Читать книгу: «Землепользование. Стихотворения», страница 2

Рисунок

 
Рисунок левою рукой
На корке старого блокнота —
Два лета медленного лёта
Над пересохшею рекой;
 
 
Царя унёс угрюмый дух,
Но не в пролёт и не с балкона,
Не по следам квадриллиона
Меланхолических старух,
 
 
Вертящих золотую нить,
Ворча, что их опять забыли,
Пока летали легче пыли.
Его уж точно не забыть:
 
 
Он видит сны – и вас во сне —
В хрустальном стареньком бараке,
И с ним усталые собаки
На тёплой кафельной луне.
 

Жара

 
Слышишь: выжжены жарой,
прорывая оболочки,
крошатся пустые строчки.
Или, может, неживой
 
 
трётся ветер об эфир
недобритою щекою —
счастья нет – и фиг с тобою.
Или из пустых квартир
 
 
пролетая на жуках —
невесомы, многоноги —
шелестят былые боги
на засохших языках.
 

для СтеппенВольфа

 
когда горит нервический париж
сворачиваясь чёрными цветами
ты говоришь и медлишь и паришь
мы это пламя
 
 
мы эти бабочки мы сладкий чад
мы саранча сжигающая клевер
и саламандры юные кричат
домой на север
 

Happy birthday

 
Иллюзионом зыбкая свобода,
На день домой – такое время года,
Каникулы, Николь, другие голоса,
Портвейн, вторая полка – ближе небеса,
На чёрных линиях ночные поезда,
Сквозь угро-финские леса лететь туда,
Где бабушка спасёт и сохранит;
Уже болит, но всё же не пиит,
Пока не пишется – ещё не одинок.
Но вот вагон на перегоне на восток
Обгонит Время в кедах – меж обедом
И завтраком, в дыму, на спор с соседом:
Оно потом не вспомнит этот морок
И эту скорость. Синих переборок
Плац-карты не увидеть. Он проснётся,
И будет день; наверно, будет солнце
Уже совсем другим, он не узнает лес.
И нет ни бабушки, ни дома, ни небес.
И скоро сорок.
 

Велосипед

 
А в сорок стать хорошим, и за это
В награду от муниципалитета
Оформят разрешенье (не медаль)
И справку на провоз в метро велосипеда;
И фарою светить, когда не станет света,
Рукою левою крутя педаль,
И, не участвуя в весёлой суете
Смеющихся, свистящих в темноте,
Мечтающих дойти до турникета,
Читать главу вторую Фауста, опять
Пытаясь хоть чего-то в ней понять.
Всё тщета.
 

делирий

 
пикируя на плоскости полян,
как падавший когда-то снег из ваты,
из комнаты, где псы и психопаты,
из греков, из сарматов, из древлян,
из траченных латынью серых снов,
из старых слов в разбитых окнах гугля —
не найденных – обходчик нездоров;
возьми в полёт эфира, серы, угля,
любви из боли, сердце из свинца…
 
 
…живущие от третьего лица
по клёкоту ликующих валькирий
начнут пеленговать его делирий —
они спешат смешного беглеца
запаковать в небесный целлофан…
 
 
…но поздно – он просвечен, но не пьян,
он вырвется из горней процедурной,
обломками ревущего сатурна
осыплется на золото полян.
 

туча

 
как сладко осенью возжечь
кирпичики любимых книжек
по лесенке слепого дыма
сопя карабкаться наверх
 
 
и в серой туче увидать
большого огненного дятла
и в ужасе бежать по туче
и в туче ноги промочить
 
 
и инфлюэнцей заболеть
и умереть и не вернуться
и ничего потом не помнить
совсем не помнить ни о чем
 

Гностик

 
Подняться утром
Сверкает осень
Как дым оранжев
Как близко к Богу
Душа ликует
Душа томится
В объятьях плоти
Как тесно тело
О эти карлики-
– хирурги
В тяжёлых шапках
Из меха зверя
В умильных ботах
Из кожи с медью
Не брызнет искра
Из-под подошвы
 
 
Давай давай же!
И плоть разъяли
Распался кокон
Наружу с треском
Душа взлетела
Ещё дрожала
Но вот обсохла
И заискрилась
 
 
И вот – запела
Чуть-чуть фальшиво
Пускай – привыкнет
К гармонии
В хрустальных сферах
 

осеннее

 
было нынче лето или нет —
кто повозку лунную догонит
выглянули – осень на балконе
на дворе на рельсах на луне
мокрые драконы в конуре
мокрый иероглиф на заборе
первый снег на чорном мониторе
да опять нули в календаре
 

Стены

 
…Здесь указано всё, и расписаны сцены,
Что нам делать на этом полу из стекла,
Тихо-тихо вздыхают стеклянные стены,
И внимательный взгляд из другого угла,
 
 
И пока не пошлют за врачами соседи,
Нас укроет (свобода ему дорога),
Нас вдохнёт сквозь трубу из изъеденной меди
Древний бог четверга, страшный бог четверга.
 

Прохожий (О. Р.)

 
Я последний осенний прохожий, а тут
Только жёлтые листья по лужам плывут.
Эти лужи – без дна, этот город – китай,
Ты последние сводки ночные читай —
 
 
Им положено быть где—то в области сердца.
 
 
Не разгадывай ночь – не читая, уйду.
Утром листья-галеры замёрзнут во льду,
И гребцы на галерах, конечно, умрут —
Так всегда умирают рабы поутру,
 
 
Если некуда плыть, если некуда деться.
 

«в среду вечером скажут – сдуру можешь поверить…»

 
в среду вечером скажут – сдуру можешь поверить
этой ночью опять умирать – заплакать
и вот из тебя убегают разные птицы и рыбы и звери
в перелески садки перекрёстки слякоть
слёзы глотают – чёрный йогурт четверг – liebe mutter
думать думать одно – холодно – как всего было мало
 
 
жизнь вернётся обратно в пятницу утром
мокрой собакой под одеяло
 

Дедушка

 
Дедушка в муаровых обносках
Помирает на горбатых досках,
Ничего ему уже не надо,
Тает старомодная помада,
Красная москва проела шаль,
Не нужна красивая каталка,
И ему себя уже не жалко.
Ну а мне себя сегодня жаль.
 

Судьба

 
Подглядывать из детства сквозь трубу,
Трубить в неё, выслеживать судьбу,
Выискивать судьбы приманки лисьи;
К чему? – Но мы нашли и повелись, и
Случайно выпали из времени в бреду —
Теперь зима четыре месяца в году,
И мы уже не верим, будто где-то
Зима – пломбир, всё остальное – лето.
 

Словоловы

 
Словоловы птицеловы:
Нелегки, всегда готовы:
Ловят в маленькую сеть
Слово жизнь и слово смерть.
 
 
Скажут: жизнь – смешное слово,
Лёд на палочке еловой,
Пережжённый леденец.
Вот начало – вот конец.
 

«сидит, кивает головой…»

 
сидит, кивает головой
его из книги долговой
наутро выведут квасцами
а дальше – выбирайте сами
вам – иммортели асфодели —
и вот ночные метрдотели
несут летейский кипяток:
никто не будет одинок
 

Изюм

 
Приговорённый вечностью сидел и думал:
Куда ведёт
Беседа едоков горячего изюма,
Кривящих рот.
 
 
Ведь корабли ведомы не туда, не теми,
Тяжёл помол.
И лопались слова, и проливалось время
На тёплый стол.
 

«заставляли остаться живым: чтобы наверняка —…»

 
заставляли остаться живым: чтобы наверняка —
рисовали усталое солнце, другие предметы;
выкликали, искали, хотели оставить пометы
в специальных разделах спасительного дневника,
запереть от судьбы в кипарисовом теле ларца —
ты теперь пассажиром в дежурном бумажном вагоне,
и тебя, может быть, может быть, до утра не догонят
бытовые убийцы и девушки в белых венцах
 

Черновики

 
Верти, накручивай словес тугую вязь;
Щелчок – из рук летит пластмассовый стаканчик.
Я маленький звонарь, я оловянный мальчик,
Я жив, пока строка не порвалась.
 
 
…Когда просыплется песчаная строка,
В последнем приступе забьётся колокольчик,
Проступит на песке твоя личина волчья.
Отец, я оживу в твоих черновиках.
 

Ужин

Мефодий

 
Мефодий пьян, срывается домой,
Неявный бег кротов под мостовой,
Далёкий клёкот бешеных грачей
Его страшит, он беден, он ничей.
 
 
И восемь кошек, семеро котят
В окошки укоризненно глядят;
И говорит почтенный господин:
«Повсюду жизнь. Мефодий не один:
 
 
Он редко жил, но жизнь себя являла:
Пружинила, срывала одеяло,
Гнала по трубкам кровь и молоко.
Беги, беги – уже недалеко».
 

«любовь – это всё же что-то другое…»

 
любовь – это всё же что-то другое
игрушечный гризли ueber pluesch
кукол фарфоровых девять душ
случайно мучил любовной тоскою
поэтому каждую ночь на thursday
в скором поезде на сычуань
la barbaletta – мультяшная дрянь
вбивает в него свой хрустальный гвоздик