Читать книгу: «Бешеная стая», страница 2

– Надеюсь, дело у вас не срочное. – Я продолжал глазеть на палас.

– Завтра, в два часа дня.

Я облегченно выдохнул:

– Меня это устраивает. Назовите адрес.

Я записал его на прилипашке и прилепил ее прямо на экран монитора.

Дав собеседнику возможность попрощаться первым, я прервал связь.

Он вышел на меня по рекомендации Ирины Александровны. (Фамилия у нее была Непомнящая, что для ревнивой женщины было оптимальным вариантом.) Что бы это ни означало – слишком мало информации. Я мог только пробить этого человека по базе данных мобильных телефонов, а дальше, располагая начальной информацией, использовать другие базы на компьютере, которые я постоянно обновлял. Через полчаса я располагал привычной информацией для такого, как этот, случая: фамилия, имя, отчество, адрес (судя по номеру квартиры, он жил на втором этаже пятиэтажки, может быть), марка машины, долги по неуплате штрафов за нарушение ПДД…

Глава 2
Аксакал в генеральской папахе

Я набрал на пульте домофона номер квартиры и собрался нажать на клавишу вызова, однако хрипловатый голос со стороны посоветовал мне этого не делать. Голос не принадлежал человеку, который назначил мне встречу по телефону.

Я обернулся и встретился взглядом с человеком моего возраста. Невысокого роста, в строгом костюме, со сломанным носом, он напомнил мне боксера-легковеса.

– Садитесь в машину, я отвезу вас к хозяину.

– С каких это пор боксеры водят машину?

Я проследовал за ним к огромному «Форду», сел на переднее сиденье, пристегнулся ремнем.

Наш путь лежал на восток, за город, и в середине пути, на пересечении Энтузиастов и Плеханова, парень громко рассмеялся.

– До меня дошло: сказав «боксер», ты имел в виду собаку.

– Нет, – серьезно ответил я. – Ты со мной лучше не шути: с юмором у меня беда.

Вскоре я убедился, что хозяин боксера действительно живет на втором этаже. Домина у него был самым высоким в этом тихом поселке в районе Реутова – на востоке за московской кольцевой. Старикашка стоял у распахнутого окна и смотрел прямо на меня. И пропал из виду, когда я и мой сопровождающий направились к громадной двери.

Из просторного и прохладного холла, увешанного картинами, мы попали в гостиную. Навстречу мне шагнул сухопарый человек среднего роста, одетый в строгие брюки и тенниску. Он протянул мне руку, сверля меня паучьими глазками.

– Прошу к столу. Выпьете что-нибудь?

– Апельсиновый сок, если не трудно, – прикинулся я трезвенником. – В высоком стакане и без соломинки.

Хозяин хмыкнул и жестом руки отправил боксера за соком. Тот вернулся через минуту и поставил передо мной высокий стакан с апельсиновым напитком. Этой минуты, которая прошла в молчании, мне хватило для беглого осмотра гостиной. В первую очередь мое внимание привлек портрет генерала в полный рост, очень похожий на работу Георгия Шишкина, разработавшего свою технику с методом подготовки основы под пастель. Мой визави позировал ему лет двадцать тому назад, более или менее точно прикинул я, когда художник еще жил и работал в Москве. Мой отец преподавал в художественной школе, я много почерпнул от него, но по его стопам не пошел.

Отец. Я всегда отвечал на его текстовые сообщения – два или три в неделю, не больше. Он изредка звонил мне, боясь оторвать меня от дел и считая меня занятым человеком. Что же, так и было на самом деле. Разговаривать с родителями по телефону для меня – сущее мученье. Две-три фразы, и я начинал буксовать, подбирать слова и накручивать на палец воображаемый телефонный шнур. Еще я жутко не любил нравоучений, которые следовали за фразой вроде «у тебя голос сонный, ты не выпил?». И начинал психовать: «Нет (мама или папа), я не пил, и я не спал. На звонок сразу не ответил, потому что был в туалете. Да, я ел сегодня…» Нет, телефонные разговоры с родителями – это не для меня, это работа. Мы нечасто виделись – не чаще чем раз в полтора-два месяца, хотя жили в одном городе. Чаще они приезжали ко мне, ставя меня в известность по телефону: «Мы приедем». И называли время. Мне же приходилось подстраиваться под очередной визит, беспокоиться из-за горы грязной посуды в раковине, переполненного мусорного ведра, неубранной постели – что все это не успею убрать к их приезду. Но все приходило в норму, я добрел, становился ребенком, когда встречал их, угощал чем-то из холодильника. Моя жизнь, круто изменившаяся с распадом Следственного комитета, родителям не понравилась: я стал больше закладывать за воротник. А если честно, то просто стал выпивать, потому что на службе не пил вообще.

В преддверии встречи с родителями я вспоминал былое, как называл это сам мой отец. Я задавался вопросом: он воспитывал меня или нет? Он никогда не говорил мне, что дорогу нужно переходить на зеленый свет: он дожидался, когда погаснет красный, держа меня за руку. Он никогда не указывал на пыль в моей комнате – он каждый выходной затевал генеральную уборку, и, казалось, его не волновал тот факт, что он убирается в одиночестве, а я, к примеру, прилип к монитору. Плюс еще множество важных моментов, которые дошли до меня поздно. И в этом свете я спрашивал себя: а воспитывался ли я своими родителями вообще? А может быть, я был той самой малой частью, которая воспитывала их самих? Они только делали вид, что подавали мне пример – вот в чем соль, – они приучали к порядку себя, без меня у них ничего бы не вышло. Конечно, я рассуждал как птенец, еще не вылетевший из гнезда.

Когда я в таком вот духе думал о наших взаимоотношениях, я, в общем-то, выписывал мысленную характеристику на себя: я – их продолжение; мои ошибки – их недостатки; мои достоинства – их гордость.

Я умел держать кисть в руках, знал многое про светотени и светопередачу, и, надо сказать, эти знания, привитые мне отцом, не прошли мимо меня: я стал отличным фотографом. Эти знания не раз выручали меня и в военном училище, в которое я поступил назло или вопреки, не знаю, как правильно. Они помогли мне в работе: я начинал с обычного топтуна: слежка, фиксация на пленку, отчеты… Два года, и я пошел на повышение: оставаясь в аппарате ГРУ, я влился в небольшой коллектив Следственного комитета. Мы расследовали преступления в военной среде и, по возможности, не выносили сор из нашей избы. Мне довелось участвовать в расследовании одного финансового преступления, и следы привели меня в Главное финансово-экономическое управление Минобороны. Вольно или невольно, но я окунулся в историю этого подразделения: оказалось, что предшественником тогдашнего главы управления был генерал-полковник Николай Приказчиков. Он возглавлял его с 1996 по 2000 год. Прошло время, и вот я встретил этого генерала. Ему было около семидесяти, но голос у него оставался молодым; во время телефонного разговора я неверно определил его возраст.

Мы сидели друг против друга за длинным столом, сервированном фруктами, среди которых особо выделялась гроздь винограда, и минеральной водой. Я глотнул сока, хозяин поддержал меня, плеснув в свой стакан нарзана. И серьезно озадачил меня вопросом:

– Вы, конечно, слышали о банде «Бешеные псы».

Я машинально кивнул: да. И многозначительно выпятил губу: а кто не слышал об этой банде налетчиков и убийц? Банда бесчинствовала в Москве и Московской области на протяжении двух лет, на счету бандитов восемь вооруженных ограблений инкассаторов, банков, ювелирных магазинов. На их счету больше тридцати жертв. Общая сумма награбленного порядка тридцати миллионов долларов.

– Никто их не видел, но все о них говорят, – ответил я клише.

– Я видел, – сказал генерал. – Одного из них знал очень хорошо.

– Неужели? – я подался вперед.

– Я говорю о моем сыне, Родионе, – продолжал Николай Ильич. – Он был членом банды. Он был верен товарищам и подчинялся уставу организации. Он присягал на верность этому преступному союзу людей с упоминанием самого дорогого: он клялся матерью. В случае его предательства она должна была умереть первой, только потом он. Так и случилось на самом деле. Ей на голову надели полиэтиленовый пакет, она задохнулась. Родиона его дружки сожгли заживо.

Я не представлял, куда приведут откровения генерала Приказчикова. Для нас обоих наилучший вариант – это психическое расстройство старика. И мне, и ему требовалась пауза.

– Хотите выпить? – повторно настоял он.

Мне отчего-то захотелось уважить старика – не выпить с ним водки, а отказаться: «На работе не пью». Но это означало согласиться пахать на него, подписывая виртуальную бумагу; в таких случаях, как этот, достаточно было кивка, стандартной фразы: «я берусь за это дело», «обговорим условия», «хорошо», «да». Похоже, генерал знал об этом: он налил водки себе и вопрошал глазами у меня: «Налить?» Это была игра, не более того, но она была частью нашей встречи.

– Одна рюмка не повредит.

– Вы не алкоголик, товарищ генерал-полковник?

Надо было что-то сказать – чтобы уж точно не пить за упокой генеральской семьи, однако мы выпили молча.

– Вероятно, вам хочется узнать причину, по которой я передаю материалы частному лицу, а не прокурору.

Я представил, что мы с ним выпили на брудершафт: «Ты еще ничего не передал».

– Если я скажу «да», а вы назовете причину, пути назад у меня уже не будет: ваш боксер порвет меня со словами: «Ты слишком много знал».

– Он не заслуживает безразличия. Он никогда не был и не будет объектом для насмешек. Он не денщик при генерале, но офицер…

– Понимаю, – пришлось покивать мне. – Один момент: он все еще на службе?

– Уволился из армии шесть лет тому назад. Он занимал должность младшего научного сотрудника спецдачи в Волынках.

Еще одна цифра шесть. Везло мне на шестерки. Я невольно почесал голову.

– Мы будем говорить о нем?

– Если понадобится – да. Он того заслуживает.

– Заслуживает, – это вы верно заметили.

– И еще я кое-что заметил: ты оттягиваешь время. Ты уже слишком много узнал, посидев со мной за одним столом. Наплюй на чувства, просто прими мое предложение, и ты заработаешь хорошие деньги.

– Насколько хорошие? – оживился я.

– Тебе нравится этот дом?

Я присвистнул так громко, как будто проверял здесь акустику. И она мне понравилась.

– На след банды не могут выйти все силовые структуры страны, чего вы ждете от одиночки?

– Ты знаешь ответ на свой вопрос: не могут – значит, не хотят. Возможно, очень влиятельное лицо жмет на педаль тормоза.

– Хотите, чтобы я выяснил имя этого человека?

– По ходу дела ты выяснишь и это тоже. Я хочу узнать имена людей, которые убили моего сына и жену. А потом…

– Потом вы уедете, оставив ключи от дома на столе. – Для наглядности я постучал по столу ладонью. – А сами поселитесь в той пятиэтажке, около которой меня подобрал Боксер. Вы воспользовались чужим мобильником и направили меня по чужому адресу, зачем?

Ответ лежал на поверхности. Мы с генералом могли стать перед зеркалом и посмотреть, ху из ху, чисто визуально. Он лично опасался, что я спасую перед его громким именем и откажусь ехать в этот элитный, охраняемый поселок. Но точного ответа на этот вопрос я не дождался.

– Если я скажу «да», вам придется отвечать на личные, порой неприятные вопросы. Вы готовы тряхнуть грязным бельем при постороннем?

– Я пойду на это.

– Ладно. Вы располагаете каким-нибудь материалами, которые помогут мне в расследовании?

– И да и нет, – Приказчиков пожал плечами. – Ты ознакомишься с материалами. Единственно верное, на что они указывают, это на причастность моего сына к преступлениям – грабежи, изнасилования, убийства, они же бросают тень на меня. Если в банде узнают о существовании этих материалов, мне конец: я разделю участь моих близких.

– Какого рода материалы?

– Сын оставил видеозаписи.

– Хаотичные или в виде дневника?

– Именно видеодневник, – подтвердил Приказчиков.

– В сети?

– Скажем… в домашней сети, – подобрал он определение. – За пределами этих стен о них никто ничего не знает. Время от времени Родион записывал на кассету личное, что так или иначе волновало его, как будто он сам с собой делился воспоминаниями.

– Зачем он это делал?

Генерал пожал плечами.

– Может быть, ты ответишь на этот вопрос, когда изучишь дневник.

– Разумеется, о нем знаете только вы. – Я указал большим пальцем на дверь гостиной. – А ваш унтер?..

– У тебя будет время расспросить его об этом.

– Значит, да. Еще один момент.

– Выпьешь?

– Вы пейте. Свою долю я возьму с собой. Я бы закурил, но что скажет моя новая подружка, когда увидит прокуренные потолки?..

Генерал подошел к камину, снял с полки три вещи и поставил их передо мной на стол.

В первую очередь меня заинтересовала настольная зажигалка в виде громадной игральной кости. Я прикурил от нее и тут же воспользовался второй вещью – пепельницей из зеленого мрамора. На третью вещь я только посмотрел – причем очень внимательно. Это была фотография в рамке, на которой фотограф запечатлел трех человек: генерала, его жену – лет пятидесяти, полноватую женщину, и сына, возраст которого я определил… в двадцать семь лет. И спросил об этом у генерала:

– Сколько Родиону на этом снимке, двадцать семь?

– Да, столько и останется.

Был бы он рок-музыкантом, подумал я, то попал бы в так называемый «клуб 27», членом которого, в частности, стал Александр Башлачев, выбросившийся из окна, да еще и родившийся 27 мая. Что-то еще было связано с этим названием. И я вспомнил: «Клуб 27» – так назывался роскошный отель, расположенный «в центре культурного и модного района Москвы», на Малой Никитской, 27. Владелец отеля упустил, на мой взгляд, один очень важный момент: ему стоило заказать хит музыкантам легендарной рок-группы «Иглз»… Было бы символично снять номерок в этой гостинице и пораскинуть мозгами над делом генерала хотя бы в стандартном номере и за его счет.

– Родион похож на мать, – отметил я. – Немного, правда.

– Да, – глуховатым голосом отозвался генерал-полковник. – Немного похож.

Я вернулся к вопросу, который так и не задал ему:

– Меня вам порекомендовала Ирина Александровна. Она…

– Нет, она ничего не знает о видеодневнике, но уважает мои чувства воздать должное убийцам моей семьи.

Мне показалось, этот момент генерал отрепетировал: полная драматизма фраза буквально отскочила у него от зубов.

– В разговорах с Ириной я был осторожен и ни разу не сбился на «Бешеных псов», – продолжал он. – Родион попал под влияние, его затянуло в плохую компанию и так далее. В последнем разговоре с ней прозвучало ваше имя.

Генерал Приказчиков обращался ко мне когда на «ты», а когда на «вы», машинально, скорее всего; так автоматически выбирает игрок постановку руки на бильярде: высокий мост, классический, игра с борта. Возможно, обсуждая с Ириной Непомнящей мою кандидатуру, генерал называл меня «оно».

Сейчас «оно» сильно сомневалось: стоит ли ему браться за это опасное, попахивающее смертельной расправой дело, «оно» же лукавило перед самим собой: ему представлялся уникальный случай выйти на банду грабителей и убийц, заполучив, по сути, секретные материалы. И еще «оно» очень хотело поселиться в этом доме. «Оно» еще не видало всех комнат, но ему уже не терпелось затопить камин и приступить к перепланировке.

Генерал продолжал:

– Я и сам навел справки о тебе. У тебя связи с полицией, есть и свои собственные агенты, у тебя богатый опыт работы в Следственном комитете ГРУ.

– Вы наводили обо мне справки – по каким каналам?

Я на миг забыл, с кем я в данный момент разговариваю. У кого деньги, у того информация, и наоборот. Генерал, видимо, давно замкнул этот круг. Однако с годами круг сужался. Николай Ильич уже лет десять как вышел в отставку, и его влияние в военных и финансовых кругах ослабело, наконец он превратился в уважаемого, но все еще богатого человека. Аксакал в генеральской папахе – ему подошло бы это прозвище.

Пауза затянулась. Генерал-полковник не прерывал ее, давая мне пораскинуть мозгами.

– Человек с подмоченной репутацией, как у тебя, находка для меня. – Он сам напомнил мне, где и когда я уронил свой престиж военного разведчика: незадолго до распада Следственного комитета, в одном из ингушских городов. – Не имея доказательств вины подозреваемых, ты облачился в судебную мантию и надел колпак палача. Ты вывез двух ингушских парней за город и пустил их в расход.

– Если бы я не пустил их в расход, они бы продолжили убивать. Мне нужно добавить «мирных жителей» или так сойдет?.. Ваш источник информации доложил вам о том, что преступную деятельность этих двух отморозков прикрывал начальник местной милиции?

– Да, мне об этом известно. И после твоей рейдерской поездки в солнечную Ингушетию начальника расстреляли прямо на пороге родного отдела внутренних дел. Не скажу, что с бандой, но с группировкой бесчинствующих налетчиков было покончено.

– Вы правильно заметили – за одним исключением: я не рейдерствовал там, а находился в служебной командировке – расследовал обстоятельства смерти военнослужащих, проходивших там службу. Там – это в Ингушетии, – я большим пальцем указал себе за спину.

– Что же, и я сделаю маленькое исключение, – Николай Ильич сблизил пальцы, показывая его малую величину. – Цирк уехал, а клоуны остались. Старший вашей следственной группы остался в Ингушетии – капитан Алексей Мазин, он и сыграл последний аккорд.

– Считаете, это Мазин расстрелял полковника милиции?

Приказчиков кивнул:

– Да, я так считаю.

– Это частное мнение частного человека.

– Не кипятись, Павел. Я же не сказал, что твой поступок идет в разрез с моими представлениями о чести и достоинстве офицера – наоборот. Вернемся к началу разговора. На чем мы остановились?

– Я вам подхожу, – напомнил я, начиная психовать. Я и сам шарил в чужих душах и копался в чужом грязном белье и терпеть не мог, когда кто-то проделывал это со мной. И вообще, я впервые столкнулся с такой ситуацией, и она не пришлась мне по душе. Почему бы мне не развернуть лыжи, пусть даже оставив здесь палки?

Я более внимательно вгляделся в блеклые глаза финансиста и, клянусь, увидел ответ, который мне не позволил отказаться от его предложения: то, что когда-то я делал бесплатно, я мог сделать за деньги. В глазах «пехотного» генерала я бы увидел только окопную пыль и вывернутый наизнанку пустой кошелек. Правда, «бесплатно» означало – по велению души. А проще это звучало так: мы со старшим лейтенантом Виталием Аннинским вели дело об убийстве военнослужащих и отправили их убийц туда, где им был уготован самый жаркий уголок.

Может быть, генерала Приказчикова неверно информировали – за город двух ингушских ублюдков, на счету которых было четыре трупа и четыре же искалеченные семьи, мы не вывозили. Один из них – по имени Руслан – жил на окраине города. Располагая оперативной информацией о местонахождении подозреваемых по адресу Руслана, мы с Виталиком вооружились и приехали на место на «уазике»-буханке; его Аннинский увел с условно-штрафной стоянки при штабе УВД; главное, что он не числился в угоне и мы могли вернуть его на место, «как будто ничего не было».

Мы были в шлемах с длинным, защищающим горло забралом, вооруженные «АК-74» с приборами для беспламенной и бесшумной стрельбы. Стоя плечом к плечу и двигаясь разнонаправлено – он прямо, а я спиной вперед, мы превратились в отличную мишень, зато приобрели круговой обзор и в оперативности могли опередить противника. А если бы мы разделились и координировали действия друг друга по радио, превратились бы в разобранный танк: башня в одном месте, корпус в другом. Улица тонула в темноте. А здесь, во дворе этого богатого дома, хозяева которого не любили собак, а к людям относились как к собакам, горели вполнакала светильники, демаскируя нашу «паучью» пару. Поэтому мы выбирали по возможности затененные участки двора. За машиной гостя (его звали Хасан) – «Мерседесом» G-класса, угнанным по заказу из центральной России, мы с Виталиком сделали остановку, прислушались. Из дома доносилась восточная музыка, перекрываемая мужскими и женскими голосами. Дом был поделен на две части – но не на мужскую и женскую половину, как в большинстве традиционных восточных домов, а на молодежную и «остальную»; в последней, окнами выходящей в сад, жили родители Руслана.

Следующую остановку мы сделали непосредственно у крыльца, по обе стороны которого стояли, как на страже, высокие, похожие на гигантские рюмки вазоны. Слева от крыльца раскинулся жасминовый участок. На его благоухание Хасану было наплевать. И он вместо того, чтобы смыть пыль с колеса своего «мерса», помочился на жасминовый куст. Я находился в полуметре от него и терпеливо ожидал окончания этой водной феерии. И когда он тряхнул членом и застегнул ширинку, я тихонько спросил у него:

– Ты кончил? А то нам надо начинать.

Поймав его взгляд и поместив его в надежное место моей памяти, я придавил спусковой крючок «калаша». Плотная очередь вспорола бандиту бедро, пах, живот, грудь и голову. Я поднимал ствол и прошивал свою жертву так, как будто расстегивал на ней «молнию»: из Хасана только что не полезли внутренности. Этот сукин сын, проливший кровь наших товарищей, оказался таким живучим, что только вмешательство Аннинского положило ему конец: Виталик отстрелялся ему в голову двумя короткими очередями.

Приборы бесшумной стрельбы, установленные на наших автоматах, бесшумными были условно. Ствольная коробка не могла сдержать лязга блока с затворной рамой. Мы нашумели, и нас услышали. Смолк один голос в доме, другой, кто-то приглушил музыку, и она стала фоном к нашей операции. Аннинский чуть нервно шепнул мне: «Я требую продолжения банкета», и мы покинули временное убежище. Мы входили в дом уже спина к спине, плотно, буквально до скрипа пластин в наших бронежилетах. Нас втянуло в короткий коридор. Прямо – дверь в старшую половину, направо – точно в большую комнату молодежной половины. Виталик повернул направо, я пятился за ним, прикрывая его. Мне не обязательно было видеть то, что видел он, меня в таких случаях не раздирало любопытство. Отморозки, встречавшие нас, поверили в свою безнаказанность, как в бессмертие, и встречали нас с лицами заговоренных от свинца горячего и клинка холодного. Но первая же очередь из автомата сняла с них всю магическую силу и выбила дурь из головы. Руслан успел вытащить пистолет, с которым не расставался даже на горшке. Аннинский отстрелял ему точно в голову. Когда я очередью из своего автомата загнал родителей Руслана обратно в их половину и «оглянулся посмотреть», я не увидел ни капли крови на лице этого 23-летнего урода, только несколько свежих открытых язв – на щеке, под глазом, на лбу. Он моргнул раз, другой и рухнул на пол с прямой спиной, как будто был привязан к шесту. И только тогда из его раны зафонтанировали вверх струи горячей, пенистой крови. Я включился в работу и прострелил ноги двум другим парням, чтобы не дергались. Аннинский уложил на пол размалеванных подруг, дав длинную очередь у них над головой. На обратном пути мне пришлось утихомирить отца Руслана, разбив ему голову. Я ударил его в лицо каской, а когда он отшатнулся от сильного удара, врезал еще и прикладом.

В общем и целом, мы отработали чисто и тихо, просто, без «спецэффектов», и на «буханке» же вернулись на базу. Утром следующего дня мы покинули эту некогда автономную, сожительствующую с Чечней республику – наша командировка закончилась. Поздно вечером, когда я, валясь с ног от усталости, добрался до дома, по ящику увидел новость, принесшую мне полное удовлетворение: возле своего дома неизвестными был убит начальник местной милиции полковник Магомедов. К его смерти наш Следственный комитет никакого отношения не имел. Но его смерть была вопросом времени: полковник, из высокого дома которого был виден Кремль, нажил врагов и среди «наших», и среди «ихних». Назавтра мы с Виталиком встретились в пивной, нажрались и поругались. Я набил ему морду. Через час мы снова стали друзьями – водой не разольешь. А буквально через месяц наш Следственный комитет прекратил свое существование, и его осколки упали в милиции, в таксомоторном парке, в офисе детективного агентства… И мы стали встречаться все реже и реже.

Генерал-полковник Приказчиков поднял со дна моей памяти воспоминания, и я даже должен быть благодарен ему за это. Я не представлял, что могу снова так остро пережить дела давно минувших дней.

А теперь мне предстояло ответить генералу взаимностью – пробить его по своим каналам и нащупать его слабое место. Но прежде – вернуться действительно к началу нашей беседы.

– Вы говорили о дневнике вашего сына. Где я могу посмотреть видеоматериал? Как я понимаю, это можно сделать, не покидая этих стен.

– Ты правильно понимаешь, – подтвердил он.

Генерал встал, подошел к двери, открыл ее и позвал своего боксера. Тот вошел в гостиную и встал, не сводя с меня глаз. Хозяин небрежно боднул в мою сторону:

– Если он вильнет хвостом – убей его.

– Так не пойдет, – запротестовал я, помогая себе жестами. – Вилять хвостом можно по-разному. Он радости, например. Скажите ему, чтобы он убил меня только в случае измены.

– Убьешь его, если он снова начнет валять дурака. Ступай, – отпустил боксера генерал и вернулся за стол. Побарабанив по нему пальцами, он продолжил: – Просмотр дневника займет какое-то время. Не переживай: человек, которого ты называешь боксером, присмотрит за твоими комнатными цветами. Сам-то ты забываешь их поливать.

– Как зовут вашего унтера?

– Олегом. Олег Прохоров.

Генерал лично проводил меня в мою комнату, где для меня главной вещью стала старомодная японская видеодвойка JVC с диагональю 37 сантиметров.

– Глаза сломаешь, – заметил я генералу. – У вас нет плазменной панели?

– Скажешь мне, когда будешь готов, – оборвал он меня, – я принесу тебе первую кассету.

– А всего их – четыре, пять? – попробовал угадать я.

– Семь.

Я присвистнул, искусно выражая удивление.

– Здесь на столе все, что тебе может понадобиться: бумага и ручка для заметок…

– Негусто.

– Захочешь есть – спустись в столовую, – продолжал Приказчиков. – Чувствуй себя как дома. – И продолжил: – Твое имя, номер твоей машины я передам на КПП поселка и установлю для тебя безвизовый режим.

Усмехнувшись над собственной шуткой, он ушел, оставив меня один на один со своими мыслями и настроением. Мне не терпелось приступить к работе, однако я тянул время, предчувствуя лавину переживаний. Мне еще никогда не доводилось смотреть откровения грабителя, насильника и убийцы. Откровения – вот что заранее подкатило ком к горлу. А каково было самому генералу, ведь о преступлениях в деталях он услышал от собственного сына. В деталях – об этом говорили видеотома, целая коллекция сообщений, приоткрывающих тайну «Бешеных псов».

Слово «пора» я сказал себе по истечении часа, когда ознакомился с частью дома на первом этаже. Столовая поражала не величиной, но чистотой; и я прикинул, что без домработницы здесь не обошлось и убирается она минимум три раза в неделю, а может быть, приходит каждый день. Внутри двухметрового и двухдверного холодильника я нашел свежие продукты; у меня сложилось впечатление, что я выбираю товары в продуктовом отделе супермаркета. Посыпав сосиски тертым сыром, я разогрел их в микроволновке со встроенным грилем. Наскоро поужинав и прихватив с собой упаковку томатного сока, я постучал в кабинет генерала.

– Разрешите?

Последовавший ответ огорошил меня:

– Нет!

Он не позволил мне перешагнуть порог кабинета – как будто увидел торчащий из моего кармана уголок рецепта из лепрозория. Погремев ключами в углу помещения, Николай Ильич вынул из сейфа кассету и передал ее мне. И захлопнул дверь у меня перед носом. Это оказалось так неожиданно, что я оглянулся. Я бы не удивился, увидев себя на улице.

Ладно. Я вернулся в комнату, вставил кассету в деку магнитофона. Устроившись в кресле, пультом включил воспроизведение.

Я представил себе первые кадры видеодневника – и не ошибся, поскольку ситуация казалась мне стандартной. Я увидел крупное, во весь экран, расфокусированное от близости с видеокамерой лицо. Два-три мгновения, и оно стало удаляться – вплоть до точки, в которой получило наилучшую резкость. И точкой этой оказалось кресло, в котором я устроился, как в кинотеатре, для просмотра. Вот дерьмо, выругался я. Такое чувство, что примерил гроб покойника. Я оглянулся и разглядел на двери обложки от сиди-дисков: от традиционного американского рок-н-ролла (Финис Тасби, «Блюз Трэвелер») до тяжелого европейского рока («Расмус», «Раммштайн»). Снова повернулся к телевизору: изображение показало, что Родион сидел точно перед этой дверью; я был уверен, что это кресло не двигали с места со времени последней съемки. Я даже перегнулся через подлокотник и посмотрел на пол. Конечно, я ошибался: паркет вокруг кресла был покрыт характерными бороздами; кресло двигали часто, на дальние и близкие расстояния.

Черт меня возьми: я смотрел на экран видеодвойки, которая во время съемок превращалась в видеотройку, дополняясь видеокамерой. Сын генерала использовал видеокамеру стандарта видеохоум-систем, и в этом плане одной ногой он стоял в цифровом веке, а другой – в аналоговом. Уже прозвучали его первые слова, и я, занятый натуральной мышиной возней, не разобрал их. И вместо того, чтобы воспользоваться пультом, который я держал в левой руке, я встал с кресла и невольно повторил покойника: потянулся рукой к блоку управления, и мое лицо оказалось чуть выше телевизора, на том уровне, где во время записи стояла видеокамера. Перемотав пленку на начало, я включил воспроизведение. Глядя на экран телевизора, отступил к креслу. Синхронно со мной к этому же креслу отступил «бешеный пес». Я не рассчитывал на психологическое воздействие, вызвавшее у меня приступ тошноты: покойник, повторявший мои действия и следящий за мной из глубины телевизора…

Я вытянул руку и тотчас сжал подрагивающие пальцы в кулак. В голове прозвучали призывы генерала: «Выпьешь что-нибудь?», «Хотите выпить?», «Выпьешь?», и в этот раз я решил принять все предложения генерала и надраться в дым. Я остановил воспроизведение, нажав «паузу» на пульте, а другой рукой пригрозив «бешеному псу»: больше я к ящику не наклонюсь. Перешагнув порог комнаты, я оглянулся. На экране телевизора застыло изображение парня с полуоткрытым ртом и полузакрытыми глазами. На меня смотрел больной человек; но если промотать пленку вперед на несколько кадров, то на меня вновь взглянет здоровый человек: он успеет моргнуть и завершить слово.

Через десять минут я снова постучал в дверь генеральского кабинета.

– Что на этот раз?

– Где тут у вас водка? В холодильнике на кухне только сок и минералка. Вы что, спиртное от своего боксера прячете?

– Хочешь выпить?

Я рассмеялся.

Прошло еще пять минут, и мы, выпив по стопке, смотрели друг на друга потеплевшими взглядами.