, благодарение Богу, не из тех цветков, которым нужно быть на солнце. Мадам де Сен-Андре! – позвала Мария, помахав самой пожилой фрейлине.

Мадам де Сен-Андре подбежала с широкой улыбкой и раскрыла над девушками зонтик.

– Каждое лето я благословляю королеву за то, что она привезла во Францию это изобретение.

Мадам де Сен-Андре быстро махнула другой фрейлине, веля ее подменить. Клодина заметила, наклонясь к Марии:

– Эта Сен-Андре так стара, что даже зонтик держать не может, тебе давно пора выгнать эту дряхлую сороку.

– Ты ведь знаешь, что, согласно этикету, управлять домом супруги дофина должна фрейлина, честность которой неоспорима.

Мария сказала это громче, но мадам Сен-Андре не шелохнулась.

Она продолжила, уже для Клодины:

– Я искала тебя и догадалась, что ты здесь. Что такого интересного может быть в садах Лувра, когда только что доставили образцы венецианской парчи!

– Взгляни, Мария, вот этот розовый бутон со вчерашнего дня успел чуть раскрыться.

Мария Стюарт дотронулась до него, потянула за стебель.

– Ай! – воскликнула она, тряся рукой. – Терпеть не могу розы и их предательские шипы. Красивые, но жестокие, как женщины.

– Полно говорить будто чересчур галантный кавалер – а то ты напоминаешь моего кузена Брантома.

– Если верить слухам про твоего кузена, он, проказник, любит уколоться.

Мария раздавила туфлей какую-то букашку.

– Это был pyrrhocoris apterus, – заметила Клодина.

Королева-дофина с брезгливым видом вытерла подошву о траву.

– Не представляю, как ты все это держишь в памяти! И подумать только: нас заставляют учить латынь, чтобы называть вот этих… тварей! А ты еще и шотландский английский знаешь лучше меня.

– Едва ли, – возразила Клодина.

– Не скромничай. Надеюсь только, мне не придется навещать свою родину, когда меня коронуют как французскую королеву.

– У тебя еще есть время выучить английский и спланировать такое путешествие. Наш король в полном здравии.

– Возможно, но, если мне придется туда ехать, ты ведь составишь мне компанию?

«Каким образом, если буду уже замужем?»

Клодина промолчала, улыбнувшись, не в силах ей лгать.

– Как жаль, что сады не выходят к Сене! Мы бы могли любоваться видами, – сменила она тему.

– Там нечем любоваться, кроме проплывающих барж.

– Возможно, но мы бы зато смотрели, как они приходят груженые, а уплывают пустые, могли бы гадать, какая у них осадка.

Мария вздохнула, поднимая глаза на Лувр в строительных лесах.

– И правда, здешние виды едва ли могут развлечь.

Клодина знала, что ее тяга к знаниям – в ботанике ли или в других естественных науках, в архитектуре или языках – неизменно навевает на подругу скуку.

– Зато мой олененок разделяет твою любовь к розам, – рассмеялась Мария.

Клодина вскочила, чтобы не дать животному съесть цветы.

– Оставь его, лучше вернись ко мне! Мадам Сен-Андре им займется, – сказала она, кивая фрейлине.

Та, повинуясь, потянула олененка за ремень, и он смирно вернулся и стал тереться головой о руки девушек. Клодина почесала ему шею, разглядывая дворец.

Со стороны Сены он сохранил фасад времен Филиппа Августа, со средневековыми башенками и острыми крышами. Подошвы ему омывали водные рвы – не исключая и недавних построек, возведенных Генрихом II.

С противоположной стороны через ров был перекинут мост, ведущий в королевский парк, который укрывали от посторонних взоров высокие кедры. По приказу Екатерины Медичи его неоднократно разбивали заново.

– Я говорила с королем о тебе, – прервала молчание Мария.

Клодина нахмурилась.

– По какому поводу?

Мария Стюарт приняла загадочный вид.

– Я сказала ему, что пришла пора найти тебе супруга.

Клодина отвернулась, стараясь об этом не думать.

– Что с тобою?

Клодина моргнула, отгоняя слезы, и улыбнулась Марии.

– И что ответил король?

– Он сказал, что твой отец погиб, служа его отцу, достопамятному Франциску Первому, и потому ты заслуживаешь кавалера, достойного его отваги и самоотверженности. Дворянина, которого он сам возвысил.

Мария Стюарт продолжала, хлопая в ладоши от радости:

– И он сказал мне по секрету, что нашел такого! Чудесно, не правда ли?

Клодина заставила себя улыбнуться. На глазах выступали слезы, она больше не могла их сдержать.

– Да, Мария, спасибо. Ты чудо!

Она вскочила на ноги:

– Пойду тотчас же расскажу об этом матери.

Мария ее удержала:

– Постой, у меня для тебя еще один сюрприз.

– Сюрприз? Какой же? – вздрогнув, спросила Клодина.

– Я попросила короля устроить свадьбу как можно раньше, и он согласился. Уже через месяц ты будешь замужем! Что скажешь?

Клодине почудилось, будто валун упал ей на живот.

– Не знаю, что сказать, – пролепетала она.

– Ах, дорогая, ты так взволнована! Глаза твои говорят за тебя. Иди же ко мне!

Не в силах открыть подруге правду, Клодина с облегчением провалилась в объятия Марии.

Мадам де Сен-Андре

Держась на расстоянии, под собственным зонтиком, мадам де Сен-Андре прекрасно расслышала, о чем говорили девушки. Крутя ручку, она наблюдала за Марией Стюарт.

Довольная ролью первой фрейлины будущей королевы Франции, мадам де Сен-Андре старалась сберечь себя до того дня, когда Мария Стюарт взойдет на трон об руку со своим супругом-наследником. А это, по самым скромным прикидкам, случится не раньше, чем лет через двадцать, поскольку Генриху II еще только сорок. Пока же, ожидая, когда можно будет вдоволь насладиться своим положением, мадам де Сен-Андре вынуждена была сносить капризы легкомысленной принцессы, которая думала лишь о том, как бы ввести в моду новые прически, платья, украшения или гофрированные воротники. Мария Стюарт была прекраснейшей из дам при французском дворе, и даже выйдя в прошлом году замуж за будущего короля, не перестала вести себя так, словно желала покорить всех кавалеров в мире.

Не в пример ей, мадам де Сен-Андре не выставляла ничего на показ, если не считать широкий плоеный воротник-жернов и жемчужное ожерелье в пять рядов, роскошно выделяющееся на фоне ее темных корсажей.

Марию она считала маленькой язвой и не намеревалась портить из-за нее здоровье. Так что самые неблагодарные задачи она перекладывала на других фрейлин, которыми верховодила.

Отведенная ей роль позволяла некоторую строгость в отношении королевы-дофины. Хотя Екатерина Медичи и ценила невестку так, словно она ей родная дочь, однако знала о ее буйном нраве и выбрала для его обуздания мадам де Сен-Андре.

Случалось, что первой фрейлине не удавалось скрыть своих чувств, как только что, когда она слишком резко дернула олененка за повод. Еще одно сумасбродство избалованной девочки! Что намерена делать Мария Стюарт, когда олененок вырастет? Принцесса даже не задумывалась об этом. К счастью, мадам де Сен-Андре придумала уловку: с благословения королевы, когда у олененка начинали прорезаться рога, его выпускали в лес Фонтенбло и устраивали охоту, при участии той же Марии Стюарт. Затем добычу подавали к королевскому столу в виде жаркого на серебряном подносе.

Мадам де Сен-Андре представила с улыбкой, как кричала бы от ужаса Мария Стюарт, если бы догадалась, откуда это чудное мясо в ее тарелке. Но королева-дофина была до того наивной гусыней, что ни разу не заподозрила, какую злую шутку с ней сыграли; она не брала на себя труд задуматься, почему ее олененок никак не взрослеет, и не могла вообразить, что его подменили.

Мадам де Сен-Андре не питала иллюзий: люди для Марии Стюарт были так же легко заменяемы, как и оленята. И ее подружка Клодина скоро с горечью испытает это на себе. Мадам де Сен-Андре уже расставила фигуры на доске: подобрала другую девушку, которой поручено будет сблизиться с королевой-дофиной. Мария Стюарт с легкостью приспособится к новой дружбе. Так что мадам де Сен-Андре искусно подстроила так, чтобы королеве-дофине захотелось ускорить замужество Клодины. Мария Стюарт была податлива как ребенок, но и столь же непредсказуема, что лишь усугубилось с годами. Потому мадам де Сен-Андре и нужно было как можно скорее приставить к ней новую лучшую подругу, преданную делу.

В целом одних честолюбивых притязаний было бы довольно, чтобы посвятить себя службе этой переменчивой принцессе. Однако мадам де Сен-Андре руководствовалась соображениями высшего рода, интересами самого королевства, когда докладывала обо всем, что хотя бы отдаленно касалось супруги дофина, будущей королевы Франции.

Мадлен

От ударов дверь задрожала на петлях.

Пьер поднял глаза от Библии и с тревогой глянул на сестру.

«Лучше бы учил право, чем твердить псалмы».

Хотя Мадлен нравилось, когда он читал вслух. Она бросила посуду, вытерла руки о передник и пошла к входной двери. Живот ей сдавил страх. Кто может стучать в такой ранний час? Она сняла крюк с петли и приоткрыла дверь.

Распахнувшись, она с грохотом врезалась в стену. Мадлен едва успела отпрянуть. В комнату, не спрашивая разрешения, вошел мужчина со свинцово-серым лицом в сопровождении двух крепких, как силачи с центрального базара, служителей.

– Кто вы, сударь?

Вломившийся, не обращая внимания на Мадлен, прощупывал узкими глазками комнату. Пьер стоял у камина прямо, прижимая к груди закрытую книгу.

– Ты – мужчина в этом доме? – спросил незнакомец, тыча пальцем в его отроческий торс.

Мадлен непроизвольно загородила собой Пьера.

– Оставьте моего младшего брата, он еще ребенок.

Пьера за ее спиной передернуло. Он терпеть не мог, когда она называла его ребенком. Но Мадлен схватила его руку и сжала изо всех сил. Он понял и остался стоять смирно.

– Где хозяин дома?

– Мы похоронили отца лишь несколько недель назад.

– А где ваша мать?

– Ей нездоровится. Я единственная, с кем вы можете говорить, сударь, – сказала она, вздернув подбородок.

Мужчина впервые обратил на девушку внимание. Глаза его скользнули по ней от головы до пят, будто жаба облизала липким языком.

– Ладно, малышка.

Он развернул пергамент с алой печатью и зачитал его так, что стены задрожали:

– По решению королевского суда, мы, присяжный судебный пристав, предписываем господину де Л’Этуалю – или его наследникам, – прибавил он, – незамедлительно уплатить четыреста турских ливров под угрозой ареста движимого и недвижимого имущества.

– Четыреста турских ливров! Это, должно быть, недоразумение, сударь.

Мадлен подошла, чтобы взглянуть на документ.

Судебный пристав нахмурился.

– Ты, женщина, будешь делать вид, что читать умеешь?

Мадлен колебалась, боясь усугубить их положение, если откроется, что они гугеноты. Пьер и так плохо прятал свою французскую Библию.

– Я просто хотела взглянуть на королевскую печать, – пролепетала она.

Мужчина сунул пергамент ей под нос, довольный собой. Мадлен прочла сумму к уплате. По-видимому, старый долг отца, выросший из-за процентов. Целое состояние! Весь их дом столько не стоит.

– Должно быть, это ошибка, – повторила она.

– Королевский суд не ошибается, – отрезал пристав, – у вас есть чем заплатить?

– Разумеется, нет, а вы как думаете? – сказала она, указывая на их скромный быт.

«Хоть бы он принял гугенотскую аскетичность за обычную бедность».

– Давайте, – скомандовал пристав, махнув подручным.

Два силача-носильщика стали набирать все, что им попадалось под руку, и вышли на улицу, унося столы, стулья, табуреты, книги, посуду.

– Постойте! – тщетно пыталась возразить Мадлен.

Пьер решительно сел в любимое кресло отца, но его подняли и понесли вместе с ним, как соломенную куклу. Спрыгнул брат лишь в последний миг.

Он схватил сестру за руку.

– Что нам делать, Мадлен?

– Я найду выход, – успокоила она его.

Она не имела ни малейшего понятия, как ей остановить этот узаконенный грабеж, но просто стоять в стороне она не могла. Выйдя за теми людьми на улицу, она увидела уже изрядно нагруженную телегу, куда они грубо бросали мебель.

– Осторожнее! – воскликнула девушка, видя, как сломались ножки у табурета, на котором она так часто чинила одежду всей семье, – вы не имеете права забирать все!

– У меня, малышка, есть все права, – спокойно ответил пристав, возвращаясь в дом.

Он обошел опустевшие комнаты, а девушка следовала за ним по пятам.

Мадлен заслонила собой дверь в спальню матери.

«Он не посмеет!»

Но пристав и ее попытался открыть. К счастью, дверь была заперта. Однако Мадлен успокоилась напрасно: он позвал одного из тех исполинов, и тот вышиб дверь ногой. Древесина разлетелась с сухим хрустом.

Из комнаты донесся крик. Мадлен бросилась туда. Мать пыталась сесть на постели.

– Мадлен, что здесь творится?

– Ничего, матушка, – нетвердо проговорила она.

Мадлен повернулась к пришельцам.

– Сжальтесь, моя мать больна!

Пристав, посочувствовав, начальственно кивнул:

– Кровать оставьте, остальное выносите.

Исполнители взялись за стулья, книги, белье, а Мадлен тем временем успокаивала мать.

– Дочь, почему они это делают?

– У отца был долг. Вы об этом знали?

– Да, но его соратник Анн дю Бур должен был приостановить производство. Он не отдал приказа?

– По-видимому, нет, матушка.

У Мадлен внутри все клокотало. Если бы ей сказали об этом, она бы подготовилась. Но от нее, как обычно, все скрыли, якобы оберегая ее, бедную невинную девушку.

«Теперь мне остается только добиваться аудиенции с Анном дю Буром».

Она в нетерпении проследовала за приставом в гостиную.

– Ничего не осталось, вы можете уходить, – процедила она сквозь зубы.

Мужчина остановил взгляд на Пьере.

– Что это у тебя в руках?

От страха Мадлен забыла всякую осмотрительность. И подошла к приставу слишком близко.

– Всего лишь его часослов для вечерних молитв.

Пристав уставился на нее с подозрением.

– Часослов? Неужели?

Если он поймет, что это Библия на французском, Пьеру грозит тюрьма.

– Конечно, сударь. У моего брата короткая память, так что приходится повторять каждый вечер. Я сама за этим слежу.

– И где же, в его комнате?

– Да, сударь.

– Покажи.

Мадлен глянула на дверь их с братом спальни.

Пристав схватил ее за локоть и потянул туда, распахнув дверь. Внутри остался лишь дрянной рваный плед у очага.

– У вас есть время до завтра, чтобы все заплатить. А дальше будете спать в застенках Шатле.

– До завтра! Вы сами знаете, что это невозможно. Сударь, дайте мне неделю.

– С предписаниями королевского суда не спорят.

Мадлен молитвенно подняла на него глаза, надеясь, что выходит убедительно.

– Я не спорю, сударь, я лишь прошу об отсрочке. Неделя. Рассудите сами: если вы бросите нас в темницу, долг так и не будет уплачен.

– Не я пишу законы, крошка.

– Заклинаю вас, сударь, – взмолилась Мадлен.

Пристав оглядел ее вновь.

– Подойди, – велел он.

Он втолкнул ее в пустую комнату и закрыл за собой дверь.

– Надо было оставить кровать, – проворчал он, развязывая пояс.

Мадлен сглотнула через силу.

– Подождите!

– Именно: для тебя я снизойду до ожидания, по великой своей милости. Я дам тебе неделю, крошка.

Он прижал ее к стене.

«Нет, я не хочу!»

– Ты еще девственница?

Мадлен поняла, что выкрикнула это вслух. Мадлен кивнула, не в силах сдержать бежавшие по щекам слезы.

– Я буду великодушен.

Он резко порвал на ней корсаж, обнажив девичью грудь. И тут же принялся месить ее двумя руками, лизать шею. Мадлен стояла, остолбенев и зажмурившись. Стояла упорно.

Вечность спустя он наконец отпустил ее.

Она открыла глаза.

Мужчина облизал губы, как облизывает десны пес.

– Неделя. Ни днем больше. Потом я заберу дом… и то, что к нему прилагается, – сказал он, указывая на нее.

Мадлен прикрыла грудь руками.

– Ну и где же спасибо? – прибавил он насмешливо.

Она сумела выдохнуть сквозь сжатые зубы:

– Спасибо, сударь.

– Хорошая девочка, – он ущипнул ее за щеку сухими пальцами.

Мадлен натянула разорванный в клочья корсаж по самое горло.

Дверь хлопнула.

Она стала изо всех сил тереть шею, щеки, грудь.

В дверях возник брат, с круглыми глазами.

– Что он с тобой сделал? Я убью его.

Она перевела дух.

– Никого ты не убьешь. Он ничего мне не сделал. Напротив, он дал нам время.

Она сама удивилась, как лицо ее смогло изобразить улыбку.

– Ты останешься здесь и будешь присматривать за матерью. А я займусь остальным.

Изабо

Изабо гладила мурлыкающего у ее шеи кота. После пожара он не отходил от нее ни на шаг. Опаленная шерсть отросла, зато от хвоста мало что осталось. Но с таким пушистым белым помпончиком он казался Изабо еще милее. После того, как они прыгнули в водяной ров, у него вдобавок к естественной кошачьей неприязни развилось категорическое отвращение к воде. Сидя на узловатых корнях каштана, Изабо не сводила глаз с юного конюха, который ползал на четвереньках в траве. Они были вдвоем на лугу позади замка, где паслись их лошади.

Изабо наслаждалась легким ветерком в тени, но особенно – видом слуги. Она приказала ему раздеться по пояс, чтобы мышцы были заметнее. Юноша привстал на коленях, с мокрым от пота лбом. Непослушные пряди падали на глаза. Лишь птичьи крики и дыхание лошадей разделяли их. Чуть склонив голову набок, она перевела взгляд на промежность юноши. Он смущенно потупил взгляд. Видя его смущение, Изабо улыбнулась.

– Ну что, ты нашел? – спросила она.

– Нет, мадемуазель.

– Так продолжай искать, живо!

– Хорошо, мадемуазель.

Он снова встал на четвереньки и стал шарить в зарослях травы.

Под слишком жарким для весны солнцем все ирисы высохли. Изабо, чтобы освежиться, с утра до вечера окропляла себя бергамотовой водой, но вздохнуть могла, лишь когда на небе проклюнутся золотом звезды.

– Может, мадемуазель, мне поискать у того бука?

– Ну что ты за балда! Четырехлистный клевер растет на лугах, а не под деревьями.

– Простите, мадемуазель.

Он подполз на коленях.

– Стой где стоишь! Черт знает что! Ты же извозишься в лошадином дерьме.

Услышь отец, как она говорит, он бы ее отхлестал, но, к счастью, он отправился охотиться на дичь. Пользуясь такой передышкой, Изабо издевалась над своим слугой ради хоть какого-то развлечения. Ведь с ними здесь так скудно.

– Давай, садись рядом, – приказала она.

Он встал и, перешагнув через кучку навоза, опустился на колени, протягивая ей букет маргариток. Она рассмеялась.

– До чего жалкий подарок!

– Я, мадемуазель, не смею срезать для вас розы.

– Ты прав, мать бережет их для себя.

Продолжая поглаживать кота, она оглядела обезображенное пожаром средневековое жилище. Целое крыло придется восстанавливать.

– Замок скоро отстроят заново, мадемуазель.

– Болван. Чтобы он вновь засиял, как феникс, нужно иметь королевские богатства.

Он взглянул на нее вопросительно.

– Ну разумеется, ты никогда не слышал про феникса, который возрождается из пепла, – вздохнула она с досадой.

Она подняла голову на облака, которые распадались над грузными башнями и улетали за рощу, и представила, как они странствуют по небу над равнинами, до самого океана.

Сжимая в руке кудлатый букет, юноша все пожирал ее глазами. Она схватила полевые цветы и вскочила на ноги. Кот, удивившись не меньше слуги, скрылся в траве.

– Негоднику вроде тебя непозволительно делать мне подарков, да еще таких жалких.

– Извиняюсь, мадемуазель.

– Нельзя извиниться – можно лишь принести извинения. Вот как ты должен вести себя с благородной дамой.

Он смотрел на нее, не зная, что ответить. Она щелкнула пальцами и указала пальцем на землю.

– Я тебя научу хорошим манерам, вот увидишь. На колени, пес!

Он повиновался, глаза его заблестели.

Она смяла пучок цветов и протянула ему ладонь.

– Ешь.

Юноша наклонился к ладони и осторожно захватил губами лепесток. Изабо простонала. Она облокотилась спиной о каштан.

– Лижи.

Он стал усердно облизывать девушке пальцы, покусывая ладонь. Цветы упали наземь.

– Изабо! – из замка донесся крик.

Юноша тут же поднялся. Изабо сердито поморщилась.

– Иду, мама!

Она демонстративно вытерла ладонь о промежность конюха, глядя ему прямо в глаза. Он затаил дыхание. Затем она спокойным шагом удалилась в сторону замка, точно зная, что он провожает ее взглядом.

Хотя Изабо родилась и выросла здесь, она не могла разглядеть в замке Ланке хоть что-нибудь привлекательное. Старинная средневековая крепость ветшала, окруженная кольцом водяных рвов, в которых даже карпы казались дряхлыми. Строение напоминало ей кормилицу с ее толстыми, как башни, ногами. Старуха одевалась несуразнейшим образом, как попало сочетая ткани, громоздя юбки и прочие лоскуты друг на друга, – смотря что отдавала ей мать Изабо. Эти дары и мать, и служанка воспринимали как щедрость, но Изабо видела в них лишь двуличную материнскую милостыню и нелепое благоговение кормилицы.

Сама она никогда не опустится до такого рода благодеяний. Во-первых, добродетельность не входила в число достоинств, коими Изабо себя наделяла. Она полагала, что доброта к ближнему – удел тех, кому в жизни нечего ловить. Тогда как она мечтала о роскоши и изобилии, о бархате и шелках, любви и балах. Словом, о придворной жизни.

Но Изабо чувствовала, что живет вдали от света, взаперти, в затерянном среди Перигора замке, который даже называется жутко: Ланке – почти что «лакей»! Единственным спасением от столь скорбной жизни было замужество.

Так ей обещали с самого детства. Она происходила из настолько знатного рода, что ни один окрестный жених не был ее достоин. Она была родственницей французской королевы в пятом колене, хотя родство с фавориткой было бы полезнее. Изабо была неглупа и понимала, что сошел бы и любой дворянишко, имей он солидное состояние. Семья ее находилась в стесненном положении. Какое бесчестье для столь благородной крови! А с пожаром в двери и вовсе постучалась беда. Отец сделался сварлив, мать каждый день без конца жаловалась на нервы.

Родители во всем ей отказывали: в личной горничной, в новых нарядах, в украшениях, в уроках танца. Мать стала сама учить ее всему, что должна уметь женщина, а отец – чтению, письму и арифметике. Это потребуется, дабы следить за счетами в собственном хозяйстве.

Поскольку исповедник у них с матерью был общий, Изабо остерегалась раскрывать ему свои постыдные мысли во время вечерней молитвы. На самом же деле когда она опускалась на колени возле кровати, то так страстно молила Пресвятую Деву, чтобы она вызволила ее из нынешнего положения, что мольбы неотвратимо уводили ее в сладострастные мечтания, где на дорожке возле их замка оказывался заблудившийся принц. И увозил ее с собой на гордом скакуне, покоренный ее красотой и манерами. Ведь Изабо знала, как нужно держаться. Она умела вышивать, вести хозяйство – то есть заставить слуг себя слушаться, – быть скромной перед мужем и со вкусом выбирать наряды, а потому станет идеальной супругой.

Однако Изабо пренебрегала законами такой выучки, сверх нужды унижая служанок и особенно мужчин, которые ей попадались: и слуг, и господ. В чем не было большой заслуги, ведь она была самой юной и красивой барышней в округе.

Втайне она представляла, что обходится с принцем из ее грез так же, как с конюхом. О! Но она никогда не посмела бы. Он будет таким красивым, благородным и мужественным, что ей останется лишь потупить взор, присесть в самом изящном реверансе и ждать, когда он поднимет ее и обовьет сильными руками.

Изабо обошла толстую главную башню и взглянула на свое отражение в ромбовидном окне кладовой. Она поправила прическу и удостоверилась, что к платью не пристало ни травинки.

Вкусный дымок привлек ее, так что она завернула сперва на кухню, где в исполинском камине жарился на вертеле молочный поросенок. Кухарка посторонилась, взглянув на нее умиленно.

– Вас ждут в бальной зале.

Изабо озадаченно нахмурилась.

Ускорив шаг, она поднялась по лестнице до просторного зала приемов, считавшегося также залом для стражи. Уже давно здесь не устраивалось никаких балов. В самом дальнем его конце родители восседали бок о бок на крестообразных креслах.

«Да что с ними такое?»

Отец сидел, насупившись, держа в руках распечатанное письмо. Мать ослепительно улыбалась.

– Бычья кровь! Какого дьявола вы вдвоем здесь сидите? – удивилась Изабо.

Барон де Лимей надул щеки:

– Монжуа Сен-Дени!² Порой я жалею, что выучил вас читать. Мать ваша прекрасно обходится и без этого умения!

– Я могу прочесть слова молитвы, а эти выражения, друг мой, почерпнуты ею вовсе не из книг.

Изабо подошла со строптивым видом.

– Отец, этот клич никто не использует со времен Карла Седьмого, а то и раньше!

– Видите, друг мой, как образованна наша девочка.

Мать встала и потянула дочь за локон. И помахала забытой в волосах травинкой.

– Где это вы были? Опять лежали на лугу и мечтали?

– Я, матушка, была на занятии по верховой езде.

– В такой утренний час? – удивился барон, нахмурившись.

– Да, отец. Не хватало еще, чтобы полуденное солнце румянило мне щеки.

– И правда, подобные уловки вам пока ни к чему, пользуйтесь этим, – сказал он, глянув на супругу.

– У меня хотя бы они есть, – ответила та. – А вас уже и конь едва держит с таким брюшком.

Его брови взмыли от потрясения.

– К слову о лошадях, Изабо, вы упали? Взгляните на ваши руки!

Изабо спрятала их за спину.

– Я собирала лютики, матушка.

Девушка почувствовала, как ее щеки розовеют до пресловутого «цвета бедра испуганной нимфы», о котором она прочла в каком-то стихе.

Двое слуг внесли уже накрытый стол, на котором возвышался жареный поросенок, и осторожно поставили его перед владельцем замка. Лакомый вид кушанья возобладал над его мрачным настроением, и он взялся за нож, готовясь воткнуть его в тушу.

– Постойте, друг мой. Нужно сперва сообщить ей новость!

«Какую новость? Надеюсь, очередной претендент на мою руку!»

Последним был некий Мишель де Монтень, из дворян мантии. В свои шестнадцать Изабо уже вышла из идеального для брака возраста и потому тревожилась. Она боялась остаться старой девой, но все же не настолько, чтобы принимать предложение какого-то Монтеня, не имеющего состояния.

– Вам, я полагаю, вполне известно, что Франция подписала мирный договор с Испанией, – начал барон.

Нет, Изабо этого не знала, как и не знала, что была война. Она интересовалась лишь тем, чему находилось место в ее грезах. В конце концов, здесь, в Перигоре, войны всегда были чем-то далеким. Казалось, даже смерть не ведает об их крае.

«Да и жизнь тоже… Вот скука!»

– Да, в итоге мы проиграли, – уточнил отец.

– Это неважно, – продолжила мать. – В конце июня мы приглашены на торжества по случаю свадьбы, которая скрепит этот мир. В Париж, к королевскому двору!

– Мы поедем на придворный праздник? – воскликнула Изабо, вдруг загоревшись.

Королевский двор! Ничего подобного она не могла и вообразить. Двор был для нее чем-то столь же далеким, как луна на небосводе. Конечно, она знала, что король, как правило, обитает в Париже, а порой в других разбросанных по королевству дворцах: Шамбор, Фонтенбло, Блуа. Но все они были на севере. Ее наставник успел преподать ей азы географии. Она запомнила урок, из которого вынесла, что Перигор находится вдали от всего интересного, что есть в этом бренном мире, включая двор.

Королевский двор! Она больше увлеклась историей, особенно королевской родословной, ради забавы смастерив колоду карт, на которых изобразила членов знатнейших семей. Она знала по именам юных принцев, которых представляла красавцами с врожденной печатью величия: Франциск, старший сын и наследник короны, правда уже женатый на королеве Шотландии Марии Стюарт. Оставались Карл, Генрих и Эркюль-Франциск. Конечно, для нее они были слишком юны, но у них имелись старшие кузены, тоже монарших кровей.

Королевский двор! Она представляла, как приходит на бал в великолепном платье; все взгляды устремляются на нее, самый благородный из принцев крови решается, наперекор семье, пригласить ее на один танец; он не спускает с нее глаз, пока они кружатся в вольте³, а когда музыка смолкает, опускается перед ней на колено и просит ее руки. Она не сомневалась: поездка в Париж – это знак. Там она встретит своего будущего супруга. Они сыграют самую роскошную свадьбу на все королевство. Чтобы о ней говорили и через сто лет.