Цитаты из книги «Старое кладбище», страница 6

У страха и времени отношения особенные – вечный роман. Страх замедляет время, делает его тягучим, как растопленная ириска.

Так дети прижимают к себе плюшевых медведей, с младенчества привыкая к иллюзии дружбы и тепла.

Осень сменяла лето, потом наступала зима, и тем, кто жил в режиме машинального восприятия мира, казалось, что так будет вечно. Но время умело ждать и однажды отнимало у каждого его наивные «навсегда». Влюбленные клялись друг другу в вечной страсти, расчувствовавшиеся невесты плакали, стараясь, чтобы не потекла тушь, а спустя двадцать лет смотрели на тех, кто когда-то для них был чуть ли не богом, с отвращением и тоской. Белолицые красавицы любовались на себя в зеркалах и благодарили небо за джекпот, пока однажды не наступал день, когда никто не оборачивался им вослед и единственной фразой становилась: «Ты сделала всё, как я просил?»

А мне до сих пор кошмары снятся, что засыпаю я сном глубоким, а потом глаза распахиваю и последнее, что вижу, – крышку гроба закрывающегося. Темно, тесно, молоток по крышке стучит, голос мой перебивает, а потом – вечная пустота, пока не задохнешься…

Еще вчера – вера в светлое будущее, а сегодня не осталось ничего, кроме убогого холмика.

Впервые за последние несколько лет ее голос смягчился, это было странно. Мне было бы спокойнее, если бы я услышал грубый окрик, а то и получил бы затрещину, в этом была бы стабильность привычного. А вот неожиданная мягкость матери почему-то воспринималась предвестием беды, и как потом выяснилось, не зря.

У тех, кто смерть видел близко, меняется взгляд.

Свидетели смерти всегда могут опознать «своих» – она как будто бы впечатывается в сетчатку глаза и остается там навсегда. Никакой благодатью, никакими светлыми мещанскими буднями печать смерти потом не изгонишь. Как пуля, оставшаяся в плоти, обросшая мясом, принятая телом как его часть.

Люди к старости становятся мрачными, оно и понятно: трудно сохранить беззаботность, когда прошлое длиннее будущего.

К старости почти все слабеют и становятся как будто бы привязанными коротким поводком к своей постели. Чем дольше живешь, тем поводок этот короче – сначала, вроде бы, гуляешь, где вздумается, потом можешь с трудом добрести до магазина в соседней деревне, а потом и прогулка до скамеечки во дворе начинает восприниматься большим путешествием.

Мне было три года, когда отца посадили на веки вечные – двенадцать лет. Он убил своего товарища – заколол ножом, а за что, никто и не знал. Пили вместе, что-то отмечали, а наутро отец сел на старенький мотоцикл и отправился в ближайшее отделение милиции. Одежда его была в крови, и больше я его никогда не видел. Впрочем, этот случай был скорее не шокирующей частностью, а мрачной закономерностью – в наших краях многие житейские конфликты решались с помощью ножа или топора.