Читать книгу: «Дом Богачей», страница 2

– Я изложу вам все, мадам Дифенталь, только пообещайте, что не расскажете ничего полиции.

Глава 3.
Кризис веры

Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

И. В. Гёте, «Фауст»

Все выходные отныне я проводил на площади Бастилии, приходя ранним утром и дожидаясь того часа, когда впервые увидел Еву. Поймите меня, мадам Дифенталь: мне было семнадцать, я впервые влюбился, да еще в такую невообразимую девушку-мечту, и все бы ничего, но она почему-то ответила мне взаимностью. Это и доконало мою разгоряченную кровь, свело с ума. О какой трезвой логике могла идти речь? Вы сами, прошу прощения, помните себя, впервые влюбившуюся? А я ведь, как назло, из тех парадоксальных людей, что слывут ярыми скептиками, а на деле еще более доверчивы, ведь у каждого нигилиста найдется своя Ахиллесова пята.

Оставалась лишь одна дилемма: больше всего мне хотелось увидеть Еву и меньше всего – появляться на этом собрании эзотериков, упомянутом на флаере, который я получил на площади Бастилии. Хоть там и были указаны адрес и время проведения сеанса «Вы не узнаете нового себя» и все такое, остатки разума подсказывали мне не повторять ошибок матери. Именно с флаера, взятого ею из чужих рук на улице, началась история раскола моей семьи. Да, конечно, я расскажу вам все, без этого невозможно понять, что произошло, вы же, как психолог, наверняка выявите связи с последующими событиями и, возможно, спасете меня, подсказав правильное решение.

Семейные дрязги

Моей семье сначала несказанно повезло, а затем началась череда бед. Мой отец, Виктор, перевез нас в Париж из Москвы за пару месяцев до моего появления на свет, чтобы я получил гражданство Франции, что называется, прямо на выходе из роддома. Так как он писатель в жанре фэнтези и весьма успешный, благодаря паспорту таланта¹ выпросил в префектуре ВНЖ² и купил квартиру, собрав все накопления, в том числе с продажи недвижимости в России. Продав в Москве и свою «Шкоду Октавию», он приобрел в Париже «Пежо Кроссвэй». Отец никогда не шиковал, откладывал деньги, но скупым его назвать нельзя, ибо благодаря ему мы жили теперь в самом сердце Европы по адресу Пятый округ Парижа, улица Буланже, 26, в пяти минутах ходьбы от метро «Жюссьё».

Моему брату Коле было восемь, когда я родился и когда родители обрадовали его, что теперь французский нужно учить гораздо плотнее, чтобы не отставать в новой школе. Я рос в строгих гранитных стенах науки Лицея Генриха IV, куда по всем правилам перешел в пятнадцать лет из моего коллежа на улице Клови, находящегося в нескольких минутах ходьбы от дома, напротив усыпальницы Вольтера и Марии Кюри.

Моя мать Анна – непрошибаемая православная христианка в прошлом, а ныне – активная феминистка и кришнаитка – пригрозила однажды, что если я запущу учебу в лицее, то пойду служить в церковь. А я разве верующий? Боясь повторения 1929 года³, моя набожная мать изначально хотела переехать на родину Иисуса в Израиль, даже имя мое – Адам – естественно, появилось с ее подачи, а отец утешал себя, что на Западе оно в моде. Он вовсе не желал переезжать в Азию, компромиссом стала Европа, как мировая столица культуры и искусства и часть света, давно переполненная православными христианами вопреки устаревшему мнению моей матери, что там только католики. Ей понравился кафедральный собор Святого Александра Невского в Восьмом округе Парижа, который ей показал отец в первой ознакомительной поездке во Францию, и с выбором страны вопрос с горем пополам был решен.

Французская республика стала и последним пристанищем родителей, и последним компромиссом между ними – все остальное время они спорили, иначе жить бы нам сейчас на задворках Мумбаи с соседями-бомбейцами, ибо моя мама неожиданно для всех сменила религию. Уезжая из переполненной таджиками Москвы, она бежала от ислама на Запад, а там ее покорил Восток. Она рвалась к христианам, а ее переманили буддисты, к которым она однажды по ошибке пришла на собрание: еще не доучив французский, не особенно нужный в эпоху онлайн-покупок, не разобрала текст на флаере, который ей вручили на улице со словами: «Приходите на лекцию по самосовершенствованию, это бесплатно».

Уходить на глазах у всех, пока выступал гуру со своими довольно интригующими обещаниями счастливой жизни, ей было неловко, и она досидела до конца. Мы так и не узнали, о чем с ней разговаривали в тот день, вроде лекция была о внутренней силе, раскрытии потенциала своего разума, о духовном возвышении, но она стала ездить за двести километров в коммуну Люсе-ле-Маль в замок Новый Маяпур, чтобы с остальными посещать храм «Общества сознания Кришны». Как вы понимаете, затраты времени на дорогу были колоссальными, мы стали реже ее видеть, дома начались скандалы. Постепенно она променяла Иисуса на Кришну, церковь на храм, Библию на «Бхагавадгиту». Отец уберег жену от Индии, но Бхарат нашла мою мать даже во Франции.

С тех пор она и знать не хотела об атеизме мужа:

– Не хочешь – не верь, меня только в свои грехи не втягивай.

– Почему тебе не сидится дома, куда ты постоянно уезжаешь?! – кричал папа.

Я уже обмолвился, что мать стала активной феминисткой, переехав в Европу; казалось, она впитывала все те современные тенденции, от которых в семье были одни беды. Будучи в браке, имея двух детей, она без зазрения совести ходила на собрания феминисток, слушая беседы об эмансипации, как будто мы жили в Афганистане, где женщинам запрещено учиться, показывать лицо, работать и возражать воле мужчины. Посещая эти собрания, сама при этом понимая, что всех нас обеспечивал отец с продажи своих книг, независимостью своей она избрала одну доступную ей форму – отшельничество, ибо сама толком не работала и не зарабатывала. Единственно общим у родителей был радикализм, и уже здесь дороги расходились: ветром перемен мать унесло в матриархат, ненависть к мужчинам, отца – в ненависть к капитализму и современному строю. Она постоянно доставала мужа осуждением разногласий реального социализма. Всю жизнь они провели в спорах. Пока отец читал Карла Маркса, мать погружалась в тему «Жизнь без мужчин – утопия наяву». Политически отец был из левых, во всяком случае, до выборов, где его руки сами собой клали в избирательную урну бюллетень с кандидатом от правых. У него не получалось иначе. После выборов он возвращался к левацким наклонностям: яро восклицал в кругу своих друзей-писателей (даже пьяный в баре) об убеждениях прогрессистов, о пользе обновления государственного строя: «Консерватизм убивает эволюцию! Нельзя отрицать изменения! Мы что, по-вашему, должны отказаться от компьютеров в пользу деревянных счетов, когда открыли свойства полупроводников?» Иногда под хмельком он превращался в Чарльза Буковски; казалось, ничто его не держит ни в одной точке мира, и он может путешествовать и писать везде.

Я не понимал, как мои родители встретили друг друга, еще пуще – как прожили столько лет вместе. Насколько далек был отец от религии, настолько же далека была мать от государственной деятельности.

– Мне от политики ни холодно, ни жарко, главное в жизни – счастье, сам путь.

– Да ты вообще соображаешь, какой накал сейчас в мире? Одно неверное решение, и сверхдержавы сотрут в пепел «путь» каждого!

– А я верю лишь во благо, бог спасет верующих.

– С тобой бесполезно разговаривать.

У них буквально не было ничего общего – мать любила отдыхать на юге летом, отец считал это нерациональной тратой финансов.

– Летом и во Франции тепло, а теперь представь – посреди зимы улететь в Дубай? Увеличить количество теплых дней в году и одновременно уменьшить количество холодных.

Иногда во время их споров мне казалось, что даже в весьма логичных ситуациях мать противится назло, просто из принципа, без всякого здравого смысла. Я по своей природе не люблю отсутствия логики, возможно, это была моя мужская солидарность, а возможно, мать банально хотела развода. Старший брат Коля всегда принимал сторону матери, боготворил ее, как будто мы с отцом – нет.

Отец состоял не только в политических и писательских товариществах, где частенько пропадал, он также был поклонником живых музыкальных концертов и ретро-кассет. Слушая любимые группы 80-х – Guns and Roses, Aerosmith, Cinderella, AC/DC – на раритетном магнитофоне, купленном в антикварном магазинчике возле нашего дома, пропадая на рок-концертах (которые мать называла сборищами сатанистов), он, казалось бы, восполнял упущенную молодость, растраченную на писательство. Ремеслом этим он решил овладеть еще в двадцать лет, и как позже признался, его ранние работы были полным провалом. Парадокс в том, что тогда он этого не мог понять, любая работа начитанного человека казалась ему достойной, а каждый автор, сам того не замечая, считает, что его идея бесценна, сюжет отработан до мелочей, герои – глубокие, затейные новаторы. И лишь спустя годы оттачивания мастерства он, перечитывая раннее творчество, понимал, насколько заблуждался. Он говорил: «Мое раннее чтиво было макулатурой, а больше всего я рад, что свою самую первую книгу так и не стал издавать». Книга должна учить хоть чему-то новому, но быть интересной и звучать, как песня.

В общем, молодость свою отец истратил на избранное ремесло, но теперь мог зарабатывать из любой точки мира и хотел еще успеть поездить по городам с презентациями своих книг, путешествовать в свое удовольствие, наслаждаясь каждым днем. Как вы понимаете, не было и речи о том, чтобы ездить с женой по храмам и «кому-то там служить» дни напролет. На одну утреннюю молитву у моей матери уходило несколько часов, шестнадцать кругов пений «Харе Кришна» с пяти часов утра на четках из ста восьми бусин – по одной на каждую мантру – вы можете понять наше смятение. Мы не знали, куда деваться и что с этим делать.

Коля – двадцатипятилетний здоровяк, который даже не доучился в университете, потому что все свое время растратил, идя по стопам матери. Отец был в бешенстве, дом был полон криков не один год. Я тоже иногда вмешивался. На мой вопрос: «Чем ты вообще думал?!» – брат обычно высказывался так:

– Ты цепляешься за материальные блага, Адам, зациклен на иллюзорных достижениях, выдуманных людьми с ограниченным разумом.

– Я стараюсь развиваться, чтобы не бросить университет, как ты! Учусь зарабатывать, чтобы жить, питаться, наслаждаться дарами современности и быть счастливым, – я пытался говорить на своем языке, но подводить к его вере в «счастье».

– Я уже счастлив, Адам, ибо преисполнен энергией Бога.

После таких фраз у меня, конечно, опускались руки. В среднем так звучал любой наш спор о выборе его жизненного пути. Ох, и обработали же моего брата. Но когда любишь свою семью, принимаешь всех такими, какие есть, с их изъянами и увлечениями. Да и что мы с отцом могли сделать – запереть их с матерью дома?

Обработка мозгов моего брата началась настолько же незаметно, насколько безобидно: поначалу он просто возил маму на ее собрания в храм на отцовском «Пежо». Потом Коля, наверняка тоже названный с подачи матери в честь православного Святого Николая, пока она еще была христианкой, стал за компанию посещать сеансы вместе с ней. Он впервые побывал у кришнаитов примерно в моем возрасте, восемь лет назад. В те годы его подростковая восприимчивость окончательно дала трещину, ведь на уши присела даже родная мать. Двести километров до храма Кришны они преодолевали в одну только сторону, им было о чем поговорить. Мы с отцом случайно узнали, что у них есть вторые имена там, в общине: Мадхусудана вместо Анны и Мадхумангал вместо Коли.

Словом, у них были свои идолы, ориентиры и своя Вселенная, а у моего отца, писателя-фантаста, своя. И лишь мне неожиданно выпало прожить в мире, полном любви, страсти, ревности, грехов, похоти и даже опасности. В нашей семье лишь я мог видеть Истину, все тайны в мельчайшем царстве скрытых деталей. Благодаря своему хобби.

Шпион, выйди вон

Я обожал шпионское кино, смотрел запоем все, от «Племени изгоев» до «Казино Рояль». А чтобы расслабиться вечером после учебы, включал успокаивающие меня фильмы про киллеров. Мне нравилось, с какой ловкостью нападали и исчезали прямо в воздухе профессиональные убийцы и секретные агенты: Леон Жана Рено, Бонд Пирса Броснана, Борн Мэтта Деймона или Чигур Хавьера Бардема из ленты «Старикам здесь не место». Хотел бы я иметь такую ловкость, но Всевышний посмеялся надо мной, подкинув неукротимую страсть к скрытому шпионажу в соединении с невероятным ростом – два метра девять сантиметров: безумное недоразумение для подростка, питавшегося два раза в день и набравшего к семнадцати годам жалкие восемьдесят килограммов. Я был худым и ничего с этим не делал, штанги никогда не поднимал. Вообразить мое невероятно долговязое тело нетрудно, вспомните силуэт Слендермена. Люди старше тридцати, вскормившие нас напичканными ГМО продуктами, удивляются такому рослому поколению.

Я даже изучил основы электротехники – вот насколько полюбил шпионские штучки из фильмов, все эти радиомаяки, скрытые в шляпках гвоздей микрокамеры, GPS-навигаторы в брелоках, реактивные ранцы, крошечные диктофоны в форме флешек. Закупаясь мини-аккумуляторами, микросхемами, предохранителями и скрытыми микрофонами в тематическом магазинчике «007» на бульваре Сен-Марсель, я переделывал квадрокоптеры, улучшал дроны, модернизировал крохотных передвижных роботов с камерами, извлеченными из видеорегистраторов, и даже комплектовал их стабилизаторами видеосъемки по типу луноходов или наподобие гусеничных роботов у спецназа, которых они пускают перед собой для разведки опасной территории или разминирования бомб. Иногда мои работы покупали соответствующие ценители, коллекционеры или просто инфантильные «взрослые дети», любители таких игрушек.

А однажды отец пригласил на чай наших соседей. Они увидели меня с паяльником, решили, что я имею какие-никакие навыки в электротехнике, и рассказали о своей проблеме: мол, денег на новый холодильник нет, а за официальный ремонт дерут три шкуры, требуют едва ли не полную стоимость холодильника. Так я впервые отремонтировал бытовую технику соседям. Холодильник изнутри покрылся наледью, дело было в замене термостата, я купил его всего за десять евро и подключил. Мои труды наградили не только деньгами, но и слухами. После того случая по дому разошлась молва, для соседей я стал мастером на все руки. Расценки мои были скромными, я менял тэны в электрочайниках, терморегуляторы в стиральных машинах, двигатели в пылесосах, мне стали доверять и наконец обращались со всего округа, работы было хоть отбавляй. Пока я зарабатывал ремонтом бытовой техники, развернув свое дело еще в первом классе⁴, мой брат не добился в своем возрасте ничего. Мать говорила, что я занимаюсь не тем, чем нужно. Но деньги иногда просила. Моя клиентская база росла, оставалось поднять цену, дать рекламу в интернете и взять себе напарника, чтобы поставить прибыльное дело на конвейер. Но тем злосчастным летом я потерял не только доход – я потерял все, включая собственную свободу.

Иногда тайком от всех я записывал разговоры окружающих на диктофон, незаметно включая его в самые неожиданные моменты, переслушивая потом на записях редкие фразы, забавные ляпы, милые моменты, смешные пустяки. Но однажды эта невинная привычка лишила меня почти всех друзей. Это произошло на вечеринке у друга детства. Ранее я был уверен в каждом человеке нашей компании, мог по-настоящему расслабиться в этом кругу и поделиться секретами. Праздновали у него в квартире. Я включил диктофон, потому что уже подозревал одного из друзей в излишней болтовне обо мне, он был в нашей компании в роли шута, все это понимали, кроме него, и мне попросту надоело общаться с шутом. Сидя за столом, я под шумок наклонился якобы за упавшим стаканчиком и поместил диктофон между секциями перекрытого радиатора отопления, да так ловко, что никто из десятка приятелей ничего не заметил. Я осознавал, что перегибаю палку в своем шпионаже, а значит, не сошел с ума окончательно. Понять мое смятение тех дней мог любой, переживший предательство и последующее разочарование.

Мне нужна была разведка на местности, и я ее осуществил – заострил на себе внимание толпы, заговорив о своих успехах в учебе или еще чем-то, не помню, и отправился в магазин на полчаса. Разговор обо мне логически продолжился в мое отсутствие, на записи мне перемыли все кости, не обойдясь без унижений и оскорблений. Без объяснений я сам оборвал все связи – просто перестал приходить на тусовки, а затем и отвечать на звонки. Наверное, они до сих пор не понимают причин моего ухода. На какое-то время я так полюбил одиночество, что увяз в нем, став отшельником.

Оставшись без друзей, я потихоньку лишался и семьи – у родителей все откровенно шло к пропасти развода. За один год я потерял весь свой круг общения, мне было одиноко, где-то в глубине души я начал ощущать потребность в новой жизни. В новых людях. В новом месте. Назло всем. Пожалуй, такие, как я, и попадают в секты в первую очередь. Временно уязвимые, сломленные. Отчаявшиеся.

Глава 4.
Поиски, увенчавшиеся успехом

На мой взгляд, существует единственная форма человеческого падения – потеря цели.

А. Рэнд, «Атлант расправил плечи»

После маминой истории у меня отпало всякое желание приходить на сеансы, указанные на флаерах, которые выдаются на улицах, даже если предлагалось просто собрание с эзотерическим душком или встреча в стиле «клуба анонимных алкоголиков». Все выходные я проводил на площади Бастилии, скитаясь с раннего утра и дожидаясь того часа, когда впервые увидел Еву: мне казалось, она снова могла появиться там. Никогда еще я так сильно не ждал здешних беспорядков. Но акции протеста, как назло, будто исчерпали себя. Все, что было в моей жизни, утратило смысл, значимой осталась лишь эта девушка, которую я хотел. Шанс случайно встретить ее в Париже был настолько мал, что единственную надежду я возложил на забастовки. Временем я вполне располагал, успешно выдержав выпускные экзамены в лицее: май сдавал свои позиции, а вместе с ним и учебный год.

Я прошерстил в квартале все рестораны, лавки, бутики, супермаркеты, даже галереи и секс-шопы, открывал любые двери, за которыми можно было бы увидеть девушек. Все тщетно. У меня оставался только флаер с информацией о медитативных курсах по личностному и духовному росту с этим глупым слоганом: «Ты полюбишь себя обновленного – сильного и эффективного человека». Я даже съездил по адресу, указанному на флаере (вдруг встретил бы неподалеку Еву!), но не в день «сеанса», он уже прошел. Идти на собрание после истории с матерью я, естественно, не хотел. Места их встреч были разные – обычные арендованные помещения в Париже.

Лето уже официально вступило в свои права. За три недели я и на йоту не продвинулся в поисках. Хотя привычные забастовки, казавшиеся еженедельными, как назло, будто исчерпали себя с началом лета, я с азартным рвением детектива начал собирать информацию в недрах интернета обо всех митингах за последний год. Запираясь в своей комнате, осваивал новостные паблики в социальных сетях, разделив все источники на «провластные» и «левые». Аристократы меня не интересовали, я штудировал каналы социал-демократов, дабы узнать, когда новоиспеченные французы и нелегалы планируют снова выйти на улицы. Ева не шла у меня из головы, мысленно перед сном я совокуплялся с ней каждый вечер и сходил с ума от возбуждения. Взбудораженный самыми пошлыми фантазиями, я штурмовал форумы, разящие либерализмом, яростно высказываясь против власти, печатая длинные антикапиталистические комментарии, высмеивая бюрократов.

Меня стали добавлять в чаты WhatsApp, затем в шифрованные Telegram-боты, закрытые группы в Facebook⁵ и «X⁶». Для пущей убедительности я подписался на десяток оппозиционных каналов, заявил в статусе профиля «Да здравствует Че Гевара!», добавил на «стену» фотографии Майкла Кинга-младшего⁷, Нельсона Манделы⁸, Ленина, Ганди и написал на своей странице цитату Фиделя Кастро: «Приговорите меня! Это не имеет значения! История меня оправдает». Втираясь в доверие, расспрашивал в чатах, когда намечается новый митинг на площади Бастилии, а так как люди в массовках всегда нужны, меня долго не проверяли. В общем, спустя полтора месяца мне, наконец, улыбнулась удача: меня добавили в рассылку «Повестка дня» на канале «Фронтовая птичка», там я узнал о следующем сборе через пять дней в субботу, двадцать второго июня.

Начало акции протеста было запланировано на десять часов утра. Я пришел на час раньше, надеясь встретить Еву наедине: бунтующие со своими протестами только мешали. Дабы не сойти за шпиона, какого-нибудь «ультраправого» журналиста, рыскающего внутри группы бунтарей в поисках самых активных и смелых участников, которых точно нужно сдать властям, вырядился я соответствующе. Надел спортивный костюм, кроссовки на высокой надежной подошве, в карман положил перцовый баллончик, за пазухой держал складную дубинку, даже приобрел за три евро на всякий случай желтый жилет⁹ в автомобильном магазине (вдруг и он понадобится) и спрятал все это в рюкзаке в своей спальне.

Лозунгами на сегодня были «Француз или мигрант – мы все рабочий класс»¹⁰, а также «Отзовите закон Дарманена»¹¹. Площадь оживлялась, люди подтягивались к импровизированной сцене, собранной первыми протестующими. Здесь были объединения и на другие тематики – многие хотели высказаться по разным проблемам перед журналистами и телевизионщиками, коих сегодня обещало быть немало. Осознавая, что оставаться пассивным наблюдателем, как в прошлый раз, не выйдет, я предложил помощь небольшой группе студентов, которые хотя бы были ближе к религии, к ним могла присоединиться и Ева со своими флаерами – на их разложенных у тротуара плакатах были надписи «Не запрещайте нам верить», «Бог все видит и воздаст каждому», «Зачем платить налоги, если лучше жить в общине за городом?».

Мы все были примерно одного возраста, познакомились, разговорились, двое из студентов окончили мой лицей. Среди членов группы были довольно симпатичные девушки. Я помогал им распаковывать вещи, доставать мегафоны, свистки, разворачивать транспаранты, клеить плакаты.

Шло время, я поглядывал по сторонам в тщетном поиске своей метисочки, испугавшись мысли, что она пришла на прошлую акцию единственный раз. Наблюдая, как толпа растет до немыслимых размеров, выходя за границы улицы, успокаивал себя, что человек, которому хоть на минуту дали слово на сцене перед такой огромной толпой, надо полагать, не последний и придет снова. Эти мысли подняли мне настроение, я улыбнулся: конечно, она придет, да она тут главная!

Я стал аплодировать в такт со всеми первому выступавшему на сцене мужчине. Пялясь на окружавших девушек, в давке трущихся о меня своими грудями, я не на шутку возбудился, в штанах стало тесно. Толпа нескончаемо кричала: «Долой расслоение общества!», «Повышайте налоги только богатым!», «Свободу политзаключенным!» – поднимая транспаранты с изображениями каких-то журналистов, естественно, «левых». На другой стороне площади уже стояли митингующие «желтые жилеты» с плакатами «Мы парализуем движение Парижа, если подорожает бензин!». «Стоп повышению пенсионного возраста!» было начертано на плакате с изображением пожилой бабки, пересчитывающей мелочь.

На что только не пойдет влюбленный человек. Мне было так смешно, когда я, не имея никакого отношения к религии, орал во всю глотку: «Мы сами выбираем своего бога», – даже не представляя, какого бога почитают девушки, идущие рядом. К слову сказать, они не были одеты в белые рясы, как единомышленники Евы в прошлый раз. Их одежда была гораздо симпатичнее – футболочки, джинсы и даже лосины. Подражая своему окружению, я неистово хлопал с мощной эрекцией в штанах.

И вдруг наконец-то увидел Еву. Меня к ней буквально привели. Сначала я узнал высоченного бугая, прервавшего нас с Евой в первый раз, она тогда окликнула его именем «Элиуд». Сквозь шум толпы он крикнул мне в ухо:

– Эй, парень, пойдешь с нами, ты высокий!

Мне сунули в руки край транспаранта «Приходите к нам в общину „Последняя надежда“, и вы обретете настоящее счастье!», другой край которого несла Ева. Все мои труды внезапно воплотились в результат. Я отыскал ее, не приходя ни на какие сеансы, вот так, на улице.

– Ева привет, это я, Адам! Помнишь?

Она обернулась, увидела меня и в этот раз улыбнулась, сказав:

– Привет, помню, конечно! Думаешь, я каждый день кого-то целую?

Меня прямо таки поразила ненавязчивость этого намека на то, что она не в отношениях. Кольца на безымянном пальце тоже не было. Вдруг показалось, что вечер не так уж плох.

– Я искал тебя повсюду, флаер твой я потерял, проводил все выходные на этой площади.

Это ее явно удивило.

– Ты серьезно?

– Да, я полтора месяца тебя по всему Парижу искал! – крикнул я и решил добить. – Даже в секс-шопы заглядывал! Вот насколько сильно я хотел тебя! Отыскать!

Она рассмеялась, я диву давался ее красоте и своему неожиданному красноречию. Правильно говорят – влюбленный человек делает то, на что раньше считал, что неспособен.

Началось движение от площади по бульвару Бомарше с поворотом на улицу Амло. Транспарант, который мы с Евой несли, предложили выставить первым, дабы впереди бегущие журналисты сделали кадры поудачнее. Только бы мать вечернюю газету не открыла, думал я, идя в первом ряду огромнейшей массовки с религиозным плакатом плечом к плечу с заводилами, кричащими в мегафоны свои призывы, словно мантру (даже барабанщик был).

Возбуждение подогревалось дрожью: все, что выкрикивали мы, эхом повторялось позади голосами тысяч парижан; я чувствовал себя полководцем, за которым шла армия единомышленников. Находясь в начале колонны, старался вовремя ускоряться, чувствовать толпу, чтобы не затоптали, как стадо бизонов, словно вел за собой легион. Непередаваемые ощущения! Пару раз я брал Еву за руку. Затем спас ее от недоброжелателя: поймал момент, когда прохожий со словами «Чтоб вы провалились, сектанты!» намеревался окатить Еву краской из банки – я рванул с места, закрывая собой девушку, столкнулся с ним, вывалив всю краску ему на джинсы. Он с невиданной злобой бросился прямо на меня. Я никогда не дрался, но увидел, как журналисты продолжают снимать наш первый ряд, и превратился в зверя – на меня смотрела не только Ева, на меня смотрела вся Франция. Один из взмахов моих длиннющих рук добрался до цели, в подбородок – в боксе это называется правый хук, и противник был сражен. Он был едва в сознании, когда его оттащили на тротуар, чтобы колонна не затоптала. Я был спасен, а у нас с Евой появилась своя история. Кадры, которые я потом увидел в газете – драка, банка краски, огромная толпа парижан на фоне, – были моим триумфом.

На улице Амло нам стали сигналить автомобили, короткие гудки означали одобрение и поддержку, солидарность нашему движению, длинные – «дайте проехать». Нам аплодировали прохожие: не нашей, конечно, религиозной колонне, скорее тем, кто протестовал против повышения цен, – горожане свистели, мы в ответ им махали, в азартной экзальтации я едва не позабыл о причине своего прихода на митинг.

Конечным местом шествия была площадь Республики; заняв всю улицу, толпа ликовала. Я был сражен наповал этим гигантским скоплением людей, их единодушием и совместными криками. Сколько таких митингов было нужно, чтобы чиновники перестали воровать наши налоги? Я опустил свою сторону транспаранта и еще раз взял Еву за руку:

– За мной должок, – поцеловал я ее в щеку, неизвестно откуда набравшись смелости. Просто я не видел с ее стороны возражений.

Ева улыбнулась мне и достала из малюсенького блокнота синюю фиалку, засушенную, как в гербарии. Ту самую, мою, сорванную с клумбы. Я понял, что надо действовать.