Читать книгу: «Далеко от обычного»

Шрифт:

Письма издалека

Холодные зимние ночи мучительно бесконечны, за стёклами воет вьюга, ему не спится. Его от неё отделяет глухая вечность. Он пьёт крепкий кофе и пишет ночами письма.

20 января

Набор первых слов невелик и всегда банален. Ну, знаешь, все эти «Здравствуй!», «Я к вам пишу…» и «Моя родная!». Поэтому без вступлений и предисловий.

Для меня, как всегда, расстояние – лишь условность. Я, как всегда, умею тебя, как воздух… И не умею тобой, как весенним ветром… А между нами границы, и километры, и ты, как огонь, а мне не мешает отдых… Хотел бы назвать смятением, но не стану. Иначе – откуда такое чувство, как будто пьяный, и что-то внутри горячо и нежно?

Как видишь, в таких вещах поэзия неизбежна! Ведь брался писать о том, что видел и что читаю, ну, может, ещё (но реже) о том, что понял. Такие сентенции сложно оправить в слово, но если выходит – то слово прочнее стали.

Хотя ты и их, вероятно, прочтёшь, не перелистаешь. Они тебе будут креплёным бальзамом по сердцу. Ну я надеюсь. Как мне – залогом. Я буду тебе писать под любым предлогом. Ты будешь читать между строк мой голос, и он у тебя внутри отзовётся пульсом. Мне будет не так пронзительно, не так пусто от мысли о том, что теперь я – холост.

По-моему, я чрезмерно сгущаю краски.

Пожалуйста, не хвали меня понапрасну – твоё одобрение мне ослабляет душу.

Пожалуйста, напиши мне.

Люблю. Твой Ждущий

Конверт у неё в руках пахнет пачули, травой, гвоздикой… Ей даже не нужно смотреть на обратный адрес – она столько лет этим запахом упивалась, что он для неё – как сигнал уже, как улика. Сердце в груди у неё сжимается, замирает, она жадно пробует на язык каждый знак и слово и вновь поддаётся его колдовскому зову… И ищет слова. Для того, что нельзя передать словами.

21 января

Твои визиты ко мне – как грохот с ночного неба. А впрочем, когда тебя нет – мне совсем нелепо, так что греми спокойно над самой крышей – мне будет в радость изредка это слышать.

Я здесь, признаться, несколько ослабела. Моя основная проблема – немая праздность. Это тревожит. Скорее всего, напрасно (лень – это временно, я не могу без дела), но это, пожалуй, слабое утешенье.

Я окончательно разучилась врать, принимать решения, даже сердиться уже не могу, похоже.

Я ношу платья, часы и кожу.

В последнее время живу будто бы в блокаде: день изо дня без конца проверяю почту, но знаться со мной, похоже, никто не хочет… Я утешаюсь, мол, я – молодой писатель!

В общем, всё время вру себе, извиваюсь… Помнишь, когда мы были, ты знал меня и говорил – я страус: если не вижу, мол, то, что – страшно, то и живу – спокойно и трезво даже.

Мне снятся сны. Я редко потом их помню. Ещё реже снишься ты. Заедает совесть. Я так привыкла нуждаться в твоём непогрешном слове, – любое другое слово ему не ровня.

Пиши мне. Пиши ещё, под любым предлогом, я нахожу в твоих мыслях, в твоих словах отголоски Бога. Ты не грусти там, старайся смотреть бодрее.

Всё. Жду ответа.

Твоя Медея

Февраль для него, как всегда, заготовил кризис. Разлука невыносима, и сердце вот-вот взорвётся. Уже не спасают ни кофе, ни сон, ни письма… Он пишет, и боль между строчек льётся.

1 февраля

Родная моя… Я скатился до обобщений: разве возможно в слове раскрыть твой образ? Но если меня настигает твой вечный голос, то ты на земле действительно всех роднее.

Мысль о тебе, как дамоклов меч, надо мной зависла. Ревностно, как жена, отшивает любые другие мысли. Всюду твои вещицы и безделушки. Я слушаю твой дабстеп, хоть его невозможно слушать.

Грустно смотреть на то, как ты там сдаёшься. Милая девочка, всё ещё будет, верь мне.

Будь снисходительней к звёздной своей карьере. Ты всё сумеешь, знай! И всего добьёшься.

Знаешь, на самом деле, мне очень плохо… Сердце стучит так сильно, что, верно, уже оглохло. Я бесконечно скучаю. Боюсь сломаться – мне ведь теперь уже далеко за двадцать.

В общем, я знаю, конечно, что ты мне скажешь, но если я сдамся, то больше уже не встану.

Нужно ползти, пока позволяют раны. Всё остальное, пожалуй, уже не важно.

Я взял билеты на самолёт, вылетаю в среду. Буду к утру, надеюсь. Максимум – до обеда.

Только не нужно меня встречать – созвонимся, ладно? Иначе придётся бриться, лететь в парадном…

Всё. Очень скоро я буду рядом, будешь рассказывать мне свои сказки лично. Думаю, вместе мы смотримся органичней.

Я хочу быть с тобой. Ты не против, правда?

2 февраля

Страшно, любимый. Отчаянно, дико страшно. Ты мне сегодня приснился грустный, в крови и саже. Что-то тяжёлое мается возле сердца. Внутри холодеет так, что не отогреться…

Не торопись, не дури, не бросайся в омут!

В тихие игры чёрт до поры играет, но всё равно обведёт, заманит или (не к ночи сказать) и совсем угробит.

Так и любовь – мучительна, как гангрена. Стадия поздняя, на ампутацию нужно время. Зря ты усугубляешь.

Но, знаешь, впрочем, я извелась не меньше. Решай, как хочешь. Я тут храбрюсь, конечно, пока есть силы, и, разумеется, жду тебя, ты ведь знаешь. Чувствую, вот увижу, и всё – растаю.

Страшно. Отчаянно страшно, милый…

Гулкую тишину разбавляет лишь звон капели… Ящик почтовый пуст уже третий месяц. Небо всё выше и ярче, а дни длиннее. Корреспонденты с экрана доносят дурные вести. Хрупкий её рассудок покрыт пеленой тумана. Безумие с каждым днём подползает ближе. Она пьёт горячий кофе и снова пишет, день изо дня, безропотно и упрямо.

1 августа

Здравствуй, родной мой. Пишу тебе… Помнишь это?

Здесь у меня свирепствует, злится лето, жалит, и жжёт, и кусает меня за плечи…

Я, как и прежде, жду нашей встречи. Жду и не верю оперативным сводкам.

Впрочем, в моём неверии мало проку.

Я отмечаю в календаре недели, читаю письма и всё надеюсь не то проснуться, не то забыться.

«Без вести» – это проклятье: ни жив, ни умер. Страшно подумать о том, что тебя не будет… Ночами меня накрывает потоком жути, и я безнадёжно слушаю мерный зуммер.

Сердце моё! Я жду тебя ровно в восемь там, где в реке отражается город и неба просинь. Жду, как ждала вчера и как буду завтра. Жду, потому что знаю, что вера – свята.

Память горька, как яд, как зола пожарищ. Время ползёт равнодушно и беспристрастно.

Авиаперелёты удобны и неопасны.

Ты ведь приедешь? Правда же? Обещаешь?..

Эпилог

Белое небо слепило глаза сквозь стёкла. Страшно, пожалуй, не было. Было больно. Несколько слов, прежде чем всё слилось и смолкло. Самое важное… Самое дорогое…

6 февраля

Пишу тебе от порога Вечности. Путь окончен. Вряд ли ты это когда-нибудь прочитаешь… Я всегда буду рядом, ведь ты же знаешь. Девочка, я люблю тебя. Очень-очень…

Memory

Так дельфины рисуют краской густые пятна,
Так из облаков вырастают замки,
Так из памяти – приуменьшенные стократно,
Но живые – всплывают образы, как касатки.
Выплывают лица, слова, игрушки,
Белый заяц, раки в стеклянной банке,
Твой отец, молодой и ещё не пьющий,
Сварит их, пока ты играешь в прятки;
Разумеется, скажет: «Они сбежали»,
Разумеется, ты поверишь, но ненадолго,
До той ночи, когда ты поймаешь маму,
Оставляющую в Новый год сувенир под ёлкой.
После этой ночи, прощаясь с волшебной тайной,
Ты в последний раз напишешь Деду Морозу:
«Дорогой Дед Мороз! Ты, наверное, очень занят,
Но на этот раз я хочу попросить серьёзно:
Ты, пожалуйста, не опаздывай больше к детям,
Они целый год надеются и мечтают.
А ко мне приходи просто в гости, и лучше – летом.
У меня – родители. Они сами мне всё подарят…»
А потом, неизбежно, ты повзрослеешь,
Тут и там оставляя улики-воспоминанья,
Становясь год от года сильней и злее,
Всё прочней отбиваясь от отчей стаи.
Как фотоальбомы, листая память,
Станешь узнавать по запаху дни и даты,
Так, наверно, все взрослые чётко знают
Аромат сентябрьской школьной парты.
Жизнь промчится, как синий бездомный поезд,
Оставляя метки на перегонах:
Это ты рисуешь крючочки в пропись,
Это в первый раз плачет твой ребёнок,
Это первый друг, предавший и обманувший,
Это слёзы матери над кроваткой,
Это взгляд в глаза, опаливший душу…
Это ты – воздушные строишь замки.

«если долго смотреть, как течёт река…»

если долго смотреть, как течёт река,
если нет у тебя врага,
можно выучить камни на берегах,
где она тонка,
можно каждую знать волну, каждый спеть закат,
можно ветер ловить в руках…

здесь когда-то большая была река —
я не помню, в каких веках.

«Говорил им: «Пусть сами хоронят своих, пойдём!»…»

Говорил им: «Пусть сами хоронят своих, пойдём!»
Обходился без крова ночью, без пищи днём,
Обещал новый век и большой улов.
Был таков.

Говорили «Memento mori»
                                 да «Homo homini lupus est»,
Обмеряли прилежно законной смерой
                                         сирот, стариков, невест.
Исчерпали живые воды кто полной чашей,
                                                        кто и ковшом.
Ни один так по водам и не пошёл.

Сноски

…И смотреть, как чужие люди глядят
                         с твоих собственных фотографий.
Незнакомо щерятся, будто смеются не над тобой;
Уходя с головой в мутный омут тоски и страха,
Обсуждая новости с пустотой,

Наблюдать, словно со стороны, свою жизнь.
    В новом ракурсе, с завистью, будто себя теряя,
Отмеряя ещё и ещё один день обретённой
                                           твоей не тобой судьбы.
Рассыпаясь, как мёртвое здание,
                               которому больше не доверяют,
Подлежать исключению, исчезать, превращаясь в пыль.

Быть ничем. Экзистенциально сдаваться на милость будней,
С изумлением обнаруживать многообразность хтони.
И себя в ней. И не себя в ней.
  Кого-то, кто будет отныне тобой, а ты сам – не будешь.
Будто взгляд на себя изнутри
Трипа, или забвения, или сна, или обморока, или комы.

Ощущать, что не ты ощущаешь себя, но кто-то,
Изучать своего врага, жадно, исподволь и пристрастно
Ждать и сравнивать со своим когда-то взглядом
                             этих уже не своих глаз на каждом фото,
Привыкая к механике нового бытия,
  где не все отражаются в зеркалах и бессмыслен паспорт.

Любоваться безвременьем, переполненным тьмой и горем,
Изучая градации ненависти, перелистывать картотеку,
Убивать время. Убивать время. Убивать время.
Убеждать себя в том, что и это пройдёт,
                       вырезая на коже лезвием слово «помню»,
Чтобы помнить. На всякий случай. Когда всё схлынет
И останется эхом, историей, миражами,
Как однажды зеркало тронул иней
И по зеркалу трещины побежали.

«Из простого и честного – только кофе да поезда…»

Из простого и честного – только кофе да поезда.
Take a rest, не в резкости, сквозь года,
Я, куда мне деваться, однажды тебя отдам:
Не вовек беда – и я-то не навсегда.

После стольких прогорклых и горьких слов,
Потерявши самое себя, а не только семью и кров,
Как с войны возвращаться, теряя кров,
Спать, не видя снов,

Снова, заново, не по лжи
Дом построить и выбелить, чтобы жить,
Чтоб однажды, к землице голову приложив,
Услыхать твой шаг

И понять, что снова во сне будут сниться сны
И что мы не обречены
Дальше жить ради этой немой войны.

Погребать твоё имя под тоннами тишины,
Что звенит в ушах…

Я-то знаю, что «было» и «будет» – всегда одно
И что глубже не кануть, чем это двойное дно.
Мы опять будем спать тем же самым сном —
Просто большего не дано.