Читать книгу: «Птичка», страница 4

– Да, яиц сейчас пожарю! – неизменно откликалась дочь и с решимостью направлялась на кухню, подготавливая сковородку.

– Не надо! Чисти картоху! – распоряжался дед

– Да вот она, в чугунке варёная! – ответила Алька, которая с утра пекла хлеба в печке и варила чугунки картошки. Моя бабушка Лиза, когда топила печь, готовила ароматный суп, тушила картошку с мясом, не говоря уж о разнообразии выпечки. Но здесь о таком даже не слышали; здесь всё было иначе.

– Вот и чисти, пожаришь! – скомандовал Дмитрий, выходя в сени затянуться папиросой. Да, дед всё время курил; а вернее, он не курил, а жевал её. «Ну, понятно, – думала я, – есть хочет!» Неудивительно, что он был такой иссохший. Кожа да кости, но кости были обтянуты мускулами, это я заметила, когда он щеголял в майке.

Потом дед возвращался в дом, и, если видел нас с Борькой, всегда спрашивал:

–Ну, как оно?

Но больше он обращался к Борьке, не сводя с него взгляд. Борька подтягивал штаны, подходил к деду и с гордостью говорил:

–А Димка нас женихом и невестой кличут!

–Да, ну! – произнес дед, и я не могла понять, какие чувства и эмоции скрываются за этими словами. Удивляло его это или нет? Нет, не понимала. Дед смотрел на меня в течение долгой минуты, словно ожидая моего ответа, но я молчала. В конце концов, он вновь обратился к Борьке, который уже уютно устроился на его колене:

–Ну и каково это – быть женихом?

–Никакого! Дураки, что с них взять!

Изба у деда была крохотной. Одна большая комната делилась на зоны, и, вошедши в неё, было видно всё, как на ладони. Слева возвышалась массивная печь, а справа, за занавесками, теснился уголок с высокой кроватью, где спала Алька. Остаток пространства разделял зал и кухню, тоже прикрытую занавеской. На кухне-коморке стоял стол, окруженный лавками, вдоль стен на которых размещались вёдра с водой, молоком и прочими припасами, а также умывальник. В зале, в правом углу, полка с иконами висела, под ней стоял стол, за который всегда дед садился, когда возвращался домой. Левее стоял телевизор с единственным каналом, над ним висело большое зеркало. Я любила задерживаться перед ним, проходя мимо. В комнате также был диван, где спал дед, и трюмо с зеркалом, уставленное его гармонями— резными, расписными, большими и малыми. Хотя я ни разу не слышала, как он играет, но в деревне говорили, что дед был знатным баянистом. А бабка частушечницей. Но я никогда их не видела в деле, поэтому не знала, действительно ли это так.

Ещё дед хорошо рисовал. Однажды он спросил, что бы мне хотелось увидеть. Я пожелала лошадь, и он живо создал отличный набросок шариковой ручкой.

Алька пожарила картошку, и мы втроем уселись за стол.

– А Клавдия где? – осведомился дед у Альки.

– К сестре ушла, – ответила она. Родная сестра бабкина, даже две, жили в этой же деревне. Алька с нами не ела, очевидно, насытившись яйцами.

– А Димка где? – поинтересовался дед о внуке – тезке.

– Где-то носится по деревне, – ответила Алька.

«Ого-го», – пронеслось в моей голове, – «значит, он еще не приходил домой, боится».

Борька тут же положил ложку на стол, готовясь рассказать, как этот балбес запер нас в конюшне. Я пнула Борьку под столом, сигнализируя, чтобы молчал.

– Надо оставить Димке картохи, – произнес дед, откладывая ложку. – Придет ведь, захочет поесть.

– Да яиц я ему поджарю, – добавила Алька, – хлеба с молоком наестся.

Только яйца и молоко ели в этом доме! Если бы пропали эти продукты, чем бы они питались тогда? Что готовили? С голодухи точно бы померли!

– Ну, ладно! Пойду покурю и спать, – произнёс дед, выходя из-за стола.

Алька с привычной ловкостью начала убирать тарелки и чашки, а мы с Борисом направились в клеть, где стоял старинный диван и высокая кровать с пологом – там мы ночевали. Отец обычно занимал диван, но я ни разу не видела его там. Он приходил поздно, когда я уже спала, и уходил рано – тогда я тоже спала…

Вторая часть дедова дома – сени были больше, чем комната в самом доме. В сенях был чулан, где стояла газовая плита, там Алька обычно яйца жарила. Ещё там были мешки с мукой и сахаром, крупы всякие. Вообще мешки с сахаром и мукой даже в клети стояли, где мы спали. Запасов куча, а готовить не хотели…

–Зачем ты не дала деду сказать, что Димка натворил? – спросил меня Борька, когда мы оказались в клети

–Не знаю… У Димки, наверное, сейчас в голове целый вихрь мыслей. Он, скорее всего, проверил, что нас в конюшне нет, и теперь мучается вопросом, скажем ли мы это взрослым или нет. От этого и не идёт домой. Ждёт, когда все уснут… Пусть, ждёт!

–Да зачем?! – не понимал Борька. – Выпороли бы его, как Сидорову козу за такое!

–Ну, выпорют, забудет… А сейчас он будет мучиться неопределенностью – сказали мы или нет? И бояться… – произнесла я – Понял?

Борька не понимал меня и сердился, ворочаясь с боку на бок, но я не обращала внимания на его пыхтения и замолчала. Я смотрела на ночник и размышляла, есть ли на свете человек, который бы мгновенно понимал меня без слов – просто заглянул в глаза, и всё стало ясно, и я бы тоже глянула в его глаза, и всё поняла без единого слова!

На следующее утро, когда мы проснулись, в доме не было никого, кроме Альки. Она, как всегда, жарила яйца, когда мы вышли из клети.

– А Димка -то и дома не ночевал! – сказала она, ничуть не расстроенная, и тут же добавила: – Ночевал у Вовки, друга. Сегодня, когда я пошла на ферму, его мать и сообщила! Засиделись они со своей музыкой.

Мы переглянулись с Борькой и уселись за стол.

– А сейчас он где? – спросила я.

– У тётки Нины, – ответила Алька. Тётя Нина – это сестра бабки Клавы, живущая в начале улицы, в доме из красного кирпича, что в два раза больше дедовского.

– А что там? – полюбопытствовала я.

– Да Ленка приехала, дочка тёти Лиды. Привезла фотоаппарат, теперь его не оттащишь!

– Ого! Я тоже хочу посмотреть! – загорелся Борька и обратился ко мне: – Ты хочешь?

– Нет, – ответила я, хотя на самом деле мне не терпелось увидеть фотоаппарат и сфотографироваться. Почему я сказала "нет", сама не знала.

– Давай сходим! – уговаривал Борька.

– Ну, ты сходи, потом расскажешь, – произнесла я, и он, обрадованный, выскочил из-за стола.

– А есть? – спросила тётя А-ля.

– Да не хочу я! Потом! – отмахнулся Борька, поддерживая штаны и устремляясь к выходу.

Я разглядывала своё отражение в зеркале, когда Борька, запыхавшийся, но довольный, вбежал и, не дождавшись вопросов, на одном дыхании выпалил:

– Пошли, посмотришь! Димки нет! Он по деревне шляется со своими дружками.

Я последовала за Борькой. Дойти до красного дома было делом одного мгновения – всего лишь два дома от дедушкиного. Этот красный дом был единственным в деревне таким крупным и внушительным. Ранее он принадлежал кулаку Михаилу Пименову, который построил его, видимо, на зависть окружающим. Когда установилась Советская власть, кулака раскулачили и засадили в тюрьму, его семью изгнали вон из деревни, а дом стал колхозным. Он долгое время был конторой колхоза. Здесь дед Дима начинал свой путь – от счетовода до бригадира, а сейчас и председателя. Потом колхоз укрупнился с соседними и контору перенесли к фермам, оставив дом пустовать.

Моя прабабка Александра, мать бабки Клавы и её сестры Нины, выбрала этот дом для жизни. Возможно, её планы не осуществились бы, если бы в 1956 году Нина, её дочь, не стала председателем Сельсовета. Она выхлопотала красный дом для матери, сама поселилась с ней и вскоре к ним переехала другая сестра Лида, оставшаяся вдовой. Прабабка Александра к тому времени умерла. Сын у тёти Нины вырос и жил в городе своей семьёй, мать почти не навещал, а вот племянница Ленка, ездила часто и преимущественно летом. Лена дочка тёти Лиды. Теперь в этом большом красном доме собиралась многочисленная родня.

Дом действительно был огромным. Чтобы подняться на второй этаж, нужно было преодолеть двадцать ступенек. Затем, сделав шаг налево, открывая дверь, заходишь внутрь дома, а направо открывалась просторная клеть, в которой стояло аж четыре кровати с пологами. Словом, для гостей мест хватало с избытком. Внутри самого дома тоже просторно. Печка величаво разделяла кухню, зал и комнату с кроватью, создавая уютность. Планировка деревенских изб почти всегда одинакова ; только где-то не хватало места, а где-то его было хоть отбавляй, но в этом доме всего было с избытком.

Когда мы с Борькой перешагнули порог дома, первым, кого я увидела, оказалась она – Лена. Она стояла в центре комнаты, перед зеркалом, расчесывая свои роскошные длинные белые волосы. Услышав скрип двери, она обернулась к нам, а наше отражение в зеркале заставило её приподнять губы в улыбке. Но эта улыбка мне не понравилась: её белые зубы чередовались с золотыми, создавая странный контраст, не сочетаемый в моём сознании с образом воздушной блондинки. Нет, она явно была не воздушная, а, скорее, полноватая. Нет, определённо так не должно быть…

– Сестру привёл! – с улыбкой произнесла Лена.

– У вас есть ребёнок? – с удивлением спросила я,– Здравствуйте, – ответила я, входя в комнату. На диване, утопая в множестве игрушек, весело барахтался маленький ребёнок. Я едва ли могла предположить, что у Лены мог быть малыш. По крайне мере мне об этом не сообщили. И вообще я пришла увидеть фотоаппарат, а никак не ребёнка.

– А чего это у меня не может быть его? – прошептала Лена, смеясь. – В конце концов, я замужем…

– Я слышала, что и незамужние детей в подоле приносят, – ляпнула я, но эти слова принадлежали бабушке Лизе, которая порой предупреждала меня: когда вырастешь, мужчин стоит стороной обходить, чтобы в подоле не принести. Бабушка часто говорила такие загадочные вещи, что у меня в голове складывался настоящий хаос, но в объяснения она никогда не углублялась, и мне приходилось додумывать и строить разные версии.

– И такие тоже бывают, – согласилась Лена, расхохотавшись, вновь повернулась к зеркалу, расчесывая волосы.

– Кто там пришёл? – донёсся голос с кухни. Там находились тётя Нина и тётя Лида.

– Да я! – ответил Борька, – С Ладкой!

– А-а-а! Славкина дочка! – раздались голоса из-за занавески. – А ну, пойди сюда! Дай взглянуть на тебя!

Я прошла за занавеску, откуда звучали их голоса, и Борька двинулся следом.

На кухне за столом с едой сидели две одинаковые на лицо женщины. Одна худая, бледная – это тётя Нина, а другая круглая и румяная -тётя Лида. Обе в платках: Нина в чёрном, а Лида в белом. Они хоть и похожие внешне, олицетворяли совершенно разное внутри. Нина печаль, а Лида счастье.

–Здравствуйте! – поприветствовала я их

– Здрасьте! Здрасьте! – дружно закивали они, устремив на меня любопытные взгляды. – Садись, ешь!

–Спасибо, я поела, – отказалась я, но не могла не заметить, чем накрыт стол. На тарелках были салаты, запеченная картошка, ягоды, конфеты, аккуратно нарезанный хлеб и даже рыба. В этом доме готовили! Если бы не Алькина яичница, которую я съела недавно, то с радостью принялась бы за трапезу.

–Большая уже, – заметила тётя Лида. – В школу ходишь? Какой класс?

–Второй.

–На кого похожа? – спросила Нина, оглядывая меня с интересом. Но вопрос явно не мне адресован был.

–Ну, ясно на кого, – подхватила Лида. – На Славку!

–Ничего я не вижу Славкиного, – возразила Нина. – Смотри, какая у неё нижняя губа большая. У Славки губы не такие.

–Это в деда Мишу, – объяснила я.

Тётки переглянулись, пытаясь вспомнить, кто такой дед Миша.

–А-а, это отец твоей матери! – озарилась Нина.

–Почему вы меня не спрашиваете, на кого я похож? – вмешался Борька, изрядно уставший топтаться на кухне.

–Про тебя-то и так всё ясно! – отрезала Нина. – Ты вылитый отец, не иначе! Не зря тебя в честь него назвали Борисом. Да, Борькиного отца звали так же, и говорили, что он гуляка и забияка

–Израстёт ещё, – заверила Лида Нину, их разговор снова вернулся ко мне

–Отца -то видала? – спросила Нина у меня.

–Нет ещё

В комнате раздался детский плач, и Нина скомандовала :

– Ленка, хватит пялиться в зеркало, корми уже мальчонку!

Тётка Нина даже вышла с кухни , чтобы проверить ,так ли всё происходит. Я, полная любопытства о Лене, шепнула тёте Лиде:

– А где её муж?

– В городе остался, привёз их на лето и уехал. Сам работает.

– Он военный?

– Боже упаси!

– Почему? – с недоумением спросила я.

– Да мотаться- то по гарнизонам, – махнула она рукой, – и вообще… Постоянство должно быть в жизни.

– Но так скучно жить с постоянством -то, – возразила я.

– Много ты понимаешь в жизни, – проворчала Лида, – от горшка два вершка…

Эти слова задели меня, и, не прощаясь, я вышла из кухни.

В комнате Лена кормила грудью своего малыша, а тёти Нины, не было, видимо, она вышла.

– Мы хотели посмотреть фотоаппарат, – произнёс Борька, обращаясь к Лене.

– Идите пока, – улыбнулась она, – я вечером приду к вам и вместе пофотографируем.

Мы с Борькой вышли на улицу, и он сразу спросил меня:

– Ты солдата в мужья, что ли, хочешь?

– Да, защитника Отечества – высокого голубоглазого.

– Почему голубоглазого? – в голосе Борьки слышалась явная досада. Он нахмурился, понимая, видимо, что глаза его не голубые. И если бы военным он ещё мог стать, то как же быть с цветом глаз? Борька, кажется, тайно питал надежды заиметь меня в жены.

– Ну, хочу так! – ответила я, не углубляясь в разъяснения – И вообще, рано мне ещё о мужьях думать. Я от горшка два вершка! – передразнила я тётку Лиду и засмеялась.

Вечером я увидела наконец отца. Он был одет в пиджак и белую полосатую рубашку, и, невероятно, его нарядный облик поразил меня. Я не ожидала, что он будет таким. И вообще неизвестно, что я ожидала.

– Ну что, Ладка, будем фотографироваться? – спросил он, и я почувствовала неподдельное смущение в его присутствии. Его тепло казалось мне чуждым, и я не знала, как ответить.

– Привезла какое-то платье, одевай! – продолжал он.

Я отправилась в клеть, чтобы облачиться в красное платье с белой вставкой на груди, украшенное изысканным вышитым тюльпаном. Когда я вышла, то увидела бабку Клаву, которая в синем до пола рабочем халате входила в сени из хлева.

– Нарядилась! – пропела она своим безгубым ртом. – Фотографироваться, что ли?

Я кивнула, и она, покопавшись на полке в шкафу, который стоял в сенях, достала брошь с фиолетовым камнем.

– На, прицепи! «Лучше будет!» —протянула она мне прямоугольный камень, ограненный золотистым металлом, и незамедлительно вошла в дом. Что означало это щедрое проявление с её стороны? Я была в замешательстве, не понимая, как расценивать всё это: дар навсегда или лишь временный аксессуар для фотографии?

Мы фотографировались на улице, у дома: дедушка и бабушка вдвоём, затем Борька, потом я одна и с отцом. Но о том, чтобы запечатлеть всех вместе, Лена не догадалась, да и никто другой не подумал.

– Когда фотографии, Лен? – с интересом спросил отец. Лена была его двоюродной сестрой, а он для неё – двоюродный брат, как и я с Борькой. – Отправлю письмом, – ответила она. – Как только Олежек сделает! Я-то не умею, а у него работы много! Может, сам к нам приедешь, зимой, когда в колхозе дел не будет! Меня поразило, что отец может куда-то выехать, кроме своей деревни. Оказалось, он часто путешествовал по России, навещая многочисленных родственников…

3. По щучьему веленью…

На следующий день отец остался дома, решив провести его с нами, со мной и Борькой. Он взялся обучать меня плаванию, ведь Борька уже умел это делать, а я, наоборот, страшилась воды. Кстати, именно отец научил Борьку плавать. Однажды он прихватил его с собой на рыбалку. Они сидели в лодке посреди речки, забросив удочки, когда Борька признался дядьке, что жаждет научиться плавать.

– Я хочу научиться! Враз! – страстно восклицал он и вставал, и снова садился.

И враз, как ни странно, он научился: отец сбросил его с лодки и сказал:

– Давай, работай руками и ногами, плыви! Иначе не вытащу!

Я, разумеется, не желала такой участи, поэтому заранее узнала, берет ли отец лодку. Выведала у Борьки – у отца страшилась спрашивать. Борька ответил, что лодки не будет, и я немного успокоилась. Однако меня все равно терзали сомнения: как я смогу учиться плаванию с человеком, которому не доверяю? Но, преодолевая страх, я пошла с ними к озеру, что находилось за конюшней, в котором мы залечивали крапивные волдыри.

– Ну, что, будешь учиться плавать? – спросил отец, когда мы пересекали небольшой лесок из тощих берёзок.

– Нет, – ответила я, всё ещё находясь в смятении от того, что мой отец находился рядом со мной, говорил. Я боялась даже глянуть на него и поэтому смотрела по сторонам

– Я так и думал, – откликнулся он без малейшего сожаления. – Мы с Борькой будем плавать, а ты что будешь делать?

– Грибы собирать, – сказала я, решив побродить среди деревьев, чтобы успокоиться.

– Хорошо, а я вам грибной суп сварю, – сказал отец. Эти слова принесли мне облегчение, и я почувствовала, как напряжение уходит.

– Или картошку с грибами, – предложил Борька.

На этом и договорились. Они ушли дальше, а я осталась бродить по берёзовому лесу в поисках грибов. Алькины яйца порядком надоели, а молоко я не пила вовсе – не любила его. В мечтах уже рисовался вкусный суп или жареная картошка с ароматными грибами, и я шла, надеясь, что найду их. Насобирала я обабков штук десять – можно и суп сварить,и картошку пожарить. Я заторопилась домой. Там Алька кормила Димку. Впервые я увидела, вернее, почувствовала его, за кухонной занавеской. Два дня прошло, как он закрыл нас с Борькой в конюшне. И не показывался никому на глаза. Теперь вот вылез, когда все из дома ушли. Похоже, Алька не жарила ему яйца, а готовила мясо. "Ну, ничего себе, – подумала я, – вот оно как!" Алька, выбежав из кухни, взглянула на меня заюлила:

– Я вот Димку кормлю, будешь?

– Нет, я картошки с грибами хочу, – ответила я. Даже если мне и хотелось мяса, я не могла пойти и есть с этим подлецом, да ещё и без остальных. Почему нельзя было приготовить мяса для всех? Димка сидел на кухне, не издавая ни звука.

– Надо пойти копать картошку, если что-то готовить— предложила тётя Аля, ощутив дискомфорт от того, что я застала их за угощением. Поэтому нервно переминалась с ноги на ногу рядом со мной.

– Каких набрала? – спросила тётя Аля, и, не дождавшись ответа, убежала на кухню. Я услышала звуки посуды.

– Давай сюда! – вышла она из-за кухонной занавески, протягивая блюдо, в которое я сложила грибы.

– Обабки! – ответила сама себе Алька и понесла тарелку на кухню. Димка сидел, не шелохнувшись, и даже не слышно было, как он чавкал.

– Пойдем, накопаем картошки для жарёхи, – произнесла Алька, покидая кухню. – Я буду копать, а ты собирай…

Мы вышли из дома. Огород находился напротив дома. Деревня была в одну длинную улицу, на одной стороне жилые дома, на противоположной- осырки. За домами люди высеивали траву, растили потом косили её и зимой выдавали скотине. Участки с травой были огроменными. Да и скотины много держали.

С Алькой мы зашли в огородную калитку и направились к тенистым гребням с картошкой. Алька, решительно схватив вилы, принялась за дело, а я направилась к грядке с огурцами.

– Да, можешь огурцов набрать! – крикнула она мне на след.

– А морковку? – осведомилась я, не оборачиваясь.

– А морковку зачем? – не поняла Алька.

– Сейчас хочу погрызть.

– Дери! – кричала она вдоонку: – Можно и в картошку добавить при жарке. Я кивнула, и внезапно меня осенило: тётка пойдет на всё, лишь бы я никому не проболталась о жареном мясе.

– Малину?

– Набери!

Да, что мне эти ягоды, малины и огурцы с морковями?! Кабы я есть любила, коего отродясь не было… А что ещё могу я попросить у тётки? Ничего мне от неё не нужно! Даже отвращение накатилось от подобной ситуации.

Я выдернула моркови, поклевала малины, затем направилась к огурцам. Маленькие огурчики всегда были мне по душе, и я с удовольствием начала выискивать их, отправляя в рот. Но вскоре это занятие наскучило, и я вернулась к Альке. Она уже успела накопать картошки и складывала её в ведро. Помогать ей не стала: там уже было почти полное ведёрко картошки, и тётка быстро завершив работу, выпрямилась.

– Теперь её надо помыть, – произнесла Алька, направляясь с ведром к мелкой речушке, скрывавшейся в низине в конце огорода. Я следом. Рядом с речкой стояла баня, в которой я ни разу не мылась, потому что бане не доверяла. «Баня по – черному», когда её топили там стоял дым коромыслом, да и когда там мылись, дым этот тоже был. И люди оттуда чёрными после помывки выходили. Я такого счастья не понимала и всегда отказывалась от подобной затеи.

Тётка спустилась к речке, я за ней. Она зашла на мостик из двух дощец, картошку вывалила из ведра в воду и начала мыть. За речкой маячил небольшой лес, мы там с Борькой все тропы исходили, всё происследовали. Шириной лес был не более метра и выходил к пшеничному полю. Красота! Поле тянулось в бесконечность, и мы, упав в мягкие колосья, любили смотреть в голубое небо, ощутив, как время замедляет свой бег…

–Тёть Аль, а почему Димка живёт в интернате? – спросила я её, когда она баландала картошку в воде и чистую выкладывала в ведро. Она ни на минуту не остановилась в работе, если бы вопрос ей был неудобен, но и не отвечала. Возможно, собиралась с мыслями, чтобы подобрать нужные слова. Но тут прибежал Борька и спас её от необходимости ответить.

– Ладка! Ладка! Ладка! – орал он, стремительно мчась через огород к нам.

Я обернулась на его голос, но пока не видела его, так как стояла в низине, а он с высоты спешил к нам. И вот, Борька появился, и не сбавляя скорости стал спускаться к речке размахивая рыбиной.

– Я поймал рыбу голыми руками! Представляешь?!

Он спрыгнул, к нам как ошалелый и рыба выскользнула из его рук и шлепнулась в траву к моим ногам. Это была щука!

– Ух ты! Борька! – воскликнула Алька за моей спиной, восторженно. – Уху сварим! Как ты это умудрился?!

– Да вот, купались с дядей Славой и словили! – радостно поведал Борька, его глаза светились от счастья.

– Ну и ушица выйдет! – обрадовалась Алька, – Давай, неси нож, я её почищу и выпотрошу!

Борька не раздумывая ринулся обратно через огород.

– И вот, как замечательно: жаркое с грибами и уха! – воскликнула Алька, счастливо хлопнув в ладоши и схватив рыбу за хвост.

– Давай, неси картошку в дом, пусть Славка нарезает и ставит жариться, а я пока с рыбой управлюсь.

Я поняла, что ответа на мой вопрос не будет, а повторять его уже не хотелось. Я взяла ведро с картошкой и понесла в дом.

Мы сварили уху из щуки и нажарили картошки с грибами. Дед вернулся с работы, и был доволен от ужина, даже бабка вылезла из своего коровника – притянутая чудесным ароматом, доносящимся с кухни. Алька налила ей ухи, и она с удовольствием ела на своей печке.

– Ну, молодцы! – хвалила она нас с печки- Борька щуку поймал, а Ладка грибов насобирала! Накормили!

–Борька, а щука- то говорящая? – спросил дед, хитро прищурившись.

Борька вытаращился удивлённо на деда и спросил:

–А щуки говорить умеют?

– А как же сказка про Емелю дурочка, помнишь? -улыбнулся дед- Желания мог бы загадать…

Борька перестал есть и пробормотал:

–Мне дядя Слава ничего не сказал такого

Мой отец засмеялся и сказал:

–Завтра можем на рыбалку с утра поехать, будет другая щука!

–Поехали! -сразу согласился Борька, очень уж ему хотелось желание загадать

–Борька, а желание то у тебя какое? – спросила бабка с печки

–А чтобы глаза стали голубые! – выпалил братец. Вот тут засмеялась я, потому что поняла, для чего ему понадобилось цвет глаз менять, он видимо всерьёз поставил себе цель быть моим мужем в будущем. Меня, конечно, это позабавило. Но было приятно, что ради меня готов на такое пойти. Дед удивлённо спросил:

–Чем же тебе свои, карие не нравятся?

–Да! – поддакнула Алька- Надумал чего!

–Ох, и Борька! – засмеялась с печки бабка и обратилась к Альке- забери посуду! Алька пошла к печке, а Борька отвечал, но прежде я ему снова пнула ногой под столом, чтобы он не говорил истинную причину:

–А надо мне! Чтоб красивым быть!

–Да ты и так хорош, куда уж лучше-то?! – удивлялся дед

–А чтобы все любили! Все! – отвечал Борька

–Девки что ли? – догадалась бабка с печки- Так и так будут! Как вырастешь, отбоя не будет!

–А для начала ешь побольше, чтобы штаны не спадали! -посмеялся дед

–Они и так нормально сидят! Дядя Слава мы едем завтра на рыбалку?!

–Рано встанешь?

– Встану! Ладка ты с нами? – спросил Борька меня.

–Нет.– ответила я. Рыбалку я не любила, не понимала её.

–А что у тебя желаний что ли нет? – спросила Алька у меня.

–Есть, но они и так сбудутся без всяких щук- сказала я и добавила – Главное очень хотеть и верить, что сбудутся… Но у меня и не было тогда очень сильных желаний. Мне, казалось, что у меня есть всё, я ни в чем не нуждалась… Да, разве что муж военный, но такие мечты я оставляла на будущее, когда взрослой стану. А там, по ходу пьесы разберусь с жизненным сценарием…

4. Юда, Вера Валерьевна и ругачая нянька…

Когда я пошла в детский сад, я поняла, что центром вселенной здесь, как дома, к сожалению, не буду. Тут таких же жаждущих любви и внимания ещё тридцать детей было. Конкуренция. Поэтому детский сад я невзлюбила. И если воспитателей, я воспринимала, как нечто необходимое, что нужно перетерпеть, до возвращения домой, то этих монстриков -детей, которые так же жили по необходимости здесь, я терпела с трудом. Я не понимала, почему меня отправляют в сад, когда бабушка теперь работала не полный день и могла бы оставаться со мной дома. Разве не могли они с мамой по очереди заботиться обо мне? Мама ведь работала по сменам и порой имела целый свободный день и лишь к вечеру уходила на работу. В моем детском сознании все это казалось столь несправедливым, и я мечтала о том, чтобы поскорее быть в тепле родного дома, окруженная заботой, а не среди не понятных для меня людей.

– Нужно интегрироваться в общество, учиться взаимодействовать… – неясно объяснял мне дед, когда я спросила, зачем мне нужно ходить в детский сад. – Это пригодится в будущем… связи налаживать нужно, – смеялся дедушка. Я чувствовала, что его слова сквозят больше смыслом, связанным с его работой, чем с тем, что мне действительно необходимо.

– К тому же, Ладка, тебя там к школе подготовят… Надо! «Легче учиться потом будет…» —говорил мне дед. Он редко делился своими мыслями, лишь в случае крайней необходимости, но мне и не требовались его слова. Я словно общалась с ним безмолвно, находясь рядом. Не знаю, как это объяснить, но так было.

Мы могли часами сидеть в тишине у печки-прачки, пока он варил завариху для свиньи, медленно помешивая её длинной палкой. Я заглядывала в котёл, наблюдая, как пузырьки поднимаются на поверхность, разрываясь с тихим шипением. Дым от котла ласково обвеивал меня, и я, не отводя лица от его аромата, вдыхала его с благодарностью. Дед, осознавая, что этот процесс мне нравится, старался чаще взбалтывая варево, и дым увеличивался, заставляя меня даже открывать рот, чтобы уловить его вкус. А вкус был очень аппетитным, хотелось попробовать свиного кушанья, но я не решалась на такую просьбу, довольствуясь малым. Смотреть на огонь или на густую завариху, которую дед перемешивал длинной палкой, было для меня настоящим наслаждением.

– Ладно, обещаю! Как только ты пойдёшь в первый класс, я уйду на пенсию и буду помогать тебе учиться! – сообщил мне дед, глядя на моё страдальческое лицо, когда я с отчаянием просила его хотя бы через день водить меня в детский сад. Пока же мне приходилось мучительно терпеть эти походы в сад, где среди сверстников я чувствовала себя словно пленница в жестокой клетке. Дети, обитатели этого незнакомого мира, казались мне зловещими созданиями, далекими от моего внутреннего мира. Они выглядели необузданными, дикими и невоспитанными. Я ощущала себя инопланетянкой, лишенной понимания и защиты. У меня совершенно не было подруг, и я не могла найти ни с кем общих интересов, чтобы подружиться. Вся моя природная обаятельность словно испарилась, а я замыкалась, как ракушка, наблюдая за окружающими на расстоянии. Мне требовалось как-то адаптироваться, но я так не умела. Каждое утро я шла туда с тяжелым сердцем, предвкушая столкновение с хаосом, который меня окружал, и все больше мечтала о том дне, когда я пойду в школу.

Нет, у меня была подружка, Оксана Ожиганова, внучка бабушкиной знакомой, безрукой Зины. Бабушка с Зиной были в хороших отношениях, и нас познакомили. Помню, как я ходила к Оксане в гости, а что мы делали, увы, выветрилось из памяти. Зато остались vivid воспоминания о том, как мне было страшно возвращаться домой. Никто не провожал меня, и в девять вечера я, дрожа, шла мимо здания милиции и чепка, где продавали пиво на разлив. Это соседство – двухэтажная кирпичная милиция и синий деревянный чепок с всегда открытой дверью – внушало мне страх. Я боялась заглянуть в открытую дверь чепка, ужасаясь, что оттуда вылетит пьяница и сделает мне что-то страшное. Сколько раз я проходила мимо, но никогда никого не встречала, может, милиция успевала наводить порядок заранее? Однако, когда я подходила к почте, страх постепенно отпускал меня, и я дышала легче, понимая, что скоро окажусь дома. Или могла зайти на почту, если знала, что мама работает, дожидалась до конца её смены и мы вместе шагали домой. Двух раз мне такого возвращения от Оксаны Ожигановой хватило с лихвой и больше я к ней в гости не ходила.

Возможно, именно поэтому она затаила обиду, и вскоре её поведение со мной перестало быть дружеским. Или, может быть, это всего лишь злое стечение обстоятельств, не в мою пользу сложившееся. Тем не менее, всё шло мирно до тех пор, пока в наш садик не пришла новенькая девочка, Катя Киселёва. К моему удивлению, она оказалась соседкой Оксаны. Естественно, они быстро сдружились, и их мамы стали подругами, вместе водя дочек в садик. Я прихожу утром, и вижу: Катя с Оксаной уже играют вместе, а мое появление встречают холодно, словно я—посторонний человек, а между ними всё гладко и сладко, словно они тысячу лет знакомы. Они сдружились, и теперь я оставалась третьей лишней… внутри я горевала, ощущая своё одиночество.

А ещё в нашем садике появился новый мальчишка – Вова Налимов, и вот, выбрав меня своим объектом обожания, он, едва увидев меня, всегда кричал: – Юда! Юда! – и, замирал, уставившись на меня своими желтоватыми глазами. Моё имя он произносил с трудом, и лишь «Юда» звучало из его уст замечательно.

Оксана и Катя хихикали, глядя на нас, шептались и убегали, когда я приближалась к ним, оставляя меня одинокой и опечаленной.

– Юда, не плач! – твердил мне Вовка, усаживаясь рядом, но его теплота оставалась мне безразличной. Мальчишка и его неуклюжая забота вызывали лишь моё недовольство, и я замыкалась в себе, как партизан на допросе, оставаясь безмолвной. Я вовсе не плакала. Вовка же, всё равно, продолжал что-то бормотать, сидя рядом, будто искал ключ к моему затворничеству.