Читать книгу: «Княжна-Изгоя 3: Клятва на Крови», страница 2

Глава 3

Походная палатка Патриарха Сильвестра была островком пустой, стерильной тишины посреди бурлящего океана военного лагеря. Здесь не было слышно ни ржания коней, ни звона оружия, ни громких окриков. Воздух был густым и неподвижным, наполненным сладковатым запахом ладана. В центре, на простом деревянном столе, горела единственная лампада, отбрасывая гигантские, пляшущие тени от фигуры самого Сильвестра и разложенных перед ним древних, потрепанных свитков.

Сильвестр сидел, не двигаясь. Его аскетичное лицо, освещенное снизу пламенем, казалось вырезанным из старой слоновой кости. Но за внешним спокойствием скрывалась яростная работа ума. Он только что выслушал донесение своего лучшего лазутчика. Вести были дурными. Армия Витара Огневого стояла всего в нескольких днях пути. Она не двигалась, выжидая.

Расчетливый ход. Циничный и безжалостный. Именно на это и был способен Витар. Сильвестр чувствовал, как время, его главный союзник, начинает превращаться во врага. Он не мог позволить себе затяжную осаду. Каждый день, проведенный у стен Сердцеграда, был ему в убыток. Его армия, пусть и фанатично преданная, была сборищем ополченцев и религиозных энтузиастов. Они горели желанием сражаться, но этот огонь нужно было постоянно подпитывать быстрыми и решительными победами. Долгая, изматывающая осада, на фоне которой будут маячить свежие силы Огневых, могла быстро охладить их пыл.

А ещё были они. Трескуны. То, что он слышал с Севера, леденило душу куда сильнее, чем самые страшные рассказы. Его Крестовый поход начинался как политический и религиозный акт, но теперь он чувствовал, что столкнулся с чем-то бесконечно более древним и опасным. Нужно было покончить с Сердцеградом быстро, чтобы повернуться лицом к настоящей, пугающей тьме.

Его пальцы с тонкими, почти прозрачными ногтями провели по шершавой поверхности самого древнего свитка на столе. Это была не богослужебная книга. Это была одна из тайных хроник Храма, написанная первыми основателями – теми, кто пришёл на эти земли и принёс с собой веру в Единого Белого Бога. В ней содержались не только молитвы, но и отчёты. Отчёты о войне. Войне не с людьми, а с иными, древними силами, что владели этими землями до прихода людей. И карты. Схемы. Записи о старых, забытых путях.

Именно этими путями когда-то и воспользовались первые проповедники, чтобы проникать в глухие, языческие поселения и нести слово Божье. Или насаждать его огнём и мечом. Сильвестр всегда предпочитал читать между строк.

Он нашёл то, что искал. Поблёкшие чернила, схематичное изображение холмов и реки, и едва заметная пунктирная линия, ведущая прямо в сердце древнего городища, на месте которого теперь стоял Сердцеград. Пещеры. Система естественных и рукотворных катакомб, вырытых ещё первыми поселенцами для хранения припасов и как путь для отступления. Со временем о них забыли. Но не все.

Сильвестр поднял глаза. Его взгляд, острый и пронзительный, уставился в угол палатки, где неподвижно стояла, сливаясь с тенями, фигура в чёрных, а не белых, одеждах.

– Отец Инквизитор, – тихо произнёс Патриарх.

Фигура отделилась от стенки и сделала несколько бесшумных шагов вперёд. Это был высокий, сухопарый человек с лицом, скрытым глубоким капюшоном. От него веяло холодом, как от забытой в склепе гробовой плиты.

– Я слушаю, Ваше Святейшество.

– Наши братья в белом плаще бьются о стены, как мотыльки о пламя, – голос Сильвестра был ровным, без эмоций. – Их жертва благородна, но недостаточна. Гордыня северян будет сломлена не силой, а знанием. Знанием, которое наш Орден хранил веками.

Инквизитор склонил голову, подтверждая свои слова.

– Я прошу вас и ваших… специалистов проявить это знание, – Сильвестр слегка пододвинул свиток через стол. – Существует путь. Древний, забытый путь в логово зверя. Он отмечен здесь.

Инквизитор приблизился, его длинные, бледные пальцы с острыми ногтями коснулись пергамента. Он не стал всматриваться. Он просто кивнул.

– Мы знаем об этих ходах, Ваше Святейшество. Они были запечатаны по указу Седьмого Синода дабы не осквернять землю памятью о ереси.

– Пришло время распечатать их, – холодно парировал Сильвестр. – Господь наш милостив, но и он признаёт необходимость порой спуститься в самые тёмные норы, чтобы выкурить оттуда крыс. Соберите ваш элитный отряд. Самых бесшумных. Самых… неуловимых. Тех, кто не знает страха и сомнений.

– Они уже готовы. Они ждали этого часа, – голос Инквизитора был шелестом сухих листьев.

– Ваша задача – не вступать в бой. Ваша задача – проникнуть. Как чума проникает в организм здорового человека – незаметно, беззвучно, неотвратимо. Найдите слабое место. Сердце города. Его цитадель. Его командующего. И когда армия Вельских будет отвлечена на стены, нанесите удар. Быстро. Точно. Безжалостно.

В палатке повисла тишина. План был чудовищным и блестящим в своей простоте. Пока основная армия будет делать вид, что готовится к новому штурму, отборные убийцы проникнут в самое сердце врага и вырежут его.

– Время? – спросил Инквизитор.

Сильвестр взглянул на щель в пологе палатки. Снаружи уже спускались сумерки.

– Завтра. На рассвете основные силы начнут отвлекающую атаку. Ваш выход – сразу после полуночи. Чтобы к утру всё было кончено.

Инквизитор склонился в беззвучном поклоне и начал отступать к выходу.

– Отец Инквизитор, – снова остановил его Сильвестр. Его голос приобрёл металлический оттенок. – Жители Сердцеграда отвергли свет. Они предались тьме. Они вскормили в своей среде ведьму. Не испытывайте к ним жалости. Каждый, кто встанет на вашем пути – будь то воин, старик, женщина или дитя – является орудием зла. И подлежит очищению.

Капюшон чуть качнулся, что можно было принять за кивок.

– Милосердие Господа безгранично, Ваше Святейшество. Но оно не распространяется на демонов во плоти. Мы принесём им только огонь. Очищающий огонь.

Он растворился в темноте, словно его и не было.

Сильвестр остался один. Он медленно свернул древний свиток, его пальцы задержались на шершавой поверхности пергамента. Он не испытывал ни радости, ни торжества. Только холодную, тяжелую уверенность в необходимости того, что должно было произойти. Он смотрел на пламя лампады, и ему чудилось, что он видит в нём уже не свет веры, а отблески будущего пожара, который охватит Сердцеград и выжрет скверну до тла.

Он отдал приказ. Машина, которую он запустил, уже не могла остановиться. Оставалось только ждать. Ждать полуночи. Ждать, когда тени, порождённые им самим, отправятся на свою кровавую работу.

***

Полная луна, холодная и безразличная, пряталась за рваными облаками, когда у подножия холма, вдали от любопытных глаз часовых на стенах Сердцеграда, зашевелилась тень. Это был не просто ночной мрак – это была сгущённая, почти осязаемая тьма, из которой вышли один за другим двенадцать человек. Они были облачены не в белые одежды рядовых Стражей, а в чёрные, мягкие, поглощающие свет одеяния. Их лица скрывали глухие капюшоны, а на поясах вместо громоздких мечей висели длинные, тонкие кинжалы и арбалеты с отточенными, словно иглы, болтами. Отряд элитных инквизиторов. «Санитары Веры», как их называли между собой.

Их вёл не воин, а тщедушный, испуганный человечек в потрёпанном плаще – лазутчик, некогда высланный Патриархом на Север под видом торговца скобяными товарами. Годы он составлял карты и вынюхивал слабости. Теперь его дрожащие руки отыскали почти невидимый глазу проём между двумя валунами, заросший колючим кустарником.

– Здесь, – прошептал он, и его голос прозвучал неестественно громко в могильной тишине. – Вход. Как и говорилось в хрониках.

Отец Инквизитор, их командир, молча кивнул. Его собственные руки, бледные и длинные, с тонкими пальцами, провели по камню, отыскав почти стёртые временем руны. Он что-то беззвучно прошептал, и камень с глухим скрежетом отъехал в сторону, открыв чёрную, зияющую пасть, от которой потянуло запахом сырой земли, вековой пыли и чего-то ещё – древнего страха и забвения.

Один за другим, не говоря ни слова, инквизиторы исчезали в провале. Лазутчик попятился, но сильная рука одного из стражей схватила его за плечо и грубо втолкнула внутрь. Он был их проводником. И их заложником.

Внутри царила абсолютная, давящая темнота. Они зажгли маленькие масляные лампы, дававшие тусклый, дрожащий свет, которого хватало лишь на пару шагов впереди. Они двигались по узкому, низкому тоннелю, вынужденные идти согнувшись. Воздух был спёртым, его едва хватало для дыхания. Слышно было лишь приглушённое шуршание их мягкой обуви по камню и тяжёлое, учащённое дыхание лазутчика.

Первая ловушка сработала почти сразу. Пол под ногами у второго в колонне инквизитора бесшумно ушёл вниз, открывая яму с торчащими из дна заострёнными кольями. Но чёрный страж был не простым солдатом. Его реакция была молниеносной. Он упёрся руками в края ловушки и, сделав нечеловеческое усилие, перебросил себя вперёд, на твёрдый грунт. Беззвучно. Никто даже не обернулся. Они просто перешагнули через яму и двинулись дальше. Лазутчик, глядя на это, побледнел ещё больше.

Шли они долго. Тоннель то сужался, то расширялся, то нырял вниз, то снова поднимался. Стены местами были грубо вырублены, местами – укреплены древними, почерневшими от времени балками. Это была не просто пещера. Это был рукотворный комплекс, лабиринт, забытый на сотни лет.

В какой-то момент тоннель вывел их в более просторный зал. Посередине стоял странный алтарь, сложенный из черепов животных, а на стенах были выцарапаны примитивные, но устрашающие фрески – изображения духов природы, медведей, волков и чего-то более древнего и бесформенного. Воздух здесь был ледяным.

– Языческое гнездо, – беззвучно прошептал один из инквизиторов, и в его шёпоте сквозь отвращение пробивался неподдельный, животный страх.

Отец Инквизитор поднял руку, остановив отряд. Его взгляд, казалось, видел в темноте лучше любой лампы. Он указал на почти невидимые нити, натянутые на уровне щиколотки через весь зал.

– Осторожно.

Они перешагнули через них. Но последний в колонне инквизитор, неся арбалет, задел нить плечом.

Раздался тихий, сухой щелчок. Со свода с шипением посыпался мелкий песок, а затем из скрытых отверстий в стенах вырвались тучи чёрных, ядовитых стрел с костяными наконечниками. Инквизиторы отреагировали с невероятной скоростью. Они повалились на пол, прикрылись плащами, отскакивали в стороны. Большинство стрел прошли мимо, воткнувшись в противоположную стену. Но один из стражей не успел. Острая костяная игла впилась ему в шею, чуть ниже капюшона. Он не вскрикнул. Он лишь схватился за горло, издал хриплый, булькающий звук и замертво рухнул на землю. Его тело начало быстро синеть.

Никто не остановился. Никто не попытался помочь. Они просто оттащили тело в сторону, в тень, и двинулись дальше, оставив своего товарища лежать в забытой пещере. Лазутчика от увиденного чуть не вырвало.

Чем дальше они продвигались, тем чаще встречались следы древней магии. Воздух местами звенел от невидимой энергии, заставляя волосы на руках вставать дыбом. Они проходили через завесы из липкой, невидимой паутины, которую приходилось прожигать особыми свечами. Пересекали пропасти по шатким, полуистлевшим мосткам, которые грозили обрушиться под любым весом.

Но они шли вперёд. Молчаливо, неумолимо, как сама смерть. Их не останавливали ни ловушки, ни гибель товарища, ни давящая атмосфера древнего ужаса, витавшая в этих тоннелях. Их воля была закалена фанатичной верой, превращавшей их в идеальные инструменты.

Наконец, тоннель начал подниматься. Воздух стал чуть свежее. Впереди показался слабый свет – не от их ламп, а тусклый, мерцающий отблеск факелов сверху. Послышались отдалённые, приглушённые голоса. Запах сменился – теперь это был запах дыма, варёной похлёбки и людского жилья.

Отец Инквизитор снова поднял руку. Все замерли. Они стояли у конца тоннеля. Перед ними была решётка, старая, ржавая, но всё ещё прочная. За ней – обширное подземное помещение, вырубленное в скале. Сторожевая застава. Здесь хранились бочки с солониной, мешки с зерном, стояли бурдюки с водой. И здесь же, у догорающего огня, дремали двое ополченцев Вельских – пожилой мужчина и совсем юный парень.

Инквизиторы переглянулись. Ни слова не было произнесено. Отец Инквизитор сделал несколько точных, быстрых жестов. Двое его людей бесшумно подобрались к решётке. Они достали из складок одежды небольшие склянки с маслом и обработали петли. Двое других зарядили арбалеты и нацелили их через прутья.

Старый ополченец что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Его рука легла на рукоять топора.

Но он всё еще продолжал спать.

С глухим, едва слышным скрежетом, решётку отодвинули ровно настолько, чтобы можно было проскользнуть внутрь. Две тени метнулись вперёд. Послышался короткий, подавленный хрип и звук, похожий на ломающийся сучок. Юный ополченец даже не проснулся.

Через мгновение всё было кончено. Два тела лежали у огня, их рубахи быстро пропитывались алым. Инквизиторы уже были внутри, осматривая помещение. Они нашли грубую деревянную дверь, ведущую наверх, в цитадель.

Отец Инквизитор обернулся, чтобы бросить последний взгляд на свой отряд. Одиннадцать теней в чёрном, не считая мёртвого. Их глаза, блестящие в прорезях капюшонов, были полны холодной решимости. Они прошли сквозь ад древних ловушек. Они были в самом сердце вражеской крепости. И теперь ничто не могло остановить их.

Он кивнул. Дверь наверх была заперта изнутри на тяжелый засов. Двое инквизиторов упёрлись в него плечами. Раздался тихий, но пронзительный скрежет железа по дереву. Засов медленно, миллиметр за миллиметром, начал поддаваться.

Охота началась.

Глава 4

Меня разбудило нечто, чего я не могла ни увидеть, ни услышать. Это было чувство. Острое, колющее, как игла под ногтем. Чувство чужого, холодного и абсолютно чуждого присутствия там, где его быть не должно. Я вскочила с походной койки в своей каморке, сердце колотилось где-то в горле. За стенами цитадели царила тихая, тревожная ночь. Слишком тихая.

Выскочила в коридор, прислушиваясь к… к ничему. И в этой тишине прозвучал первый крик. Не боевой клич, не яростный вопль – а короткий, обрывающийся, полный ужаса и непонимания вскрик. Он донёсся снизу, из глубин крепости. Из продовольственных складов.

И всё взорвалось.

Зазвенел колокол на сторожевой башне – не размеренный, спокойный бой, а бешеный, истеричный набат. Тревога. Послышались тяжёлые, гулкие шаги по каменным плитам, крики командиров, лязг оружия. Воздух, ещё минуту назад спавший, загудел, как растревоженный улей.

Бросилась вниз по лестнице, на ходу накидывая плащ. В голове стучала одна мысль: «Отец. Где отец?»

Я почти столкнулась с ним в главном зале. Он уже был в доспехах, его лицо, освещённое факелами, было не маской ярости, а воплощением холодной, сконцентрированной решимости. Он отдавал приказы, и его голос, низкий и властный, резал гул тревоги, как нож.

– Они в городе! В подвалах! Отсечь их! Не дать выйти на улицы! Группы по пять человек, прочесать каждый переулок! Оповестить народ – запереть двери, не выходить!

Его взгляд упал на меня. На мгновение в его глазах мелькнуло что-то мягкое, почти испуганное – отцовское. Но оно тут же погасло, сменившись железной волей полководца.

– Алиса, на стены. Держи связь с часовыми. Если это диверсия, главный удар будет снаружи.

– Но они уже здесь! – выдохнула я, чувствуя, как по спине бегут мурашки от этого чужеродного присутствия.

– И мы с ними разберемся. Твоё место – на стене. Твой дар нужен там, чтобы видеть общую картину. Иди!

Его приказ не обсуждался. Он развернулся и, выхватив огромный боевой топор из рук оруженосца, двинулся к выходу, вливаясь в поток своих дружинников. Его фигура, широкая и несгибаемая, казалось, излучала уверенность, которой у меня не было.

Я побежала на стену, как он и велел. Но картина, открывшаяся мне, была не общей. Она была хаосом.

Город внизу не спал. В окнах зажигались огни, слышались испуганные детские крики, лай собак. Но это был не мирный утренний шум. Это был страх. И посреди этого страха, в узких, извилистых переулках Сердцеграда, уже кипела настоящая, жестокая, беспощадная работа.

Я видела, как тени сшибались в тесных проходах. Вспышки факелов выхватывали из тьмы страшные картины: враги, которые, казалось, возникли из самой темноты, и тёмные фигуры наших ополченцев. Бой шёл не линиями, не строем. Он шёл в ближней схватке, в подворотнях, на крышах низких сараев. Это была резня. Тихая, удушающая, без трубных гласов и боевых кличей. Только хриплые вскрики, стук стали о сталь, тяжёлое дыхание и глухие удары.

И посреди этого ада я увидела его. Отца. Он был там, внизу. Его топор взлетал и опускался с ужасающей эффективностью, расчищая пространство вокруг себя. Он был как скала, о которую разбивались волны. Но волн было слишком много. Они текли из каждого переулка, из каждой подворотни. Казалось, весь город кишел этими белыми призраками.

Моё место было на стене. Но всё во мне рвалось вниз, к нему. Я чувствовала свою силу, бесполезную на этом камне. Мне нужно было быть там, где я могла бы заморозить эти узкие проходы, остановить этот поток…

Рядом со мной кто-то закричал. Я обернулась. Часовой на башне указывал куда-то в сторону главных ворот. Сердце у меня упало. Отец был прав. Это была диверсия. Снаружи, из темноты, на стены двигалась тёмная масса. Основные силы Стражей пошли на штурм под прикрытием ночи и хаоса, устроенного диверсантами внутри.

Я оказалась меж двух огней. Физически – между внешней угрозой и внутренней. И морально – между долгом дочери, которая рвалась защитить отца, и долгом княжны, которая должна была думать обо всех.

Я вцепилась пальцами в камень парапета, пытаясь собраться, сконцентрироваться. Мне нужно было помочь оттуда, с высоты. Закрыла глаза, пытаясь ощутить город, как он учил. Не просто увидеть, а почувствовать его боль.

И я почувствовала. Холодные, чужие точки, которые, как гнойники, расползались по телу города. И горячие, яростные точки наших защитников, которые тушили их, гибнули сами, но не отступали. И одинокую, огромную, яркую точку – точку моего отца. Она металась по улицам, туда, где было хуже всего.

Я открыла глаза, и моё дыхание перехватило. Прямо под стеной, в самом эпицентре уличной схватки, я увидела ещё одно знакомое лицо. Ярослав.

Он не был в доспехах. Он стоял, прижавшись спиной к стене какого-то амбара, с окровавленным ножом в руке – вероятно, отобранным у врага. Его глаза были дикими от ужаса. Он был чужим, застигнутым врасплох зверем в клетке.

На него двигались трое Стражей, отрезая ему путь к отступлению. Он видел это. Видел свою смерть.

Наши взгляды встретились. Всего на долю секунды. Сквозь дым, темноту и расстояние. В его глазах я прочла не страх. Я прочла отчаяние. И извинение.

И тогда я перестала думать. О долге. О приказах. О чём бы то ни было.

Я рванулась с места, слетая по крутой лестнице с стены, не чувствуя под ногами ступеней. Я бежала по улице, на которую уже выплеснулась резня. Мимо меня проносились сражающиеся, кто-то звал меня, кто-то падал, сражённый стрелой. Я не останавливалась. Я видела только его. И трёх белых фигур, поднимавших над ним мечи.

Я не помню, как крикнула. Не помню, как высвободила свою силу. Это был не контролируемый выброс, а слепая, животная вспышка ярости и ужаса.

Воздух вокруг Стражей сгустился и с треском замёрз. Они не успели даже вскрикнуть. На мгновение трое ледяных статуй, с лицами, искажёнными внезапным шоком, замерли перед Ярославом. А потом рухнули на камни мостовой, разбившись на тысячи осколков.

Я добежала до него, хватая воздух ртом. Он стоял, опёршись о стену, весь бледный, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

– Алиса… – он прошептал.

– Молчи! – выдохнула я, хватая его за руку. – Иди за мной!

Я потянула его за собой, назад, в сторону цитадели. Но было поздно.

Сверху, со стен, донёсся новый, ещё более отчаянный крик: «ОНИ ЛОМАЮТ ВОРОТА! К СТЕНАМ! ВСЕ К СТЕНАМ!»

Основной штурм начался. Поток наших воинов, сражавшихся на улицах, развернулся и ринулся обратно к стенам, на главную угрозу. Нас с Ярославом отбросило в сторону, прижало к стене. На секунду я потеряла его руку. Потом кто-то толкнул меня в спину, я споткнулась о тело, упала…

Когда я поднялась, залитая чем-то тёплым и липким, его уже нигде не было видно. Его поглотила толпа бегущих к стенам защитников.

– ЯРОСЛАВ! – закричала я, но мой голос потонул в общем рёве.

Я осталась одна посреди узкой улочки, заваленной телами и ледяными осколками. С одной стороны – стены, где решалась судьба города. С другой – улицы, где всё ещё ползали, как ядовитые пауки, диверсанты. И где-то там был мой отец.

А он… он был где-то здесь. Или уже нет.

Хаос поглотил нас. Разделил. И я осталась одна с ледяным ужасом в груди и с выбором, который было невозможно сделать.

***

Узкий, как щель, переулок в сердце Сердцеграда стал последней ареной. С трёх сторон его сжимали высокие, глухие стены амбаров и кузниц. С четвёртой – стояли они. Горислав Вельский и горстка его верных дружинников, запёкшиеся кровью и потом, с лицами, оскаленными в гримасе ярости и усталости. Они были стеной. Живой, дышащей, несокрушимой стеной.

Перед ними, прижатые к тупику, метались последние из прорвавшихся инквизиторов. Их чёрные одеяния были изорваны в клочья, маски сбиты, обнажая бледные, искажённые фанатизмом и страхом лица. Они сражались с отчаянием загнанных зверей, но назад пути не было. Дружина Вельского методично, неумолимо сжимала кольцо.

– Сдавайтесь! – прогремел голос Горислава, заглушая звон стали. Его топор был тяжел от крови, но рука не дрожала. – Сложите оружие, и вам сохранят жизни! Ваша война проиграна!

В ответ один из инквизиторов, тот, что казался их предводителем, с лицом, похожим на восковую маску, издал хриплый, беззвучный смех. Его глаза, горящие каким-то внутренним, нездешним огнём, уставились на князя.

– Наша война только начинается, еретик. И ты станешь её первой жертвой на алтаре Господа.

Он что-то крикнул своим оставшимся людям на их гортанном, странном наречии. Те отступили на шаг, образовав подобие каре. А сам предводитель выбросил вперёд руку. Но не для удара. В его пальцах засверкал не кинжал, а странный, пульсирующий тёмным светом кристалл.

Горислав инстинктивно почувствовал исходящую от него угрозу, чужеродную и смертельную.

– Щиты! – рявкнул он, но было уже поздно.

Инквизитор с силой сжал кристалл в ладони, и его рука почернела, словно обуглилась. Он закричал – не от боли, а от экстаза, отдавая себя в жертву. Из его рта, глаз, ушей хлынул не свет, а тьма. Абсолютная, поглощающая всё вокруг тьма, которая с грохотом, похожим на треск ломающихся костей, рванула наружу.

Это была не просто тьма. Это была волна чистой, негативной энергии, магического взрыва, обращённого не на разрушение стен, а на уничтожение жизни.

Горислав Вельский увидел её надвигающейся на него. Он увидел, как каменная кладка стен позади них треснула и посерела, как будто мгновенно состарившись на сотни лет. Он увидел, как молодой дружинник рядом с ним, парень по имени Светозар, вскрикнул и рухнул замертво, на его лице не осталось ни крови, ни ран – лишь выражение безмолвного ужаса.

И в этот миг князь Северный не подумал о себе. Он не подумал о победе или поражении. Он подумал о своих парнях, что стояли за его спиной. О своем городе. О дочери.

Он совершил последнее в своей жизни движение. Не атаку. Не уворот. Он бросил свой топор, широко раскинул руки и сделал шаг НАВСТРЕЧУ чёрной волне, заслоняя собой оставшихся в живых дружинников.

– НЕТ! – кто-то крикнул сзади.

Волна накрыла его.

Его не отбросило. Его не разорвало на части. Тьма обняла его, как давно потерянного любовника. Он не закричал. Он застыл на месте, выгнувшись в немой гримасе агонии. Его прочные, выкованные лучшими кузнецами Севера доспехи не расплавились – они потускнели, покрылись паутиной мгновенной ржавчины. Его кольчуга почернела и рассыпалась, как гнилая ткань.

Он упал на колени. Дымка рассеялась. Инквизиторы, отдавшие всю свою энергию на этот последний удар, были мертвы, их тела высохли и обуглились. Но они достигли своего.

Горислав Вельский был ещё жив. Чудом. Сила его духа, его врождённая связь с землёй, его яростная воля к жизни – всё это сработало как последний щит. Но щит был пробит.

К нему бросился его верный оруженосец, старый воин по имени Мирослав, лицо которого было залито слезами и грязью.

– Князь! Горислав! Держись!

Он попытался поддержать его, но отшатнулся. Кожа князя была холодной, как лёд, и на ней проступали чёрные, как чернила, полосы – жилки некротической энергии, медленно ползущие к сердцу.

Горислав поднял на него взгляд. Его глаза, всегда такие ясные и твёрдые, были полны невыносимой боли, но разум в них горел ярко.

– Тише, старик, – его голос был едва слышным хрипом, дыхание со свистом выходило из повреждённых лёгких. – Всё… кончено. Для меня.

– Нет! Знахари… мы найдём…

– Никаких знахарей, – князь с силой сжал его руку, и та была удивительно крепкой. – Слушай. Слушай меня.

Он говорил, превозмогая боль, каждое слово давалось ему ценой невероятных усилий.

– Они… хотели меня. Получили. Теперь… их яд во мне. Он не убьёт город. Не дай… не дай им этого.

Он замолчал, закашлялся, и на его губах выступила чёрная, густая кровь.

– Алиса… – прошептал он, и в его глазах вспыхнула такая тоска и такая любовь, что у Мирослава перехватило дыхание. – Моя девочка… Береги её. Любой ценой. Выведи… Выведи её отсюда. Обещай мне.

Мирослав, рыдая, мог лишь кивать, сжимая в своих руках ледяную руку умирающего господина.

– И держись… – это были его последние, самые главные слова. В них была не просьба, а приказ. Приказ целой жизни. Приказ всей Северной земли. – Держись, Мирослав. За меня. За неё. За всех нас… Пока… не… кончится… зима…

Его рука разжалась. Голова склонилась на грудь. Тело, ещё мгновение назад напряжённое, обмякло. Великий Князь Северный, Горислав Вельский, хранитель Сердцеграда, пал. Но он пал не как жертва. Он пал как щит. Он принял на себя удар, предназначенный для десятков его людей, и ценой своей жизни отсрочил неизбежное.

Мирослав, окаменев от горя, несколько секунд просто сидел на окровавленных камнях, держа на руках своего мёртвого князя. Потом он медленно, с нечеловеческим усилием поднялся. Его лицо стало маской из камня и боли. Он отдал тихие, чёткие распоряжения оставшимся дружинникам – унести тело, молчать, никому не говорить, пока он сам не даст команду.

Он вышел из переулка, шатаясь. Битва вокруг стихала. Диверсанты были уничтожены. Но победа была пирровой. Самый главный, самый крепкий камень в фундаменте обороны Сердцеграда был вынут. И теперь вся тяжесть надвигающейся бури ложилась на плечи его дочери. И на его, Мирослава, старые, уставшие плечи.

Он посмотрел наверх, на стены, где, он знал, была Алиса. И прошептал в пустоту, давая клятву мёртвому:

– Обещаю, мой князь. Любой ценой. Держаться будем. Пока не кончится зима.