Флагман эскадры, броненосец «Петропавловск», подорвался на мине. Русский флот понес тяжелую утрату. Японцы, уважая доблесть, устроили в честь русского адмирала траурную церемонию.

В декабре 1904 года капитулировал Порт-Артур. Комендант крепости Стессель в тайне от военного совета выслал парламентеров к японцам. Россия потеряла форпост в Юго-Восточной Азии.

Главнокомандующий 3-я русскими армиями в Маньчжурии генерал Куропаткин отвёл войска в Мукдену. Под Ляояном русские одержали победу в ожесточенном сражении, но, подчиняясь приказу, русская армия оставила поле битвы, что было засчитано японцами как поражение. (Бестолковость генерала приведет русские войска под Мукденом к поражению, после чего Куропаткин оставит армию, бросит ее).

Император Николай II, опасаясь беспорядков внутри страны, держал главные войска поближе к Москве и Петербургу. Вынужденная мера, как следствие вечного недоверия к германскому кабинету и политическим козням Австро-Венгрии и Англии. О ситуации на Дальнем Востоке император старался не думать с позиции силы, прислушиваясь к просьбе Франции. Германия, усиливая свое влияние в Африке, досаждала французам, и Франция призывала к содействию в этом вопросе Россию, единственную страну, которая могла противостоять немецким угрозам. (Просьба носила странный характер – Франция недвусмысленно заявила, что может отказать России в кредитах).

На дальневосточных рубежах Российской империи наступала кульминация русско-японской войны.

На Балтике были сформированы вторая и третья эскадры русского флота. Второй эскадрой командовал адмирал Рожественский, третьей – адмирал Небогатов. Выйдя через северное море в Атлантику, пройдя вдоль Европы и всего запада Африки, эскадры спешили во Владивосток, дабы с моря прикрывать рубежи империи.

* * *

В середине мая 1905 года эскадра Рожественского вошла в Корейский пролив. В районе островов Цусимы эскадру поджидали японские корабли адмирала Того. Заметив главные силы японцев, русская эскадра, не успев перестроиться в кильватерную колонну, вступила в бой, уступая японцам по численности и техническому оснащению. Началась Цусимская битва.

Японцы обрушили на русских шквал снарядов. Они взрывались там, где и когда нужно, сея смерь среди людей и причиняя гибельные разрушения. Военный морской госпиталь и плавбаза русских были сразу же захвачены. Крики и стоны умирающих поглотили пожар и море. Небо покрылось черным дымом. Шум выстрелов и взрывов перекрывал крики отчаяния тонущих. Но русская эскадра продолжала бой.

Офицеры штаба эвакуировали раненого адмирала Рожественского с тонущего броненосца на ближайший миноносец.

Японцы, словно чуя, где адмирал, обрушили на русский корабль огонь двух своих миноносцев. Почти все палубные надстройки на корабле были сметены взрывами. Уцелел лишь носовой плутонг, с которого русские вели яростный ответный огонь. Японский снаряд угодил миноносцу в левый борт в районе шкафута чуть выше ватерлинии. Посланный с другого корабля снаряд пробил ватерлинию в районе левого полубака, превращая переборки в куски искореженного металла, перемешивая их с кусками человеческих тел. В ответ два точных выстрела русских заставили японский миноносец замедлить ход.

Положение русского корабля, имевшего огромный крен на левый борт, было катастрофичным. Привязав адмирала Рожественского к пробковым матрацам офицеры спустили его на воду в надежде, что другой русский корабль его подберет. (Зиновия Петровича подберёт миноносец «Бедовый», после чего корабль без боя сдастся японцам). Из двухсот человек экипажа в живых оставалось шестьдесят. Капитан первого ранга Клод Декапье отказался покинуть корабль вслед за адмиралом. Он принял командование миноносцем на себя.

(Он никогда не узнает, что японцы возьмут адмирала в плен, из которого Зиновий Петрович вернется на родину в 1906 году. Что японцы с уважением будут относиться к адмиралу, поражаясь его мужеству. И что сам Хэйхатиро Того, отдавая дань уважения доблести и чести русских офицеров, мужеству и отваге русских матросов, позже скажет, что среди военных моряков нет им равных).

* * *

Декапье не видел, как волной отнесло тело адмирала от борта корабля. Пригибаясь при каждом взрыве, он бросился на командный мостик.

Сквозь шум боя нельзя было расслышать ни одного крика. С носового плутонга палили по противнику. В капитанской рубке, чудом уцелевшей в этом хаосе, Декапье нашел раненого молодого лейтенанта.

– Ваше имя, лейтенант?

– Василий Чуров, – прокричал раненый.

– Кто на баке командует канонирами?

– Мичман Дирунов. – Лейтенант дышал с трудом.

– Если выберемся отсюда, представлю его к награде.

Чуров попытался улыбнуться. В слуховой трубке послышался голос сквозь грохот и треск.

– Эй, на мостике, есть кто живой?!

– Каперанг Декапье. Как у вас там дела?

– Заливает, ваше благородие. Лейтенанта убило, мичмана тоже. Так что я здесь старший.

– Слушай меня, стоп правая, левая – вперед. Давай потихоньку.

Внутри корабля все загудело, миноносец дернулся, и потихоньку стал выходить из крена. В этот момент на баке рвануло, Декапье отбросило в сторону. Чурова стукнуло головой о переборку. По его виску потекла кровь.

– Черт! – На баке зависло белое едкое облако. – Шимоза! Черти, попали! – Поднявшись, Декапье посмотрел на японский миноносец прямо по курсу. – Эй, в машинном, как слышите меня?

– Слышим, слышим… черти… Вода всюду. У вас там как рвануло, так мы здесь все и перекрестились.

– Вот что, видать пришло наше время. Давай обе машины полный вперед. И не подкачай там, слышишь?

Внизу замолчали. Потом, словно из далека, пришло:

– Помирать будем?

– Да. – Прошептал Декапье в трубку.

Машины загудели, и миноносец пополз, набирая ход, прямо на японский корабль. Декапье бросился к баку. Орудие все разворотило. Повсюду разбросаны куски металла, покрытые дьявольской смесью копоти и крови. В этом месиве лежал мичман. Его губы что-то шептали. Каперанг наклонился к мичману.

– Орудие… сукины дети… заряжай… – расслышал он.

Клод Декапье поднял лицо к небу. Потом посмотрел на японский корабль, и поднялся во весь рост.

Очередной снаряд угодил в артиллерийские погреба. Корабль вздрогнул, словно живое существо, и огромной черной впадиной с корявыми металлическими краями, образовавшейся там, где был форштевень, стал зарываться в воду. Воздух с шипением вырывался из всех дыр и пробоин.

За секунду до взрыва увидел каперанг в черных сгустках дыма образ своей жены и сына, а после, переведя взгляд на японский корабль, в бессильной ярости и злобе успел выкрикнуть самые бранные слова в своей жизни.

Когда корма русского корабля скрылась под водой, с японского миноносца из главного калибра прозвучал выстрел в небо…

(Адмирал Небогатов в ходе этого сражения САМ сдал четыре корабля в плен японцам).

* * *

Осень в Маньчжурии напоминает осень в Сибири, правда без знаменитых сибирских морозов, которые начинаются задолго до зимы. Та же тайга, обступившая многочисленные сопки, то же низкое свинцовое небо, проливные дожди вперемешку со снегом…

Четыре орудия, находящиеся в подчинении капитана Каретникова Павла Савельевича, занимали выгодную позицию на сопке, что позволяло вести обстрел небольшой долины. Тайга не тронула ее, остановившись как бы в немом изумлении перед открытым пространством между двумя рядами сопок. Этот проход не являлся направлением главного удара японских сил. Но кто-то в штабе мудро рассудил обеспечить здесь огневое прикрытие, дабы японцы не могли взять русские войска с флангов. Под проливным дождем Каретников не раз благодарил этого неведомого ему офицера, ибо с начала сражения японцы трижды пытались пройти долиной маленькими отрядами, при поддержке всего одного орудия. И каждый раз их останавливала огнем батарея Каретникова. Почему японцы посылали сюда небольшие отряды вместо быстрого и масштабного прорыва, Каретников не задумывался.

Он не имел ни малейшего представления и о том, как идет сражение главных сил. До его слуха долетал грохот разрывов и оружейных выстрелов, но понять, что же конкретно происходит, он не мог. Связь отсутствовала вторые сутки.

– Не жалей снарядов, не жалей! Чай, не картошку на базаре за бесценок отдаете! Врага бьем!

Четвертая попытка японцев окончилась, как и первые три неудачей.

К Каретникову подскочил унтер-офицер Велихов. Голова его была перевязана грязным от просочившейся крови бинтом. Тридцать минут назад японская пуля сбила с него фуражку, навсегда оставив на лбу шрам. Солдаты у орудия кое-как наложили повязку, и он снова был в строю.

Каретников вглядывался сквозь оптику немецкого бинокля на отходящий отряд врага.

– Павел Савельевич, дорогой вы мой, ведь они отступают!

– Да, и это означает лишь одно. Сражение выиграно. Не нашего же обстрела они испугались, хотя трижды так было.

– Не упустить бы сейчас случая. – Велихов был в азарте боя. – Да как дать бы им вдогонку. Эх, кавалерией бы их…

– Успокойтесь, голубчик. Отбили натиск, и на том спасибо. Передайте солдатам благодарность, да пусть снаряды пересчитают. Не ровен час, вернутся…

Солдаты дело свое знали. Коли сражение, так воюем. Коли затишье, так своими делами занимаемся. Где-то уже чай поспел, потянулся дымок самокруток.

Каретников, вслед за Велиховым, сам побывал возле каждого орудия. Взрывы японских снарядов перепахали сопку, обнажив песчаную почву, щедро поливаемую дождем. Воронки приходилось обходить. На дне этих ям скапливалась вода, мутно-желтая от песка и грязи. И капитан невольно удивлялся, как его солдаты в этом хаосе умудрялись подносить снаряды к орудиям так скоро.

– Молодцы, молодцы, хорошо сейчас били. Эй, солдат, милок, почисть затворную раму… И вы молодцы! Видел, как ваше орудие било, без перебоя. Кстати, где командир орудия? Убит?! Кто за старшего, вы?.. Ну, ничего, обойдется…

Война учит любую минуту заполнять осмысленным действием. Выдалось затишье, так и радуйся жизни. Кто устал, тот спал. Кто был голоден, ел. Лишь в лазарете ни на минуту не останавливается работа.

Около лазарета подвязалось несколько бездомных псов, прибившихся к армии на маршах. Старый фельдшер ворчал:

– Тьфу, волчье племя, что, кровью пахнет?! Тьфу, отродье бесовское… Кровь… А как же без этого? Война, она сука мокрая, кровью льет, как небо дождем… Пошли вон, твари безмозглые! Чего хотите, человечины? А ну, проваливай, пока палкой по хребтине не попало!

Псы не спешили. Они знали, куда несут хоронить отрезанные человеческие конечности. Потому на слова фельдшера лишь злобно скалили клыки и ворчали. Кончилось тем, что начальник лазарета потребовал у штаба двадцать солдат для отстрела собак, не то, глядишь, псы и на людей станут кидаться. Какую псину и пристрелили, но большая часть собак убежала. По ночам солдаты слышали вой и ворчание обезумевшей от голода стаи. Несколько дней спустя вой сошел на нет. Маньчжуры, чьи селения сгорели в адской топке войны, лишившись крова и еды, истребили всех псов. Пока псы околачивались около лазарета, люди сдерживали свои инстинкты. Русские солдаты делились, чем могли, с целой армией обездоленных, что волею судеб оказались в районах сражений. Но всех не накормишь. Вой псов затих…

* * *

Офицер лихо спрыгнул с лошади. В нем чувствовалась выучка и близость к штабу. Каретников не любил таких. От этаких удальцов жди всегда высоких слов и умных речей, а конкретно по делу сказать-то и не умеют. Такие всегда при штабе находят место. Гляди-ка, форма совсем чистая, словно и боя не было. Это конечно хорошо, что офицер за собой следит. А как по сторонам озирается, видать не знает, чем солдаты сегодня живут. А живут они, между прочим, такими мыслями: почему так воюем, почему не всегда обед есть, а генерал нежится в пуховых перинах?

Подойдя к Каретникову, офицер представился:

– Поручик Аскеев. Вы – капитан Каретников? – Получив утвердительный ответ, продолжил. – У меня приказ для вашей батареи. Вы находитесь чуть в стороне от главных сил…

– Чьих? – С иронией перебил его Каретников.

– Естественно наших. – С неприязнью ответил поручик. – Вам приказано подготовить батарею к снятию с позиции, и переместиться к центру.

– Наступать будем? – Лицо Каретникова посветлело.

– Приказано войскам отходить.

Павел Савельевич выругался. Поручик надменно поднял брови.

– Слышь, Вениамин Алексеевич, – обратился Каретников к Велихову, стоявшему неподалеку, – приказано готовить батарею к отходу.

– Как же так?!

– Не знал, капитан, что приказы генерала вы обсуждаете с унтер-офицером. Мы на войне. Приказы надо исполнять. – Аскеев повысил голос. – И немедленно. – Он направился к своей лошади.

Солдаты смотрели на него подозрительно.

– Это позор. – Каретников присел на ящик. Закурил. – Такой приказ я выполнить не могу. Заставить японцев отступить, и после этого приказать отход… Это как же понимать?

– Я так думаю, генерал наш спятил.

– Это ничего не меняет, – грустно заметил Каретников. – Но позицию я не сдам.

Последние слова он произнес слишком громко. Аскеев все слышал. Он запнулся. Каретников видел, как его спина напряглась. Поручик резко обернулся и почти бегом вернулся к капитану.

– За это вас под трибунал отдадут!

– Молчать! – Резко оборвал его Каретников. – Я здесь старший по званию, и я не намерен выслушивать ваше мнение. И вообще, Аскеев, – Павел Савельевич нарочно пропустил звание поручика, – вы арестованы! Велихов, примите у него оружие.

Аскеев дернулся, но его окружили солдаты. Они слышали слова своего командира.

– Вы за это ответите! – Губы Аскеева дрожали от гнева.

Он отдал оружие Велихову. Лошадь поручика уже разнуздали, и она смирно стояла за ящиками со снарядами. Аскеев уселся на один из них с видом человека, уверенного, что все эти люди еще понесут наказание за такое поведение.

– Что теперь? – Велихов смотрел на лошадь поручика.

– Не знаю. – Каретников затушил папиросу сапогом.

– Красива, чертовка! А носит на себе такого зануду.

– Это вы о ком?

– Да о лошади, господин капитан! А по поводу поручика, не кручиньтесь…

– Не о нем я думаю, Вениамин Алексеевич, а об этом идиотском приказе. Ну да бог с ним, поживем – увидим.

Еще два дня, долгих до бесконечности, полных боли утрат и смертельной усталости, батарея Каретникова сражалась с противником.

Японцы заняли позиции русских. Их главные силы устремились вслед отходящим войскам.

Павел Савельевич не знал этого. Два японских отряда атаковали его батарею. Эта долина была почему-то необходима японцам. Нельзя оставлять противника в тылу. И вновь японцы устремляются в атаку. Точными выстрелами два орудия Каретникова были уничтожены. Возле них не оказалось даже раненых, все были убиты. Снаряды подходили к концу. Павел Савельевич принял решение.

– Куда Куропаткин повел армию?

Вопрос адресовался Аскееву, распластавшемуся на земле. Его некогда чистая форма, превратилась в грязное тряпье, которое он носил на себе с чувством нескрываемой брезгливости. При каждом разрыве японских снарядов он вздрагивал всем телом, проклиная Каретникова.

– Я вам ничего не скажу!

– Нет, поручик, – Каретников одним рывком поставил его на ноги, – вы мне все скажите! Иначе я пристрелю вас как человека, недостойного формы русского офицера. Мало того, в рапорте, если будет на то божья воля, и я останусь в живых, я напишу, что вы показали себя трусом!

– Не трясите меня! – Визгливо вскрикнул Аскеев. Он покраснел, и с ненавистью выкрикнул в лицо капитану: – К Мукдену отступили! И не трясите меня, я вам не мальчишка!

– Велихов! – Каретникова поручик больше не интересовал. – Берите людей и уходите! Армия отступает к Мукдену! Карты у вас есть, я уверен, вы сможете добраться.

В двухстах метрах от батареи мелькали мундиры японских солдат.

– А как же вы?

– Я взорву оставшиеся снаряды, и буду прорываться вслед за вами. Все, Вениамин Алексеевич, уходите!

Велихов и уцелевшие бойцы батареи бросились бегом, спеша в лес, вплотную обступивший северный склон сопки.

Каретников проводил их долгим взглядом.

– А мне что делать? – В голосе Аскеева звучал страх. Его лошадь была убита взрывом, он беспомощно озирался вокруг.

– Идите к черту, поручик. Мне не до вас!

Каретников собрал пару запалов, связал их остатком бинта и бросил в ящик, где лежали несколько снарядов. Очередной взрыв японского снаряда разбил еще одно орудие. Каретников инстинктивно присел. В этот момент ему на голову обрушился удар. Он завалился на бок.

В глазах Павла Савельевича полыхнуло, из ушей потекла кровь.

Аскеев с удивлением посмотрел на треснувший кусок доски от ящика в своих руках. Потом отбросил его в сторону.

– Ну нет, господин капитан. Я не хочу так просто умирать. Я молод, я жить хочу!

Он орал, не понимая, что происходит вокруг.

Когда на батарее появились японцы, Аскеев пошел им навстречу. Японский офицер с явным презрением смотрел на человека, который что-то говорил на непонятном ему языке. Нет, этот явно не имеет отношения к храброй батарее. Слишком уж заметен заискивающий тон. Подоспел переводчик.

– Кто вы?

– Поручик Аскеев.

– Вы командовали этой батареей?

– Нет, что вы, как я мог? Я вообще тут оказался случайно.

Подозрения японского офицера подтвердились. Задавая вопросы, он уже не смотрел на поручика. Его маленькие глазки с большим вниманием осматривали каждую деталь расстилавшейся перед ним панорамы.

Каретников застонал. К нему тут же бросились японцы, намереваясь добить. Их остановил гневный окрик офицера.

– Это кто?

– Капитан Каретников, командир батареи. Он не подчинился приказу главнокомандующего об отходе.

– Ваш генерал – дурак. А этот человек – храбрец. Он будет жить. Храбрый воин – уважаемый человек.

Японский офицер что-то приказал. Солдаты бережно подняли Каретникова.

– Это я его так, иначе он бы здесь все взорвал, – сказал Аскеев.

Японский офицер посмотрел на поручика. Было что-то такое во взгляде офицера, что Аскееву захотелось оказаться за тысячу верст отсюда.

– Вы трус, – перевел переводчик.

Аскеев надулся. Он сдал им батарею, а они считают его трусом!

– Я вам больше ничего не скажу!

– Не надо. – Переводчик переводил без эмоций. – Мы знаем, что ваша армия отступила к Мукдену под натиском наших славных войск.

Итог русско-японской войны будет подведен на западе, при посредничестве США и под нажимом политики шантажа французского капитала. Николай II подпишет условия мира с уже истощенной Японией!

Сдача Порт-Артура, трагедия русского флота в Цусимской битве, проигрыш сражения под Мукденом еще не означали, что Россия выдохлась в этой войне.

В 1906 году японцы, отчасти подчиняясь международным договорам, отчасти оттого, что не могли содержать такое количество пленных, отпустили русских. На родину возвращались тысячи людей, чей героизм так и остался безвестным, канув в беспамятство чиновников, затерявшись в докладных и рапортах…

* * *

Петербург встретил Павла Савельевича своей, только этому городу свойственной атмосферой ожидания дождя. Дорога из плена была долгой и нелегкой.

Плен, каким бы он ни был, всегда плен. Ностальгия, жажда свободы и горечь, горечь поражения.

Вернулся адмирал Рожественский, тяжко переживающий трагедию Цусимы. Он предстал пред трибуналом, обвиняясь в том, что его действия стали причиной гибели 2-й эскадры в Цусимском сражении. Трибунал вынес решение. Позже адмирал был оправдан. Многие офицеры прошли через подобную процедуру. Каретникова миновала чаша сия. Он иногда думал о судьбе Велихова, задавая себе вопрос – успел Вениамин Алексеевич уйти от противника, или нет? Вслед за этим вопросом в памяти появлялась фигура Аскеева, вызывая чувство отвращения и стыда. Стыдно, что среди русского офицерства еще есть такие. Интересно, если Аскеев жив, то подал ли он рапорт о неподчинении приказу главнокомандующего? Сам Павел Савельевич решил никому не говорить о поведении поручика. Может, он мертв, тогда нечего мертвого хулить. А если жив, бог ему судья.

Первым делом Каретников явился в здание главного штаба, рядом с Дворцовой площадью, где и доложил о своем прибытии. Его отправили в военное ведомство. Там он провел два томительных часа среди нескольких десятков офицеров, после чего был принят моложавым полковником Раженским.

Полковник несколько секунд смотрел на Каретникова, потом пригласил его сесть.

– Из плена?

– Так точно, господин полковник.

Раженский задумчиво листал какие-то бумаги на столе, потом вдруг резко отложил их в сторону.

– Знаете, мой родной брат тоже был под Мукденом. – Заметив сочувствие во взгляде Каретникова, он покачал головой. – Нет, нет, он, слава богу, жив… Вот что, господин капитан, давайте оставим в стороне все эти армейские условности и поговорим просто по душам. Мы знаем о вашем поведении в бою при Ляояне. Рапорт поручика Аскеева нашел должное понимание среди некоторых офицеров министерства. И должен вам сказать, – Павел Савельевич весь напрягся. – Оценка поручика не делает вам чести.

Полковник закурил, предложил Каретникову.

– Но мне, – Раженский встал из-за стола, прошелся по кабинету, – честно говоря, плевать на его оценку. Если бы побольше таких офицеров, как вы, то мы бы… – Он не договорил. Каретников молча смотрел на спину полковника, уставившегося в окно. Полковник резко обернулся. – К награде вас не представят. – Резко и сухо заметил он. – Неподчинение приказу, и все такое… Вы меня понимаете?

Каретников кивнул.

– Как пролегал ваш путь?

– Через Харбин. Потом добрался до Хабаровска.

Полковник сделал коротенькую запись, потом бросил карандаш и, глядя куда-то мимо Каретникова, сказал:

– Много таких как вы, господин капитан, прошло через этот кабинет. Разные люди, разные судьбы. Но почти у всех в словах звучала горечь и обида. Часом, вы не обижены?

– Нет. – Голос Каретникова был тверд.

– Понимаю. Офицер.

– Русский офицер, – поправил Каретников.

– Как видите свою дальнейшую судьбу?

– Только в армии.

– Вот и отлично. У вас есть три дня, отдыхайте. Потом явитесь ко мне. Не смею вас больше задерживать, господин капитан.

Покинув военное ведомство, Каретников направился к набережной Фонтанки, в дом номер восемь. После второго звонка дверь открыла горничная. Она проводила Каретникова в гостиную, приняв у него шинель.

– Барышня сейчас спустится. – Сообщила она с легким французским акцентом и скрылась за дверью.

Павел Савельевич принялся разглядывать картины на стенах. Через несколько минут дверь открылась. Каретников резко обернулся. В дверях застыла молодая женщина лет двадцати с небольшим.

– Это… вы? – Ее лицо побледнело.

Каретников сделал шаг навстречу.

– Анастасия…

– Боже это вы! Живы! Папа, папенька, иди скорее сюда! Павел Савельевич вернулся. Да что же вы стоите, садитесь, прошу вас. Мари… – Она смотрела только на Каретникова. – Мари, да где же ты?

Лицо горничной показалось за ее плечом. Анастасия обернулась.

– А, вот ты где! Будь любезна, накрой стол. Вы ведь не откажитесь с нами пообедать, Павел Савельевич?

– Не откажусь. Но…

– Папа, ну где же ты?!

Анастасия заметалась по гостиной. Каретников ее остановил. Он взял в свою ладонь ее бледную кисть и поднес к губам. В следующую секунду Анастасия упала в обморок. Каретников бережно положил ее на кушетку. Дверь, ведущая из гостиной в кабинет, с шумом распахнулась.

– Анастасия, почему такой шум? – Хозяин дома, Михель фон Ботлер, в домашнем халате на миг застыл, а потом бросился к Каретникову и сжал его в своих объятиях. – Павел, голубчик вы мой! Да как же это так? Вот господь явил радость сердцу. Живой! А что с Настей?

– В обмороке, господин барон.

– Павел, Павел, не называйте меня бароном. Я для вас всегда был просто Михаилом Францевичем. Мари! – Его зычный бас заставил вздрогнуть капитана. – Мари, приведи барыню в порядок!

Полчаса спустя суматоха, вызванная появлением Каретникова, улеглась. Они отобедали, и, покинув столовую, вновь оказались в гостиной, куда Мари подала кофе. Глаза Анастасии сверкали. Она то смеялась, шутила, то вдруг задумчиво смотрела куда-то вдаль, слушая рассказ Каретникова. Она была переполнена гордостью за этого мужчину. За его скупыми словами Анастасия живо представляла себе события, о которых он говорил. Вот его батарея ведет огонь по врагу. Как он, наверное, был красив в этот момент. Русский офицер, защищавший интересы отчизны! Что может быть великолепнее, чем любимый мужчина в клубах дыма, среди рвущихся снарядов! А вот он в плену, и жалость волной захватывает сердце. Боже, как он страдал. И горечь поражения болью тупой ноет в груди…

Но все позади. Вот он, живой и невредимый. Радость, спокойная и широкая как море, заливает ее, она купается в ней, зная, это теперь навсегда.

Каретников допоздна задержался в доме барона. А через день, с благословения отца, Анастасия Ботлер была обвенчана с Павлом Савельевичем в Исаакиевском соборе.

Неделю спустя молодые супруги покинули Петербург, спеша к месту дальнейшей службы Каретникова, в Псковскую губернию, в небольшой городок Изборск.

Барон со слезами на глазах проводил дочь до поезда.

Возвращаясь домой, он думал лишь о дочери, радуясь ее счастью. Фон Ботлер верил, что с Каретниковым Анастасия пройдет по жизни легко и радостно.

Не догадывался барон Михель фон Ботлер, обрусевший прусак, потомок немцев, пришедших в Россию, вняв предложению самой Екатерины II, что ждут Россию великие потрясения, которые не оставят в стороне никого, ни простого рабочего, ни лавочника, ни барона. Что уже грядет первая мировая, а за ней и 1917, расколовший отечество на два лагеря, белый и красный…

В 1907 в семье Каретниковых родится первенец, мальчик. Назовут его Николаем. Через полгода Анастасия вернется в Петербург. Тяжести гарнизонной жизни подорвут ее здоровье. Муж сам настоит на ее отъезде в Петербург.

Павел Савельевич будет навещать семью раз в полгода.

Летом 1910 года вдова Клода Декапье продаст имение под Оренбургом и навсегда покинет Россию. Вместе с сыном она отправится во Францию еще не зная, что уже никогда ни она, ни сын ее Россию не увидят.

1914 год вскроет кризис европейской дипломатии на Балканах. В Сараево прогремит выстрел Гаврилы Прин-ципа. Наследник Австро-Венгерского престола эрцгерцог Фердинанд будет убит. Начнется первая мировая война. Австро-Венгрия объявит войну Сербии, Германия – России, Англия и Франция – Германии.

* * *

Каретников встретит войну в звании полковника. Он будет сражаться с врагом в рядах армии генерала Самсонова, умнейшего и храброго человека. Вместе с армией Самсонова Каретников разделит ее участь…

Главнокомандующий двинет армию вглубь Пруссии, спеша зайти в тыл вражеских сил. С другого фланга наступление должна была вести другая русская армия. Но генерал Ренненкампф не спешил на встречу с Самсоновым. Немцы диву давались такой тактике. Ренненкампф проявлял преступную медлительность. Немцы быстро смекнули, что к чему, и армия Самсонова была окружена. Спасти ее уже было невозможно. После отчаянных сражений оставшиеся в живых небольшими группами, осколками некогда грозной армии, пробивались из окружения. Штаб генерала Самсонова также вырвался из смертельного кольца, и с боями уходил к востоку через многочисленные топи Восточной Пруссии.

Тут-то, в этом тяжком, жутком отступлении, полковник Каретников, находясь при Самсонове, встретил человека, о котором и думать забыл. Был он теперь в звании полковника, представитель разведки штаба армии генерала Ренненкампфа. Каким ветром его сюда занесло, никто не знал. На очередном привале под утро Самсонов собрал всех своих офицеров, и полковник Аскеев сделал предложение, выдвинутое, по его словам, Ренненкампфом. Речь шла о сдаче в плен. Офицеры Самсонова отрицательно встретили слова Аскеева.

После совещания, когда офицеры и солдаты готовились двинуться дальше, Каретников подошел к Аскееву.

– О, и вы теперь полковник! – Глаза Аскеева блеснули ненавистью. – Поздравляю!

– Не с чем. Вы, я вижу, тоже карьеру сделали.

– А как же, не все вам, полевым офицерам, чины хватать.

– Я чины не хватал. За заслуги звание получил. А вы ничуть не изменились. Все такая же мразь и сволочь!

Улыбка сползла с лица Аскеева.

– Будьте осторожны со словами, господин полковник! Нынче мы с вами в одном звании, и вы не смеете со мною так разговаривать!

– Смею, еще как смею! Вы помните, как сдали мою батарею в плен?

– Я вам жизнь спас!

– Вы трус и подлец!

Лицо Аскеева побледнело. Ссору слышали несколько офицеров. При последних словах Каретникова они подошли поближе.

«Не будь их, – думал Аскеев, – я рожу твою нагайкою стеганул бы! Чтоб кровью умылся, тварь! А эти-то, и рады, небось».

Он посмотрел на офицеров. Ситуация требовала от него немедленного решения. Офицеры ждали ответа. Он должен ответить, иначе слова Каретникова пойдут гулять по войскам.

Каретников невозмутимо смотрел на Аскеева.

– Я к вашим услугам, – с ненавистью выдавил Аскеев.

Каретников кивнул головой.

– Эти офицеры составят нам компанию. Не возражаете?

Два офицера сделали шаг вперед, приняв приглашение Каретникова. Вчетвером они направились в глубь леса.

Случись ситуация в другое время и в другом месте, нашлись бы люди, настоявшие на отмене такого решения вопроса. Но офицерская честь – не мундир. Ее не снимешь и не почистишь щеткой. Это понимали все присутствующие.

Найдя подходящую поляну, остановились, Каретников закурил. Все хранили молчание, понимая бесполезность слов.

Утренняя сырость туманом лежала на поляне. Была середина августа, но осень уже чувствовалась внезапной прохладой.

Офицеры, исполнявшие роль секундантов, зарядили по одному патрону в каждый пистолет. Решено было поставить барьеры на расстоянии двадцати шагов. Кинули жребий. Стрелять первым предстояло Аскееву. Он сразу повеселел. Даже стал насвистывать какую-то мелодию. Лицо Каретникова ничего не выражало, кроме усталости.

– Господа! – Один из секундантов посмотрел на часы. – Не стоит больше откладывать. Сходитесь!

Каретников и Аскеев подошли к барьерам. Аскеев встал полубоком. Его правая рука медленно поднялась до уровня лица. Он прицелился. Каретников также встал полубоком. Его глаза цепко следили за револьвером Аскеева. Он понимал ничтожность надежды на промах, но на судьбу не роптал. Его челюсти сжались. Он весь напрягся в ожидании выстрела, зная, что как бы сейчас не случилось, честь его не пострадает. Лишь на секунду в глазах промелькнуло сожаление. Трудно будет Анастасии…

Грянул выстрел. Каретников покачнулся, но устоял. Пуля попала в правое плечо. Секунданты бросились было к нему, но он остановил их жестом. Поднял револьвер и увидел лицо Аскеева. В первый момент Аскеев был уверен, что Каретников упадет. Когда увидел, что ошибся, лицо его стало земляного цвета.