Возвращение домой

© М. Ручьев, 2023

Шалом, читатель!

Эта книга выросла из личного дневника, который автор начал вести, чтобы лучше разобраться в своих чувствах и впечатлениях в первые дни жизни в Израиле в качестве репатрианта. Однако постепенно автор стал доверять бумаге все больше откровенных мыслей и воспоминаний. Так дневник превратился в книгу.

В ней вы прочтете, с чем столкнулся человек, который приехал в Израиль и жил там, как говорят на иврите бли шутафим, то есть совершенно один, без родственников, друзей, связей и вообще без какой-либо помощи кроме той, что оказывает новым репатриантам государство Израиль.

У автора не было намерения написать про Израиль одно только хорошее, чтобы расхвалить эту страну, или наоборот – только плохое, чтобы очернить ее. Здесь нет никакого социального заказа, автор не писал по указанию кого-либо с целью добиться у читателей определенного впечатления об Израиле. Пусть читатель сам сформирует свое мнение.

Автор не претендует на универсальность описанного, это только его личный опыт. Вполне возможно, с другими людьми произойдет что-то иное.

Надеюсь, эту книгу будет интересно прочесть тем, кто думает о самостоятельном получении израильского гражданства и переезде в эту страну.

Посвящаю моей матери и ее родителям

Я никогда не думал об этом…

Я не знаю своего отца, и таких, как я – миллионы. Когда я думаю об этом человеке (сейчас это происходит почему-то чаще, чем в юности), то беру единственную маленькую фотографию, с которой мне улыбается молодой, красивый мужик. А еще в памяти всплывает испуганный (или, скорее, ничего не понимающий) маленький мальчик в больничной палате в Москве. Рядом с мальчиком мама, которая говорит: «Если он будет тебе что-то предлагать, скажи, что у тебя все есть, понял?» Мальчик кивает. А потом он сидит рядом с этим мужчиной, который спрашивает, занимается ли мальчик спортом. Тот отвечает, что занимается плаванием. Мужчина говорит: «Это мать правильно сделала. Если хочешь быть здоров, никогда не бросай бассейн». Потом он предлагает мальчику то ли фотоаппарат, то ли велосипед. И мальчик отвечает: «Спасибо, мне ничего не нужно, у меня все есть…». После этого мужчина уходит, полюбезничав напоследок с медсестрами. Из этого единственного свидания со своим отцом мальчик запомнит и будет потом постоянно вспоминать только то, что отец высокий и что у него залысины на голове. Хотя, когда «деревья были большими», в жизни мальчика, конечно же, было очень много высоких людей.

Он никогда больше не появлялся и никак не присутствовал в моей жизни. Я ни разу не получил ни письма, ни открытки в день рождения или на Новый год, ни вообще какого-нибудь упоминания о том, что этот человек существует. Хотя много позже я случайно открыл потайное и никогда не открываемое отделение старого шкафа, и нашел там телеграммы и письма, посланные когда-то маме с острова Сахалин, где служил отец и родился я. Тогда ведь не было ни мессенджеров, ни электронной почты. В телеграмме я прочел: «Аленушка, люблю вас и целую четыре глазика!», а в одном из писем: «Здравствуй, мой хороший! Слушаешься ли ты маму?..». Вероятно, это было адресовано мне. Больше некому, ведь у меня нет ни братьев, ни сестер.

Всю информацию о том, каким он был, я получал от мамы. Она рассказывала, что «дядя Саша» (а я был приучен называть его так) плохо относился к ее родителям, говорил им: «Я не желаю, чтобы ваши грязные еврейские руки касались моего сына» и еще много разного негатива. Не знаю, было ли это на самом деле, что у них в действительности произошло, почему они стали врагами и никогда больше не виделись.

Спустя годы, когда я в первый раз собирался в служебную командировку за границу, для заполнения анкеты мне пришлось через справочную найти его адрес и телефон. Однажды (сам не знаю, для чего) я набрал этот номер, и попросил у женщины, которая сняла трубку, позвать к телефону Александра Михайловича. Она сказала, что его нет, и просила позвонить позже. Когда я позвонил во второй раз, к телефону подошел мужчина и сказал: «Да, слушаю…». Я молчал, а в голове были какие-то неясные обрывки мыслей. Он все повторял «Да, да…». Я повесил трубку и еще некоторое время размышлял о том, что это, наверное, и есть мой отец. А потом я перестал думать о нем потому, что появилось много других дел. Вот, пожалуй, и все, что касается моего отца. Но почему-то сейчас, по прошествии многих лет, у меня вдруг появилось желание увидеть его или хотя бы что-нибудь узнать о нем.

Меня вырастила еврейская семья. Сейчас я вспоминаю мацу, форшмак из селедки, которые готовила бабушка и непонятный язык, на котором она иногда говорила. До сих пор помню «О, зóхен вéй, Арон!», а также то, что отвечал ей мой дед: «Говори, Белочка, говори, я понимаю…». Однако, в моем детстве и юности быть евреем считалось чем-то неловким, постыдным, и даже позорным. В общем, от этого нужно было всячески открещиваться, и это нужно было скрывать, в особенности тем, у кого, как у меня, были русские фамилии, доставшиеся от отцов или каким-то другим образом. В школе сверстники выслеживали потенциальных евреев, бегали за ними и дразнили «жидами». Русских, почему-то, никто не дразнил «кацапами», а украинцев – «хохлами» …Помню, как один одноклассник бежал за мной и кричал: «У твоей матери еврейское отчество – Аркадьевна! Мы еще твое свидетельство о рождении посмотрим!!». Среди подростков той поры шла настоящая «охота на ведьм», то есть на евреев (может быть, это было отражением в миниатюре отношения к ним всего советского государства), но я был не самым первым претендентом на еврейство, ведь у меня и моей матери была русская фамилия, доставшаяся нам от «дяди Саши».

Все родные маминого отца погибли в войну, а у бабушки была большая родня: две сестры и брат. Я был знаком и с Ривой, и с Рахилей, и с Семеном (Соломоном). Мама рассказывала, что в молодости Рива болела туберкулезом, долго лечилась в Крыму, ее дочь несколько лет жила в доме моей бабушки и всю жизнь потом называла ее «мама Бела». Позже для решения каких-то жилищных проблем сестры бабушка продала двух коров, чтобы помочь ей с покупкой дома. Не себе, а ей…Вот какие это были люди. Из всех родственников бабушки лучше всего я был знаком с Ривой. Мама много раз лежала в больнице, и я подолгу жил в доме Ривы, много общался с ее мужем и дочерью. А еще я помню Украину, город Хмельницкий, где жила тетя Рахиль. Детей у нее не было. Помню ее саму, разбитую инсультом (она еле-еле вставала с кровати), яркое украинское солнце и огромные, вкусные персики. На моем столе до сих пор стоит китайский фонарик с вращающейся головкой, который много лет назад подарил мне ее муж Лема.

Дед с бабушкой жили очень дружно. Не помню, чтобы они когда-нибудь ссорились. В их семье никогда не было ни криков, ни скандалов. Они прожили вместе 43 года: с 1930-го, когда поженились, и до самой смерти в 1974 году, когда ушли с разницей в три недели. Дед попал под трамвай, спасая ребенка, которого успел вытолкнуть из-под колес, заплатив за это своей жизнью. Ему было 70. Бабушка тяжело умирала от онкологии, она все время спрашивала: «Почему Арон не приходит ко мне в больницу?». Ей говорили, что он заболел, жалели ее. Ей было 67. Потом были похороны деда, который лежал в гробу седой и красивый в синем костюме; и бабушки, которую выносили из квартиры, чтобы везти на кладбище, а тетя Рива истошно кричала: «Куда же тебя уносят из своего дома??!!» Помню, как какие-то подростки в этот момент улыбались, показывая на нее пальцами. Вероятно, они думали, что Рива просто изображает из себя безутешную сестру. Сейчас я помню, что и сам плохо понимал тогда, что значит смерть. Не понимал я, например, почему так сильно убивается мама и постоянно повторяет: «Папа любил кушать то или это». Только потом я узнал, что она каждый день ездила к ним на кладбище. Когда все это произошло (а дед и бабушка умерли летом) я находился в пионерском лагере. После смерти деда мама забрала меня из лагеря на похороны, а после похорон я вернулся в лагерь, и игравшие в это время в волейбол товарищи спросили меня: «Ну, как там дед?». Я спокойно отвечал, что дед умер. На их вопрос «А бабушка?» я ответил: «Да, жива пока…» и побежал играть с ними в волейбол. Мне стыдно писать об этом сейчас и признаваться, что это был я. Хотя сейчас я уже точно знаю, какая громадная разница в понимании жизни и смерти существует между ребенком, подростком и взрослым человеком. Мне было тогда 14 лет.

Сразу после смерти маминых родителей мы с ней при поддержке Ривы переехали жить из Минска в Москву. Мама была врачом и стала устраиваться на работу. Это оказалось нелегким делом: ее не брали нигде, куда бы она ни обращалась. В любой поликлинике или больнице происходило одно и то же: главный врач давал добро, но после того, как начальник отдела кадров видел ее паспорт, ей отказывали безо всяких объяснений. Причиной, естественно, была пятая графа. Наконец, придя в поликлинику, которая стала затем местом ее работы, и получив от главного врача указание оформляться, она сказала сама, желая, вероятно, сократить время до следующего отказа: «Я еврейка». На это главный врач ответила: «Меня это не интересует», сама позвонила в отдел кадров и дала указание оформить маму на работу. Просто маме попался, наконец, хороший человек.

Время шло, и последние два класса школы я проучился в Москве. Не могу сказать, что меня очень беспокоила тогда еврейская тема, да я и не ассоциировал себя с еврейством. Помню только, что уже по окончании школы и службы в армии, когда я собирался поступать или в институт международных отношений или в иняз (по тем временам идеологические ВУЗы!), мама обратилась к нашей школьной преподавательнице английского языка, муж которой работал в МИДе, с просьбой оказать мне помощь в поступлении. Преподавательница посоветовалась с мужем и ответила, что помочь мне он не сможет потому, что моя мама еврейка. А в 16 лет я получил свой первый паспорт, в котором было написано, что я русский, потому что русским был мой отец. Боже, как радовалась мама, что теперь ее сыну будут открыты все дороги. Это правда, такие это были времена.

Когда я учился в инязе, открытых, явных евреев там было очень мало. Такие, как я, наверное, были, но думаю, это тщательно скрывалось потому, что речь шла о поездках за границу, куда посылали далеко не всех и на пятую графу тоже обращали внимание. Помню, когда речь зашла о поездке одной из наших профессоров на конференцию в Испанию, мои однокурсники совершенно серьезно говорили, что ее могут «не утвердить» из-за еврейской национальности. Это были уже 80-е годы. Помню, что мама иногда вдруг грустнела, начинала плакать и повторяла: «Я так боюсь, что будут погромы…». Я смеялся: «Какие погромы?!». Что это, вообще, такое? Она повторяла: «Смотри, ты ведь тоже полукровка…». Но я никак не связывал себя с евреями, ведь я не думал об этом и раньше, а сейчас вообще зачем? Ведь я был русским! А еще я был активным комсомольцем, который заканчивал иняз, у меня был прямой путь за границу. А на девичью фамилию моей матери, на ее национальность сейчас уже не будут обращать много внимания, ведь меня же приняли в иняз!

Но, как я боялся при распределении! Ведь меня рассматривали для работы в одной из «развивающихся стран»! А, это означало валюту и т. д. Ну, а мама, живущая воспоминаниями или, скорее, понятиями 50-ти летней давности, много раз говорила мне: «Откажись от меня, и тебе будет легче устроиться на хорошую работу…». А ведь это существовало как в 30-е, так и в послевоенные годы. «Откажись от меня…»

Сейчас в памяти часто всплывает картинка: я сижу перед кадровиком из организации, рассматривающей меня для работы за границей. Кадровик задает анкетные вопросы: «Отец, имя, место работы и т. д.». Я отвечаю, что не имею о нем почти никаких сведений. Потом он переходит к матери: «Имя, девичья фамилия…». «Национальность…» У меня холодеет внутри. Я отвечаю: «Еврейка», и как будто со стороны слышу свой хриплый голос. Но кадровик не замолчал, не помедлил, не изменился в лице. Спокойно и буднично он перешел к следующим вопросам. Потом мне сказали, что на это сейчас уже «не очень смотрят». Пока шел процесс оформления (а шел он более полугода) я очень боялся, думал, получится или нет. Видя, как я переживаю, один из однокурсников шутливо спросил меня: «Что ты так боишься, у тебя что, бабушка в Израиле?». Когда я уже был утвержден на эту работу, руководитель ведомства собрал нас всех, и каждый по его указанию рассказывал о своих родителях. Впрочем, об их национальности он не спрашивал. Мама до последнего дня боялась, что из-за нее меня не утвердят. Еще одна картинка из прошлого: я бегу по лестнице в поликлинике, где она работает, поднимаюсь на ее этаж, она выходит из кабинета. «Ну, как?!». Я выдыхаю: «27-го августа самолет…!». Она обнимает меня. Это была вторая половина 80-х.

В период моей трехлетней работы за границей еврейская тема практически не возникала, потому, наверное, что евреев там не было. Были люди разных национальностей: больше всего, естественно, русских, но были и белорусы, украинцы, грузины и армяне, но евреев не было, во всяком случае, судя по фамилиям тех людей, с которыми я там общался. Вернувшись через три года в Москву, я по протекции поступил на работу в Министерство внешней торговли СССР.

В первые годы моей дальнейшей службы и работы никто, по-моему, уже не интересовался особенно национальностью, а потом начались 90-е, и людям, в общей своей массе, стало не до этого. Жизнь стремительно менялась, и у народа появилось много других дел.

С евреями – но на этот раз уже с представителями Израиля – я столкнулся только, когда работал впоследствии на алмазодобывающем руднике в Африке. Они были служащими компании известного израильского бизнесмена Льва Леваева, и контролировали в этом проекте всю финансовую часть. Как-то раз я обмолвился им, что моя мать еврейка, они оценили это, всегда приглашали за свой стол обедать. Перед моим отъездом в Москву по окончании срока контракта мои новые друзья даже дали мне рекомендацию для работы на Московском ювелирном заводе. Когда я пришел туда, оказалось, что на должностях руководителей и менеджеров Московского ювелирного завода работали одни евреи в ермолках и с пейсами, но при этом с русскими фамилиями. Впрочем, на работу они меня не взяли несмотря на рекомендации и на то, что мы с ними были «одной крови».

Меня всегда интересовала работа, связанная с выездом за границу. Вероятно, корни этого находились в воспоминаниях о советском времени, когда выезжали только избранные, в числе которых мне очень хотелось быть. Поэтому я начал изучать иностранные языки и пошел учиться в иняз, откуда была прямая дорога за рубеж. Когда-то такая работа была пределом мечтаний. Сейчас многие рассуждают иначе: за границей хорошо отдыхать, а так «нас и здесь неплохо кормят». Нынешняя жизнь доказала правильность таких рассуждений, особенно в период пандемии, когда поездки сильно ограничили. Перестав работать на государство, я поразмыслил немного и решил заняться тем, что я умел, а именно: создал онлайн школу, занимающуюся преподаванием иностранных языков, давал уроки сам и нанимал других преподавателей. Спрос на эти услуги есть всегда. Также на примете у меня было несколько других зарубежных проектов, которые я хотел бы реализовать. Все это так или иначе было связано с выездом за границу.

В 2020-м году от сына я впервые услышал слово «дар-кон», а из Интернета узнал, что израильский заграничный паспорт дает право безвизового въезда в большинство стран мира. Сын сказал, что при желании может его получить как «сын еврея». Он так и сказал: «Потому, что ты, мой отец, – сын еврейки, а значит, еврей…». Я ЕВРЕЙ??!! Но ведь я никогда не думал об этом….

Некоторое время я ходил с этой мыслью, крутил ее в голове туда-сюда. Что это значит? В голове быстро сложилась картинка: с паспортом Израиля в кармане я смогу свободно перемещаться по миру. Наверное, я имею такое право… Нет, я просто уверен, что имею! Кто, как не я?! Класс!

С этой мыслью я открыл Интернет и довольно быстро наткнулся на документ под названием «Закон о возвращении», принятый государством Израиль в 1950 году. Из него я узнал, что каждый еврей, где бы он ни жил, имеет право репатриироваться в Израиль. В комментариях к закону говорилось, что евреи всего мира должны, в конце концов, «вернуться домой», то есть возвратиться на землю обетованную, где тысячи лет назад жили их предки, и происходили самые важные события в истории этого «богоизбранного» народа. Но про даркон в законе не было ни слова. Хм, наверное, в 1950-м году такой вопрос еще не стоял. После этого я зашел на сайт Посольства Израиля в Москве, где увидел несколько колонок для получения информации. Одна из них была озаглавлена «Репатриация». Я сразу же закрыл ее с мыслью: «Я не хочу никуда репатриироваться, я живу в Москве. Где здесь написано про правила получения паспорта?» Я стал внимательно просматривать все остальные колонки в поисках той, которая была нужна мне. Увы, колонки под названием «Просто получить паспорт» или что-то в этом роде не было. Чтобы узнать, что из имеющихся у меня сведений правда, я сначала написал на почту, указанную на сайте, а не получив ответа, направился в Посольство Израиля на улицу Ордынка.

Оказалось, что на прием нужно записываться заранее, поэтому меня не приняли. Но на мой вопрос: «Правда ли, что, если моя мать еврейка, я имею право на израильский паспорт?» – ответил охранник. Он сказал: «Конечно, да. Тем более, мать!». Тогда, не все еще понимая, но воодушевленный перспективой заняться новой, волнующей меня темой, я снова открыл Интернет и стал искать людей, работающих в этом направлении. Я нашел несколько фирм, консультирующих по вопросу израильского гражданства или целенаправленного получения даркона. Чего только они не рассказывали и не советовали мне! Кто-то из них говорил, что по законам Израиля репатриироваться может только семья, поэтому если я хочу получить гражданство один, то мне нужно сначала развестись, иначе мне не дадут въездную визу. Другие запросили за это предприятие цену с таким количеством нулей, что разговор с ними становился беспредметным.

Да, кстати, выслушав мой вопрос, можно ли не репатриироваться, а просто паспорт получить, надо мной стали смеяться. «Вы, что, хотите, чтобы Вам даркон домой принесли?» После разговоров с этими консультантами мне пришлось отказаться от мысли получить израильский паспорт в Москве. За ним нужно было ехать в Израиль.

Я еще полазил по Интернету и обнаружил, что за умеренную плату можно было найти людей, которые помогли бы «сделать» даркон в течение дней десяти, но для начала нужно было собрать документы, подтверждающие мое еврейское происхождение, а потом идти на прием к израильскому консулу. Когда я размышлял о предстоящем визите, в памяти всплывали мысли и представления об Израиле времен моей юности. Тогда эта страна представлялась идеологически враждебной, ближайшим союзником США, которую при каждом удобном случае беспощадно ругали советские газеты. Однако жизнь сильно изменилась, а за последний год неожиданно появились обстоятельства, сделавшие Израиль осязаемым для меня. Раньше я не мог даже представить себе этого. Конечно же, я и сейчас не собирался жить в этой стране, но получить даркон!.. Почему бы нет?!

Подготовка

Итак, с израильским паспортом я смогу ездить по миру без виз. Это очень круто! Но кроме практической пользы от израильского загранпаспорта, было во всей этой истории еще что-то очень притягательное для меня. Наверное, это были смутные воспоминания детства, которые обрели вдруг реальное наполнение и внезапно стали нужны для серьезного дела.

Как я бежал домой в тот день, и какими мыслями переполнялось мое воображение! Я несколько раз перевернул вверх дном всю свою так хорошо знакомую квартиру, залез в уголки, в которые не заглядывал никогда. Я нашел старый, еще советский, паспорт мамы с записью «еврейка» в графе о национальности. Нашел ее аттестат зрелости, диплом о высшем образовании с девичьей, еврейской фамилией, свидетельство о браке, согласно которому она взяла русскую фамилию моего отца. Нашел военный билет деда, в котором было написано «еврей», а в разделе «состав семьи» значились моя бабушка и мама, а также еще много разных полуистлевших уже документов, говорящих о еврейском происхождении моей матери и всей ее семьи. Совершенно неожиданно жизнь повернулась таким образом, что эти старые, никому не нужные бумаги, которые десятками лет валялись и пылились на антресолях, оказались вдруг очень нужными. Не хватало, только, свидетельства о рождении матери. Собрав все, я отправился к Илье – человеку из Интернета, который обещал «сделать» даркон за неделю (за вознаграждение, конечно!).

Взглянув на документы, Илья уверенно сказал, что ничего больше мне собирать не нужно: военный билет деда, где черным по белому указана его национальность и состав семьи, отвечает на все возможные вопросы израильского консула. Он также предупредил, что среди вопросов, которые задают в консульстве, обязательно будет вопрос о вероисповедании. Если ты не иудей, то правильным ответом будет только «атеист», или «не религиозен». Репатриантам православным «под любым соусом» въезд в Израиль запрещен. В последствии все произошло именно так, как говорил Илья: в консульстве мне дали заполнить анкету, в которой присутствовал и этот вопрос, и я ответил на него должным образом. Не знаю, почему в израильском консульстве установлены такие правила, ведь, как я узнал позже, людей православных из разных точек мира в Израиле не так мало.

Из любопытства я спросил Илью, может ли «не еврей» получить израильское гражданство и паспорт. Оказалось, что это возможно только через «геюр», то есть принятие иудаизма. А это в свою очередь означало большое количество всяких процедур и условностей, а для мужчин еще и обрезание. Мы с Ильей посмеялись потому, что мне, слава Богу, это не грозило.

Взглянув еще раз внимательно в графу «состав семьи» в военном билете деда, я увидел, что там обозначен год рождения мамы – 1932. Но ведь, согласно паспорту, мама родилась в 1933 году! Странно…. Я вспомнил также, что ее отца (моего деда) звали Арон Исаевич, а мама всю жизнь была Аркадьевна. Когда-то я спрашивал маму, почему имя ее отца и ее отчество не совпадают. Она отвечала, что родители записали ее таким образом, чтобы не выставлять напоказ ее еврейское происхождение. Но сейчас это было еще одной нестыковкой! Услышав это, Илья сразу погрустнел и заметил: «Может быть, пройдет…». Со всеми документами, которые у меня были, я записался на прием к консулу Израиля в Москве. И тут началась хорошо всем известная пандемия коронавируса.

Мой визит к консулу несколько раз переносили, но, наконец, он принял меня. Консул начал беседу с вопроса, о котором стоит упомянуть особо.

– Мартин, Вы женаты, живете в Москве. У Вас здесь квартира и своя налаженная жизнь. У Вас все здесь, в России. Зачем Вам ехать туда?

Илья предупредил меня, что такой вопрос будет задан обязательно и советовал ответить, что я «хочу жить в нормальной стране». Мне было непонятно, что значит «нормальная страна» и «ненормальная страна», поэтому на вопрос консула я ответил:

– Мой отец русский…

– Я понимаю – сказал он.

– Он меня знать не хотел – продолжал я. И мой переезд в Израиль будет знаком памяти и уважения к тем людям, которые меня вырастили…

Консул замолчал, повисла пауза длиной в 5 секунд, потом он сказал: «Давайте документы». Вероятно, вступительная часть беседы была закончена. Кстати, мои слова не были целиком ложью и попыткой разбудить в нем сентиментальность. Может это звучит странно, но мне действительно казалось, что своим приобщением к Израилю я приближаюсь к маме, бабушке, деду и всем родственникам матери, с которыми было связано мое детство и юность.

Консул посмотрел документы мамы и бабушки (документы деда я решил не показывать, чтобы уйти от двусмысленности с отчеством и годом рождения мамы), сказал прийти еще раз и принести свидетельство о рождении матери, справку об эвакуации во время войны и еще кое-что, относящееся ко мне.

С этого момента началась погоня за документами, которая продолжалась более полугода. Боже, но ведь все это было так давно! Со дня маминого рождения прошло уже почти 90 лет! Тут я на себе почувствовал, что такое архивное дело. Я писал в инстанции Одессы, откуда позже пришел официальный отказ с припиской, что сведения не сохранились. В надежде получить справку о совместном проживании бабушки и мамы писал в Казахстан в город Нур-Султан (где я ходил в первый класс, когда этот город назывался еще Целиноградом), писал в Минск, где мы тоже жили все вместе, и отовсюду получал сухие дежурные отказы и отписки с указанием на то, что названных мной улиц уже не существует и т. д.

Я несколько раз ездил в Центральный архив Министерства обороны, находящийся в городе Подольске, где для меня нашли, вынесли и дали читать личное дело моего деда, прошедшего войну. Странное это было чувство – видеть его фотографии совсем молодым, и читать характеристики, из которых я узнал, что в 1942-м году из города Омска, несмотря на имеющуюся бронь, он добровольцем ушел на фронт. Мне вспомнилось старое фото из нашего альбома: дед в военной форме с бабушкой. 1942 год, ему 38, ей 35. В личном деле было написано, что они поженились в 1930 году. А какими они были совсем молодыми? Как познакомились? Как встречались? Куда он ее приглашал? Какой была их свадьба?

Был я и в институте физкультуры, где с 1951 по 1955 год училась моя мать. Сиреневый бульвар, дом 4…. Когда-то она говорила мне, что училась здесь, я видел ее юношеские фото на кольцах и брусьях (она имела разряд по спортивной гимнастике), но не думал, что когда-то попаду сюда. В поисках отдела кадров я ходил по длинным коридорам, и, проходя по ним, думал, что когда-то ОНА тоже ходила здесь. Молоденькая… Может быть, где-то здесь она и познакомилась с моим отцом… Опять и опять появлялись обрывки воспоминаний: вот я маленький засыпаю, а она сидит рядом и что-то напевает…В отделе кадров без труда нашли ее личное дело 70-ти летней давности. А вот и ее зачетная книжка с четвёрками и пятерками. Как странно, как будто время остановилось… А вот и ее автобиография, в которой написано: «Отец мой – Аркадий Исаевич, и мать моя – Белла Абрамовна». Таким образом, проблема с отчеством была решена.

Не буду утомлять читателя рассказами о том, куда я еще писал и какие получал ответы. Скажу только, что это было непросто. Пишешь, а потом ждешь. Ответы приходят, но это сухие канцелярские отписки, смысл которых один: «Ничего нет, не сохранилось, сгорело, утонуло, уничтожено, больше не существует». В Балашове, где мама жила с родителями и получила свой первый паспорт, ее анкета в паспортном столе не сохранилась потому, что когда-то там случилось наводнение, и все архивы были уничтожены. Местная школа, в которой она училась и которую окончила, сменила номер, сохранились только личные дела учителей, а учеников нет. Это напоминало бег белки в колесе: опять нет, опять, опять, опять….

И наконец в конце тоннеля появился свет: из Минска, куда я уже собирался ехать, мне прислали выписку из домовой книги, где было написано, что мои мама и бабушка проживали там в одной квартире, и против фамилии каждой из них в графе «национальность» стояло слово «еврейка». С кладбища, где в 1974 году были похоронены дед и бабушка, прислали справку с именами и адресами, подтверждающую, что бабушку хоронила мама. С этими документами я снова отправился к израильскому консулу, который дал мне визу для въезда в Израиль сроком на 6 месяцев. Наконец-то! Это означало, что заветный даркон стал намного ближе!

Потянулось время подготовки, сборов и ожиданий, которые тоже заняли несколько месяцев. Я услышал разговоры о том, что в Израиле трудно жить без элементарного знания иврита, и поэтому засел за изучение этого языка. Иврит оказался самой настоящей галиматьей. Для меня это был просто набор звуков, не имеющий ничего общего с языками, которые я знал или с которыми был знаком хотя бы чуть-чуть. Можно было по нескольку раз повторять эти непонятные заклинания, запоминать, а на следующий день забывать. И так изо дня в день. Я не мог понять: неужели простой человек среднего возраста, впервые приезжающий в Израиль и никогда не слышавший этого языка, может его выучить? Позже оказалось, что может, да еще как.

Визу я получил в декабре, а улетел в Израиль только в апреле. Первоначально меня обещали отправить в марте, но из-за пандемии в Израиле закрылся аэропорт, и несколько рейсов из России были отменены. «Сохнут» (организация, готовящая людей к репатриации) проводила какие-то онлайн посиделки, то есть встречи, вебинары, лекции на разные темы, на которых я присутствовал очень редко. Время проведения этих встреч постоянно переносилось, объявления об изменениях приходили на почту за пять минут до их начала, поэтому попасть на них было трудно. Онлайн встречи организовывались самые разнообразные: с представителями городов и регионов страны, банков, министерств, сферы культуры и т. д. Была проведена даже встреча под названием «Рынок труда Израиля», на которой я хотел бы присутствовать.

Но на нее я тоже не попал, так как и ее перенесли, а сообщили об этом только в последний момент. А интересовала меня эта встреча – вот почему.

Ситуация с выдачей дарконов в Израиле постоянно менялась, изменилась она и на этот раз. Появилась информация о том, что по новым, недавно принятым правилам, даркон будет выдаваться только через три месяца пребывания нового репатрианта в стране. И я вдруг подумал: «Зачем мне Илья? Почему бы мне не пробыть в Израиле необходимые три месяца и не получить дар-кон бесплатно, а заодно и посмотреть, что это за страна? Я занимаюсь своей языковой школой, не привязан к службе, которая требовала бы моего постоянного присутствия в офисе, а преподавать и контролировать работу своих преподавателей я могу откуда угодно. Я владею английским (который очень востребован в Израиле) и даже чуть-чуть знаю иврит. Может быть, за три месяца я смогу получить там какую-то новую информацию, которая потом пригодится мне в жизни? А может быть, я даже попытаюсь устроиться там на работу, а если не удастся, то почувствую на себе, как люди находят работу в этой стране?

К вылету я решил подготовиться тщательно: взял с собой целую сумку консервов и круп, хотя почти не умею готовить. Первые полгода государство Израиль ежемесячно платит новому репатрианту, чтобы он смог устроиться в стране. Я подумал, что этих денег вполне хватит, чтобы снять квартиру, но вряд ли хватит на жизнь. Так что привезенные продукты будут кстати. Моей целью было не тратить, а за эти три месяца постараться даже что-нибудь заработать.