Читать книгу: «Город Грей-Рок»

В Грей-Роке не бывает «после дождя». Бывает «между дождями». Так же и с правдой. Она не наступает – она просто ненадолго показывается, чтобы было яснее видно, по кому плакать.

– Поучения старого Шкипера с доков

Глава 1 Дождь и Виски

Город выжимал из себя воду, как пьяница – последние капли из бутылки. Дождь в Грей-Роке никогда не лил; он лежал в воздухе мертвой, холодной дымкой, пропитывая всё насквозь: плащ, сигареты, душу. Я шёл, не разбирая дороги, ноги сами волокли меня по знакомым, замызганным улицам. Фонари были похожи на расплывчатые жёлтые пятна на мокром холсте ночи.

В кармане позвякивала фляжка. Почти пустая. Я приложился к горлышку, и дешёвый виски обжёг горло скупым, знакомым утешением. Месяц. Целый месяц, как я стал никем. Как я перестал быть копом. Как мир лишился ещё одного идиота, полагавшего, что можно что-то изменить.

Из подворотни послышался шёпот.

– Небось, замёрз? Заходи, согреемся.

Я не стал смотреть …Я просто мотнул головой и пошагал дальше… Молодая, старая – какая разница. У всех у них в этих подворотнях были одинаковые, пустые глаза. Я просто покачал головой и пошагал дальше, глубже в кишки города. Мой район. Моя помойка.

Мозг отказывался думать, и я был ему за это благодарен. Мысли – это роскошь, которую я не мог себе позволить. Оставались только рефлексы: сделать глоток, затянуться окурком, найти дорогу к той конуре, что я теперь называл домом.

Вдруг я споткнулся. Чёрт. Оступился о разбитую бутылку, валявшуюся в луже. Рука сама потянулась к кобуре, которой там уже не было. Просто привычка, глупая, как всё остальное. Только пустота под мокрой тканью плаща.

– Кэролли! Эй, Кэролли!

Я медленно обернулся. Из дверей подслеповатого бара «Якорь» на меня смотрел Барни, вытирая руки о засаленный фартук. Его лицо, похожее на испорченный печёный картофель, кривилось в подобии улыбки.

– Опять по кабакам шляешься? Заходи, согрею. Настоящее тут есть, не то дерьмо, что ты пьёшь.

Я помотал головой, пытаясь протолкнуть сквозь алкогольную пелену хоть одну внятную мысль.

– В другой раз, Барни. Я уже на дне.

– Смотри не захлебнись, – хрипло рассмеялся он. – Кстати, к тебе дама приходила. Ждала, ждала. Уехала на чёрном лимузине. Настоящая леди, понимаешь? Спросила Марка Кэролли. Я уж думал, ты к богатым клиентам подался.

Дама. Лимузин. Слова казались такими же нереальными, как и эта вся ночь. Я фыркнул, вытер мокрое лицо ладонью.

– Наверное, перепутала. Или ты перепил.

– Глаза у меня ещё хорошие, – обиделся Барни. – Говорит, зайдёт завтра. Смотри, не проспи свою удачу.

Удача. Смешное слово. Оно сюда не подходило, как кружевное бельё в сточную канаву. Я просто помахал ему рукой и поплёлся дальше, к своему дому. К своей конуре на третьем этаже здания, где лифт вечно хандрил.

Лечь. Вырубиться. Забыть. Это был единственный план.

Я не знал тогда, что Барни не соврал. И что утро принесёт с собой не просто свинцовое похмелье, а женщину. Женщину с глазами цвета зимнего неба и пачкой денег, от которой пахло бедой.

Но это уже будет завтра. А сегодня был только дождь. И виски.

Виски сделало своё дело. Чёрная, бессознательная пустота накрыла меня с головой. Но ненадолго.

Что-то стучало. Монотонно, настойчиво, прямо в висок. Сперва я подумал – опять этот чёртов водопровод. Потом до меня дошло – это моя собственная башка. В ней кто-то отбивал дробь тупым молотком, налитой свинцом.

Я открыл один глаз. Потом второй. Комната плыла в полумраке, как под водой. Свет уличного фонаря пробивался сквозь щель в шторах, падал на пустую фляжку и окурок в пепельнице. Пахло затхлостью, табачной золой и тоской.

Четыре пятнадцать утра. Цифры на будильнике врезались в сетчатку. Чёрт. Середина ночи для нормальных людей. Для меня – очередной акт бессмысленного существования.

С дивана пришлось подниматься частями. Сперва туловище, потом ноги. Голова протестовала, угрожая расколоться пополам. Я побрёл в угол, к умывальнику. Раковина была ржавой, зеркало над ней – потёртым, в жёлтых разводах. И в этом зеркале меня ждал тот ещё тип.

Я вгляделся. Обвисшее лицо, щетина в два дня, глаза, похожие на выгоревшие угли. Волосы торчали, как пакля. Этот тип явно проиграл драку. И не одну.

– Ну и что на себя смотришь, Кэролли? – хрипло спросил я у своего отражения. Голос был скрипучим, будто давно не использовался по назначению. – Красавчик. Прямо джентльмен удачи.

Зеркало молчало. Оно знало ответ лучше меня.

– Всего месяц, – продолжал я, пытаясь поймать взгляд того человека в зазеркалье. – Всего месяц, как ты не носишь жетон. А выглядишь так, будто тебя месяц таскали по канализации. Или ты сам в ней валялся.

Я плеснул в лицо ледяной воды. Не помогло. Только резкая боль пронзила лоб.

– Вэнс, – выдохнул я имя, глядя на капли, стекающие по стеклу. – Артур Вэнс. Мой напарник. А теперь – капитан. Сидит в своём тёплом кабинете, пьёт кофе и ставит галочки в бумагах. А ты тут. Потому что не смог заткнуться. Потому что полез против системы.

Система. Большая, жирная машина по перемалыванию душ. Я ткнул в неё палкой, а она меня выплюнула. И теперь я здесь. Смотрю на себя в ржавое зеркало в четыре утра.

– И кому ты нужен? – спросил я у своего двойника. – Барни? Девкам с угла? Они тебя знают. Знают, что ты бывший коп. Что ты опустился. Что с тебя уже нечего взять.

В голове всплыло вчерашнее: «К тебе дама приходила. На лимузине».

– Бред, – проворчал я. – Приснилось. Или Барни тоже перебрал.

Но сомнение уже засело где-то глубоко, под слоем виски и самоотвращения. Как крошечная заноза.

Я отшатнулся от зеркала. Мне стало противно смотреть на этого человека. На себя.

– Ладно, Кэролли, – прохрипел я, поворачиваясь к комнате. – Шоу окончено. Пора заливать пожар новой порцией дерьма из бутылки. Или пытаться заснуть. Что хуже – ещё не решил.

Я плюхнулся обратно на диван. Четыре семнадцать. До утра ещё целая вечность. Я закрыл глаза, пытаясь загнать обратно того жалкого типа из зеркала. Но он уже вылез. И теперь тихо сидел в углу моего сознания, напоминая, кем я стал. И главное – почему.

Где-то за окном с воем пронёсся автомобиль. Или это просто ветер выл в трубах. В Грей-Роке одно и то же.

Сознание вернулось ко мне не светом, а звуком. Навязчивым, пронзительным, впивающимся в мозг, как шило.

– Эй, скучный… не хочешь скоротать время?

Голос был хриплым от дешёвых сигарет и ночи, проведённой на холоде. Женский, но без единой нотки тепла. Профессиональный, отработанный до автоматизма выкрик.

Я застонал и вжался лицом в подушку, пытаясь заглушить звук.

Без толку. А тут другой голос… чуть моложе, подхватил эстафету с улицы под моим окном.

– С ней дорого, а со мной – дёшево! Иди сюда!

Шесть сорок пять утра. Рассвет в этом районе означал не начало нового дня, а окончание ночной смены для девиц лёгкого поведения. Последние отчаянные попытки сорвать куш перед тем, как уползти в свои берлоги. Их голоса сливались с воем далёкой сирены и рокотом мусоровоза – утренней симфонией Грей-Рока.

Я пнул сползшее на пол одеяло. Спать больше не получалось. Головная боль сменилась тупой, ноющей пустотой. Желудок напоминал о себе едким соком. Похмелье вступало в свои законные права.

С трудом поднявшись, я побрёл к окну. Щель в занавеске была достаточно широкой, чтобы увидеть сцену внизу. Две фигуры в коротких юбках и ярких, не по погоде, куртках топтались на углу, подставляя лица моросящему дождю. Одна, постарше, затягивалась сигаретой, её лицо было жёстким и усталым. Другая, молоденькая, прыгала с ноги на ногу, пытаясь согреться, и настойчиво заглядывала в проезжающие машины.

– Идиоты, – сипло пробормотал я, обращаясь больше к самому себе, чем к ним. – Морозить задницы за жалкие гроши. Лучше бы спали.

Но кто я такой, чтобы их судить? Я валялся на провалившемся диване в нетопленной конуре, а моим единственным достижением за месяц стало умение пить самый дешёвый виски, не морщась. Мы все здесь были кем-то вроде ночных бабочек – только одни продавали тело, а другие – остатки совести и былой репутации.

Желудок снова скрутило. Пора было что-то делать. Или выпить. Или найти завалявшую где-то банку консервов. Или просто снова рухнуть лицом в подушку и ждать, пока этот день как-нибудь сам себя изживёт.

Я потянулся к фляжке, стоявшей на ящике вместо тумбочки. Она была пуста. Надежда на лёгкий путь отключки рухнула. Оставался только один вариант – встретить утро лицом к лицу. С его кислотной тошнотой, голодом и воспоминаниями о вчерашних словах Барни.

Дама. На лимузине.

Может, оно и к лучшему, что она не застала меня в таком виде. Хотя… какая, к чёрту, разница?

Семь часов. Без пяти, без десяти – ровно семь. Время, когда честные люди пьют кофе, завязывают галстуки и целуют жён перед работой. Моё утро начиналось с того, что я отдирал от лица прилипшую к щеке крошку штукатурки и прислушивался к тому, как где-то внизу хлопнула дверь – одна из ночных бабочек, наконец, уползла в свою щель.

Вставать было противно. Тело ломило, будто меня переехал тот самый лимузин, о котором болтал Барни. Сознание упорно цеплялось за сон, но желудок настаивал на своём. Он напоминал о себе едким пустотным спазмом. На кухне, если можно было назвать кухней угол с горящей плитой, я нашёл завалявшуюся жестянку с надписью «Тушёнка». Внутри был засохший комок жира и пара коричневых крошек. Я протолкнул это в себя, как топливо в бак старого грузовика. Но долгий сон – роскошь для тех, у кого есть счета. А у меня были только долги и пустота в карманах.

Пошатываясь, дошёл до шкафа. Он стоял, перекошенный на один бок, и дверца его не закрывалась, будто шкаф тоже был пьян и хотел вывалиться наружу. Внутри висело то, что я называл своим «детективным гардеробом». Пара одинаковых костюмов, темных, немарких. Несколько рубашек, которые ещё можно было назвать чистыми. И галстук, один-единственный, тёмно-бордовый, как запекшаяся кровь. Когда-то он был моим талисманом. Теперь висел, как петля, напоминая о прошлой жизни.

Я снял вчерашнюю рубашку, бросил её в угол. Плеснул на лицо воды из-под крана – ледяной, до ожога. Вздохнул и начал одеваться.

Каждое движение было ритуалом. Поправление манжет. Застёгивание ремня. Тугое затягивание того самого галстука на шее. Я ловил своё отражение в потёкшем зеркале – и не узнавал. Тот человек в отражении был собран. Холоден. Почти респектабелен. Маска, надетая на больное тело и душу.

– Ну что, Кэролли, – прохрипел я своему двойнику. – Пора на работу. Утренний детектив выходит на смену.

Работа. Слово звучало насмешкой. Какая у меня может быть работа? Искать потерянных кошек для старух с пятого этажа? Подставлять рога мужьям для их скучающих жён? Или, может, ждать ту самую даму на лимузине, которая, скорее всего, так и не приедет?

Но я знал – сидеть сложа руки значит сойти с ума. Значит признать, что Вэнс и ему подобные победили. Значит окончательно стать тем опустившимся типом из зеркала.

Я натянул пиджак. Он сидел мешковато – я сбросил вес за этот месяц. Достал из ящика стола старую кобуру. Пустую. Пистолет пришлось сдать вместе с жетоном. Но привычка носить кобуру осталась. Как шрам.

– Ладно, – сказал я сам себе, поправляя воротник. – Идём. Посмотрим, что за день такой прекрасный нас ждёт.

Я потушил окурок о подоконник, взял со стола ключи и вышел из квартиры, хлопнув дверью. Лестница пахла сыростью и капустой. Где-то за стеной плакал ребёнок.

Я шагнул на улицу. Утренний воздух был острым и холодным. Дождь кончился, но небо висело низко, свинцовое, готовое разверзнуться снова.

Я сделал первый шаг. Потом второй. Я был утренним детективом. Без жетона. Без пистолета. Без надежды. Но я был на ногах. А в этом городе это уже победа.

Дверь захлопнулась с таким звуком, будто дерево вот-вот рассыплется в труху. Я дернул ручку на себя – сквозь щели проглядывал коридор. Чёрт. Снова не закрывается. Этот проклятый замок давно уже был просто куском ржавого железа, а не механизмом. Я пнул дверь ногой, она со скрипом поддалась и, наконец, с горем пополам встала на место. Ненадолго. До следующего раза.

Лестница встречала меня знакомым скрипом каждой второй ступеньки. Воздух был густым и спёртым, пах старыми коврами, варёной капустой и безнадёгой. Я спускался, держась за шаткие перила, когда на втором этаже послышался сдавленный смешок.

– Ох, смотри-ка, Амели, наше солнышко выкатилось!

Голос был хриплым, прокуренным, но с налётом дешёвой игривости. Из полумрака коридора выплыли две фигуры. Энни и Амели. Постоялицы «Лиловой лагуны» – борделя на первом этаже, чья вывеска мигала розовым неоном ровно до шести утра.

Энни, та, что постарше, прислонилась к косяку, затягиваясь окурком. Её рыжие волосы были растрёпаны, макияж расплылся, но в глазах ещё теплился огонёк былой дерзости. На ней был засаленный шелковый халат, под которым угадывалась соблазнительная когда-то фигура.

– Марки, дорогой, – просипела она, выпуская дым колечком. – Куда это ты такой красивый, да ещё и с утра пораньше? Небось, на свидание к той аристократке?

Рядом с ней пристроилась Амели, худая, с большими глазами, которые всегда смотрели на мир с выражением затаённого испуга, будто она ждала подвоха даже от собственной тени. Она была моложе, свежее, но уже с тем же налётом усталости вокруг глаз.

– Может, он завтракать к нам зайдёт? – тихо, почти шёпотом, предложила она, поправляя сбившуюся лямку ночной сорочки. – Я кофе сварю…

Энни фыркнула.

– Его теперь, поди, на наш кофе не пустит. У него дела, – она бросила на меня оценивающий взгляд, – важные. Чуешь, пахнет деньгами? Настоящими. Не как наши трёшки.

Я попытался пройти мимо, сунув руки в карманы.

– Отстань, Энни. Не до тебя.

– Ой, какой неласковый, – она сделала преувеличенно обиженное лицо. – А мы тут о тебе беспокоились. Вчера ночью какая-то штучка на колёсах приезжала, тебя спрашивала. Вся в норке и спеси. Я ей говорю: «Марка дома нет, он у высоких клиентов». А она нос воротит. Ну я и всыпала ей для важности, пусть знает, что наши тоже котируются. Ну, думаю, стерва…

Я остановился. Так Барни не врал.

– Что она сказала?

– А ничего не сказала, – Энни пожала плечами, демонстративно рассматривая свой маникюр. – Посмотрела на нас, как на клопов, села в свою карету и укатила. Но, скажу тебе, видок у неё был… деловой. Опасно деловой. Смотри, Марки, не обожгись.

Амели молча смотрела на меня, и в её взгляде читалось что-то похожее на искреннюю тревогу.

Я кивнул, отводя взгляд.

– Ладно. Спасибо за… информацию.

– Всегда рады помочь местному сыску, – язвительно пропела Энни. – Если что – мы всегда тут, на первом. Для тебя – скидка, красавчик.

Я уже спускался вниз, к выходу, когда её голос донёсся снова, уже без намёка на шутки:

– И правда, береги себя, Кэролли. От таких, как она, пахнет бедой. А мы тут и так утонуть можем.

Дверь в подъезд захлопнулась за моей спиной, отсекая этот мир – мир дешёвых духов, притворных улыбок и тихой тоски. Но их слова повисли в утреннем воздухе тяжёлым грузом.

Опасно деловой видок.

Пахнет бедой.

Я посмотрел на свинцовое небо Грей-Рока. Похоже, день обещал быть интересным. В том смысле, в каком интересным бывает похоронная процессия.

Путь до моего «офиса» занимал двадцать минут пешком. Двадцать минут между двумя мирами.

Я шёл, втянув голову в плечи, руки в карманах. Улицы постепенно просыпались, выплёвывая на свет божий своё население. У лавки на углу толпились парни с тупыми, озлобленными лицами – местные головорезы, «смотрящие» за территорией. Они перестали разговаривать, когда я проходил мимо, проводя меня молчаливыми, оценивающими взглядами. Я был для них ничем. Пустым местом. Бывшим копом. Но бывших копов не бьют – их просто не замечают. Это почти одно и то же.

Дальше – бедняки. Очередь за хлебом у булочной. Женщины с измождёнными лицами и пустыми взглядами. Старик, копошащийся в мусорном баке в поисках чего-то съедобного. Двое мальчишек гоняли по мостовой пустую банку. Обычная утренняя картина. Я прошёл, не поднимая глаз. Что я мог им дать? Ничего. Я был одним из них.

Но с каждым шагом район менялся. Тротуары становились чуть чище, подъезды – чуть опрятнее. В воздухе всё меньше пахло помоями и отчаянием и всё больше – кофе и свежей выпечкой. Я приближался к своему зданию. Тому самому, с вечно сломанным лифтом и потрескавшейся табличкой на двери.

Я уже почти дошёл, как мои глаза сами собой поднялись на третий этаж. И застыли.

Дверь моей конторы была приоткрыта.

Я замер на месте, рука инстинктивно рванулась к кобуре у подмышки и встретила пустоту. Проклятье. Её там не было. Адреналин… острый и знакомый, прогнал остатки похмелья. Я всегда запирал дверь. Всегда. Даже на этот едва работающий замок.

Медленно, стараясь не производить ни звука, я поднялся по лестнице. Сердце отстукивало ритм где-то в горле. Вариантов было немного: либо вор, либо…

Я толкнул дверь плечом.

В моём кабинете кто-то был.

Она сидела в моём кресле, спиной ко мне, рассматривая что-то в своих руках. Строгий силуэт, идеально уложенные волосы, дорогое пальто, перекинутое через спинку стула.

Женщина. Та самая. Из рассказов Барни и Энни.

Она услышала скрип двери и медленно, с невозмутимым спокойствием, повернулась ко мне. В её руках была моя старая, потрёпанная записная книжка. Та, что я вёл ещё в полиции.

Её глаза встретились с моими. Холодные. Бездонные. Как осколки зимнего неба.

– Мистер Кэролли, – произнесла она. Голос был низким, ровным, без единой нотки смущения. – Я вас заждалась. Вы, я смотрю, не любите пунктуальность.

Она отложила мою книжку на стол, как будто, так и надо. Как будто она имела на это полное право.

Я стоял на пороге, чувствуя себя посторонним в собственном кабинете. Пахло её дорогими духами – что-то холодное, цветочное, чуждое этому месту. Она нарушила не просто замок. Она нарушила весь хрупкий порядок моего падшего мира.

Приключения, чёрт возьми, уже ждали меня прямо в моей же конторе. И судя по взгляду этой женщины, они были того сорта, после которого либо хорошо платят, либо не выживают.