Читать книгу: «Карнавал Безумия. Хроники саморазрушения в стиле панк», страница 4

М. Б.: Но все же были самобытные группы, тот же «АукцЫон» или «Ноль», за которыми закрепилось мнение, что это нечто типично ленинградское. Просто всё уже расползалось по швам, в том числе и субкультурно-музыкальный мирок, который наконец-то дорвался до аплодисментов.

Ф. Б.: Ты понимаешь, сюда хлынул поток информации. И на фоне музыки, повалившей к нам с Запада, все наши группы звучали самодеятельно, а не самобытно. Они по-прежнему казались мне недоделанными, причем, знаешь, чего им всем не хватало? Отрыва! Обыкновенного рок-н-ролла. Они продолжали быть недостаточно яркими для меня.

Одиозный финал Советского Союза был на расстоянии вытянутой руки, но нам казалось, что школа выплюнула нас в серую гадость, которой не будет конца до самой нашей смерти. Мы не могли, не хотели и ни за что не собирались подчиняться реальности, вписываться в систему, становиться частью этой серой массы. Мы не отличались глубокомыслием, дальновидностью или хотя бы начитанностью. Просто жили так, как хотели бы жить всегда. Делали то, что хотели бы делать всю жизнь. Играли музыку, писали смешные тексты, рисовали, пели и орали, веселили своих друзей. Все, что и полагается делать свободной молодежи. И пока партия исторгала очередные идиотские лозунги, а народ салютовал и маршировал строем, мы шли против системы. Мы не верили никому из ее представителей.

На рубеже 1990-х в городе еще были места, где можно было выступать, играя в разных стилях. С моей группой Somnambula, состоявшей из студентов джазового отделения Мусора (училища имени Мусоргского), мы играли funk/grunge/metal и пели по-английски. Но 1993-й оказался годом, когда в городе функционировал практически единственный клуб «Там-Там», и в нем пропагандировалась кислота и панк-хардкор. Арт-директор, милый волосатик Сева Гаккель, после концерта подошел и сказал мне, что мы больше никогда не будем у него играть, потому что «у нас слишком много соло на гитарах». Я не ходил в «Там-Там» на Бригадников, и не помню многих групп, которыми клуб прославился. И в итоге не знаком практически ни с кем из панков 1990-х.

Девяностые сильно отличались от начала 1980-х. Тогда мы были маленьким партизанским отрядом, боровшимся в тылу врага. Наша импровизированная Студия пострадала от репрессий в 1984-м. Если у людей находили наши записи, их могли хорошо наказать – например, отчислить из института. В 1986-м я записал первый альбом «Бригадного подряда» и последнюю пленку «Народного Ополчения». Потом пришли новые времена. В рок-клуб стали принимать панков. А «Там-Там» был символом победы, разгромленным Рейхстагом, расписанным русским матом. Это было пиршество свободы, со свободной продажей наркотиков, насилием, драками и кровью, погромами и ментовскими облавами.

В 1990-х все стали гоняться за «студийным качеством»; после путчей весь этот российский рок-бунт тихо загнулся. От колоссальных фестивалей до мелких клубов, от вчерашних школьников до «анонимных алкоголиков», путь был пройден, и всем стало ясно, что музыка не изменит этот мир. К нулевым мои старые друзья стали уходить по одному. А я продолжал играть.

Сергей Ганс

(записано в 2024 году)

С. Г.: Самое приятное воспоминание из советского детства это, наверное, праздничные демонстрации. Все такое красно-серое, но при этом народа много, все радостные, куда-то идут, и для многих участников этот праздник превращался в кутеж. Потом, когда я уже учился в техникуме, нас заставляли в демонстрациях участвовать принудительно, но все равно это было веселье. Все встречались пели песни типа «под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги», конечно, пили водку по соседним подворотням, кричали «ура», терялись, охмуряли каких-то теток. Водка тогда цепляла быстрее, мы были резвее и трава зеленее. Воспринимались эти парады как сейчас те же бразильские карнавалы. Скучно мне не было, так как с детства началось увлечение велосипедом, которое переросло в спорт.

М. Б.: Прошел эволюцию от трехколесного Дружок, потом Орленок, Школьник, Украина и полугоночный Спорт?

С. Г.: Примерно так, сейчас уже непросто вспомнить, но кататься я любил; катаешься, путешествуешь, кайфово. И так я докатился до спортивной секции, где занимался какое-то время. А потом из-за болезней – раз простыл, два простыл, там заболел – стал сдавать и понял, что уже не вытягиваю быть олимпийцем. Это было то ли накануне Олимпиады, то ли во время Олимпиады-80, и года до 1982–1984-го эта история продлилась. Выпал из обоймы и попал на свалку спортивной истории, ну, можно сказать, в городскую окружающую жизнь.

М. Б.: Ну то есть, осознанно окунулся в субкультуру. Что она из себя представляла на 1984 год?

С. Г.: Я, поскольку рос на Гражданке, первым делом пошел в Сайгон на Невский. Развлечений было мало, но были неформалы. Сайгон, Гастрит на другой стороне Невского, где тусовалась разношерстная публика. В Сайгоне жизнь свела с Колей Мюнхеном, достаточно известной в нашей ленинградской панк-тусовке человеком, который шил куртки и штаны из кожи. Если по панкам, то грубо: были две основные тусовки – панки с Гражданки и панки с Купчино, где как раз была тусовка Свиньи. Такие битнички, которые постоянно устраивали квартирные шоу у Юфита, могли лакать стоя на четвереньках разлитый по полу алкоголь или после концерта в метро поднять на руки своего товарища и с криками «битничка убили» вынести его к эскалатору.

А у нас были Слава Книзель, Пес, Решето, Бешеный, Поганый. Книзель был для нас, мальчишей, уже сиделый здоровяк, которого мы все время подговаривали ходить с нами в магазин, чтоб отмахаться от местных алкашей. Помню, на свой день рождения он делал коктейль «Джаз», в котором смешивался вермут, портвейн, водка и шампанское бутылками. Подавался он к столу в кувшинах. На Гражданке жили и известные на весь город рокабиллы Орех с Комаром. Потом на дворцовой набережной появился такой бермудский треугольник, куда кануло немало подростковых юностей. Поставили лавочки треугольником там, и тусовались все – рокабиллы, панки, металлисты.

М. Б.: Отличительная черта ленпанка – позывные прилагательные – Оголтелый, Одинокий, Мертвый.

С. Г.: А ты в курсе, почему Диму Мертвым-то назвали? Набираешь ему по телефону, что-то рассказываешь, а там на другом конце провода тишина, как будто Дима умер. Рассказываешь, потом спрашиваешь: алло, Дима, ты все еще здесь? Молчит. Возвращаясь в те времена, к середине 1980-х панки уже научились одеваться и наряжаться по уму. Хайки (хайкинг-бутс), кожи. Поскольку многие лежали в дурдомах, оттуда прихватывали штаны, очень забавная там тогда была пижама в полосочку. Их ушивали и носили. А косухи кожаные шил как раз Коля Мюнхен, и у него панки это дело выкупали. Доставать атрибутику даже в перестроечные времена было непросто. Или покупать у тех, кто делал, либо делать самому, или за дорого у фарцовщиков. У нас была большая толкучка на Ульянке, где в перестроечное время можно было купить что угодно. И пластинки с музыкой, и книги, и английские берцы.

М. Б.: Там надо было пройти по платформе, потом еще чуток, перебраться через трубу высотою в человеческий рост и попасть на рынок. При этом всю дорогу делая вид, что ты не идешь на рынок, а просто гуляешь. За спекуляцию все еще могли привлечь.

С. Г.: Милиция гоняла всех периодически, но народную жажду этим было не укротить. Ульянка была главной городской толкучкой города еще долго.

По поводу меломании, в детстве я слушал какую-то чушь, настолько чушь, что даже не запомнил. А потом был период, когда вообще ничего не слушал, 220 км в день проезжал, голова в спорте и плевать на музыку. А вот в неформальный период я как раз сфокусировался. Музыки разной было уже много, и все слушали все подряд. Art of noise, Madness, Nina Hagen, Bauhaus, Stray cats, Sex Pistols тоже, но этим не ограничивались. Уже была тяга к более скоростной музыке, поэтому Exploited, Chaos Uk. Близость разных тусовок влияла на широту запросов и предпочтений.

Уже в последних классах школы у нас все неформалили, были и панки, и рокабилли. Видео появилось позже, а тогда даже кассетное было не у всех. Были бабинные, катушечные. Очень популярны были магнитофоны «Нота». У меня был экзотический японский бабинник Panasonic. Маленький круглый, как будто для корреспондентских нужд. К нему были нужны маленькие катушки, которых нигде не было. Поэтому что было – то и слушал. Бабина с Роллинг Стоунс и бабина с Высоцким. А потом начался панк. Помню, один товарищ мне сделал пряжку медную, выточил на токарном станке, с надписью «панк». Ее вместе с ремнем у меня изъяли милиционеры, и оказалась она в музее МВД, который вроде на Тележной улице находился. Я даже потом платил свои деньги за билет, чтоб на нее полюбоваться.

Поступил в железнодорожный техникум имени Дзержинского, и вот туда-то я и пришел первый раз с ирокезом. Молодежь тогда протестно отращивала волосы в основном, хард рок, хеви метал, волосачи. И на уроке НВП случилось странное. Преподаватель с фамилией Нимбург неожиданно сказал, что вот так и должен выглядеть солдат! Справа коротко, слева коротко, а не как у вас, волосачей. Поддержал меня, поставил отлично. Все конечно угорели, а в столовой у завуча от моего вида пельмени с макаронами в горле застряли, пообещал меня после выпуска поместить под стекло как экспонат.

Уже вовсю проходили разные подпольные концерты, того же Свиньи, с которым я не был особо знаком, ну и музыка мне нравилась побыстрее. Помню концерт «Народного Ополчения» в Политехническом институте, все происходило в какой-то комнате, где Алекс Оголтелый наклеил брови, как у Брежнева и зажигал в костюме. Вот он постоянно наряжался и привлекал внимание. И концерты в рок-клубе, где панков особо не жаловали. Туда я залетал постоянно как форточник – по водосточной трубе, в окно туалета, и вжик оттуда в зал, и все, ты на концерте. А в самом рок-клубе было полно и милиционеров и кгбешников, которые панков ненавидели. И вот припоминаю такой случай. Я от техникума был направлен на практику в железнодорожное депо. И в этом депо давали отгулы за дежурство в ДНД, добровольной народной дружине. Подежурил, и тебе за это два выходных дают. Я вписался в это ДНД, получили мы с товарищами повязки дружинников и пошли их, конечно, обмывать. Купили в магазине портвейна, пили, пили, помню уже все туманно, но при этом помню, что в рок-клубе должен быть концерт. И я подумал, о, у меня ж теперь повязка и мне не надо в форточку лазить. Я теперь персона важная, представилось мне спьяну, теперь мне все сразу отдадут честь, и обеспечат доступ к року. И я, пьяный в сардельку, с повязкой дружинника иду мимо этих всех кгбешников, которые ошарашено спрашивают, а ты куда? И я заплетающимся языком важно отвечаю «Я свой. Не видишь что ли повязку?» (cмеется) Огреб, конечно, проснулся на утро в ментовке. В другой раз я прорвался в рок-клуб, но меня приметили оперативники и начали окружать. А в рок-клубе как раз выступала «Поп-Механика» в 1985 году. Я от них ускользнул в закулисье, в гримерку. И ко мне подходит Курехин и говорит, все тебя сейчас заберут, вот бери ведерко с разведенной краской и чего-нибудь там рисуй. Ну я и пошел, мучаясь вопросом, что рисовать-то? Смотрю, в конце моего пути по сцене уже засели опера и меня ждут, чтоб прибрать и отмудохать в отделении. Ну и я начал рисовать елочки, очень медленно, очень долго.

М. Б.: Там на этой «Поп-Механике» была толпа ньювейверов, которых наряжал Гарик Асса, и они делали парад панк-моды.

С. Г.: Я много кого тогда уже знал, Гарика не знал, а Курехина да. Задерия хорошо знал. Цой был почти соседом моим на Гражданке. К моей тетке, когда я был школьником, постоянно приходила соседка по этажу, мама Виктора. И она моей тетке все время жаловалась, вот Витя такой придурок, в каком-то ВИА играет. И моя тетка ей вторила. Вот Сереженька, не будь таким дураком, не иди в музыканты. Иди лучше в гинекологи или стамотологи. Ставила Цоя как отрицательный пример. Но музыка и меломания манили.

Поход на концерты часто превращался в балаган с выхватыванием тумаков от гопников или «афганцев». Особенностью Ленинграда было наличие морского училища, и его курсанты, которые часто искали приключения в городе. Как сейчас помню, баров было тогда еще мало, и вот «Вена» у нас такой был бар, и сидим мы там небольшой компанией.

И подходит наглый такой курсант и одному товарищу щелчок по затылку дает. Ну естественно выхватил от нас, а там этих курсантов толпа. Не один десяток человек и все на взводе. И с нашего стола туда в гущу матросов полетели кружки, перевернулись столы, кружки летают уже с посторонних столов, как в ковбойском фильме. Как можем отмахиваемся ботинками в узком проходе лестницы к выходу, и к нам подлетает местный вышибала, он же бармен. Говорит: ребцы, сейчас они вас вообще замочат, давайте я сейчас все перекрою и держу их ровно пять минут, а вы сваливаете. И так и сделал, мы свалили, он закрыл дверь, и нет бы бежать, идем, как раз был Валера Трушин с которым потом играли в «бириках», Надя такая девушка толстуха, крупная. Идем не торопясь довольные, как мы им вломили, клоуны-победители. И тут случилось то, что и должно. Бармен честно держал толпу ровно пять минут, а потом она вся вывалила на улицу. Как из улья пчелы, рой разьяренной матросни в черных бушлатах. Нас естественно видят и бегут, наматывая ремни с пряжками на руки. Топ, Мертвый и Надя успели свалить в парадную, а мы с Трушиным развернулись, чтоб всех задержать, и попали под раздачу. Как на нас скакала та толпа, я не помню, но когда сбежавшие вышли из парадной, то увидели, что нас не только отпинали, а запинали прямо под машину, одни хайкинги из под нее торчали. Без сознания нас вытащили, и случай этот запомнился. Драки были естественным делом. Мы иногда раздавали волосатым упырям, у металлистов и рокабиллов тоже были драки в норме. Был такой ресторан «Мир» на «Парке победы», где многие отвисали. Помню, там был такой хит, в виде песни «Веселых ребят» 1986 года. Автомобили, автомобили, буквально все заполонили. И вот на этом месте все вскакивали, выделывали коленца и твисты. Ну и многое, конечно, заканчивалось драками. У нас была ближайшая станция «Удельная», и вот чтоб до нее тогда дойти, ну пару раз, я думаю, было вполне возможно выхватить. Это все в дальнейшем отразилось на стиле, близкому к скиновскому. Кому охота, чтоб оттрепали за ирокез? Поэтому налысо, поэтому берцы, потом появились бомберы уже в середине 1990-х, когда появились «секонды» с милитари шмотом. Удобно и доступно.

М. Б.: Вы уже тогда играли? На период 1985–1986?

С. Г.: Начиналось что-то уже в 84-м, мы с Романом Голубевым, у которого папа руководил этнической студией, решили, что у нас будет группа «Красная неделя», в которой обязательно должны быть протестные песни и девушки. Название было про менструальный цикл и красную неделю месячных. Рома играл на барабанах, и уже тогда были коллективы, в которых играли девушки. «Гарпия», «Ситуация», и вот мы позвали Свету Джейн и Иру Мяву, которая находилась в начале своего музыкального пути. Пиком деятельности этой группы стало попадание в программу ленинградского телевидения «Телекурьер», но просуществовала она недолго.

М. Б.: Потом Ира играла и в «Ситуации», мимолетно в «Душ-ы» и летально в АУ, став гражданской женой Свиньи. Мы были знакомы.

С. Г.: Музыканты в городе переходили из проекта в проект, которые надувались как пузыри на лужах во время дождя. В 1987 случился альтернативный рок-клубу фестиваль «Вторая Волна» под эгидой НЧ\ВЧ, который задумывался как арт-центр и клуб. Там играли практически все молодые и отвергнутые группы. Многие из них вспыхнули и погасли, кто-то дотянул до времен Там-Тама. Те же МДП (Маниакально-депрессивный Психоз), в котором играл Володя Мизантроп, которого в начале 1990-х зарезали в Сочи. А наш гитарист Валера играл в малоизвестной, но визуально яркой группе «Мизантроп». Выступать с какими-то панк-программами в городе было нереально. Кто-то вписался в рок-клуб, как «Народное Ополчение», «Ау», «Дурное Влияние». Но это ничего особо не дало. Другие просто репетировали по подвалам, как мы или «Собаки Це Це», «Юго-Запад» или «Бригадный Подряд», в котором кто только не переиграл. Группы с непригодной для коммерции музыкой.

«Бироцефалы» начали созревать в 1988 году когда случился выезд на Rock Summer, который посетил Роттен в составе P.I.L. Целый поезд адский неформальный выехал, почти все пассажиры друг друга почти знали, стоял запах марихуаны и бухло рекой текло. В Таллине, когда толпа вышла со знаменами весёлого роджера и флагами конфедерации, местное население просто разбегалось. Когда в столовую зашли компанией человек пятьдесят с нас даже денег побоялись попросить. Потом ещё на концерте какие-то битвы случились с местными гопарями.

М. Б.: Обслуживание по полной программе. Итак, Beerocephals…

С. Г.: С гитаристом Виталиком Кушниренко сначала вдвоём придумали десяток песен и у нашего знакомого Антона репетировали дома. Он потом на басу у нас поиграл. Позже уже нам кто-то из «Бригадного Подряда» Трушина Валеру посоветовал, так и начали играть и бироцефалить. К тому же, был введен дурацкий «сухой закон», который только озлобил советских граждан, но не мог сильно повлиять на андеграунд, который все лазейки знал. Да и пили в основном только пиво, и оно стало неотъемлемой частью куража. Такая фирменная марка поколения, «Бироцефалы». Никакой идеологии, кроме пива и оттяга.

Меня лично мотивировали все те же обычные для молодого парня желания: хотелось женского внимания и много секса… Так-то я в жизни достаточно молчаливый, а девушек надо веселить, ухаживать. И идея музгруппы с очередью из ленинградских девченок, готовых к спариванию рядом со сценой очень увлекала. У нас у всех был переизбыток адреналина, помноженный на незнание нотной грамоты, неумение играть и петь. Значит, нужна была такая панк-группа, у которой все грохочет, публику прёт, и не особенно важно, о чем тексты. Ну и желание быть услышанным тоже сыграло огромную роль. Слова хардкор тогда никто и не знал. Но знали про Agnostic Front, Accused, D.R.I., Extreme Noise Terror. Последние на нашем творчестве сильно отразились. Мы тоже начали вибрировать в два вокала, когда на подпевки пришел Дима Мертвый.

Где репетировали, я не помню, но первый концерт случился в подростковом клубе (были такие районный клубы для подростков с кружками всякими), и естественно никто не ожидал там хардкора, сидят подростки, семечки щелкают, думают, сейчас начнется исполнение популярных песен, а им там мало что нормально зарубили, так еще и вокалист (я) сблевнул на них со сцены. Одна песня «бириков» состояла только из рева «fuck you».

Мы не хотели играть такую же хрень, как «Алиса» и «Кино», да простят меня их поклонники. Поэтому первые тексты Beerocephals были исключительно на английском. Потом был концерт в Пушкине, который ознаменовался грандиозной дракой. Такой, что ей даже посвятили заметку в газете с заголовком «Как культуристы повздорили с металлистами». Из-за чего все началось, я не в курсе, но мы успели отыграть всего три песни – и вдруг вырубили звук и свет. Просто абсолютно разная публика в одном зале – культуристы, панки и металлисты – оказались несовместимы.

Наступили 1990-е, время, когда люди уже ничему не удивлялись. Как СССР распался, мы даже и не заметили. Политики и идеологии у нас никогда не было, только гораздо позже, когда Топ себя директором провозгласил и Мертвый на подпевках появился, в общем-то они политику и русские тексты продвигать стали. На рубеже 1990-х постоянно захватывали всякие сквоты, там репетировали, пили, торчали и жили. То что творилось во внешнем мире, нас не интересовало в те времена. На Константина Заслонова был сквот. На Владимирской мы сквотировали с «Фронтами»⁹ и «Собаками Це Це». И с ними же потом переехали в красивый дом рядом с мыловаренным заводом в конце Лиговки. Для сквотирования было золотое время. Свет, газ и воду в тех домах не отключали, поэтому просто кидали «жулика», такое проверенное советское устройство для воровства электричества. Нехитрое устройство типа розетки с цоколем от лампочки, и через нее подключали электроприборы и оборудование. Ну и все, окна заколачиваешь, все вокруг разрисовываешь, ставишь аппарат и рубишь. На Владимирской мы сквотировали аж восемь комнат. Внизу жили хипповые волосачи, а мы, разобрав потолок, по лестнице спустились к ним, отдубасили и выгнали, так у нас появилось творческое пространство два этажа в 16 комнат! Царские условия анархического периода в стране; все бесплатно, работать не надо, все в кайф. И это, конечно, сильно избаловало, многие сквоттеры начинали торчать и бухать, вместо того, чтоб пользоваться мимолетным чудом. Поэтому с хиппи-торчками дружбы не было, но скоро так же себя начали вести и другие. НЧ\ВЧ, который позиционировал себя как арт-центр, я помню смутно, мы там репетировали на его излете.

М. Б.: Там был главой прекрасный отпрыск гнезда князей Сумароковых, которого все звали Папа ОМ. Он, будучи протестантским подвижником, руководил группой «Адский Папа».

С. Г.: А еще был такой «Тотальный Джаз», который тоже сквотировал на Заслонова, потом на Бармалеевой. Из этой тусовки вышли и панки «Пупсы», к ней имели отношение Mintraitors и Messer für Frau Müller. Со всеми мы потом играли в «там-тамовской» истории. До открытия клуба в том месте у моих друзей было кафе, в котором бандиты иногда забивали стрелки. Уже потом там молодёжный центр полугосударственный возник, а я жил в этом дворе, ходил туда в халате и тапочках. Там и выступать стали одними из первых, когда центр стал музыкальным клубом. «Там-там» – это время выражения наших нереализованных фантазий, мы были агрессивны и настроены на быструю, грубую музыку. Это самое главное, что можно сказать об этом периоде. Наконец-то сбросили все запреты, и нам дали играть то, что нам самим нравится. Дали возможность выражать свои чувства, агрессию, и играть современную европейскую музыку. Это было время расцвета psychobilly в Ленинграде, и эти ребята были единственными, кто не боялся играть современную западную музыку в России в тот момент. У нас уже никто не просил тексты на литовку, никто не загонял в рамки. Для группы и для каждого участника это был период, когда мы могли заявить о себе. Первый концерт состоялся осенью 1991 года. Первый состав «Бириков» был бешено успешен, и по классике жанра этот успех утащил всех в дебри алкоголя и наркотиков.

В то время мы все слушали музыкальные программы ВВС, и вечером я сидел в своей комнате в коммуналке на Васильевском, крутил ручки приемника и услышал, что наши песни передают по ВВС! Это были записи «Свинцовая х***я» и «Бормашина». Еще до эфира в наших коммунальных квартирах постоянно тусовались разные музыканты и деятели искусства из Европы и США. Возможно, записи к Новгородцеву попали именно с ними.

М. Б.: Немного не так. В 1992 году в Россию приезжал Джон Пил, диджей с ВВС, который некогда в 1960-х прозывался «король хиппи», потом пропагандировал постпанк, в конце 1980-х в его шоу звучал лютый грайндкор, а в начале 1990-х инди и гранж. Поскольку он в свои 50 лет фанател от Extreme Noise Terror, то не мог пройти мимо Бироцефалов. В том же году Катя Голицина устроила гастроли «Пупсам» в Лондоне. Время чудесных неожиданностей и международных коннектов.

С. Г.: Возможно. Помню, в клубе, который расписал своими тараканистыми орнаментами Михеев, была такая тема с баннерами на заднике, и от значимости группы зависели их размеры. Концерт, где мы были хедлайнерами, выражался в гигантском заднике за барабанами. Перед нами играли «Нож для Фрау Мюллер» Гитаркина, у них в два раза меньше задник был. А на разогреве вообще какая-то неизвестная группа. Ещё спросил: «А кто такие-то хоть, у них же даже баннера за барабанами нет, – что за дятлы?» И кто-то мне тогда сказал: «“Король и Шут” они называются». Примерно тогда же появились Vibrators, на скинхедском стиле, «Химера», попозже «Маррадеры». В 1993 году мне проект «Бироцефалы» уже поднадоел. Точнее, надоело то, что люди сидят почти год на сквоте опиуху варят, целыми днями торчат как живые зомби, запах ангидрида везде, все полуспят, чешут носы, и только Топ с Мертвым что-то там про политику вещают, но их никто не слышит совсем. А эти решили, что я эдакий Карабас-Барабас, и начали устраивать демарш. Короче, не смотря на то, что был готов к записи материал нового альбома, я ушел, и месяца через три все это наркошапито развалилось. В этом же году умерла от передозировки Мява, потом и басист Бироцефалов Никита, но с лета 1993 и до 1999 года «Бироцефалы» перестали существовать. В «Там-таме» начались рейды и «маски-шоу» под эгидой какой-нибудь антинаркоманской спецоперации. Мне же интереснее стало с бандитами тусить, и это была не менее весёлая жизнь, рисковая и доходная.

Топ не знаю куда делся, а у Мертвого была своя группа «ТТ-Твист», потом он участвовал в проекте «Дай Пистолет», где тоже социальные и антинаркоманские темы озвучивались. А ты?

До 1999 я уже редко заныривал в эту тему, поэтому многое и пропустил. Я тогда узнал, что все еще есть шансы получить бесплатное образование, и пошел учиться на продюсера, можно сказать на всякий случай. Опять же лень и минимализм сыграли роль. Минимум экзаменов был на экономическом факультете, только история и математика. Все это потом пригодилось когда произошел реюнион, и снимались клипы группы. А выпускные экзамены я сдавал смешно. Уже был 2001 год, студенты волнуются, я развесил перед госкомиссией графики свои и собрался долдонить. А мне профессор, который вел диплом, говорит: «Давай не болтай нам про эту чушь. Спой лучше товарищам профессорам эту свою, немецкую! Бумалунда» (смеется). Я слегка опешил, а он меня начал подначивать, на слабо, мол: «Я же актер, давай». И студенты, которые за дверями офигели не меньше от моего рева на немецком. И так получилось, потому что в это время мы уже подготовили программу реюниона «Бироцефалов», и я своему профессору об этом говорил. А реюнион случился так.

Виталик тоже ушел в 1993-м, мы с ним пересеклись в 1999-м, к нам присоединился диджей Тенгиз и Виссарди, вместе записали электронный проект «Поганые Пляски». Cмысла менять название не было. И в 2000 году я на прогулке встретил Гурбу, который играл в H'Asta La Vista Che!!. Встретил возле околотамтамовского магазинчика алкогольного, пообщались, и он меня сподвиг на возрождение гитарной темы. Виталик не захотел играть тяжеляк, потом его место занял Димон, который играл вместе с Гурбой. К нам присоединился барабанщик Илья, который играл раньше в «Кукрыниксах». В 2000 году к группе присоединилась Дашка с гармошкой – женское украшение группы. Внесла новую кровь в Beerocephals, и сейчас представить без неё группу уже невозможно.

Мы стали играть, и я понял, как сильно изменилась публика. Мое поколение более легкомысленно относилось к скинхед и панк пранку, их заигрыванием с фашизмом можно было разве что бабок напугать, а тут все уже было на полном серьезе. Не знаю, что было в головах публики на нашем московском концерте, но после каждой песни, москвичи зиговали и кричали «хайль». И таких было много.

М. Б.: Примерно так же было на концерте в клубе Инди, когда в 1992 приезжал Million Dead Cops, абсолютно левацкая антифа группа, и на ее концертах бритая петербургская публика зиговала, вызывая оторопь у тех, кто был на сцене.

С. Г.: Ну вот боны почему-то решили, что мы играем их музыку, а когда у нас появилась песня «Бонхед болван», боны стали обижаться и высказывать претензии. Нас особо никуда не звали и не пускали. Отказывали на уровне администрации площадок, мол, мы в каких-то черных списках. Как-то все очень сложно стало, кто с кем играет, какая публика куда ходит, кто кого зовет, кто не зовет. Возможно, из-за драк на концертах, может, из-за бритой публики. Панки молодые обвиняли нас в фашизме, потому что на концертах были боны, фашисты обвиняли в том, что мы над ними издеваемся и красные. Мне все это напоминает историю Cockney Rejects в российском варианте. У них в 1970-х тоже раскол скин движения проехал катком по музыкальным планам. Играли мы на пивных фестивалях, тату конвенциях, байкерских вечеринках. А потом, уже в конце 2000-х, ситуация поменялась. После того, как наш клип «Забей на порядок» стал ротироваться на телеканале А1, наши старые поклонники стали бухтеть, что мы сваливаемся в коммерцию. Помню очень забавную ситуацию. Наша старая публика подросла, обзавелась детьми и стала вместе с ними приходить на концерты, которые стали похожи на семейные вечера в oi стиле. И вот какой-то бонхед, которого закрыли в тюрьму в начале 2000-х, откинулся спустя много лет и пришел на наш концерт. Встал один перед сценой и давай зиговать. Стоит зигует в одиночестве, ворочает бритой головой по сторонам, а там дети бегают, другой мир (смеется).

По мне, так люди, разделяющие музыку на правую и левую, очень сильно ограничивают и себя, и музыкальный потенциал. При этом сами себя мы не причисляем ни к одному из сложившихся стилей.

М. Б.: Если подвести итог, промежуточный?

С. Г.: Прошло очень много лет, даже десятилетий. Мы живем в другой стране. Более продвинутая публика. Другие правила игры. Грани стерты, восприятие жизни стало глобальнее. Раньше все было проще в этом плане. Сложнее было в том, что не все было можно. Сейчас можно все, и это изобилие всего породило то, что не достаточно делать то, что тебе нравиться, нужно предлагать публике что-то еще… что мы и пытаемся делать. Тогда было все нельзя и никто не работал – сейчас все можно, но работать вынуждены многие. Тогда деньги не имели особого значения – сейчас они основа всего. И если кто-то считает, что такой музыкой можно зарабатывать, то это зря. Лучше и правильнее к этому относиться, как к хобби.