Читать книгу: «Евангелие от Матфея. Исторический и богословский комментарий. Том 1», страница 9

5. Иисус-Целитель

²³И ходил Иисус по всей Галилее, уча в синагогах их и проповедуя Евангелие Царствия, и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях. ²⁴И прошел о Нем слух по всей Сирии; и приводили к Нему всех немощных, одержимых различными болезнями и припадками, и бесноватых, и лунатиков, и расслабленных, и Он исцелял их. ²⁵И следовало за Ним множество народа из Галилеи и Десятиградия, и Иерусалима, и Иудеи, и из-за Иордана.

В Евангелии от Матфея это первое упоминание о том, что Иисус Христос совершал исцеления.

Большинство чудес Иисуса, описанных в Евангелиях, представляет собой исцеления от различных болезней. Евангелия содержат около двадцати более или менее подробных описаний таких исцелений. При этом общее количество совершённых Иисусом исцелений могло исчисляться трехзначной или четырехзначной цифрой.

Были ли совершаемые Иисусом исцеления исключительно следствием особой присущей Ему силы, или Он употреблял для достижения искомого результата определенную «технику», которой пользовались в Его времена врачи и целители? Этот вопрос нередко ставится в научной литературе. Прежде чем ответить на него, необходимо сделать несколько общих замечаний.

Многие люди по собственному опыту знают, что выздоровление вовсе не всегда наступает даже тогда, когда правильно поставлен диагноз и соответствующим образом подобраны лекарства: нередко случается, что, несмотря на все усилия врачей, болезнь прогрессирует. С другой стороны, бывает, что человек излечивается от болезни вопреки данным анамнеза, несмотря на отсутствие медицинских препаратов и наперекор врачебной логике. Такое неожиданное выздоровление иногда называют «чудом», имея в виду то, что оно противоречит всей совокупности сопутствующих обстоятельств.

Несмотря на колоссальный прогресс, достигнутый за время, прошедшее с той эпохи, когда жил Иисус, медицина продолжает оставаться областью, полной загадок. Многие болезни с трудом поддаются лечению или вовсе ему не поддаются. Существует множество теорий, касающихся того, как организм человека реагирует на болезнь и лечение, как мобилизация внутренних ресурсов человека помогает ему справляться с болезнью и как психическое состояние влияет на физическое здоровье. Существует множество типов лечения и медицинских техник – от так называемого консервативного (путем применения медикаментов или хирургического вмешательства) до различных видов «нетрадиционной медицины», включая гомеопатию, гипноз, исцеление при помощи психологического воздействия.

Насколько мы можем судить из Евангелий, Иисус не получил никакого специального медицинского образования. В Своей речи Он не использует медицинскую терминологию, Его практика не похожа на практику врачей Его времени: Он не пользуется ни лекарственными препаратами, ни хирургическими средствами. Все это заставляет некоторых современных исследователей видеть в Нем что-то вроде «народного целителя», чей успех достигается за счет комбинирования различных целительских практик и технологий или использования методологии внушения.

Автор одного из исследований, профессиональный врач, считает легендарными все сообщения о том, что Иисус мог преодолевать естественные законы (например, ходить по воде). В то же время, он не отрицает, что сообщения об исцелениях имеют под собой реальные исторические основания. При этом, однако, воскрешение из мертвых трактуется им как выведение из коматозного состояния, а проказа – как псориаз¹¹⁷. Что же касается немоты, слепоты, глухоты или паралича, то эти феномены ученый объясняет частичной потерей тех или иных функций организма вследствие особого диссоциативного психического состояния, называемого conversion disorder (конверсия, соматизация)¹¹⁸.

Поскольку описываемые недуги имеют, с точки зрения ученого, психоневрологический характер, для исцеления от них использовалась техника, основанная на внушении. Два фактора были решающими. Во-первых, Иисус требовал от пациентов веры в то, что Он может совершить исцеление. Во-вторых, Он объявлял им о прощении грехов. Поскольку «грех является виной или травмой, спроецированной на некую божественную фигуру», то освобождение от греха означает для человека «формальное разрешение простить себя». Иисус «представлял Себя в качестве явления Бога на земле… возвещал прощение и приводил в действие понятный комплекс психологических факторов, который вел к освобождению от видимых симптомов болезни»¹¹⁹.

Ученый, чьи мысли мы процитировали, исходит из установки, известной со времен Спинозы: нарушение естественных законов невозможно. При этом, однако, он упускает из виду то, на что обращают внимание многие другие исследователи чудес Иисуса: «Современный научный прогресс постоянно заставляет нас менять наше понимание процессов, происходящих в природном мире. Соответственно, так называемые естественные законы, при помощи которых мы описываем границы нашего опыта, находятся в процессе постоянной ревизии»¹²⁰.

Еще один вопрос, который возникает в ряде исследований, посвященных описанным в Евангелии исцелениям: имеют ли эти исцеления какое-либо отношение к магии? Обвинение в том, что Иисус изгоняет бесов «силою веельзевула, князя бесовского» (Мф. 12:24; Мк. 3:22; Лк. 11:15), не были случайными. Магия на протяжении веков оперировала темными потусторонними силами, и в Палестине I в. магические практики были достаточно широко распространены¹²¹. К этой теме мы вернемся, когда будем рассматривать соответствующий эпизод в главе, посвященной изгнанию бесов.

Сейчас лишь скажем о том, что Евангелия не содержат никаких указаний на то, чтобы те или иные элементы магии использовались Иисусом для исцеления от болезней. В частности, ни в одном из описанных случаев исцеления или изгнания беса Иисус не употребляет каких бы то ни было заклинаний, магических формул или магических жестов.

Сила, которую использовал Иисус для совершения чуда, по своей природе прямо противоположна силе, используемой магами и чародеями. Последние оперируют различного рода демоническими энергиями, примешивая к ним собственные экстрасенсорные способности, если таковыми обладают. Сила, которой оперировал Иисус, «исходила из Него» (Лк. 8:46) – из Его Божественного Естества, нерасторжимо соединенного с человеческой природой. Она была присуща Ему по природе и исцеляла всех, кто прикасался к Нему (Лк. 6:19) или обращался с верой в возможность исцеления (Мк. 9:23). Сербский православный богослов и иерарх первой половины ХХ в. святитель Николай (Велимирович) пишет:

Христос как Человек есть не меньшее чудо, чем Христос как Бог. И одно – чудо, и другое – чудо, но оба вместе – чудо из чудес. Однако чудо сие не есть чудо магии, или волхвования, или ярмарочной ловкости рук; сие есть чудо Божией премудрости, Божией силы и Божия человеколюбия. Господь творил чудеса не для славы человеческой. Идет ли кто-нибудь из нас в больницу к безумным, глухонемым и прокаженным, чтобы стяжать от них славу? Лечит ли пастырь овец своих, чтобы овцы прославляли его своим блеянием? Господь творил чудеса лишь для того, чтобы милосердно помочь беспомощным страдальцам и в то же время чрез то показать людям, что к ним, из милосердия и любви, пришел Бог¹²².

О нагорной проповеди

Предисловие к главам 5—7

Пятой главой открывается Нагорная проповедь, занимающая в Евангелии от Матфея три главы (по объему это около одной девятой всей книги). Ни одно другое Евангелие не содержит столь обширного и последовательного изложения духовнонравственного учения Иисуса, хотя многочисленные параллели к Нагорной проповеди мы встречаем в других Евангелиях, в частности, у Луки¹²³. Возможно, что на каком-то очень раннем этапе развития христианской письменности Нагорная проповедь существовала как самостоятельное литературное произведение и была целиком включена в повествование Матфея. Возможно также, что Нагорная проповедь была соткана из различных более коротких тематических блоков, бытовавших в устном или письменном предании. Однако никакими текстологическими данными, подтверждающими такую возможность, наука не располагает.

1. Нагорная проповедь и Проповедь на равнине

Нагорную проповедь нередко сравнивают с так называемой Проповедью на равнине, содержащейся в Евангелии от Луки (Лк. 6:20–49). Проповедь на равнине, на первый взгляд, представляет собой весьма редуцированный вариант Нагорной проповеди, на основании чего многие исследователи делают вывод о ее первичности по отношению к Нагорной проповеди. В гипотетическом «источнике Q» якобы содержалась именно краткая версия, приведенная у Луки, которую Матфей существенно расширил и дополнил.

Эта позиция представляется нам спорной, шаткой и несостоятельной по целому ряду причин. Во-первых, совершенно не обязательно краткий вариант должен быть источником для более полного: вполне может быть наоборот. Во-вторых, цельность и композиционная завершенность Нагорной проповеди не позволяет воспринимать ее как произведение, построенное путем механического расширения некоего более краткого первоисточника. В-третьих, в Проповеди на равнине есть материал, отсутствующий в Нагорной проповеди. Наконец, в-четвертых, между двумя речами, помимо тематического сходства, есть и ряд существенных отличий, в том числе смысловых.

Представляется гораздо более правдоподобным, что в Евангелии от Матфея приведена одна речь Иисуса, произнесенная при одних обстоятельствах, а в Евангелии от Луки – другая, произнесенная в другом месте и в другое время. У Луки Проповеди на равнине предшествует рассказ об избрании двенадцати (Лк. 6:12–16). У Матфея избрание двенадцати (Мф. 10:1–4) произойдет значительно позже произнесения Нагорной проповеди. У Матфея Иисус, увидев народ, восходит на гору, садится, вокруг Него рассаживаются ученики, и Он начинает говорить (Мф. 5:1). У Луки Иисус сходит с горы после избрания двенадцати, становится на ровном месте и начинает говорить, возведя очи на учеников, но обращаясь к находящемуся вокруг народу (Лк. 6:17–20). Нагорная проповедь произносится сидя, Проповедь на равнине – стоя, и слушают первую сидя, а вторую, вероятно, стоя. Одно это обстоятельство могло заставить Иисуса во втором случае говорить значительно короче, чем в первом.

Чтобы убедиться в том, что Нагорная проповедь отнюдь не является редакторским расширением Проповеди на равнине, достаточно взглянуть на начальный сегмент обеих речей. У Матфея проповедь Иисуса открывается девятью заповедями, каждая из которых начинается со слова «блаженны», причем о блаженных говорится в третьем лице («ибо их есть Царство Небесное», «ибо они утешатся»). В параллельном отрывке из Евангелия от Луки (Лк. 6:20–23) всего четыре заповеди, начинающиеся с этого же слова, и о блаженных говорится во втором лице («ибо ваше есть Царствие Божие», «ибо насытитесь»). Это означает, что в Проповеди на равнине Иисус обращается непосредственно к реальной толпе Своих слушателей: блаженны вы – нищие, алчущие, плачущие. У Матфея же Он дает общие наставления, касающиеся всех, кто готов последовать за Ним.

Во многих современных изданиях Нового Завета и у Матфея, и у Луки заповеди блаженства открываются словами: «Блаженны нищие духом» (Мф. 5:3; Лк. 6:20). Однако в наиболее древних списках Евангелия от Луки читается: «Блаженны нищие» (это чтение приводится как наиболее авторитетное в критическом издании Нового Завета¹²⁴). Характерно также то, что у Матфея говорится о блаженстве «алчущих и жаждущих правды», а у Луки – просто «алчущих», то есть голодных. Появление выражения «нищие духом» в более поздних списках Луки обычно приписывают так называемой «гармонической корректировке» текста: переписчики, сравнивая текст Луки с текстом Матфея, добавили слово «духом», полагая, что у Луки оно пропущено. Однако мы не можем исключить и того, что Иисус в разных ситуациях произносил то одну, то другую формулу.

По сути, Матфей и Лука не просто по-разному расставляют акценты: логика речи Иисуса в двух случаях оказывается разной. Текст Луки можно суммировать следующим образом: блаженны те, кто страдает сейчас, потому что в будущем они получат воздаяние. Не случайно в версии Луки и к алчущим, и к плачущим добавлено слово «ныне», указывающее на временный характер страданий и косвенно – на то, что воздаяние за страдания наступит не ныне, а, вероятно, уже за порогом смерти. Именно там, в Царстве Божием, нищие удостоятся Царства Небесного, алчущие насытятся, а плачущие воссмеются.

В Нагорной проповеди, приведенной у Матфея, на первое место выходит не страдание, за которое человек получит воздаяние в будущем, а приобретение человеком определенных духовных и нравственных качеств для достижения блаженства. Слово «ныне» в версии Матфея отсутствует, и награда за страдание совсем не обязательно мыслится как относящаяся исключительно к посмертной судьбе человека: само наличие у человека перечисленных нравственных качеств делает его блаженным уже здесь и теперь. Только последние два стиха у обоих евангелистов практически идентичны (Мф. 5:11–12; Лк. 6:22–23), тогда как весь ряд блаженств у Матфея иной, чем у Луки.

Нам представляется достаточно очевидным, что у Матфея и Луки приведены две разные проповеди, тематически перекликающиеся одна с другой, но вовсе не идентичные. Иисус вполне мог – и должен был – многократно, при разных обстоятельствах повторять одни и те же истины, придавая им тот или иной оттенок в зависимости от обстоятельств, аудитории и иных факторов. Даже в пределах одного Евангелия мы можем наблюдать, как в беседах с учениками и в обращениях к народу Иисус возвращается к одним и тем же идеям, употребляет похожие словесные формулы – иногда в строго зафиксированном виде, а иногда с небольшими вариативными отклонениями. Так поступает каждый учитель, когда хочет, чтобы ученики хорошо усвоили урок. Может быть, именно потому слова Иисуса и врезались в память учеников с такой буквальной точностью, так что они могли и много лет спустя после Его воскресения воспроизвести их по памяти.

Темы соотношения между Нагорной проповедью и Проповедью на равнине касается в своем трактате «О согласии евангелистов» Блаженный Августин. Поначалу он как будто бы допускает возможность того, что Лука «записал ту же самую речь Господа, но только пропустил некоторые наставления, которые предложил Матфей». При этом он отмечает, что Лука «представил другие, которых тот не сказал; а некоторые изложил не в тех же самых словах, но только сходными выражениями, сохраняя при этом истину в неприкосновенности».

В то же время, обращая внимание на то, что у Матфея Иисус произносит речь на горе, а у Луки на равнине, Августин задает вопрос: «Что нам мешает предположить, что Христос в другом месте повторил нечто такое, что уже сказал прежде?» Августин приходит к выводу, что на горе Иисус «произнес речь, которую привел Матфей, а Лука не привел… а потом, когда сошел, то на ровном месте произнес другую, подобную, о которой Матфей умалчивает, а Лука – нет»¹²⁵.

2. Композиционная цельность Нагорной проповеди

Нагорная проповедь в Евангелии от Матфея – это цельный, связный текст, имеющий свою четко продуманную структуру и композицию. В середине ее стоит молитва «Отче наш», от которой в разные стороны, к началу и к концу текста, подобно концентрическим кругам, расходятся тематические блоки: каждый из них может рассматриваться как симметричный другому, находящемуся на противоположном конце от центра композиции. Все это создает внутреннюю симметрию и заставляет ученых говорить о кольцевой композиции проповеди (в частности, определенная симметрия усматривается между Мф. 6:1–6 и 6:16–18, 5:21–48 и 6:19-7:11, 5:17–20 и 7:12, 5:3-16 и 7:13–27, 5:1–2 и 7:28-8:1)¹²⁶. Открывающие Нагорную проповедь заповеди блаженства (Мф. 5:3-12) образуют тематическую арку с завершающими проповедь словами о доме на камне (Мф. 7:24–27). При всей условности подобного рода структурного анализа, он помогает понять, почему Нагорная проповедь воспринимается как цельная, законченная и четко структурированная композиция. Несмотря на наличие в ней многочисленных, внешне как будто не связанных между собой тематических отрывков, у нее есть своя внутренняя логика, свое сквозное развитие.

Композиционная завершенность Нагорной проповеди может быть приписана автору первого Евангелия, но гораздо больше оснований имеется для того, чтобы увидеть в ней особенность речи Самого ее Автора – Иисуса Христа.

Как и многие другие речи Иисуса, Нагорная проповедь насквозь «прошита» определенными постоянно повторяющимися словами или формулами, позволяющими лучше запомнить и усвоить материал. Так, например, в начале текста девять раз повторяется слово «блаженны»; далее шесть раз звучит рефрен «вы слышали, что сказано… А Я говорю вам»; целая серия из шести заповедей дана в отрицательной форме («не творите милостыни…», «не будь, как лицемеры…», «не будьте унылы, как лицемеры…», «не собирайте себе сокровищ на земле…», «не судите…», «не давайте святыни псам…»). Девять раз в Нагорной проповеди встречается слово «Царство», три раза звучит формула «закон и пророки».

Как правило, исследователи представляют себе евангелиста человеком, который из имеющихся лоскутов сшивает ткань своего повествования много десятилетий спустя после событий, легших в его основу. Отсюда многочисленные гипотезы о первоначальных источниках и их последующих редакторских правках. Но почему мы не можем предположить, что или сам Матфей, или кто-либо из тысяч людей, слушавших Иисуса в тот момент, когда Он произносил проповедь, сумел застенографировать ее? Если он не сделал этого прямо там, на месте, он мог сделать это несколько позже, по памяти. Даже если он воспроизводил проповедь значительно позже, почему он не мог ее запомнить дословно, тем более если слышал одну и ту же проповедь не один раз?

В жизни каждого бывают беседы, которые запоминаются с буквальной точностью и которые человек может дословно воспроизвести даже много десятилетий спустя. Это те беседы, которые оказали особое влияние на судьбу человека, на его мировоззрение, или это беседы с особенно значимыми людьми, каждое слово которых врезается в память. Почему ученики Иисуса, проведшие вместе с Ним столько времени и слышавшие Его поучения, не могли запомнить их буквально и донести до следующих поколений, тем более, что все они слышали то, что Он говорил, и следовательно, при устном воспроизведении слов Иисуса одним из учеников другие могли их уточнить? Текст Евангелий, если и не в окончательном виде, то в виде фрагментов, сформировался уже при жизни апостолов, и у нас нет оснований не доверять ему и всюду подозревать творчество позднейших редакторов, якобы вложивших в уста Иисуса изречения, которые Он в действительности не произносил.

3. Иисус – новый Моисей

Еще в раннехристианскую эпоху толкователи обратили внимание на параллелизм между Нагорной проповедью и повествованием Книги Исход о том, как Моисей получил на горе Синай скрижали, на которых Бог начертал десять заповедей: и в том и в другом случае действие происходит на горе; Иисус выступает как новый Моисей, который обновляет синайское законодательство¹²⁷. Нагорная проповедь имеет программный характер: она представляет собой квинтэссенцию той духовной программы, которую Иисус предлагает Своим последователям. При этом она мыслится как восполнение закона Моисеева, его новое прочтение и корректировка.

Поэтому, с одной стороны, Иисус подчеркивает важность закона («ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все…») и говорит о Себе не как разрушителе, но как исполнителе закона («Не думайте, что Я пришел нарушить Закон или Пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить»). Но с другой стороны, отталкиваясь о того, что «сказано древним», Он сознательно и последовательно переосмысляет Моисеево законодательство.

В чем здесь главные различия? Если заповеди, данные Богом через Моисея, были обращены к Израильскому народу в целом, то заповеди Иисуса обращены к конкретному слушателю. Если закон Моисеев ставит определенную нравственную планку, то Иисус эту планку поднимает значительно выше. Если в законе Моисеевом Бог говорит почти исключительно о внешних аспектах поведения, то Иисус больше внимания уделяет внутреннему состоянию человека. Заповеди блаженства не отменяют Десять заповедей, а прочий материал Нагорной проповеди не отменяет других установлений закона Моисеева. Однако в Нагорной проповеди взаимоотношения между Богом и человеком выводятся на новый духовно-нравственный уровень, благодаря чему заново выстраивается и вся система взаимоотношений между людьми.