Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и военная деятельность

На место Веймарна в Варшаве был назначен Бибиков. Между ним и Суворовым сразу установились наилучшие отношения. Засвидетельствовав Суворову письменно об его опытности, искусстве, познаниях и заслугах, Бибиков вполне благоразумно предоставил личному его усмотрению распределение и разделение войск, спрашивая его мнения относительно вопросов наибольшей важности.

С началом 1772 года, то есть переходом к Бибикову начальствования нашими войсками в Польше, принято было решение – покорить все укрепленные места, находившиеся еще во власти конфедератов. А так как в этих укреплениях сидело немало и французов, то Франция пожелала оказать России противодействие в этом отношении. С этой целью вместо Дюмурье, так постыдно ретировавшегося из Польши, явился генерал-майор барон де Виомениль с хорошим запасом денежных средств и целой партией переодетых офицеров и унтер-офицеров.

Первый дебют Виомениля, как и Дюмурье, был удачен. Пользуясь небрежностью и неспособностью лица, начальствовавшего в Кракове русским отрядом и заведовавшего этим городом, Виомениль, при содействии краковских жителей и духовенства, ночью тихонько проник в краковский замок, который и удержал за собой, успев даже стянуть туда несколько войск. Узнав об этом, Суворов был крайне возмущен оплошностью своего подчиненного и прибыл в Краков 29 января, соединившись с Бронницким, командовавшим пятью польскими коронными кавалерийскими полками.

Осаждая краковский замок, Суворов вместе с тем и сам находился в серьезном осадном положении от конфедератских партий, задавшихся целью заставить русских снять блокаду Кракова. Тем не менее, все-таки успели обрушить часть стены около ворот крепости, пробить брешь и произвести несколько пожаров. Во избежание кровопролития Суворов послал в замок извещение, что для штурма все готово, и если гарнизон не сдастся, – будет весь истреблен… После непродолжительных переговоров Суворова с французским генералом Шуази, начальствовавшим в замке, 12 апреля была заключена капитуляция, в которой между прочим было оговорено, что французы сдаются не военнопленными, а просто пленными, так как войны между Россией и Францией не было. Сдача произошла 15 апреля.

За взятие краковской крепости Екатерина II наградила Суворова 1 тысячей червонцев; войскам же, участвовавшим в этом деле, назначила для раздачи 10 тысяч рублей.

Не покидая Кракова, Суворов принялся деятельно завершать конфедератскую войну. Он овладел хорошо укрепленным городом Затор и предпринял осаду Тынца и Лонцкороны. Но именно в этот момент в краковскую область вступили австрийские войска… Вскоре был подписан договор о разделе Польши между Россией, Пруссией и Австрией. Суворов же получил новое назначение – в Финляндию, так как предполагались со стороны шведского короля враждебные замыслы по отношению к России.

Глава IV. Турецкая война. 1773 – 1774.

Вовлечение Францией Турции в войну с Россией. – Назначение Суворова на турецкий театр войны. – Две битвы под Туртукаем. – Гирсовский пост и большая победа. – Козлуджи и отъезд Суворова из армии

Жестоко поплатилась Турция, так безрассудно вовлеченная Францией в войну с Россией. Война вскоре приняла крайне неблагоприятный для Турции оборот. Тем не менее, Россия крайне тяготилась искусственно вызванной по проискам Франции войной с Турцией. Но так как последняя упорно не соглашалась признать требуемой Россией независимости крымских татар, то, потратив весь 1772 год и часть 1773 года на переговоры, вновь пришлось взяться за оружие.

В это именно время и появился на театре турецкой войны Суворов. Предполагавшаяся война со Швецией оказалась вздором. А потому Суворов энергически принялся за осуществление давнего своего желания – попасть на турецкий театр войны, что без труда удалось ему ввиду боевой его славы.

Представившись в Яссах главнокомандующему дунайской армией графу Румянцеву, Суворов получил назначение в дивизию генерал-поручика графа Салтыкова, который дал ему в командование отряд, находящийся под Негоештским монастырем, куда и прибыл 5 мая 1773 года. В то время Турция еще пользовалась ореолом грозной, воинственной державы. Но именно войнам екатерининского времени, – к рассмотрению которых мы обращаемся теперь, – принадлежит уничтожение этого ореола. Один Суворов сделал в этом отношении более всех других.

Из Петербурга более полугода уже требовали немедленного перехода за Дунай и занятия всего края до Балканов. Но в Яссах относились к делу совершенно иначе и даже считали петербургский план вовсе неосуществимым. Суворов сразу оценил всю важность этого плана, и по мере сил стремился всегда к его осуществлению. Отряд Суворова составлял оконечность левого фланга дивизии графа Салтыкова и служил связью с отрядом генерала Потемкина, ставшего вскоре всесильным временщиком. Здесь, под Туртукаем, было чрезвычайно много турок, зорко следивших за русскими на другом берегу Дуная.

Едва Суворов успел прибыть к месту своего назначения, как от него потребовали разведок на Туртукай. Он обратил внимание Салтыкова на крайнюю малочисленность своего отряда (около 500 человек пехоты) против четырехтысячного отряда турок. Но просьба Суворова была оставлена без внимания. И это почти заурядно повторялось в военной деятельности Суворова: у него, выступавшего обыкновенно в самых опасных предприятиях, почти всегда бывало изумительно мало войска; у начальников же отрядов, соседних с ним и обыкновенно бездействовавших, сосредоточивались в это время большие количества войск, содействием которых, однако, Суворову очень редко удавалось пользоваться.

8 мая Суворов произвел разведки на Туртукай, причем опрокинул и обратил в бегство отряд турок около 900 человек. Сообщая Салтыкову об этой стычке, Суворов еще раз повторил на разные лады и убедительно доказывал, что у него слишком мало пехоты. Но опять-таки – никакого результата. Тогда Суворов назначил атаку в тот же день, когда турки были отбиты с таким поразительным уроном. А чтобы скрыть малочисленность своих войск, он предпринял ночную переправу через Дунай, имеющий там около 300 саженей, буквально перед носом у неприятеля и вместе с тем предписал в своей “диспозиции” поистине лихую “ночную атаку с храбростью и фурией сначала на один турецкий лагерь, потом на другой и, наконец, на третий”. Решаясь на такое предприятие, Суворов хорошо знал, что у этих лагерей, помимо многочисленного войска, имелись еще и четыре сильные батареи, занимавшие самые выгодные позиции.

В ночной темноте произошла переправа через Дунай в полном порядке. Ее заметил неприятель, открывший сильный огонь. Тем не менее, переправа совершилась замечательно благополучно, при незначительной потере лошадей и людей. В ночную же пору атаками были взяты один за другим три неприятельских лагеря с их батареями, а затем – и город Туртукай, моментально очищенный от засевших в нем турок, который вскоре же был взорван порохом и выжжен дотла.

Разгром был кончен к 4 часам ночи. Бились с таким ожесточением с обеих сторон, что пленных вовсе не было. С нашей стороны около 200 убитых и раненых; у неприятеля же около полутора тысяч человек легло на месте. Еще до солнечного восхода Суворов уведомил Салтыкова о своей победе.

Независимо от этого, Суворов послал Румянцеву как главнокомандующему, такое донесение:

 
“Слава Богу, слава вам,
Туртукай взят, и я там”.
 

Во время битвы при атаке батареи разорвало турецкую пушку, и осколками сильно ранило Суворову правую ногу.

Суворов всеми силами старался доказать Салтыкову необходимость утвердиться на другом берегу Дуная (где он уже одержал такую блестящую победу), и затем – более и более развивать свои военные операции в глубь неприятельской страны. В этом же смысле последовал и приказ от Румянцева, но Салтыков, по-видимому, даже вовсе не мог понять всей важности и пользы беспрерывного наступательного действия на турок. В самый же день победы Суворов, не имея подкрепления, вынужден был опять возвратиться на свой берег Дуная. Вследствие этого турки по-прежнему продолжали сношения по Дунаю. Уничтоженные Суворовым их лагеря вырастали и вырастали; войска довольно быстро прибывали в них.

В это время Суворова одолевали жесточайшие припадки лихорадки, но он все-таки некоторое время пересиливал себя и оставался на своем посту. Борясь с лихорадочными пароксизмами, он деятельно готовился к нападению на турок, и под диктовку его, измученного лихорадкой, была составлена подробная диспозиция. Тем не менее, недуг окончательно сломил его, так что ему уже оставалось только лечиться.

Но дело, умно обдуманное им, прекрасно подготовленное и подробно распланированное, было отложено потому, что исполнители, которым все было доверено Суворовым, струсили в самом начале… Болезнь Суворова продолжалась до 14 июня. И хотя главные силы Румянцева были уже переправлены за Дунай, хотя Румянцев настойчиво требовал, чтобы предприняли, если не “поиск”, то хоть “демонстрации”, тем не менее, в ожидании возвращения Суворова дело оставалось в полнейшем застое. Зато, с другой стороны, на этот раз уже в точности были исполнены все требования Суворова относительно количества войск.

Нападение на Туртукай назначено было в ночь с 16 на 17 июня. Хотя Суворов и прибыл ради этого, но был так слаб, что мог двигаться только при помощи двух человек, поддерживавших его под руки, и говорил так тихо, что при нем находился офицер, для повторения отдаваемых им приказаний. Начать бой поручено было храброму майору Ребоку, переправившемуся с первой партией войск. Он вполне оправдал оказанное ему доверие и блестяще выполнил данное ему поручение как во время ночной переправы под неприятельским огнем, так и при горячей, настойчивой атаке первого неприятельского лагеря. Сам Суворов прибыл лишь со второй партией войск, которая хоть и запоздала несколько, но, тем не менее, вовремя успела поддержать Ребока, замечательно умело и находчиво ведшего все время сложный и сильный бой с многочисленным неприятелем. С прибытием Суворова и по личным его распоряжениям еще более оживился бой. У Суворова так велик был перевес воли над физическим недугом, что под конец боя он даже сел на коня. Турки потерпели полное поражение. Разбежавшиеся в разные стороны неприятельские войска были горячо преследуемы верст пять.

К вечеру того же дня Суворов опять возвратился на свой берег и послал Салтыкову известие о победе, а к Румянцеву отправил с донесением майора Ребока как главного виновника победы. 7 июля состоялось новое распределение полков по отрядам, причем Суворов получил от Румянцева назначение в “главные силы”, именно – в Гирсово, этот единственный пункт, принадлежавший нам по ту сторону Дуная, – чем доказал, что он вполне ценил и службу Суворова, и его блестящее дарование.

Осмотрев свой новый пост, Суворов признал его недостаточно обеспеченным от турецких покушений и энергически принялся за сооружение дополнительных укреплений и исправление крепостных верков^[1]. Еще не успели вполне закончить эту работу, как в ночь на 3 сентября в 20 верстах от Гирсова показалась турецкая конница; утром же турки, значительно усилившись, потеснили передовые посты; а в полдень неприятель был уже на пушечный выстрел от Гирсова. Желая заманить турок как можно ближе, Суворов безусловно запретил стрелять из пушек и даже послал казаков с ложной атакой. Казаки, бросившись на турок, начали затем понемногу отступать; а потом, как бы в паническом страхе от преследования, во всю прыть умчались в поля в разные стороны. Когда поле очистилось от казаков, – турки начали развертывать свои силы и строиться. Суворов с беззаботным видом смотрел на маневрировавшего перед ним неприятеля, как на забаву, ядовито острил, указывая на него своим приближенным, и весело смеялся. А турки шли вперед быстрее и быстрее, наконец стремительно бросились на штурм. Атакующих встретил жестокий картечный огонь. Таким образом, заманив турок к самым стенам крепости, с точностью математического расчета охватил все турецкое полчище общей атакой.

Количество войск у Суворова простиралось до 3 тысяч человек, в распоряжении же неприятеля было около 12 тысяч войска. Тем не менее, хотя турки с отчаянием бились за каждую пядь земли, русские все-таки явно уже начали теснить неприятеля по всей линии наступления, и в среде неприятеля проявился наконец такой панический страх, что не отступление только, а самое постыдное бегство сделалось общим. Казаки и конница гнали неприятеля на протяжении 30 верст; казаки же, кроме того, не переставали тревожить его и всю ночь.

По распоряжению Румянцева был отслужен благодарственный молебен во всей армии. 5 сентября Румянцев написал Суворову:

“За победу, в которой признаю искусство и храбрость предводителя и мужественный подвиг вверенных вам полков, воздайте похвалу и благодарение именем моим всем чинам, трудившимся в сем деле”.

Тем не менее, медлительность и бездеятельность Румянцева остались в прежней силе. Суворову нечего было делать в армии, а потому с наступлением зимы он взял отпуск в Москву на короткое время. Там он, совершенно неожиданно для самого себя, женился, что называется, наобум, — и был глубоко несчастлив в супружестве. К началу кампании 1774 года он все-таки не опоздал. Жена же осталась в Москве.

При распределении Румянцевым войск своей армии Суворову было поручено охранение Гирсова, наблюдение за Силистрией и совокупные действия с отрядом генерала Каменского, давнего недруга Суворова. Хуже этой последней комбинации невозможно даже ничего представить, так как Суворов и Каменский открыто ненавидели друг друга. И эта ошибка главнокомандующего была затем еще усугублена им. Предоставив им первоначально самостоятельное, совместное решение всего, касающегося их операций (времени, направления, действия совместно или порознь) и пр., Румянцев, после того уже, как они совместно между собой условились “разбить неприятеля в поле”, предписал, “чтобы в спорных вопросах первенство принадлежало Каменскому как старшему”. Таким образом, Суворов был поставлен под начало Каменского. Это не только ошибка, но и несправедливость в отношении Суворова. Он, в силу своеобразного своего военного дарования, мог действовать и действовать всегда не иначе, как совершенно самостоятельно. Затем, ни о каком “старшинстве” не может быть и речи. Оба они были в чине генерал-поручиков; боевое же прошлое Суворова было неизмеримо выше прошлого Каменского.

Для осуществления условленного между ними плана Каменский первым выступил, а затем должен был выступить и Суворов 28 мая. Но он опоздал на два дня, под предлогом несвоевременного прибытия некоторых полков; а затем – пошел не по той дороге, какая была условлена, а по другой, считая ее ближней. Во всяком случае Каменский вовсе не был уведомлен Суворовым, и донес Румянцеву, что Суворов неизвестно где находится и поступает, как независимый от него генерал.

С военной точки зрения поступок Суворова “неизвинителен”. Но со стороны здравого смысла и трезвой логики несправедливо оскорбленный, заслуженный и известный полководец безусловно прав. Будучи опрометчиво лишен самостоятельности, он произвольно восстановил ее именно ради пользы службы. Выйдя из подчиненности ненавистного ему человека, не могшего иметь ни малейшего авторитета для него как человека несомненно гениального в военном отношении, Суворов решил самостоятельно найти неприятеля и расправиться с ним на свой личный страх и риск. И если произвольно избранная Суворовым дорога оказалась неудобной в смысле сообщения, зато она сразу же привела его к желанной цели – к неприятелю. Дорога была узкая, запущенная, пролегала через густой лес. Едва разведочный отряд углубился в лес, как сразу же наткнулся на турецких разведчиков, высланных корпусом в 40 тысяч человек, вышедшим из Шумлы в Гирсово и находившимся уже в Козлуджи.

В дремучем лесу, где пролегала лишь одна дрянная дорожка, завязался жесточайший бой между встретившимися отрядами, систематически поддерживаемыми подкреплениями с обеих сторон. Здесь приходилось буквально брать каждый шаг с бою. На каждой лужайке пехота развертывалась – и происходило форменное сражение. Таким-то путем приходилось пробиваться через лесную трущобу и чрез неприятеля на расстоянии около 9 верст!.. Войска были до крайности истомлены прежним переходом, необыкновенными затруднениями в лесном пути и чрезвычайной жарой. Многие солдаты падали от изнеможения и даже умирали на ходу от истощения сил.

На плечах неприятельского авангарда Суворов достиг, наконец, окраины леса, вышел на поляну перед Козлуджи протяжением около 9 верст, на возвышениях которой стояла турецкая армия. В это время хлынул ливень как из ведра, бывший величайшим благом для русских войск, освеживший их истомленные силы. Но дождь причинил немаловажный вред туркам: он намочил их длинные, широкие одежды, ставшие тяжелыми и затруднительными для движения, а главное – подмочил патроны, которые они носили в карманах.

Бой, начавшийся и происходивший в лесу, не прекращался ни на минуту, так как по выходе из леса легкие наши войска неотступно следовали за неприятельским авангардом, взошли на высоты и завязали перестрелку. На поляне перед 40-тысячным неприятельским корпусом у Суворова было всего около 8 тысяч человек. Кроме того, артиллерия его запоздала, задержанная крайне неудобной лесной дорогой, заваленной теперь еще и жертвами происходившего упорного боя. Неприятельские же батареи поддерживали жаркий огонь во все время с момента выхода наших войск из леса. Неприятель, отбросив взобравшиеся к нему на высоты наши легкие войска, сам стремительно ринулся в бешеную атаку против двигавшихся вперед главных сил Суворова. Атака возобновлялась несколько раз со свежими силами и возраставшим ожесточением неприятеля, но каждый раз была отбиваема, и русские войска беспрерывно подвигались вперед и вперед. Эта неудача быстро заменила прежнее напряженное одушевление явным ужасом и отчаянием, особенно же, когда, наконец, прибыли и 10 полевых орудий, моментально установленных и начавших обстреливать неприятельский лагерь.