Читать книгу: «Ев – гений О! Не – гин», страница 3

3

 
Rari quippe boni: numero vix sunt
totidem, quot Thebarum portae…
 

Iuvenalis¹

 
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей.
 

Пушкин

Итак, после первых четырех строф нам ясно: Онегин – циник, радуется смерти дядюшки, учился «чему-нибудь и как-нибудь», у него было два учителя (согласно тексту), несмотря на то что француз «учил его всему шутя», Онегин прилично говорил по-французски, отец его был… впрочем, перечитайте четыре строчки о том, как он промотал все свое состояние, поскольку жены у него словно и не было, некому его удержать, не позволить растратить все состояние. (Допущение автора, поскольку в тексте романа не существует упоминания о матери Евгения.) Ох, Александр Сергеевич! Почему не написал, к примеру, о том, что мать Онегина умерла в родах? Тогда хоть что-то было бы ясно в дальнейшем поведении лишенного материнской любви героя. А если бы не дядя, который оказался «самых честных правил» и оставил племяннику наследство, пришлось бы Онегину работать и, как говорится, «в поте лица» зарабатывать свой хлеб.

Все вроде уложилось… И вдруг! Пятая строфа!

 
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыни,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли:
Но дней минувших анекдоты
От Ромула до наших дней
Хранил он в памяти своей.
 

Что-о-о? Это что? О каком-то другом Евгении? Мало того, что знал вышедшую из моды латынь, так еще мог читать фразы (эпиграфы) на древнейших памятниках римской культуры! Письма мог закончить латинским пожеланием здоровья (vale!). Читал и мог поговорить о любимом Пушкиным и его кругом римском сатирике Ювенале.

 
В руке суровой Ювенала
Злодеям грозный бич свистит
И краску гонит с их ланит.
И власть тиранов задрожала.
 

(Вильгельм Кюхельбекер)

Но и это еще не всё! Шутка!!! Оказывается, Онегин мог прочесть наизусть два стиха (!!!) из «Энеиды» Вергилия. Правда, «не без греха», но все же!

Друзья! Попробуйте сделать это хотя бы по-русски. Да еще потом выучить наизусть! Пусть «не без греха».

А Онегин читал на память по-латыни! Правда, всего два стиха. То есть две строчки! Но в довершение всего он мог рассказать самые главные и не всем известные (в том числе, как сегодня бы сказали, эксклюзивные) моменты истории от основания Рима до наших дней.

 
Но дней минувших анекдоты
От Ромула до наших дней
Хранил он в памяти своей.
 

Этому его «француз убогой» научил? Или мадам, которая «за ним ходила»?

Кто-нибудь когда-нибудь задумался об этих вопросах? Конечно, Пушкин хотел показать нахватанность Онегина: знал наизусть всего только два стиха из «Энеиды» Вергилия (а не целиком), да еще с ошибками. Не изучал подробно хронологию земли и т. д.

Но чем-то это все напоминает сюрреализм Сальвадора Дали! Только что убедил нас в том, что Онегин неуч, педант (напомню: на языке времен Пушкина слово «педант» означало именно бравирование немногими знаниями как глубокими), циник (проблема дядюшки-осла, которого хорошо бы, если бы «взял черт»). И вдруг! Чуть ли не академик! Знает пока не очень много, но он совершенно еще молод.

Но дальше, дальше! Как говорил Михаил Булгаков, «За мной, мой читатель».

Дальше – больше. Оказывается, Онегин серьезно занимался экономикой как наукой. Читал Адама Смита! Пытался помочь отцу, спасти состояние. Не удалось!

 
Зато читал Адама Смита
И был глубокой эконом,
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
 

Вот как! Прочтите «Исследование о природе и причинах богатства народов» Адама Смита.

Одного из сложнейших и глубочайших экономистов-мыслителей всех времен. И это читал Онегин! Ого!!!

Правда, «Бранил Гомера, Феокрита». Раз бранил, значит, читал! Или хотя бы пытался… Тогда было принято в свете хвалить, не читая. А он БРАНИЛ!!! Ну и что? Лев Толстой бранил Шекспира. Чайковский бранил Брамса!

А Онегин бранил Гомера!!! Бранить Гомера! Храбрый молодой человек! Особенно если учесть, что в те времена вся читающая Россия задирала нос, ибо Гнедич перевел «Илиаду». И показать свою благодарную приобщенность было высшим шиком! Да-с! Вот он, великий Гомер. А Онегин – против течения.

Дальше. Строфа восьмая. «Всего, что знал еще Евгений, / Пересказать мне недосуг». Значит, еще много чего знал! Так много, что нет даже времени на пересказ. Казалось бы, для того чтобы столько узнать и изучить к 18 (!!!) годам жизни, нужно отказаться от всех удовольствий, наслаждений, балов! («Все украшало кабинет / Философа в осьмнадцать лет»!!!)

Нужно было жить аскетом, днем и ночью сидеть за латынью, Вергилием, «Илиадой» Гомера, Смитом, книгами по истории мира от античного Рима до дней Пушкина. Где нашел Онегин время?!!

И вдруг!!!

 
Но в чем он истинный был гений,
Что знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Его тоскующую лень, —
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.
 

Вот оно! Мало того, что к 18 годам идеально освоил французский, владел латынью, изучал экономику (где, в каком университете? или все самостоятельно?), так еще овладел «наукой страсти нежной». Читал Овидия (Назона) и его шедевр «Наука любви». И применил Овидия (его науку) в свете! А теперь: ВНИМАНИЕ! Опять цензура пропустила:

 
За что страдальцем кончил он
 

(Овидий за фривольную «Науку любви». – М. К.)

 
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии своей.
 

(Правда, Овидий был в нынешней Румынии, но это то же самое, тот же язык, та же культура.)

Теперь ясно. Пушкин и Овидий были сосланы в одну и ту же страну. И тот и другой постигли «науку страсти нежной». Разные века, даже тысячелетия… Это тоже цензурный брак. Такое пропустить! (Все-таки хорошо, что и в цензуре попадается немало глупых, а может быть, наоборот, умных людей.) Пропустили!!!

Если у моего читателя лопнуло терпение, то предупреждаю, что чуть ниже раскрою причину и вывод столь подробного исследования об Онегине.

Дальше – не столь детально. Но не могу не заострить ваше внимание на этой мысли Шатобриана (из девятой строфы), она имеет отношение к трем остальным персонажам квартета:

 
Любви нас не природа учит,
А первый пакостный роман —
Мы алчем жизнь узнать заране
И узнаем ее в романе.
 

(Уже привкус Татьяны!)

Здесь Шатобриан говорит о вреде классической литературы: «Мы алчем жизнь узнать заране / И узнаем ее в романе». (Ха-ха!)

Вот вам и Татьяна с ее чтением, и Ленский с его Кантом и стихами («Так он писал темно и вяло»).

10-я и 11-я строфы предлагаю внимательно прочитать, и не раз. Здесь любовный опыт Овидия и Пушкина в маске Онегина. Пушкин увлекся не на шутку.

 
X
Как рано мог он лицемерить,
Таить надежду, ревновать,
Разуверять, заставить верить,
Казаться мрачным, изнывать,
Являться гордым и послушным,
Внимательным иль равнодушным!
Как томно был он молчалив,
Как пламенно красноречив,
В сердечных письмах как небрежен!
Одним дыша, одно любя,
Как он умел забыть себя!
Как взор его был быстр и нежен,
Стыдлив и дерзок, а порой
Блистал послушною слезой!
 
 
XI
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый звук,
Преследовать любовь, и вдруг
Добиться тайного свиданья…
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!
 

Вот он, гениальный пушкинский опыт, классический психоанализ поведения донжуана! Беспроигрышное поведение, цель которого – обольщение. И к тому же своеобразный конспект «Науки любви».

Эти строфы вместе с 12-й и 13-й пропустила цензура. А ведь ай-яй-яй…

А вот предтеча «Человеческой комедии» Бальзака. Или чем не «Милый друг» Мопассана!

 
XII
Как рано мог уж он тревожить
Сердца кокеток записных!
Когда ж хотелось уничтожить
Ему соперников своих,
Как он язвительно злословил!
Какие сети им готовил!
Но вы, блаженные мужья,
С ним оставались вы друзья:
Его ласкал супруг лукавый,
Фобласа давний ученик,
И недоверчивый старик,
И рогоносец величавый,
Всегда довольный сам собой,
Своим обедом и женой.
 
 
XIII
Как он умел вдовы смиренной
Привлечь благочестивый взор
И с нею скромный и смятенный
Начать краснея разговор,
Пленять неопытностью нежной
И верностью… надежной
Любви, которой в мире нет,
И пылкостью невинных лет.
Как он умел с любою дамой
О платонизме рассуждать
И в куклы с дурочкой играть,
И вдруг нежданной эпиграммой
Ее смутить и наконец
Сорвать торжественный венец.
 

Действительно! Целая наука! Учебник по соблазнению. А если современники Пушкина по его наводке прочтут роман о Фобласе – герое некогда знаменитого романа Жана-Батиста Луве де Кувре «Любовные похождения кавалера де Фобласа», то можно считать, что курс «науки страсти нежной» завершен. Впрочем, во времена Пушкина этот глупейший роман о похождениях кавалера де Фобласа был более чем популярен.

А вся 14-я строфа – блестящая ассоциация-предупреждение. Притча. Но и верх цинизма. И инструкция.

 
Так резвый баловень служанки,
Амбара страж, усатый кот
За мышью крадется с лежанки,
Протянется, идет, идет,
Полузажмурясь, подступает,
Свернется в ком, хвостом играет,
Готовит когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
Так хищный волк, томясь от глада,
Выходит из глуши лесов
И рыщет близ беспечных псов
Вокруг неопытного стада;
Все спит, и вдруг свирепый вор
Ягненка мчит в дремучий бор.
 

15-я строфа вносит еще большую неразбериху в расписание Онегина. Весь вечер расписан. Три часа с утра перед зеркалом, бесконечные амуры. А когда французский, когда латынь? Когда читать Смита? Прогулка по бульвару до обеда. Обед.

 
Бывало, он еще в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут:
Там будет бал, там детский праздник.
Куда ж поскачет мой проказник?
С кого начнет он? Все равно:
Везде поспеть немудрено.
Покамест в утреннем уборе,
Надев широкий боливар,
Онегин едет на бульвар
И там гуляет на просторе,
Пока недремлющий брегет
Не прозвонит ему обед.
 

Строфа 16-я еще больше усложняет расписание. Ресторан Talon. Здесь Пушкин так увлекается собственными впечатлениями, что на время вообще забывает о своем герое. Или сливается с ним.

 
Уж темно: в санки он садится.
«Пади, пади!» – раздался крик;
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник.
К Talon помчался: он уверен,
Что там уж ждет его Каверин.
Вошел: и пробка в потолок,
Вина кометы брызнул ток;
Пред ним roast-beef окровавленный,
И трюфли, роскошь юных лет,
Французской кухни лучший цвет,
И Страсбурга пирог нетленный
Меж сыром лимбургским живым
И ананасом золотым.
 

Скоро этот замечательный кулинарный эпизод будет продолжен героем книги другого русского гения – Хлестаковым в «Ревизоре» у Гоголя:

На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах.

Без такого чудного гоголевского добавления меню неполновесно (!).

Но… Рестораном дело не кончается. Впереди (у Онегина? у Пушкина? у комментатора?)… балет.

 
Еще бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет.
Театра злой законодатель,
Непостоянный обожатель
Очаровательных актрис,
Почетный гражданин кулис,
Онегин полетел к театру,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat,
Обшикать Федру, Клеопатру,
Моину вызвать (для того,
Чтоб только слышали его).
 

С 18-й и до самой 21-й строфы Онегин вообще выпал… Мистика. Непонятно, чей это распорядок жизни. Пушкина, комментатора или все-таки Онегина. Всех троих. Целая компания! И только в 21-й строфе «Онегин входит». Здорово! В 21-й входит, в 22-й опять выходит.

 
Всё хлопает. Онегин входит,
 

(курсив мой. – М. К.)

 
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам;
Все ярусы окинул взором,
Всё видел: лицами, убором
Ужасно недоволен он;
С мужчинами со всех сторон
Раскланялся, потом на сцену
В большом рассеяньи взглянул,
Отворотился – и зевнул,
И молвил: «Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел».
 

(С Дидло начался русский профессиональный балет.)

 
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони —
А уж Онегин вышел вон;
 

(курсив мой. – М. К.)

 
Домой одеться едет он.
 

23-я строфа – Европейское сообщество XIX века. Россия была его частью. Да еще какой! Неизбывный пушкинский юмор и важная историческая информация! В конце строфы еще больше шокирующей информации!

Все, что описано (и французский, и латынь, и Смит, и наука любви), – все Онегин освоил до «осьмнадцати лет». Перед нами сверхчеловек! Но и здесь цензура пропустила строки о том, как происходит экономический обмен Европы с Россией!

 
Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Всё, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Всё, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, —
Всё украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.
 

И вот теперь делаю остановку и задаю вопрос: кто из них Онегин? И вижу первоначальный замысел Пушкина. Я практически убежден в том, что в первой главе Онегин – собирательный образ. Здесь и сам Пушкин, и друзья из его круга. Каждый узнает себя! Один спит до полудня, другой изучает Смита, третий читает «Науку любви» и осваивает ее на практике, абсолютнейший сверхдонжуан, четвертый постоянно на балах, маскарадах и в театрах, пятый в совершенстве изучает французский, овладевает латынью, шестой проводит часы за косметикой и гигиеной (ногти, зубы, духи и т. д.), седьмой – «второй Чадаев», восьмой – специалист по интерьеру, девятый не мог отличить ямба от хорея, десятый… «Он три часа по крайней мере / Пред зеркалами проводил». Следующий – специалист в области моды. Голова не закружилась? За ним – великий танцор на балах и маскарадах! Не любитель, а профессионал. Итак, сколько часов в сутках у Евгения Онегина? Полный сюрреализм! Спасительная мысль одна. Осмелюсь ее высказать вслух (а сколько мне еще предстоит осмеливаться!!!).