Читать книгу: «Повреждение нравов в России. Письмо правителям и вельможам», страница 3

Источник повреждения благих нравов

Столь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно, должно основательные причины иметь, которые, во-первых, я постараюсь открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности.

Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а однако главнее из них я почитаю сластолюбие. Ибо оно рождает разные стремительные хотения, а дабы достигнуть до удовольствия оных, часто человек ничего не щадит.

В самом деле, человек, предавшей себя весь своим беспорядочным хотениям, и обожая внутри сердца своего свои охулительные страсти, мало уже помышляет о законе божий, а тем меньше еще об узаконениях страны, в которой живет. Имея себя единого в виду, может ли он быть сострадателен к ближнему и сохранить нужную связь родства и дружбы?

А как государя считает источником, от коего может получить такие награждения, которые могут дать ему способы исполнить свое сладострастие, то привязывается к нему, но не с тою верностью, каковую бы должен преданной к самодержцу своему иметь, но с тем стремлением, к чему ведет его страсть, то есть, чтобы угождать во всем государю, льстить его страстям и подвигнуть его награждать его.

А таковые расположении не рождают твердости; ибо может ли тот быть тверд, которой всегда трепещет не достигнуть до своего предмету, и которого твердость явным образом от оного удаляет? Юлий Цезарь, – столь искусный в познании сердец человеческих, как искусен в военных и политических делах, который умел побеждать вооруженных против его врагов и побежденных сердца к себе обращать, – не иное что к утверждению своей власти употребил, как большие награждения, дабы, введши через сие сластолюбие, к нему как к источнику даяний как можно более людей привязывались.

Не только всеми своими поступками изъявлял такие свои мысли, но и самыми словами единожды их изъяснил. Случилось, что ему доносили нечто на Антония и на Долабелу, якобы он их должен опасаться. Отвечал, что он сих в широких и покойных одеждах ходящих людей, любящих свои удовольствии и роскошь, никогда страшиться причины иметь не может. Но сии люди, продолжал он, которые ни о великолепности, ни о спокойствии одежд не заботятся, и роскошь презирают, и даже малое за излишнее считают, каковы Брут и Кассий, ему опасны из-за намерений его лишить вольности римский народ.

Не ошибся он в сем, ибо подлинно сии его тридцати тремя ударами издыхающей римской вольности пожертвовали. И так самый сей пример доказывает нам, что не в роскоши и сластолюбии издыхающая римская вольность обрела себе защиту, но в строгости нравов и в умеренности.

Отложив все суровости следствий непросвещения и скитающейся жизни диких народов, рассмотрим их внутренние и не истребленные, внесенные природою в сердце человеческое добродетели. Худы ли или хороши их законы, они им строго последуют; обязательства их священны, и почти не слышно, чтобы когда кто супруге или ближнему изменил; твердость их невероятна, они за честь себе считают не только без страху, но и с презрением мук умереть; щедрость их похвальна, ибо все, что общество трудами своими приобретает, то все равно в обществе делится, и нигде я не нашел, чтоб дикие странствующие и непросвещенные народы похитили у собратьев своих плоды собственных своих трудов, дабы свое состояние лучше других сделать.

А все сие происходит, что нет в них и не знают они сластолюбия, следственно и никакого желания, клонящегося в ущерб другому, а к пользе себе, иметь не могут.

Состояние нравов россиян до царствования Петра Великого

Довольно я уже показал, что источник повреждения есть сластолюбие; теперь покажу, какими степенями так повредило оно сердца моих земляков. Но, дабы говорить о сем, надлежит сперва показать состояние нравов россиян до царствования Петра Великого.

Не только подданные, но и самые государи наши жизнь вели весьма простую, дворцы их были не обширны, как свидетельствуют оставшиеся древние здания. Семь или восемь, а много десять комнат составляли уже довольное число для вмещения государя. Оные состояли: крестовая, она же была и аудиенц-камера, ибо тут приходили и ожидали государя бояре и другие сановники; столовая небольшая, ибо по разрядным книгам видим, что весьма малое число бояр удостаивалось иметь честь быть за столом у государя; а для каких великолепных торжеств была назначена Грановитая палата.

Не знаю я, была ли у государей передспальняя, но кажется по расположению старых дворцов, которые я запомню, ей быть надлежало. Спальня была не розная с царицами, но всегда одна. За спальнею были покои для девушек царицыных, и обыкновенно оная была одна, и для малолетних детей царских, которые по два и по три в одной комнате живали; когда же возрастали, то давались им особливые покои, но и оные не больше состояли как из трех комнат, то есть, крестовой, спальни и заспальной комнаты.

Самые дворцы сии больших украшений не имели, ибо стены были голые, и скамьи стояли покрыты кармазинным сукном, а особенное было великолепие, когда дурною резною работою вокруг дверей были сделаны украшения, стены и своды вымазаны иконописным письмом, образами святых, или цветами наподобие арабеска; и если было несколько ореховых стульев или кресел для царя и царицы, обитых сукном или трипом, то сие уже высшая степень великолепия была.

Кроватей с занавесами не знали, но спали без занавесок. А уже в последние времена только, когда знатное великолепие было, обили в царском доме крестовую палату золотыми кожами, – которую палату, бывшую возле красного крыльца, я сам помню с почернелыми ее обоями.

Стол государев соответствовал сей простоте, ибо хотя я точно утвердить и не могу, чтобы государи кушали не на серебре, но потому, что в мастерской палате не вижу порядочного сервизу серебреного, заключаю, что тогда государи кушали на олове; а серебреные блюда и сделанные горы наподобие Синайских, также и другие столовые украшения употреблялись только в торжественные дни.

* * *

Кушанье их сходственно с тем же было, хотя блюда были многочисленны, но они все состояли из простых вещей. Говядина, баранина, свинина, гуси, куры индейские, утки, куры русские, тетерева и поросята были довольны для составления великолепнейшего стола, с прибавлением множества пирожного, не всегда из чистой крупчатой муки сделанного. Телятину мало употребляли, а поеных телят и каплунов и не знали. Высочайшее же великолепие состояло, чтоб круг жареного и ветчины обернуть золотою бумагою, местами пироги раззолотить, и подобное. Потом не знали ни капорцов, ни оливков, ни других изготовлений для побуждения аппетиту, но довольствовались огурцами солеными, сливами, и наконец за великолепие уже считалось подать студень с солеными лимонами.

Рыбный стол еще тощее мясного был. Садков купеческих было очень мало, и не имели искусства из дальних мест дорогую живую рыбу привозить, да к тому же государев двор был не на подряде, но из волостей своих всем довольствовался.

От этого в Москве, где мало обилия рыбы, довольствовались только тою рыбою, которую в Москве-реке и в ближних реках ловили, а как происходил чувствительный недостаток в столе государевом, то сего ради как в самой Москве, так и по всем государевым селам, сделаны были пруды, из которых ловили рыбу про стол государев; впрочем же употребляли соленую, привозя из городов, из которых на многие, где есть рыбные ловли, в дань оная была положена, как мне случилось самому видеть в Ростове грамоты царские о сей дани. А зимою привозили и из дальних мест рыбу мерзлую и засольную, которая к столу государей употреблялась.

Десерт их такой же простоты был, ибо изюм, коринка, винные ягоды, чернослив и медовые пастилы составляли оной, что касается до сухих вещей. Свежие же летом и осенью были: яблоки, груши, горох, бобы и огурцы. А думаю, что дынь и арбузов и не знали, разве когда несколько арбузов привезут из Астрахани.

Привозили еще и виноград в патоке, а свежего и понятия не имели привозить, ибо оный уже на моей памяти в царствование императрицы Елизаветы Петровны, тщаниями Ивана Антоновича Черкасова, кабинет-министра, начал свежей привозиться.

Для столь малого числа покоев не много бы освещения надобно, но и тут не только не употребляли, но и за грех считали употреблять восковые свечи, а освещены были комнаты сальными свечами, да и тех не десятками или сотнями поставляли, а велика уже та комната была, где четыре свечи на подсвечниках поставлялись.

Напитки состояли: квас, кислые щи, пиво и разные меды, из простого вина сделанная водка. Вины: церковное, то есть красное ординарное вино, рейнское, под сим именем разумелся не только рейнвейн, но также и всякое белое ординарное вино; романея, то есть греческие сладкие вина, и аликант. Которые чужестранные напитки с великою бережливостью употребляли. И погреба, где они содержались, назывались фряжские, потому что как первые оные, а паче греческие, получались через франков, а другие знали, что из Франции идут, то общее имя им и дали фряжских вин.

* * *

Таков был стол государев в рассуждении кушанья и напитков; посмотрим, какие были их экипажи. Государи и все бояре летом ездили всегда верхом, а зимою в открытых санях, но в чрезвычайных случаях, как находим по летописцам, что в случае болезни, когда государь в походе занеможет, то также сани употребляли и летом.

И правда, что в верховой езде государской великое было великолепие, как видно по оставшимся конским уборам, хранящимся в мастерской палате. Арчаги седел были с каменьями, стремена золотые или с каменьями, муштуки также драгоценными камнями были покрыты, подушки бархатные, шитые или золотом, или серебром, или унизанные жемчугом, с запонами драгоценных камней, попоны тому же великолепию подобные, бархатные или аксаметные золотые, с шитьем иль с низаньем и с каменьями. Но сие азиатское великолепие неубыточно было, ибо, сделанные единожды, таковые уборы на многие столетия могли служить.

Царицы же ездили обыкновенно в колымагах, роде карет, сделанных снаружи на подобие фурманов, где не было ни места, чтоб сидеть, ни окошек, но клали внутрь пуховики для сиденья, а вместо нынешних драгоценных точеных стекол, опускающейся кожею окошки и двери закрывали. Не могли такие коляски удобны быть ни к какому украшению, ибо снаружи они все обиты были кожею, а верх великолепия в делание оных состоял, чтоб наружную кожу, местами позолоченную и тисненную, употребить.

Карет же не только не знали, но и воображения о них не имели, ибо уже и в царствовании Петра Великого ближний мой свойственник, боярин князь Михаил Иванович Лыков, человек пребогатый, бывши воеводою у города Архангельского, выписал ореховую, украшенную резьбою карету с точеными стеклами, – по смерти его сия карета досталась деду моему, и почиталась столь завидною и драгоценной вещью, что князь Меншиков делал нападки на деда моего, чтобы ее получить, и за неотдание учинил, что дед мой лишился всех недвижимых имений, которые бы надлежало ему наследовать после супруги князя Лыкова.

* * *

Возрим теперь на одежды царские. Они были великолепны. В торжественных их одеяниях злато, жемчуг и каменье повсюду блистали; но обыкновенные одежды, в коих более наблюдали спокойствие, нежели великолепие, были просты, а потому не могли быть причиною сластолюбия, а торжественные столь редко употреблялись и столь крепки были, что их за носильные одежды и почитать не должно, но были они как бы коронными сосудами, определенными для показания великолепия монаршего, – и если не одежды, то по крайней мере украшения их, сделанные из золотых блях, жемчугу и камней, из рода в род переходили.

Но общим образом сказать, не было никаких ни изысканных украшений, ни великого числа платьев, но пять или шесть, а много до десяти платьев когда имел царь или царица, то уже довольно считалось, да и те нашивали до износу, разве из особливой милости кому плеча своего платья пожалуют.

Главная же роскошь в царских обыкновенных платьях состояла в драгоценных мехах, которые для подкладки и на опушку одеяний употребляли, но мехи сии не купленные и не из чуждых государств привезенные были, но дань, собираемая с сибирских народов. Впрочем, царицы имели обычаи носить длинные тонкие полотняные у сорочек рукава, которые на руку набирали, и сии были иногда столь длинны, что даже до двадцати аршин полотна в них употреблялось.

* * *

Се есть все, что я мог собрать о роде житья, выезду и одежде царских, а сие самое и показывает, какая простота во всем оном находилась.

Бояре и прочие чиновники по мере их состояния подобную же жизнь вели, стараясь притом, из почтения к царскому сану, никогда и к простому сему великолепию не приближаться. А более всего сохраняло от сластолюбия, что не имели понятия о перемене мод, но, что деды нашивали, то и внучата, не почитаясь староманерными, носили и употребляли.

Бывали у бояр златотканые, богатые одеяния, которые просто золотами называли, и не иначе надевали, когда для какого торжественного случаю велено им было в золотах ко двору собираться; а посему сии одежды им надолго служили, и я подлинно слыхал, что не стыдились и сыновья по кончине родителей своих тоже платье носить.

Однако поскольку нет такого общества, куда бы великолепие и роскошь не вкрадывались, то, как кажется мне, главное великолепие состояло у бояр иметь великое число служителей. Великолепие, может статься, до излишности доведенное, но в самом деле основанное на нужде, ибо бояре с людьми своими хаживали на войну, и оные и воинами государственными, и защитниками в опасном случае своим господам были. Но в мирное время за честь себе бояре считали, когда ехали по городу, чтобы предшествовали человек пятьдесят слуг пешками; слыхал я, что и боярыни не только куда в знатное посещение, но даже к обедне к своему приходу стыдились без предшествования двадцати или тридцати слуг ехать.

Однако содержание сих слуг недорого стоило, давали им пищу и весьма малое на сапоги жалованье, а в прочем они содержались своим искусством, дома носили серые сермяжные кафтаны, а при выезде господина или госпожи, какой у кого получше кафтан сыщется, ибо тогда ливреи не знали. И я сам помню, что без гостей званых во всех домах лакеи ливреи не надевали, а употребленные к должностям люди, которых бывало мало, носили такие кафтаны, какие случится.

Остается мне еще сказать, что не было тогда ни единого, кто бы имел открытой стол, но разве ближние самые родственники без зову куда обедать ездили, а посторонние не иначе приезжали, как только званые. И могли сидеть по утру до часа обеденного, а вечеру до ужина, не быв уняты обедать или ужинать.

Таковые обычаи чинили, что почти всякой по состоянию своему без нужды мог своими доходами проживать и иметь все нужное, не простирая к лучшему своего желания, ибо лучше никто и не знал. А к тому же воспитание в набожность, хотя иногда делало иных суеверными, но влагало страх закона божия, которой утверждался в сердцах их ежедневною домашнею божественною службою. Не было разных для увеселения сочиненных книг, и такая скука и уединенная жизнь заставляла читать божественное писание, и паче в вере утверждаться.

* * *

Еще почтение к родам умножило твердость в сердцах наших предков; пребывание в совокуплении умножало связь между родами и укрепляло их безопасность, а тогда же и налагало узду, кому что недостойное имени своего сделать; ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не только молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало.

Благородной гордости бояр мы многие знаки обретаем. Князь Симский-Хабаров, быв принуждаем уступить место Малюте Скуратову, с твердостью отрекся, и когда царем Иоанном Васильевичем осужден был за сие на смерть, последнюю милость себе просил, чтоб прежде два сына его были умерщвлены, поскольку, будучи людьми молодыми, ради страха гонения и смерти чего недостойного роду своему не учинили.

Князь Михаила Петрович Репнин лучше восхотел претерпеть гнев царя Иоанна Васильевича и наконец убиение, нежели сообщником учиниться распутных его забав.

Соединение же родов столь твердо было, что ни строгой обычай царя Иоанна Васильевича, ни казни не могли возбранить, чтобы, совокупясь многими родами, не просили у сего государя пощады своим родственникам и свойственникам, осужденным на казнь, и брались быть поруками впредь за поступки того, как свидетельствуют сие многие сохраненные грамоты в архиве иностранной коллегии, где таковые поручные подписи есть.

И дед мой князь Юрий Федорович Щербатов не устрашился у разгневанного государя Петра Великого по царевичеву делу за родственника своего, ведомого на казнь, прощения просить, прося, что если не учинено будет милосердия, дабы его самого, в старых летах сущего, лишить жизни, да не увидят очи его бесчестия роду и имени своего. И пощаду родственнику своему испросил.

Такая тесная связь между родов обуздывала страсти юношей, которые, не только быв воспитываемы в совершенном почтении и беспрекословном повиновении к их родителям, обязаны были почитать всех старших своего рода, и в них обретали строгих надзирателей своих поступков, так как защитников во всяком случае. Самые еще хотя и мало остающийся обычаи ныне сие свидетельствуют, которые, в младости моей помню, как священные законы хранились, чтобы молодые люди каждый праздник проезжали по утрам к их старшим родственникам для изъявления почтения их.

Самые самовластнейшие государи принуждены иногда бывают последовать умоначертанию своего народа, так наши государи и последовали утверждать сии обычаи, не только снисходя на просьбы благородных, но также производя предпочтительно перед другими из знатнейших родов, и мы находим, в роде князей Репниных, что многие из стольников, миновав чин окольничего, прямо в бояре были жалованы.

Преимущество сие, часто и младым людям учиненное, могло бы подать причину подумать, что оное обращалось в обиду другим, но сего не было, ибо не по одним чинам тогда благородных почитали, но и по рождениям их, и так чины давали только должности, а рождение приобретало почтение.

В возмездие за такое снисхождение государей получали они, что находили в благородных верных, усердных и твердых слуг. Могу я несколько мне известных примеров предложить. Афанасий Нагой, быв послом в Крыму и многое претерпевая от наглостей Крымских, хотя выбиваем был ханом из Крыму, чувствуя нужду своего пребывания в сем полуострове, объявил, что он разве связанной будет вывезен из Крыму, а без того не поедет, хотя бы ему смерть претерпеть.

Князь Борис Алексеевич Голицын предпочел сохранение здоровья государева возвышению своего рода, спас Петра Великого в младенчестве, и виновному родственнику своему пощаду живота испросил.

Прозоровской, во время трудных обстоятельств начала шведской войны великое число казны и государственные вещи, которые велено было государем изломать и перебить в монету, утаил, дав вместо них собственное свое серебро, и при благополучнейших обстоятельствах, когда государь сам сожалел об истреблении сих вещей, целые, не желая никакого возмездия, возвратил.

Борис Петрович Шереметев суд царевичев не подписал, говоря, что он рожден служить своему государю, а не кровь его судить, и не устрашился гневу государева, которой несколько времени на него был, как на тайного доброжелателя несчастного царевича.

Князь Яков Федорович Долгоруков многие дела, государем подписанные, останавливал, давая ему всегда справедливые советы, и гнев государской, за частое его противоборство воли его, на почтение обращал, а тем открывал путь и к славе своего государя, и к блаженству народному.

Си были остатки древнего воспитания и древнего правления.