Безликий

– Я работаю в Метрополе месяц.

– И сегодня ты получил самые внушительные чаевые.

– Если вам угодно, то жгите букет. – Ответил официант и сконфуженный ушел.

«Когда ты думаешь, что погружаешься в одиночество – одиночество погружается в тебя. – Неожиданно вспомнил Иван фразу, которая вчера вечером пришла ему на ум, и задумался о том, где он ее слышал или слышал что-то очень схожее с ней. – Как я могу признаться в любви Свете, если это не любовь, а всего лишь мое знание о любви – ее жалкая репродукция, жалкая подделка, будущая игра неумелого актера?».

Иван взял букет и подошел к камину. Некоторое время он внимательно смотрел на огонь, после чего бросил розы в пламя. Он впервые услышал запах жженых роз; их аромат символизировал о любви, которой нет.

Знаки

Я сидел в кожаном, просторном кресле напротив двери директора одной малоизвестной компании, чтобы пройти формальное собеседование и в перспективе получить скромную должность. В томительном ожидании, когда откроется дверь, и меня вежливо пригласят в кабинет для переговоров, и потом либо сухо примут на работу, либо с прискорбным видом откажут, присутствовала таинственная сила, которая заставляла меня заметно нервничать и нетерпеливо отстукивать незамысловатый ритм пальцами по кожаной обивке. Мне было назначено придти ровно в полдень. Стрелки настенных часов постепенно приближались к первому часу, также как и мое негодование к своей наивысшей точке.

Спустя несколько минут, со мной на кресло уселся мужчина средних лет, перед этим вежливо спросив, не буду ли я возражать, если он расположится рядом. Я ответил лаконичным и отрицательным покачиванием головы. Мы немного посидели в неловком молчании. Дверь директора безмолвствовала.

– Мне назначено на час двадцать. Хочу устроиться на работу. Мое имя Станислав. – Представился он.

Я тоже назвал свое имя. Настроение было паршивым: было предельно ясно, что на эту работу с больше долей вероятности меня не возьмут, так как уже на протяжении часа мое существование заметно игнорировали, и стоило бы встать и гордо уйти, но я продолжал упрямо сидеть, ощущая мягкость кожаного кресла, добродушный взгляд Станислава и внутреннее раздражение.

Пришлось констатировать, что Станислав был разговорчивым и общительным человеком: в течение пяти минут он успел рассказать мне немного о своей жизни и поделиться некоторыми соображениями на счет выбранной им работы. Я же вяло ответил, что обслуживание и прием потенциальных работников этой компании оставляет желать лучшего, так как я уже около часа ожидаю директора.

– Это знак! – Вскрикнул Станислав. – Да! Вставайте сейчас же и идите домой, закройтесь в своей комнате и сегодня никуда больше не выходите. Какая удача! Сама жизнь говорит, что не нужна вам эта работа. Понимаете о чем я?

– Не совсем. – Смущенно ответил я.

Станислав, оживившись и повернув свое тело ко мне, начал рассказывать о знаках жизни. Он верил, что, если внимательнее относится к окружающим нас вещам, то в них можно найти ответы и решения на свои сомнения, вопросы и выход из самых трудных жизненных ситуаций.

– Даже взять тот факт, что директор задерживается, – рассудительно начал Станислав, – это не случайная задержка, а знак для вас, что на этой работе хорошего ожидать не стоит.

Также Станислав говорил, что он видел подобные знаки повсюду, и, что они имеют свойство появляться в самый нужный и подходящий момент. Он продолжил:

– Буквально вчера иду себе по городу и как только задумался о том, куда бы мне устроится на работу, то поднял глаза, и увидел объявление: «Компании требуется высококвалифицированный работник…» Подумал тогда, что это знак, поэтому, собственно говоря, я здесь. Или еще пример. Моя жена, Лена, прекрасный и милый человек, не знает, почему так вышло, что я влюбился в нее и впоследствии женился. Я по определенным соображениям не рассказываю ей об этом. Мы случайно познакомились, и она мне, откровенно говоря, не очень понравилась. В тот день мы немного погуляли, немного попили кофе на том и расстались, и, я ни за что бы ей не позвонил, если бы перед своим подъездом не увидел надпись, написанную на асфальте мелом: ««Л» плюс «С» ровно – сердечко», то есть Лена и Станислав ровно любовь. И знаете, что я понял? – Спросил он.

– О, – протянул я, – это явно был знак свыше!

– В точку! На следующий день я позвонил Лене. До сих пор не жалею об этом, мы любим друг друга и живем в счастье. Или еще случай. – Станислав был приятно возбужден и размахивал руками. – Я когда-то был хорошим борцом и подавал большие надежды в спорте. Выигрывал юношеские всероссийские и международные турниры. К двадцати годам, перейдя в высший возрастной дивизион, я должен был добиться огромных высот и признания, но видите в чем дело: каждый раз за две-три недели до ответственных соревнований я получал травму. То колено повредится, то плечо вылетит, то спину заклинит, в общем, приходилось тренироваться через боль, на характере и мужестве. Я начал проигрывать одно соревнование за другим, упрямо продолжая выходить на ковер, игнорируя травмы и свои технические ошибки. В какой-то момент до меня дошло, что жизнь хочет мне сказать, что не нужен мне большой спорт, и что мое призвание в другом. Жизнь выбрала такой способ достучаться до меня – при помощи травм, которые я периодически получал, и череды невезения. Так, я ушел из спорта.

Я слушал Станислава и думал, что он рассказывает мне интересный берд, который в известной степени напоминало мне слабовыраженное психическое расстройство.

– Заговорился я что-то. – Такими словами Станислав закончил свой рассказ о знаках жизни, взглянул на часы и с негодованием ударил кулаком по спинке кресла. – Полюбуйтесь, сейчас времени: тринадцать – тринадцать, – он поднял свою руку с часами на уровень моих глаз, – можно смело вставать и уходить из этого места, ничего хорошего здесь не произойдет. Тринадцать – тринадцать – это две чертовы дюжины. Ужасный знак.

– Конечно, знак хуже некуда. – Ответил я и подумал, что человек обязан поддерживать другого человека в его тихом безумстве или хотя бы не предпринимать попытки вразумить его.

Станислав спешно попрощался со мной, пожелал удачи и ушел, напевая какую-то знакомую мелодию. В итоге, я дождался директора компании, который задержался из-за того, что его машину отвезли на штраф стоянку. В итоге, после небольшого собеседования я получил работу.

Выйдя на улицу, я увидел большое скопление людей, скорую помощь и машину дорожно-постовой службы. Мне стало любопытно, в чем дело, и я подошел к толпе зевак и через их плечи и головы посмотрел на проезжую часть. По центру дороги лежал Станислав с окровавленной головой и несуразно раскинутыми руками и ногами в разные стороны. Пять минут назад его сбила машина…

2 часть

Случай в вагоне

Железнодорожный вокзал был безлюден и хмур. Наступал прохладный, осенний вечер, и его тишину изредка нарушал женский гнусавый голос, информировавший об отправлениях и прибытиях поездов. Поднялся промозглый ветер, который пробирался под педантично отглаженные черные брюки, твидовый пиджак и белую сорочку Олега, отчего он испытывал неприятное ощущение озноба, раздраженно переминаясь с ноги на ногу. Олег нервничал и терял терпение: поезд № 121, сообщением город Д. – Москва, должен был придти к вокзалу еще десять минут назад, но произошла задержка, о которой предупредил информатор вокзала, проглатывая и искажая каждое слово, словно за микрофон сел охмелевший иностранец, только начавший изучать отечественную словесность. Олег провел две недели в рабочей командировке, находясь в этом небольшом рабочем городе Д., в котором располагался филиал фирмы «ЭкоТех» по производству станков, оборудования и различной строительной техники для производственных нужд. Он работал ведущим экономистом в главном офисе «ЭкоТех», располагавшийся в столице. Задача Олега была важной, требующей особых умений и навыков, поэтому его услугами пользовались все обособленные подразделения и филиалы производственной фирмы. Олег являлся специалистом, исследовавший всевозможные отчетности, потоки денежных средств, процессы, протекающие внутри фирмы, и составлял свое собственное независимое заключение, которое отправлял на рассмотрение совету директоров или излагал в ходе деловой встречи. Главными его качествами были самоотверженное трудолюбие и тотальная самоотдача работе; управляющие филиалов «ЭкоТех» знали, что с Олегом невозможно было договориться в том смысле, в котором это слово так часто употребляется в России. «Договориться» на протяжении многих лет от Калининграда до Дальнего Востока завоевывало себе право считаться отдельным термином, имеющим внушительное количество аналогий, например, таких как: «закрыть глаза», «быть намеренно невнимательным в подсчетах в пользу третьих лиц» или «совершить уступку для общей коммерческой выгоды» – процессы, свойственные в предпринимательской сфере, однако к которым Олег оставался равнодушным и непричастным. Последнее было настолько важным для больших начальников, что они готовы были платить ему в разы больше – лишь бы он выполнял свою работу честно и беспристрастно. Олег знал цену своей деятельности и свои жизненные потребности, поэтому оставался доволен текущим и нескромным заработком – не наглел и не требовал повышения своего ежемесячного дохода.

Спустя пятнадцать минут подъехал поезд. Олегу редко приходилось переезжать из города в город по железнодорожным путям: он привык летать на самолетах, в чем видел практичность и удобство, но в этот раз обстоятельства сложились иначе, и последующие двое суток ему предстояло провести в душном купейном вагоне. От сложившейся перспективы Олег ощущал раздражение, нервозность и внутреннюю подавленность. Сонная и тучная проводница равнодушно проверила билет и паспорт, после чего Олег, взяв свой небольшой чемодан, поднялся в душное пространство вагона. Приглушенный, желтый свет действовал на него угнетающе вместе с устоявшимся за долгие годы запахом, с которым можно столкнуться только в вагонах поездов дальнего следования. Он открыл свое купе и вздохнул с облегчением. Внутри никого не было, и следующая остановка предстояла только под утро, что предполагало отсутствие надоедливых пассажиров и, главное, отсутствие с ними одноразовых и утомительных разговоров. Олег был замкнутым человеком, предпочитавший одиночество обществу, хотя многие его друзья и знакомые не догадывались об этом и считали его довольно общительным и компанейским человеком. Работа, которой он занимался, идеально сочеталась с его характером. Выполняя ее, Олег оставался на долгие часы наедине с горой бумаги, в которой хранилась различная экономическая информация, цифры и отчетности, из которых он создавал нечто единое, целое и в конечном итоге истинное и верное. Олег настолько углублялся в подсчеты и анализ, что переставал на время работы замечать реальную жизнь, происходившую вокруг него. Порой он проникался чувством отчужденности к миру и непричастности ко всему происходящему, поэтому (что случалось крайне редко) Олег ловил себя на мысли о том, что он лишний человек на этом свете. Нить подобных размышлений он продолжал с ленью и явным нежеланием; можно сказать, что такому человеку как Олег стоило больше придаваться философским изысканиям, но ему было намного приятнее напоминать себе, что его устраивает, как он живет и чем занимается, а фраза «лишний человек» была только минутной слабостью и неосознанным проявлением глупости. Олегу было около тридцати лет, из которых треть он посвятил умению разбираться во внутренней подноготной производственных компаний и фирм, включающую в себя огромное количество нюансов и сложностей. Семьи у Олега не было; о создании социальной ячейки общества он задумывался, но крайне редко: в этом вопросе он проявлял уже известную нам леность. Представление о жене, детях, прогулках, различных проблемах и хлопотах, связанных с семейной жизнью, вызывали у него чувство неприязни и легкого отвращения, которое он с большим умением скрывал от других людей и в особенности от себя. Олег, конечно, хотел обзавестись семьей, но только тогда, когда на него были направлены осуждающие взоры его близких, под тяжестью которых он готов был оставить в прошлом свой нынешний образ жизни и начать все с чистого листа. Олег всегда находился в области личного комфорта и не позволял никому преступить эту невидимую черту. «Свобода – это лучшее, что может быть у мужчины, но обладая ей, он обретает одиночество» – иногда начинал философствовать Олег, но, не развивая свое размышление дальше, чем за стройное и красивое предложение, которое он когда-то вычитал в одном глянцевом журнале. Рядом с размытым определением собственной свободы Олег по-инерции присовокуплял понятие индивидуализма и был горд тем, что чувствовал себя именно таким: абстрагированной от окружающего общества личностью, которая была сама себе на уме. Так или иначе, для Олега собственное благосостояние было намного важнее благосостояние других людей, так как он верил, что, каждый должен заботиться о себе, и только эгоизм в данном случае может гарантировать всеобщее счастье и процветание.

Разложив аккуратно вещи, повесив пиджак на вешалку и положив очки на столик, Олег с облегчением сел на узкую кровать, и, сделав глубокий вдох, ощутил, как его настроение становится лучше. Он еще раз с радостью вспомнил, какой огромный объем кропотливой работы он выполнил в течение двух недель. Директора остались, как всегда, им довольны и предложили взять Олегу отпуск, чтобы он мог восстановить утраченные силы и, как они ему сказали: «…развеяться и подготовиться к исполнению предстоящих задач на конец года». Он, не предаваясь излишним раздумьям, отказался; Олег прекрасно понимал, что ему нечем будет заняться и заполнить свободные, долгие дни, которые превратятся в монотонную череду тоскливых часов, наполненных скукой и желанием как можно скорее выйти на работу.

Смотря в окно и придаваясь праздным размышлениям, Олег заметил человека, неторопливо шедшего по перрону. Мужчина был одет в старый спортивный костюм, брюки которого были заметно оттянуты на коленях, напоминая два панциря небольших морских черепах; его серые кроссовки были давно изношены и из дыр, зияющих по бокам можно было увидеть грубую ткань черных носок; фигура этого человека напоминала сгорбившегося старика, хотя по лицу можно было сделать вывод, что ему около двадцати восьми – тридцати лет. Короткая стрижка скрывала седину, которая успела слегка коснуться русых волос; походка мужчины была неестественной и прерывистой: складывалось впечатление, что он хромал на одну ногу. Олег смотрел на него и думал о том, насколько человек может быть жалким и беспомощным. Он испытывал презрение к любому человеку, который с самоотверженным усердием и старанием губил собственную жизнь неразумными поступками и глупостями; он чувствовал отвращение от людей, которые оказывались неспособными что-либо изменить в их закостеневших жизнях, либо же с кем жестоко и несправедливо обошелся рок судьбы: для Олега это были равнозначные понятия, он их не разделял и не видел между ними существенного различия. Он часто задавался вопросом: «Почему, например, он может жить хорошей жизнью, зарабатывать приличные деньги и заниматься тем, что ему нравится, а другие глупо прожигают отведенное им время, заполняя свои дни бездарными и глупыми делами?». Ответ на этот вопрос он находил исключительно в своем трудолюбии и умении жить правильной жизнью, которая удовлетворяла его и не причиняла неудобств окружавшим людям.

Дверь купе открылась, издав металлический скрежет. На пороге появилась фигура того мужчины, за которым несколько мгновений назад наблюдал Олег. Поезд резко качнулся и тронулся.

–Здравствуйте. – Сказал новый пассажир вагона и вошел в купе.

Голос мужчины не сочетался с его внешним видом, голос был хриплым и низким, напоминавший чистый баритон. Он отчетливо проговаривал каждую букву в слове, словно пытаясь уловить и распробовать на вкус вырывающиеся наружу гласные и согласные. Олег удивился тому, что человек, о котором он минуту назад размышлял, сидел напротив него и снимал свою поношенную и выцветшую олимпийку: далее Олег ощутил усиливающиеся раздражение из-за того, что ему придется ехать с этим пассажиром последующие сутки. Приветствие, с которого начал мужчина, Олег оставил без внимания и продолжил упрямо смотреть в окно в попытке не замечать нового попутчика. В молчании прошло около десяти минут. Олег иногда бросал беглый взгляд на мужчину и успел отметить, что тот был молод, но выглядел старше своих лет. Черты лица показались Олегу несимпатичными: острые скулы, впалые щеки, черные и маленькие, словно с хитрым прищуром глаза, тонкие и сжатые губы создавали образ резкого и волевого человека, обладавшего твердым характером. Движения нового пассажира были плавными и спокойными, будто на протяжении долгих лет он привыкал к сознательной неторопливости и умеренности. Между внешним образом мужчины и его манерой поведения не было ничего общего: если одежда говорила о его причастности к бедному и необразованному слою общества, то размеренная жестикуляция, невозмутимость и аккуратные движения были наполнены своеобразной эстетикой, и говорили об образованности и воспитанности последнего.

В купе вошла проводница. За прошедшее время с момента отправления поезда, она успела немного приободриться и проснуться, что выражалось в ее бодрой, экзальтированно пионерской интонации голоса и широко раскрытых округлившихся глазах, будто она не переставала чему-то искренне удивляться. Следуя установленным правилам, проводница еще раз проверила билеты пассажиров, и, заметив, что в купе повисло напряжение и томительное молчание, она пресно и обыденно пошутила, поспрашивала попутчиков о погоде и немного о городе Д., в котором они сели на поезд, и, поняв, что диалог с ней поддерживать никто не желает, недовольно фыркнула и с гордостью удалилась.

Поезд монотонно отбивал характерный ему ритм. За окнами стало совсем ничего не видно, и было неразумно смотреть в темноту, поэтому попутчики занялись своими делами. Олег хотел отвлечься от тягостного присутствия ехавшего с ним мужчины, доставлявшего ему внутренний дискомфорт, а другой попутчик размышлял над тем, что ему делать дальше с его странной и неудавшейся жизнью. Он совершенно не замечал педантичного мужчину, одетого в белую рубашку, черный галстук и выглаженные брюки, сидевшего напротив него с мягкими чертами лица, в которых можно было заметить сияющий лоск отвращения и налета презрения, который он пытался из вежливости скрыть. Первое впечатление не вызвало в мужчине известного интереса, чтобы проявить инициативу для знакомства.

Первым молчание нарушил Олег:

– До какой станции едете? – Спросил он в надежде, что утром попутчик покинет его в каком-нибудь провинциальном городе, оставив его одного в желанном одиночестве.

– Я не знаю. – Прозвучал сухой ответ. – В данный момент я принимаю решение.

– Могу я вам помочь в выборе вашего решения? – Интонация в голосе Олега была раздраженной и едко ироничной. – Для начала как вас зовут?

– Александр. Мне не помешал бы ваш совет. – Искренне ответил он, хотя от него не скрылось настроение Олега. – А вас как зовут?

– Олег. Приятно познакомиться.

– Взаимно.

Александр не хотел рассказывать Олегу ничего из своей жизни. Он знал подобный тип людей и не испытывал к ним ни отвращения, ни презрения, ни глубокого интереса либо же предельной внимательности. Александр по первому взгляду понял, что перед ним человек, окруженный комфортом, изобилием и достатком, человек, которому давно не нужно стремления к чему-либо новому и неизвестному. Он догадался, что Олег зарабатывает приличные деньги, работая на престижной работе, которая составляет основу и опору всей его однообразной и рутинной жизни. Такие как Олег были не способны ни на отвратительную подлость, ни на подвиг: все, что они делали, находилось в усредненном положении и не доходило до крайностей. Такие люди неспособны любить до безумия, но и не способны ненавидеть всем своим существом; они не знают, что такое зло, но и добро для них неизвестно; им не суждено узнать, что такое истинное страдание, но и что есть настоящее счастье им никогда не будет доступно. Подобный тип людей являются прекрасными слушателями: от них можно было не ожидать ни глубокой, осмысленной критики или порицания, ни искренней похвалы или сочувствия; все, на что они были способны это выслушать и выдавить из неподвижных губ собственное неказистое мнение, заведомо «подогнанное» под характер собеседника. Именно так думал Александр об Олеге и понимал, что именно ему он сможет рассказать свою во многом необычную и странную историю.

– Понимаете, Олег, – начал Александр, – за последние семь лет я накопил ничтожно малую сумму денег, часть которой ушло на билет, а оставшихся хватит ненадолго. Поэтому многое зависит от того, в каком месте я выйду и останусь жить.

Олег задумался. Ему было совершенно непонятно, как человек, решивший накопить деньги в течение целых семи лет, не смог этого сделать. Та примерная сумма, о которой говорил Александр, была смехотворна по меркам Олега. Он еще раз с облегчением и удовольствием подумал о том, насколько жалкий и ничтожный перед ним человек, и насколько его жизнь течет в правильном русле.

– Что же, могу сказать вам, как человек, который всю свою сознательную жизнь провел, усердно и старательно работая с финансами, денежными средствами и многим другим, с чем они связаны – вы не умеете накапливать деньги, то есть не знакомы с наипростейшими законами экономики. – Олег говорил напыщенно и высокомерно, почувствовав свое превосходство над Александром.

– Не думаю, что законы экономики помогли бы вам накопить изрядную сумму денег, если бы вы находились в течение семи лет за колючей проволокой. – Спокойно ответил Александр.

– Я вас, видимо, не правильно понимаю…

– Разве что-то непонятно? В течение последних семи лет я находился в тюрьме, в колонии строго режима. – Спокойно сказал Александр. – Вчера меня выпустили на свободу и теперь мне необходимо решить, что делать со своей жизнью. Поэтому для начала мне стоит понять, где я ее начну, то есть с какого места на карте нашей страны.

Олег сразу не осознал смысл сказанных слов. Сначала он удивился насколько речь Александра, его поведение, жестикуляция и эмоции не соответствовали его первоначальному суждению о нем, как о человеке. Далее Олег с ужасом понял, что перед ним сидит заключенный, совершивший какое-то преступление, человек, который должен быть огражден от нормального общества, но который едет с ним в одном купе. Он ощутил еще большее отторжение от него, еще большее презрение и отвращение.

– Олег, если вам страшно ехать в одном купе с бывшим заключенным, и вы испытываете негативные чувства по отношению ко мне, то мы можем подойти к кондуктору и попросить ее переместить меня или вас в другое купе.

– Нет… – Олег запнулся, почувствовав укор совести за то, что этот человек так быстро прочитал его мысли. – Не нужно переселяться. Вы неправы. Я отношусь к вам, как к обычному человеку, как… как к попутчику в поезде. Лучше, быть может, если вам, конечно, нетрудно, то вы бы рассказали, почему вас посадили в тюрьму? – Спросил Олег, чтобы перевести разговор на другую тему, но в тоже время проявить интерес, тем самым приглушить зов своей уязвленной совести.

На протяжении семи лет Александр старался молчать о том случае, который привел его в тюрьму; поначалу его аскетизм доставлял ему в колонии множество неудобств и косых взглядов со стороны обитателей тех мест. Вскоре окружавшие люди привыкли к лаконичности и замкнутости Александра, что даже вызывало у них некоторое уважение и симпатию. Они, конечно, узнали какое преступление он совершил, и оно не вызвало у них никаких необычных чувств, ведь в колонии строго режима сидели и за более ужасные деяния. И теперь, выйдя из тюрьмы, он остро ощутил, что хочет поделиться с кем-нибудь своей историей, не надеясь на понимание или поддержку. Главное для него было рассказать о том, что случилось зимой, семь лет назад, в его студенческие годы, которые пророчили быть самым счастливым временем в его жизни.

– Я расскажу вам, что послужило поводом моего семилетнего заключения. – Начал Александр, развернувшись лицом к Олегу. – Это началось в школьные годы. Я встретил девушку, чье имя стало для меня самым важным именем в моей жизни. Она была Эвелина, для меня с самого начала – Эви: невысокая, с большими карими глазами, которые всегда смотрели в этот мир так, словно она впервые попала в него и испытывала настоящее счастье от того, что в нем видела. Ее светлые длинные волосы, стройное тело и красивое лицо, смотревшее на меня с любовью и верой, навсегда останутся в моем сердце. Так случилось, что мы сразу полюбили друг друга, и это было настолько естественно, что по-другому и быть не могло: у нас не было выбора, кроме как влюбиться и быть вместе. Наши школьные годы были прекрасным временем, и я думал, что лучше быть не может, но потом мы стали студентами, и начался период, который по-настоящему можно назвать – нескончаемой и непрерывной чередой счастья. Мы переехали в другой город, сняли однокомнатную квартиру и стали жить самостоятельно. Она училась в театральном институте, ее мечта – выступать на сцене становилась реальностью. Эви была талантливой девушкой: сама природа наградила ее актерскими способностями. Я в то время поступил в музыкальный институт. Ее и мои родные были не согласны с нашим выбором, потому что хотели видеть во мне экономиста, а в ней специалиста в области юриспруденции, но я и Эви решили, что мы не хотим тратить наше время на неинтересные нам науки и пошли своим путем. Только представьте, Олег, каждый день мы делали то, что нам доставляло удовольствие в институте, потом мы встречались и делали то, что хотелось душе – это было время, переисполненное, казалось, незаслуженным счастьем; мы ничего с ней не делали для того, чтобы этого счастья добиться; оно просто существовало в мире также, как сейчас существуете для меня вы. Спустя три года, проведенных самостоятельной жизнью после школы, мы почти достигли нашей самой заветной мечты, которая поначалу казалась неосуществимой. Эви и я хотели выступить на одной сцене: она играла бы главную героиню пьесы, а я бы сидел в углу сцены и аккомпанировал происходящие действия на фортепиано. Наша мечта не успела осуществиться, но произошло событие, изменившее все. Эви попала в больницу. В ту зимнюю ночь она осталась одна дома, а мне нужно было уходить к своим друзьям на ночную репетицию, потому что другого времени для подготовки к концерту нашей группы не было. К четырем утра она мне позвонила и голосом, который я никогда не забуду, сказала, что ей плохо. Я бросился домой. Эви лежала на постели, и ее было не узнать. Она находилась в обморочном состоянии, кричала от боли, все ее тело извивалось в судорогах, и каждая часть моей Эви набухла, словно наполнялась… одним словом, это было ужасно… Я вызвал скорую помощь. Мы приехали в больницу и Эви сразу увезли в реанимацию. Ее родители могли приехать только к обеду, поэтому я был ответственен за нее. До самого утра я находился на грани нервного срыва от ожидания врача и его слов на счет состояния моей Эви. У нее обнаружили цирроз печени на самой крайней и неизлечимой стадии. Врач был жесток со мной, но я за это ему очень благодарен. Он сразу сказал мне, что шансов на спасение нет, и если бы мы обратились за помощью несколько недель назад, то ее можно было бы вылечить, но на данном этапе все было безнадежно. Последующие несколько дней Эви провела в реанимации. Ее состояние было критичным. Потом меня и ее родителей начали ненадолго пускать к ней в палату. Она стала неузнаваемой… я не хочу говорить о том, что она испытывала, потому что ее печень не очищала кровь, организм наполнялся токсинами, боли были ужасными. Она кричала от того, что испытывала, не в силах терпеть агонии, разрывающее ее тело. Поначалу помогали сильнейшие обезболивающие, но и они с течением времени перестали быть действенными. Эви страдала. Я молил врачей оставить меня с ней наедине, чтобы облегчить своим присутствием ее муки и поддержать. Эви была на грани комы и была не в состоянии понять, что с ней происходит: она только чувствовала нескончаемый поток боли. В первые дни случались моменты, когда она приходила в себя и могла узнавать меня. В эти недолгие минуты в ее глазах я видел желание жить, принять бой с ее болезнью и поправиться, но потом таких минут становилось все меньше и меньше. Эви приходила в себя, и тогда я видел в ее глазах отчаяние и пустоту. На десятый день ее болезни, я понял, чего она от меня хотела… трудно объяснить, но ее глаза мне не врали, настолько я знал каждое их выражение, что ошибиться не мог. Через своего знакомого я достал барбитурат и сильное обезболивающее средство. На следующий день, дождавшись, когда мы с Эви останемся наедине, я ввел обезболивающие и после того, как она подействовало, я ввел укол барбитурата, и она умерла.

Тогда я не думал о последствиях. Я не думал ни о чем, кроме как о том, что только я мог спасти мою Эви от этих нескончаемых мук и страданий. В ее глазах я видел желание избавиться от боли, и, она понимала, что лишь я в силах ей помочь, потому что только я любил ее настолько сильно, чтобы решиться на такой отчаянный поступок. Последствия меня не интересовали. Последующие несколько дней я находился в состоянии близким к помешательству. Я не мог поверить во все то, что со мной и Эви случилось. Произошедшее было страшным сном. Потом ко мне в квартиру пришли полицейские и предъявили обвинение в убийстве Эвелины. На допросе мне начали рассказывать о проведенных следственных действиях, установившие реальную причину ее смерти, но я сразу во всем признался. Не было никакого смысла отпираться, да и мне нечего было скрывать от правосудия. Я ощущал равнодушие к своему будущему. Родители Эви меня возненавидели, мой отец пришел ко мне на свидание, когда меня посадили в СИЗО и сказал, что больше он мне не подаст руки, и, что мне должно быть бесконечно стыдно перед моей матерью, которая умерла, когда я еще был маленьким. Потом был суд, и приговор в виде семи лет заключения в колонии строгого режима. Для всех я был моральным уродом, даже мой адвокат, которого мне по закону предоставило государство отнесся к моему случаю с презрением и не сделал ничего, чтобы уменьшить срок. Впрочем, я на этом и не настаивал.