Читать книгу: «Между небом и асфальтом», страница 3

Глава 3

Общаясь с ребятами, которые ставили кости в этом ДК имени одного из героев революции, я поднабирался уличной грамоте, и даже подтянул в компанию своих: Муху и Санька. Тогда мне было около восемнадцати, и все казалось впереди. И мир у ног твоих. Я жил для жизни… и для нее.

Леночка, я все, что угодно, мог сделать ради нее. Тогда их с матерью бросил отец, но сложно делать семейный анализ, причем чужой. Я знаю одно, без любви жить нельзя, зачахнешь. Ленка вела себя как сомнамбула. В ее душе творился тихий переворот. И надо патологически страдать умственным плоскостопием, чтобы не разглядеть этого.

Я старался все свободное время быть возле нее. Встречал из института. Она пошла по материнским стопам и поступила на финансово-экономический.

Нас собралась довольно отлаженная команда, бригада. Все хотели работы и денег. Мы их кликали «воздух». Типа «воздуха нет, пойдем по барыгам, отработаем». Но не было постоянства.

Уличная конъюнктура каменных джунглей не баловала босоту. Мы были «генералами песчаных карьеров» и «лестничных клеток». Но постепенно приподымались, и впереди маячили кабаки. Среди нас ярко выделялся некто Слива. Он имел бесспорные лидерские задатки. Кстати, впоследствии скурвился. Вот так жизнь прогибает. Так этот Слива произвел фурорчик наших жизней. Он стал лобировать к взрослым дяханам-бандюкам, навел коны, добился для нашей братвы места под солнцем. Началась активная экспансия в мир левого нетрудового дохода. Хотя насчет нетрудового, я бы мог поспорить. Мы стали работать и отбашлять некому Перику, из взрослых, за крышу.

Получали на рынке со зверей, которые торговали фруктами. Брали лаве с тех, кто разгружал черным фуры. И бомбили лохов-спекулянтов. Постперестроечное время. Страна уверенно шагала семимильными шагами в авангарде рыночных реформ и преобразований. Разгул бандитизма и беззакония. Вот тогда я и попал в струю, может не в ту, что надо, но, во всяком случае, в ту, что хотел. Прошли времена честных уличных баталий, где бились стенками на стенку, пуская в ход, как кулаки, так и колы, цепи, нунчаки. Бейсбольных бит в то время еще не было. Но зато был кодекс чести. Редко, кто добивал лежащего. Это было западло. Такие мерзавцы наказывались.

Я почти не застал, но видел, ходил на пустырь за гаражами, наблюдал с восторгом голливудского фаната за сечью взрослых парней. Тогда враждовали районами и даже «филиалами» – трамвайными остановками. К примеру, конфронтавали площадка «А» и площадка «Б». И не дай Бог попасть одному в район оппозиции. Домой в лучшем случае доползешь. Потом как-то это все отошло на задний план, и было предано забвению. Скорее всего, это было неизбежно. Уличные реформы, и такие существуют. Не то чтобы все стали вдруг пацифистами. Тут скорее уже финансовая подоплека.

Вообще все подобные поэтапно-эволюционные ступени городской бытности – явление социальное, нежели маргинальное. Они приходят и уходят, но оставляют шрамы. Правильнее будет сказать, они, эти явления, просто взрослеют, трансформируются, развиваются, переходя на новый более цивилизованный, но не менее жестокий, рубеж. Но все же перипетии уличных разборок цеплялись о мою скромную персону время от времени. Мне было страшно, но я не пасовал. Особенно после одного случая.

Мы лоханулись, я и Санек. На нас наехали двое, ну, чуть старше, чем тогда были мы. А мы офоршмачились. С Шурика сняли шапку, знаете, вязанную такую, а с меня котлы. Эти часы мне бабушка дарила, а я растерялся и не отстоял подарок дорогого мне человека. Прости меня, бабуля. Меня до сих пор, как это вспоминаю, такая жаба душит, так я в эти минуты себя ненавижу. Пасанули мы, а могли вступить в дерби. Ну, получили бы по соплям, а быть может и они. После этого во мне что-то перевернулось, и я стал закалять волю и дух.

Именно слабость сего тандема тогда подвела и меня, и Санька. И мы поклялись не в слух, а каждый про себя. Я точно знаю, Шурик тоже поклялся, что больше не в жизнь не паснем перед трудностями. Звучит несколько высокопарно, и может не совсем так. Я, по крайней мере, клялся, но типа того. В последствии я не разу не проводил параллели между клятвой и ее исполнением, не проведу и сейчас. Но скажу одно. Когда у меня начинается размыв воли, подгибаются колени, и я начинаю садиться на измену, я вспоминаю этот случай, и выхваченное из памяти помогает мне собраться и, распрямив ноги, встретить источник мондрожа, глядя ему в глаза.

Вообще, это верно, что на ошибках учатся. И еще практика выживания в джунглях – вот, что поистине закаляет. «То, что нас не убивает, только закаляет нас», – попытайся думать так, когда страшно, и станет легче. Представляй почаще, если Господь не обделил тебя воображением, как будет относиться к тебе твой сын, когда узнает, что папа-то лох, по большому счету. Это дикая травма маленькой детской души. И как ты будешь накладывать на его чистый лист те духовные катехизисы, которые сам не прошел. Это будет ложь. А она станет когда-нибудь явью. И если все это суметь собрать, осмыслить, победить, будет все о'кей. Хотя я не особо люблю английские словечки и все такое. Честно, клянусь дрожжами.

Однажды я возвращался домой. Шел через парк и был один. Я находился слегка под шафе и заглянул в ларек прихватить пивка. Немного, но бутылочка была бы в самый раз. Я, знаете ли, люблю после обильной пьянки, идя не спеша домой, полирнуть весь этот блевантин внутри себя пивасиком. Даже знаю, кто-то узнал себя. Это многих ипостась, так устроены. И тут на встречу вывалилась толпа, не кислая шара, надо отметить. Было понятно, что вся кодла по мою душу. Народ требовал хлеба и зрелищ.

Ненавижу, когда вот так идешь, тебе так классно, в голове кайф, в руке пиво, а тут эти томагавки беспредельные. Нет, честно, от подобного у меня кишки переворачивает. Я в карман – пера нет. Как назло. Всегда ношу, а тут как на грех, в старых джинсах оставил. Руку в куртку запустил. И соли нет. Знаете, соль – это круто. Зацепишь щепотку или лучше горсть и в рыло. Этот редиска отмороженный, что кот наскипидаренный, вертится и блажит. Котов я не тираню, просто видел. Не финки тебе, не соли. Вот, думаю, засада. Их, наверное, миллион, а я один. Разбить бутылку и сделать розочку? Что ж, мысль толковая.

Я вспомнил наставление одного из старших. Определи из всей ботвы лидера. Потяни для этого время, не лезь в бутылку сразу, поиграй демона самозабвенно. Покривляйся, мол, межуешься. Скажи, что все отдашь, ну, в таком русле. А сам следи, кто больше всех в пикировке словесной участвует, кто мазу держит и решает за всех судьбу твою. Как следует, прицелься, но обязательно как следует, чтобы наверняка. И руби его. Всеки в салазки так, чтобы он в воздухе переобулся, и постарайся тут же выхлестнуть еще кого-нибудь. Пусть не на глушняк даже, но зацепи. Во многом это решает исход всего дерби. Стадо ретируется, столкнувшись с незапрограммированным сопротивлением и лишившись своего вожака. По крайней мере, это действенно на восемьдесят процентов, если взять за эквивалент – сто. Во всяком случае, и они понесут урон. Перманентного подмоложения не выйдет. Не веришь, читатель, попробуй при случае.

Как пел Владимир Семенович: «Ударил первым я тогда, так было надо». Вычислить из всех хануриков лидера, было достаточно просто. Он больше других садил свои говяжьи понты. Но меня-то на понт… держи карман шире. Я поставил все свои фишки на 100 красное. Ну, дал я тогда стране угля, мелкого, но до х…, много. Из эквивалента в сто, я выбил все проценты. Бутылка местного пива оказалась весьма кстати и послужила добрым аргументом.

Я боялся одного, не попаду или попаду, но не с должной силой, и тогда действительно – «попаду», встряну по самые помидоры. Почти без замаха, я обрушил бутылку из темного стекла на отмороженную голову баклана. Я-то видел, что у него и без того флягу рвет, больной во всю голову, раз на беспредел поставил. Короче, без царя в голове, но со своим наместником. Батька Махно затесался в его мозговых магистралях.

Ах! Как замечательно разлетелись коричневые стекла и брызги пива. Ему впору тогда было делать укладку волос, ведь пиво фиксирует и неплохо. Ленка говорила. Только так с подонками, метать бисер перед свиньями занятие, как известно, неблагодарное. Осколки осыпались, как метеориты, или звездный дождь. Почему-то мне тогда так показалось и все в покадровом воспроизведении. Я даже видел, как некоторые стекляшки заскочили ему за шиворот, наверное, левое ощущение. А вот именно так я думал тогда меньше всего.

Второго я зацепить не успел, точнее, протормозил как-то, и лениво стало. Бандерлог рухнул на асфальтовую дорожку, падая, он догнался, ударившись виском о паребрик. Знаете, такой потрепанный временем паребрик с выступающими в неправильной архитектурной композиции во все стороны камнями, львиная часть бетона выкрошилась.

Боже! Я думал, – убил. Его тело было, как мешок, все лицо залито кровью, текло с головы, куртка-ветровка медленно, но стабильно принимала краплаковый тон. Потом он, и это самое жуткое, ненавижу такое, забился в конвульсии. Я чертовски перепугался и, наверное, оттого с розой в руке стал надвигаться на толпу.

– Пошинкую! Черти заповедные, – зашипел я. – Иди сюда, дичь! Я погляжу, какого цвета у вас гнилой ливер. Демонюги, бесы, ну давай, стебанемся, я готов… Слышь, ботва, я «эр» не выговариваю, художник неместный, попишу и уеду, – и все такое понесло из меня, прорвало, у меня бывает, если кто перегнет палку. А эти индейцы шнифты на своего подпеска пилят, а он нижний брейк исполняет. Мышь глумленая, как будто ему в зад всадили паяльник в поисках канифоли, а на грудь нежно положили включенный утюг.

– Ты же замочил его?! – застонал вдруг один из пехоты. – Пацаны, он отмороженный, мы его после вычислим.

И давай к своему «хатхи» подгребать, а сами, гляжу, на измене лютой. И это они мне, пингвины теплотрасные, говорят, что отморозок, во, умора! Правда, у меня мандраж прошел, стало легко. Сам бросил взгляд на это около бордюрное туловище. Смотрю, вроде задышал ровнее, а кровища черными ручьями, что Ниагара, так и поливает. «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца».

– Слышь, – сказал я им. – Опарыши! Вы своему папуасу лепилу покличьте, а то ласты склеит.

После я ушел, а, зайдя за угол дома, даже пробежался, ну его к лешему, контора наедет, встрянешь. Эти пинкертоны исповедь слушать не обучены, упакуют, хоть ты и не при делах. Но тогда я отскочил удачно, а могли просто даже шапками закидать, будь душой покрепче.

Вот когда братва на братву, это да, серьезная сеча. Измену ловишь перед баталией, надо отметить, что куришь одну за одной. Колени трясутся, по спине холодок. Думаешь, сейчас огребусь, и еще думаешь, почему другие чувствуют себя нормально, а ты… да тебя всего колотит, как в лихорадке. Все себя чувствуют почти одинаково и почти все думают, как я. А когда это понимаешь, пытаешься шутить, разряжать обстановку. Это, правда, мало помогает, но выглядишь молодцом, эдакий отважный поцык, не пасующий перед лицом опасности. Подтягиваются враги.

Идешь, стенка на стенку, сердце колотится, словно мощный мотор, приводящий в движение насос, который впрыскивает по венам порции адреналина. Вот-вот выскочит, проломит грудную клетку и выпрыгнет, упадет кусочком алого батиста к ногам, испачкается в пыли, и будет некоторое время поддергиваться.

Начинается бойня, и ты вонзаешься туда, где мелькают кулаки, свистят, разрезая воздух, нунчаки, биты рушатся на голову, плечи, но это уже становится неважно. Тебе попали, как следует всекли и уже не маслает мотор в бешеном ритме, не подкашиваются ноги в коленных суставах, все уже ровно, планка упала, и ты весь в этом проклятом дерби, среди каменных пальм, каменных джунглей. Страх отступил, ты перешел в следующий уровень. Истинно говорил стратег – «Главное ввязаться в бой». А следующий раз все сначала.

Подобные переходящие в битву стрелки возникали по роду моей деятельности части. То отработали по барыгам на чужом месте, то в кабаке кто-то рамсанул, а на стрелу вся братва подтягивается искать справедливости. Нет, другое дело, если вась на вась инцидент. Какой базар, сами стебанулись, сами разошлись краями, а кто не захотел признать поражения и компромисса не искал, того баклана по любому серьезные люди в городе не поддержат. Не один разводящий не полезет в такой замес. Но справедливости ради надо отметить, появляются редкие антиквары, что качают на ровном месте. С таких получать надо и на место ставить.

Как-то мне отзвонил Муха, предложил оттянуться вечером в родном кабаке «Маяк». Он располагался у речного вокзала и своей архитектурой действительно оправдывал название. Тогда наша бригадка работала по колпакам.

Глава 4. Желтый Жигули и Ленусик-Пиккенесик

Есть такой лохотрон, точнее раньше был. Ох, и разводили мы лохов, как после, вся вечно похмельная и обворованная, Россия разводила спирт с музыкальным прозвищем «Рояль»

Поначалу это были наперстки и крошечный шарик. Но я особо этого не застал. Люди стали осторожнее, переставали вестись. А как появились крупных размеров колпачки и огромный шарик, тогда наплыв лохов самозабвенных снова хлынул к станкам, раскинутым в местах людского оживления. Особенно реально стригли лаве с крестьян-паломников. У нас тогда станок был на автовокзале, ай да кушевое место. Колхозаны расчехляются – тушите свет. Нижний аж парился, столько было работы. Нижним назывался тот, кто работал непосредственно с колпаками в станке.

На широкой картонке лавировали пластиковые стаканчики, под ними – поролоновый шарик, обоженный по кругу. Он напоминал картошку, так его и окрестили.

На верху помогали нижнему двое-трое, якобы из посторонних обывателей. Гнали обезьяну. Особенно канало, если в бригаде работал «батя». Этакий мужичек, играл за колхозника и непременно выигрывал, радуясь сламу, как ребенок новой игрушке. Обычно этот дяхан был из хозяйских, то есть чалился. Срок тянул у хозяина на зоне. Посудите сами, возьмите в пример, ну хоть гипотетически, повелся бы ваш отец на подобную авантюру. Лично мой – не в жизнь! Он бы лучше удавился. А те-то кенты матерые, не приученную зарплату у станка зарабатывать. Но, короче говоря, хавали эту тему фраера ушастые, черти заповедные, и отдавали последнее.

Иным давали на первый раз выиграть, если видели, что лох кушевой, в лапотнике сармака немерено, буренку продал и в город за серьезными затарками. Для этого еще необходимо быть неплохим психологом. Когда сверху кто-либо вычислял денежного, невзначай говорил об этом нижнему условной фразой, и тот давал лоху поднять банк. После последний входил в кураж и засаживал всю буренку вместе с выменем, ливером, рогами и копытами. Если впадал в кипеш, то его либо превентивно успокаивали, проведя беседу с пристрастием, либо сами ретировались до поры, пока время не обуздает накал страстей.

Если же у нижнего заканчивались деньги, хоть они и ходили по кругу, все же подобное случалось, он также произносил заветную фразу. Например, «по промчику отработаем». Люди, работающие с ним, понимали и давали ему выиграть у себя же.

В местах особо вероятного появления сотрудников милиции, также ставились пацаны. В случае появления на горизонте нежелательных персон «нон грата», они громко, как будто зовут приятеля, кричали: «Вася, Вася». Все понимали и сворачивали игру. Кто играл, знает. «Вот Красноярский край, а это Краснодарский. Кручу, верчу, запутать всех хочу. Кто узнает, где шарик, тот получит гонорарик. Играю на золото, бриллианты, сбегайтесь спекулянты. Если нету денег, привяжите к жопе веник. Он наметет вам много денег. Вот Паша, вот Саша, а вот (по середине с картошкой) беременная Маша. Кручу, верчу… Тут пусто, и здесь пусто, а здесь корейская капуста» и т. п. Нарядный разводящий фольклор.

Если бы вы знали, нет, честно, сколько у нас, восемнадцати летних пацанов, было тогда «воздуха». У меня ежедневно от двух до пяти «кать» (соток) выползало, при более удачном раскладе – наплыв паломников – до тысячи. Это, когда мой отец, работая на Севере, привозил по пятьсот-шестьсот рублей в месяц. И при том не уставал говорить мне, просто умора, когда я устроюсь на работу. Нет, клянусь дрожжами. У меня от этой мути кишки все переворачивало и за ушами чесалось. Вечный конфликт отцов и детей.

Я часто завидовал тем ребятам, у которых дружеские отношения с отцами. У меня аж слезы наворачивались, честно! Как-то я купил ему подарок на его день рождения, и мне посоветовали присовокупить к нему открытку. Сейчас уже не помню, кто мне подсказал подобное.

– Нет! – решительно ответил я. – Открытки я не вынесу. Это слишком сентиментально для вечного сезона засухи в джунглях наших с ним отношений.

Я даже не уловил ту грань, которая послужила переходом одного из нас на другую сторону баррикады. Но точно знаю, грань была, и кто-то ее переступил. Не хочу выгораживать свою персону. Но он, знаю наверняка, упустил время, не поймал момента. Ведь очень важно во взаимоотношениях удержать позитив на переломных рубежах. Ведь я отлично помню, как ездил с ним на юг в Батуми, отдыхал на море после первого класса, а еще раньше мы все вместе катались в Алма-Ата! Я, мама и отец. До чертика, раз он брал меня на рыбалку и на охоту. Мы, наверное, были дружны, но я отчего-то постоянно стеснялся его, не мог излить душу. Между нами существовала дистанция, он ее не позволял сокращать. Сам не шел со мной на откровения, даже не матерился при мне. Это скверно, точно вам говорю.

Отец и сын, это должно быть одно целое. Сын должен скучать по отцу, и когда что-то наболело или проблема, он обязательно приходит и делится этим в первую очередь со своим родителем, а не с улицей. Вот тогда…

Словом, у меня не было того человека, с которым бы я мог обсудить свой первый сексуальный опыт. Вы понимаете, о чем я?! Снова на «вы». Я говорил о многом со своей бабушкой, той, что подарила мне часы, но, ведь совершенно понятно, не обо всем можно поведать ей. Вот если бы отцу, то другое дело. Но у меня не было такого отца.

Потом, когда мне было уже 8 лет, у меня родилась сестра Таня. Нет, я абсолютно не ревную, ведь я не испытывал ярко выраженной любви к себе со стороны отца. Но не лишено вероятности и то, что появление ее еще больше отдалило нас. Он до сих пор относится к ней лояльно, и порой не скрывает лирического настроя. А на мне клише тог, не особо желанного. Я не мог понять сей причины.

Впоследствии он стал конкретный сноб. Его снобизмом пропиталась вся наша квартира, и маразм. Да, он тоже имел свое место, а его адиафра по отношению ко мне не угасала, а лишь из углей превращалось в пламя, или здесь более грамотно было бы сказать с точностью да наоборот. Дифирамбы в адрес сестры и постоянное нудение, лоббированное к моей скромной персоне нон грата. Это как звук бор машинки. К нему тяжело привыкнуть.

Однажды, когда отец был на вахте, я угнал из гаража нашу машину Жигули «копейку». Все ребята, как достигали определенного возрастного ценза, поступали именно так. Соблазн велик, особенно в те 1988—1989-е годы, заехать с шиком во двор техникума на авто, это круто. Галимый эпатаж, но зато девки визжат, а ты крутишь руль и куришь, как взрослый. Ну, в общем, ему меня кто-то сдал с потрохами. Я уже спал тогда, как сейчас помню, он накидался водки или еще там чего и зашел ко мне в комнату. Я, конечно, почувствовал, проснулся, но делал вид, что сплю. Думал, это дело на тормозах спустит. Но не тут-то было. Он даже не поинтересовался, сплю ли я или нет. Он не дал мне встать и стал окучивать, как умел.

Бил руками по всем местам и даже по голове. Ситуация, по крайней мере, для меня достигла наивысшей точки эскалации. Бил по голове, не дав даже подняться, за кусок железа, который совсем не пострадал и мирно стоял в гараже, будь он проклят этот кусок.

Мать прибежала и оттащила его. Я так и не вставал, и тихо проревел, наверное, часов до двух ночи. Потом еще долго этот поганый «ежик» стоял у моего горла, может, чуть ниже кадыка. Это тот самый ком, защитный рефлекс от несправедливости, хотя защищает ли он? Защищаться необходимо самому.

С другой стороны, когда меня в 1995 году закрыли, и я находился на ИВС (изолятор временного содержания), еще раньше его кличали КПЗ. Можно подумать, что от рокировки или полной перемены аббревиатуры, содержание в камерах стало более соответствовать санитарным нормам, или количество подозреваемых уменьшилось. Ну, в общем, мусора, сфабриковали дело, и терпила – баба ослица, на очной ставке опознала именно меня. Ее два демона изнасиловали и цацки рыжие сняли. А, покопавшись в компьютерном архиве, видно, она нашла в моей физиономии некоторое, а быть, может и поразительное, сходство со злодеем насильником.

Как я прибыл, сам по звонку, она меня разглядела видно и кричит ментам, что не он. А эти опричники Фемиды давай ее лечить и обрабатывать. Ты, мол, на него укажи в любом случае, он все равно «плохой». Плохой – во загнули, а мы, говорят, тебе, если что, за дачу ложных не предъявим. Ну, опознала меня, дичь, с мусорской постановы. Не в том суть, через несколько суток меня освободили под подписку о невыезде. А суетился больше всех других отец. Нанял адвоката, оплатил его, а мама говорила мне потом, что он ночами молился в тайне и свечи ставил, шептал перед иконами. Дома у нас есть еще от бабушек.

Вот так вот, парадокс! Не могу объяснить, ну а после всего отношения у нас совсем сошли на ноль. Зеро – знаете, как в казино. Не в ту сторону рулетку крупье завернул. Даже не здороваемся, как в разных измерениях. Он и к сыну-то моему как-то прохладно относится, а он, роднуля мой сына, очень на меня похож. Точно меня повторяет. Его даже мои тетки Ванькой, как меня, называют, а он Егорушка!

* * *

– Поехали, – говорит мне Муха, – вечерком в «Маяк».

У него что-то с подругой не заладилось, он и решил залить это, утопить все в стакане. Хотя должен отметить, это наоборот обостряет. Ты начинаешь ей звонить, выясниловку раскачивать, кипеш из этого только выходит, и все еще больше на ножи становится. Но я Муху отговаривать не стал. Сам такой, уж если вобьешь что себе в голову, мама не горюй. Да и с кем, как не с лучшим другом об этом пошептаться. Договорились словиться у Маяка часов в восемь. К тому времени я купил себе Жигули «семерку».

Представляете, 18 лет, а у меня своя лайба. Аж дух захватывала, красная цветом с люком, тонировкой на прибандиченный манер. Я ее лелеял. Заказал кожаные чехлы, поставил магнитолу «Пионер», четырехполосые колонки той же фирмы. Конкретно, нафокстроченная тачила. Боже, как ее Ленка любила, я даже ревновал. И другим девчушкам она нравилась, в смысле, машина. Своя машина и не надо угонять из отцовского гаража эту консервную банку желтого цвета. Во, бред, желтого цвета. Это ни в какие ворота не помещается. То ли дело – моя, красненькая. Уважаю этот цвет, он придает почти любой машине стремительный антураж, ну, может, за исключением Волги.

Воображаю себе, пошлятина. Наверное, любой колорист, пришедший к подобному решению окрасить Волгу в красный, вплотную приблизился к жизненному тупику. Как говаривал синьор Робинзон «Земную жизнь, пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу». Красная Волга, это все равно, что негр – Дед Мороз.

Ровно в восемь моя ласточка уткнулась бампером в паребрик, правее самого кабака метров в сто. Приблизиться к входу не представлялось возможным. «Что за черт?» – подумал тогда я. У центрального входа хаотично дефилировали, по меньшей мере, десятка полтора милиционеров, включая в себя пасмурные монументы омоновцев. Эдаким барельефом смотрелись последние на фоне «Маяка». Я насторожился, как-то сразу вкурил, что сегодня, по крайней мере, в этом проторенном заведении, нам с Мухой не обломится.

Закурив, я продолжал наблюдать за входом, пытаясь вектором взгляда выхватить знакомые силуэты, ну, или хоть один. Не заметил, как к машине с другой стороны подошел Муха с пацаненком из левобережной бригады. Малый, такое погоняло было у него, потянул за ручку, дверь не послушалась, а я вздрогнул и, увидев знакомые морды лиц, поднял фишку вверх.

– Не межуйся, свои, – бросил Малый, как только открыл дверь, потом протянул руку и сказал «привет». Следом за ним поздоровался Муха.

– Здорово, братан, – в своей манере. – Видишь, кипешнулся в баре стол.

– А что, какие дела, красные приемку устроили? – спросил я.

– Угадал, – вступил в полемику снова Малый. – Пацанов упаковали, кто-то цинканул в контору из администрации «Маяка».

– А что вышло-то? – повторил я.

– Там к пацанам хозным кенты из Одессы заехали. Они с ними на гастрольном туре словились, работали по колпакам вместе да хрусты ломали. Вот и пригласили погостить. Один из гастробайтеров «Дуст» одесский ваксы перебрал, и рамс качнул, ну, беспонтово, на ровном месте, баклан. С ним Егорка Шотландец стебанулся, он-то правильный пацан, за справедливость. Ну и надел на перо этого Дуста.

– А Дуст, что, погоняло, или ты так? – снова интересуюсь я, собираю картинку события.

– Реально так кличут.

– Тараканов что ли травит?

– Вот и Егор ему так сказал. Короче, краями не разошлись. Ну, Егор сорвался. Он у нас на хате, я его отвез. – Малый рассказывал достаточно оживленно, сопровождая повествование не произвольной пантомимой, с темпераментом холерика.

Что же касается того, кого звали Егор Шотландец, могу сказать одно, пацан авторитетный, бывший боксер, но с головой все в порядке. Он с Ленькой Малецким и другими ребятами на Ленинском работал по отъему, и на автовокзале по соседству с нами у них станок был. С ними еще «трудовские» работали. Улица Труда есть у нас такая. Тогда я еще не знал, что напишу о нем в перспективе книгу. Много, а может и не совсем, это для кого как. Позже их бригада солидно укрепилась в городе, взяли под контроль многие лакомые куски пост перестроечного пирога.

Работал Егор тесно с вором в законе Филатычем. Я о нем слышал. Серьезный жульман. А Ленька, сламщик Шотландца, погиб где-то под Амстердамом. Результат около криминальных интриг.

Их ОПГ совершила активную экспансию в первопрестольную, эдакий блиц криг. У них даже был карт-бланш на многие незаконные операции. Егора короновали на законника.

Вот с каким человеком мне приходилось общаться. Он даже стал моим своеобразным пропуском в жизнь. Я с ним словился позже на зоне. Но о лагерных перипетиях не сейчас.

В тот вечер мы с Мухой все же накидались. Пили по босяцки в гараже. Включили Шуфика, тогда он еще не скурвился и пел, даже, наверное, неплохо, хоть сам ни черта не смыслил в той жизни, о которой пел. Наверное, после первой пол литры Муха наклонился к моему уху, и так по-заговорщицки с интригой в мутных глазах прошептал:

– Есть, брат, хата. Ювелир один там кости бросил. Мне на нее наколку дали верную. Баблом фраер заряжен, что Брежнев орденами.

– А при каких тут Генсек, он же помер?

– Да так, для образного сравнения, – ответил мне Муха. – Он, этот фуцин, в «Прогрессе» работает.

Это ювелирная мастерская такая, котируется в городе, не в пример другим. Муха продолжал:

– Короче, Денис (так меня кличут от фамилии), там лаве, цацки, рыжего лома немерено, даже брюлики.

– Это тебе кто расклад такой подробный метнул, сексот обэхэссный, – прикололся я. Но он был, кажется, сама серьезность. Посмотрел мне прямо в глаза и добавил:

– Мне филки нужны, Ванька, как воздух. Много надо! Хочу своей машину купить и на Мальдивы с ней скататься.

Да, любил он свою, кстати, тоже Ленкой его пассию звали. Тогда я его понял, и подписался на авантюру. Кстати, и мне бы лишние деньги не помешали. Мы с моей Леночкой решили пожениться, так что, сами понимаете, не маленькие.

Весь слам с обнесенной хаты перевозить решили из гаража в съемную Мухину комнату. Он снимал ее для общения со своим Ленусиком. Так он ласково называл ее, как-то по-собачьи. Мне она всегда не особо импонировала. Кошелка с амбициями и мелированной ботвой. Вторая комната в квартире была наглухо заколочена. Там тесно покоилась утварь хозяйки, которая выехала в Талин. Словом, никто не мешал. Хавира грамотная, не запаленная. Муха рассказал своей пассии, что уезжает на пару дней в командировку недалеко, под Новосибирск.

– Она у меня правильная, не должна знать, чем мы занимаемся, – говорил тогда Муха. Он и сам еще не дыбал, влюбленная голова, чем она занимается.

Когда он уезжал, Лена не приходила на квартиру… одна, но ключи у нее были. После делюги мы перевезли трофеи в мой гараж. Но необходимы было их переправлять, так как мой папахен обещался посетить любимое заведение через день.

– Сейчас там тихо, – шептал Муха. – Свезем, и в порядке все будет. Ты, кстати, как, планы какие после всего.

– А какие планы, уже поздно, домой, отосплюсь.

– Я тогда к Ленке, соскучился. Она, небось, уже спит, но я разбужу, рада будет. Я точно знаю.

Я тогда промолчал, закурил новую сигарету и повернул машину в знакомый двор. Пока муха копошился в багажнике, я, взяв ключи, пошел первым, в руках у меня была упаковка со стереосистемой, совершенно конолевой, «Голд Стар» – корейская золотая звезда. Подойдя к оббитой сухим рейками двери, поставил коробку и вошел ключом во влагалище замка. Ключу стало хорошо, он бесшумно совершил поворот, поставив подругу в другую позицию, и калитка распахнулась, обнажая передо мной вечернее «бунгало».

Первое, что я услышал, это булькающая мелодия «Энигмы». Она была не навязчива и сочилась именно из той комнаты, что снимал муха для связи с Ленусиком. Лунный свет из кухонного окна, лишенного штор, осветил мне прихожую. На полу хаотично валялась пара женских туфлей… и… и мужских тоже. Последние стояли более интеллигентно, но имели оббитые носки и слегка стоптанные задники. Стремные колеса, одним словом.

Не закрывая за собой двери, я пошел по цепочке вещдоков. Следующая была кофточка. Я помню, ее Муха покупал у одного барыги, тот привез ее из Италии, ну, или из Турции. «Ленка будет визжать», – вынес вердикт Муха. Но пока визгов я не слышал. Следом после итальянской кофты небрежно, так рисуют картографы жирные реки на географических атласах, растянулись хипповатые джинсы. Колготки, юбочка, о! … бюсга… лифчик, плавочки.

Я поднял голову, сам уже стоял на пороге комнаты и открытия. Передо мной раскинулась тахта. Мелированный клубок, похожий на японского хина или Пиккенеса, нервно подпрыгивал в волосатой промежности студента-мачо. Тот с каллигуальной миной прищурил глаза, и время от времени поглаживал свою наложницу по «пикенесу». Оральный секс Ленусик-пиккинесик, надо отметить, делала самозабвенно. «Интересно, – подумал я. – А Мухи она тоже так истерично исполняет арии на кожаной флейте». За спиной появился он.