Читать книгу: «Записки военного дознавателя», страница 3

Побег

Без угрозы наказания,

Нет радости побега…

Кобо Абэ

 -… Да… Бывает…– ответил я немного ошарашенно, выслушав диковатую армейскую историю, рассказанную моим собеседником.

 Впрочем, у меня в армии тоже как-то не складывалось. Совсем… Было не то, что плохо или трудно…Были моменты, когда я вообще не думал, что оттуда вернусь… Я был там совсем чужой, и, потому был один на один со всем этим остальным окружающим миром. Друзей у меня практически не было, и жил я в маленьком домике, далеко на отшибе, с соседями не знался, да и когда знаться-то? Если не в наряде, то в части с семи утра до десяти вечера… А выходных у меня было за все время аж три… И то, комбриг из двух «спортивный праздник» сделал. Ну, это когда ты «добровольно» в воскресенье в часть приходишь… Нет, не рано, попозже, часов эдак в восемь, и затем берешь своих бойцов, и в свое полное удовольствие, весело и с задором трусишь десять километров по бетонке, убегающей далеко за полигонный горизонт. Спасибо, хоть налегке…

 Правда, скажу я тебе, после года такой жизни, выработался у меня стойкий иммунитет, который выражался в полном безразличие к происходящему и абсолютном, фантастическом цинизме, способным затопить, всю видимую часть мира. Однако, и иммунитет помогал лишь отчасти, поскольку я уже был просто физически измотан нарядами и караулами, в которые меня от большой "любви" ставили через день.Благо, уставы им это позволяли. Ну да, ты спросишь, почему мой иммунитет не выражался в каких-то активных протестных формах, как у некоторых моих приятелей? Не знаю. Сам толком не понимаю, тем более, что были ведь выдающиеся примеры!

 Вот, скажем, Коля Довгаль. Уникальная личность, в своем роде. Думаю, его именем отцы командиры до сих пор пугают своих внуков. А дело было так: отслужил Коля срочную танкистом, дошел до сержанта – командира танка, все честь по чести, затем ушел в институт где-то в Днепропетровске, закончил в том же году, что и я, и тут как раз и появилась та самая мода на двухгодичников. В общем, вызывает Колю военком и говорит, мол так и так, милок, – идешь ты родину защищать. Международное положение – сам знаешь: США, Израильская военщина… да и в Нигерии, я слыхал, неспокойно. Офицеров не хватает, так что, собирайся ты на службу ратную. Коля тут же встал в позу крайнего изумления, мол как так? Я уже отбил свои два года! На это военком ответил веско: то была срочная служба – почетный долг каждого гражданина, а теперь – это работа. Вместо распределения. Вот сколько ты на гражданке будешь получать?

– На гражданке, возмутился Коля, я мастер металлургического цеха, и получаю я когда 600, когда 700 рублей в месяц!

 Военком лишь пожевал губами: его обычный веский аргумент про лейтенантские 250 рублей был жалок, как удар по воздуху, когда партнер пригибается. Однако, отступать он и не думал:

– В общем, это – приказ. Получи предписание, сдавай паспорт!

 Коля взбесился не на шутку:

– Я сказал, я второй раз служить не буду!

– Да? – Иронически осведомился военком и нажал кнопочку на столе.

Через минуту вбежали два здоровенных лба-прапорщика, все в ремнях и с повязками – явно дежурные. Военком, оскалившись, приказал:

– Позовите сюда капитана Кожина, и сами возвращайтесь. Живо!

 Коля понял: дело плохо. Военком порвал у всех на глазах первое предписание и злорадно заявил:

– Не хотел по-хорошему, я-то думал тебя поближе к дому пристроить, но теперь хер тебе – потрешь им спину! Поедешь в Киевский округ!

 В общем, военком вручил ему предписание при трех свидетелях. Делать было нечего. Однако, Коля представился в штабе округа и точно также, как и в военкомате изложил свою позицию относительно повторной воинской службы. На сей раз, он был, видимо, даже более лаконичен, чем в дискуссии с военкомом. Полковник в строевой части округа такого пассажа не слышал давно и потому тотчас взъерепенился, мол я тебя.... и… выписал Коле предписание в мою родную показную бригаду. Коля дней восемь гулял, осваивая географию Киевских ресторанов, а после все-таки добрался до Чернигова, уже впрочем, в состоянии глубокого похмелья. Бригадира от такого явления Коли народу чуть было не хватил "кондратий". Он долго терся своим большим пузом около вновь прибывшего и не вполне трезвого военнослужащего, что-то шипел и уверял, что заставит, но Коля уже явно планировал в своих мыслях застолье будущего вечера. Понимая, что стойкости у Коли и крейсер Варяг мог бы одолжить, бригадир решил хитро изменить тактику. Он тотчас врубил в лоб казавшийся ему неожиданным вопрос:

– Вот сколько ты получал на гражданке?

 Коля, собравшись с мыслями, с трудом ответил:

– Когда 600, когда 700… От пр-р-цента пр-р-ревыпол.. нения зависело… Водички бы мне, товарищ подполковник!..

 Бригадир тотчас ушел в ментальный нокаут, передав Колю своему заму.

 Майор Григо, зам командира бригады, слыл в военном городке грубияном даже среди прапорщиков-шоферов. Один раз, объявившись на танцах в клубе в изрядном подпитии, он как-то многосложно и витиевато описал биологическое происхождение стоявшего у стенки капитана, как потом выяснилось – командира десантно-штурмовой роты. Капитан не был силен в словесности и его ответ состоял всего из двух коротких слов, последнее из которых могло вызвать у специалистов лишь снисходительную усмешку, своей жалкой трехбуквенностью. Григо, однако, воспринял это слишком уж близко к сердцу. Он что-то зарычал, сорвал с головы фуражку и ударил ею об землю. От нее тотчас отвалились и звонко покатились по полу маленькие пуговки. Григо же, явно жалея, что на нем нет тельняшки, которую можно было бы эффектно при всех порвать, двинулся в атаку на капитана. Поскольку последний также был чужд моральных ценностей многочисленных обществ трезвости, его дальнейшее поведение можно было легко предугадать. Он с некоторым трудом отлепился от стены, и далее уже, видимо, начали работать его инстинкты.

Недели две Григо приходил в себя в госпитале от сотрясения мозга и вкушая весь комплекс проблем, щедро предоставляемых сломанной челюстью. В общем, Коля подвернулся именно тогда, когда Григо был неделю как из госпиталя и уже успел получить строгий выговор по партийной линии за дебош в клубе. Но Коля был спокоен и ироничен как сам Будда. Он видимо, уже представлял себе, как открывает консервы и нарезает, привезенные с Черниговского базара крепкие малосольные огурчики. Во всяком случае, я не зря вспомнил Будду, ибо его губ коснулась легкая улыбка просветленного мудреца. Григо принял улыбку на свой счет и заорал будто слон во время запора:

– Ты что это, лейтенант, тащишься, как пи@#а по стекловате?!!!!

– Никак нет, товарищ майор! – вяловато ответил Коля. Ему уже становилось скучно.

– Да я тебя, б...., забетонирую на тумбочке вместе с твоими е....ми бойцами! Ты у меня, б.... – Григо запнулся придумывая кару гораздо более страшную, чем бетонирование на тумбочке вместе с бойцами, но Коля решил перехватить инициативу:

– Так точно! Готов топтать!

– Чего? – Григо даже удивился.

– Готов топтать службу, пока ноги до жопы не сотрутся! – Коля преданно выпучил глаза, понимая, что его сабантуй может и накрыться, доведи он это дело до скандала.

– Ты че, б.....? Опять лыбишься как пи@#а на Первомай?

– Никак нет! И в мыслях не было!

– То-то! – Григо начал смягчаться. И вдруг снова неистово заорал:

– ПНШука ко мне! (помощник начальника штаба)

Мелкой трусцой прибежал запыхавшийся лейтенант Рябинин – известный стукач и сволочь.

– Вот этого, – Григо указал на Колю – завтра в караул!

– Есть!– щелкнул каблуками Рябинин.– Разрешите идти?

– Иди, – устало вымолвил Григо. – И ты тоже, – махнул он Коле царственным жестом.

Далее Колина жизнь была циклична как вавилонский календарь. Он появлялся в части на каждый десятый день, ибо находиться в отлучке девять дней – не преступление, а вот десять – уже можно, хоть и теоретически, попасть под замес. Коля мог запросто подойти, скажем, в четверг и спросить:

– Ты в Киев съездить не хочешь?

– Чего вдруг?

– Ну так… Сокол же сегодня играет с Крыльями Советов!

Колин командир регулярно тащил за него наряды и караулы, по случаю Колиных загулов, а замполит Телегин все еще пытался с ним беседовать, предлагая даже вступить в партию. Коля был всегда пьян и неумолим. Но интересным было то, что командиры проклинали не Колю, а того идиота военкома, который его призвал.

Честно говоря, в тот период, я совсем не пил, и оставаться трезвенником было непросто, поскольку при этом вокруг пили все. Пили до посинения, до полной потери человеческого лица. Видимо, в этом случае, тот факт, что у меня не было друзей, сыграл свою положительную роль. И вот, когда мой иммунитет начал серьезно сдавать, и я уже был на грани того, чтобы распрощаться с жизнью, произошла цепочка странных событий. Странных лишь потому, что совершенно невероятных. Я стал военным дознавателем, и в этой связи – колесил по всей стране. Я ездил и общался много, в самых разных местах и с самыми разными людьми: милиция, врачи, эксперты и все такое. Вскоре, менты нашли нашего сбежавшего прапора, из-за которого мне так подфартило. У него что-то с башкой приключилось и он почти месяц где-то лазал с какими-то бомжами. Я допрашивал и их, и всех с кем он встречался, затем отвозил его на психиатрическую экспертизу в Киев… В общем – рутина.

И вот, наступает момент, когда нужно составить формальный допрос непосредственного командира того прапора. Ну, мол, были ли у него странности, не пил ли, и всякое такое. А как? Бригада наша уже в Казахстане, на полигоне… Короче говоря, получаю я командировку от прокуратуры в Казахстан. Лечу до Актюбинска, потом на каком-то жутко грязном поезде с выбитыми окнами, я почти четыре часа трясся до забытой богом станции Эмба, что, совсем недалеко, всего в трехста километрах от Байконура. А дальше на каком-то малюсеньком автобусе нас трясло по пыльной грунтовой дороге до самого военного городка при полигоне. Режим в городке и окрестностях был совершенно драконовский: документы проверяли просто на каждом шагу. За каждого нарушителя – офицера или солдата – бойцы в патруле или на КПП получали отпуск, и потому зверствовали почище зондркоманды. В общем, попал я в тот городок при полигоне, устроился уже было в гостинице, и пошел доложить в прокуратуру о прибытии и просить чтобы до бригады помогли добраться. Она же где-то в степи стоит, километрах в двадцати или в пятидесяти, и как их найти – поди знай. Да и предписание мое работало только в городке, а на сам полигон нужно было другие пропуска оформлять. В прокуратуре обещали помочь, но не раньше чем через неделю, какие-то у них там были дела. Я был почти что в отчаянии: париться неделю в этом «медвежьем углу», который можно пройти вдоль и попрек за двадцать минут – радости было мало. Да и что там смотреть? Чахлые пропыленные, словно бы возле цементного завода акации, ни магазинов, ни библиотеки – ничего. Несколько трехэтажных «хрущоб» и бескрайняя серая степь, до краев наполненная запахом полыни.

И вот случается еще одно событие. Вышел я из прокуратуры и вижу – идет по улице бригадный начпо. Тот самый, что меня в дознаватели сосватал. Я к нему, мол, так и так… разрешите следовать с вами. Он на меня посмотрел как-то странно, и говорит, мол, ладно, поехали. Я только и успел, что забрать свои вещи из гостиницы, и как-то на радостях даже м забыл о том, что на полигон нужен специальный пропуск, которого у меня еще не было. Однако, машину начпо никто не проверял, и спустя час тряски по белым словно бетон дорогам, я оказался в лагере нашей бригады. Кое-кто был даже рад мне, и почти все меня спрашивали:

– Ты что так и приехал? – был июнь и на мне – понятно – только брюки, туфли, рубашка да китель подмышкой.

– Да, – говорю,– а что?

– Да ты здесь ночью околеешь от холода!

– Да ну, – говорю, – не околею, да и не собираюсь тут долго быть. Может, завтра и уеду.

Но я как видно, еще не потерял наивность штатского человека окончательно, и не познал всю возможную глубину подлости армейской жизни.

Допросы я снял быстро и пошел просить начпо отвезти меня обратно. Тот сделал вид, как будто видит меня первый раз в жизни. Я к бригадиру. Тот вообще выдал что-то вроде того, мол, сиди и не рыпайся, а то только и умеешь, что своих друзей в тюрьму сажать… У меня аж челюсть отвисла от такого пассажа. «Ладно, – думаю, – посмотрим еще…»

Был у меня в бригаде неплохой приятель – прапорщик Крюков. Он был водителем бензовоза и потому часто ездил в поселок за горючим для бригады. Я к нему:

– Андрюха, -говорю, – выручай. Пошли телеграмму.

И даю ему, значит, адрес прокуратуры и текст, что, дескать, задержан командованием бригады без всяких объяснений причин, жду ваших указаний. Андрюхе лишний раз бросить камень в огород бригадира – большая радость, он, понятно, согласился. Но когда еще та подмога придет! Пока телеграмма дойдет, пока они сообразят, пока пришлют ответ… И ответ же они пришлют на прокуратуру городка… А дальше что? В общем, живу я в лагере уже пятый день без всяких перспектив. Более того, холод оказался действительно очень серьезной проблемой. Ночью температура опускалась настолько, что умывальники возле палаток промерзали почти полностью. Думаю, что уже к полуночи температура опускалась где-то до -5, а то и ниже. Благо, кто-то из приятелей одолжил мне зимний танковый комбинезон, и это, можно сказать без преувеличения, спасло мне жизнь. С нашими умельцами в медсанбате, воспаление легких стало бы гибелью куда более верной, чем от взрыва гранаты, а потому живым к нашим эскулапам лучше было не сдаваться. Но это тоже отдельная история. И вот тут еще один штрих, который и по сей день изумляет меня. Нет, понять советскую армию – такая же безнадежеая затея, как и попытка представить бесконечность Вселенной. Но, тем не менее, там случаются все-таки вещи, нелепость которых выглядит, куда масштабнее даже бесконечности Вселенной. Дело в том, что в каждой палатке была печка и дрова, но топить не разрешалось, потому что согласно устава, или какому-то иному образцу армейской мысли, отопительный сезон уже был закончен! Разумеется, это никак не распространялось ни на штабную палатку, ни на машины бригадира и прочих начальников, в коих они культурно отдыхали, и после подобных видов отдыха подолгу отсыпались.

День эдак на пятый-шестой, все это меня достало, и я снова пошел к Андрюхе за советом. Он был старше меня, прошел Афганистан, и в армейских раскладах понимал все до тонкостей, куда поболее моего. «Так, мол, и так,– говорю, – Посоветуй, что делать?

Андрюха задумался и затем ответил:

– А тебе что надо в бригаде командировку отметить?

– Нет, – говорю.

– Так чего ты тут сидишь тогда? Завтра я в городок поеду, ты к 4 утра приходи, поедем вместе. Только вот на КПП пропуска проверяют. Там спрыгнешь, а дальше уже сам. А то и меня посадят вместе с тобой, если поймают. Договорились?

– Ладно, говорю, – спасибо. А сам думаю: «Как же все просто, оказывается!»

В 4 утра я тихонько оделся и выскользнул из палатки. Андрюха мигнул мне фарами, я заскочил в кабину и мы поехали. Дорога была дальняя и очень пыльная… Я уже почитай неделю не мылся, был пропылен до последней дырки в пуговице… В общем, отступающие французы выглядели куда более привлекательно, нежели я.

Уже светало, когда мы подъехали к КПП, я незаметно спрыгнул и затаился за Андрюхиной цистерной. Когда боец пошел проверять пропуск у Андрюхи, я обошел цистерну с другой стороны и бегом побежал к шлагбауму. Главное было зайти за него, а там уже караульные были почти безопасны, во всяком случае, стрелять они уже права не имели. Оставалось всего пару метров, когда я услышал окрики, но, перейдя на быстрый шаг, сделал вид, что это ко мне это не относится. Когда я переходил шлагбаум, крики стали значительно настойчивее, но тут на мое счастье подъехала какая-то большая машина, встала у щлагбаума с другой стороны, и, таким образом, закрыла меня. Я рванул, что было сил, и скрылся в кустах, метрах в ста от КПП. Меня уже никто не преследовал – орали только что-то. Видимо, караул посчитал, что им выгоднее скрыть этот маленький инцидент, чем стрелять по кустам, в которых еще неизвестно кто окажется. Я бежал минут десять, волоча жутко неудобный портфель с моими пожитками. Почему я его тогда не бросил – сам не знаю. Наверное, стоило бросить, оставив лишь папку с бумагами – бежать было бы значительно легче. Выдохшись, я упал на траву и отдышался, а затем еще с километр пробирался до городка, стараясь не выходить на дороги. В прокуратуре я быстро закрыл командировку и, сел на скамейке в сквере, усаженном задыхающимися от пыли липами.Теперь оставалось только дождаться автобуса. Я, честно говоря, очень боялся. Сам не знаю чего, наверное, погони, а может, это был страх, замешанный на фантастической удаче, и адреналине, который ее сопровождал. Я курил папиросы одну за другой, пока не появился автобус. Я все также сидел на скамейке, в жидкой тени деревьев, и не спускал глаз с автобуса.Когда водитель вошел в кабину и завел мотор, я подбежал и заскочил вовнутрь. Меня, конечно же, никто не преследовал. Маленький поселок Эмба уже забыл обо мне, но все равно, лишь добравшись до станции, я вздохнул с некоторым облегчением.

Я выполнил то, что было нужно, я не был арестован, я возвращался и главное – я не замерз насмерть… Маленький состав из четырех пассажирских вагонов с выбитыми окнами, грязный до невозможности и полный орущих цыган, скрипнув буксами, тронулся по направлению к Актюбинску. И только теперь я почувствовал, что уже почти сутки ничего не ел.

Всего шесть дней, почти неделя

Даже и не знаю, как начать этот рассказ, ибо все в тот день было более чем обыкновенно: как только я приехал из командировки и сдал все документы делопроизводителю в прокуратуре, так меня тот час уже ждало новое предписание. И снова – рутина. Нужно съездить в какое-то забытое богом место в Северном Казахстане, взять обычные показания у военного комиссара, – и после, быть может, удастся заскочить домой на пару дней. Но все оказалось не так просто, и попасть в этот самый городок судьба мне позволила гораздо позже, когда в казахской степи уже стояли лютые морозы и автобусы из-за пурги отменяли, чуть ли не через день.Но прежде,я должен был появиться в родной части и взять там у начштаба кое-какие бумаги для военного прокурора. Я, понятное дело, почуял недоброе и просил послать кого-нибудь другого, напоминая при этом, как меня уже задерживали на полигоне Эмба, но прокурор, видимо, не воспринял меня всерьез: ступай, мол, ступай, без тебя дел невпроворот. Что мне оставалось?..

Стояла прекрасная любимейшая осенняя пора, когда уже не жарко, но еще и не холодно, когда природа щедро делится своей красотой, и за это не надо платить комарам собственной кровью. Я шел от своего домика через лес. Было тихо, и душа пыталась ощутить легкость и красоту бытия, но это получалось как-то не очень:что-то было не так, и вместо радости, душу все больше заполнял тяжелый мрачный туман дурного предчувствия. Подобное ощущение было наверняка знакомо любому разведчику или партизану, когда идя к условленному месту, он ощущал всей кожей надвигающуюся опасность, и почти наверняка знал, что враг уже где-то затаился и ждет. И не пойти при этом было тоже никак невозможно. Штирлицу в этом смысле было чуть «проще», поскольку он мог развернуться и уйти при виде цветка на окне. Меня же, понятно, на КПП бригады цветы не ждали, ни при каком раскладе.

Я прошел мимо дежурки, машинально подбросив руку к козырьку. Дежурный по части – старший офицер – видимо,как и положено по уставу, уже спал, а помощником на телефоне сидела знаменитая, в своем роде личность – командир хоз. взвода, младший лейтенант Сеня Копчик. Знаменит он был, в первую очередь тем, что умудрился пройти свой долгий воинский путь, пролегавший по большей части где-то в песках Туркестана, от младшего лейтенанта до капитана, и затем… обратно. «Подвигов» у Сени было много, и самых, что ни на есть разнообразных. Никто точно не знал, сколько ему лет, а сказать «навскидку» было довольно сложно. Его лицо более всего походило на какой-то диковинный сухофрукт с глазами. При этом они никогда ничего не выражали, кроме страстного желания припасть к продуктам брожения плодов виноградной лозы, и чем быстрее – тем лучше.

Сеня приветственно махнул мне рукой, а затем потянулся к телефону. Я скорым шагом направился к штабу. В голове у меня в тот момент крутилось лишь несколько убогих односложных мыслей: «Быстро! Быстро!..», «Только бы на глаза никому не попасться!» и что-то еще, в том же духе, по своей глубине и оригинальности напоминавшее интеллектуальные потугимоллюска мелового периода.Однако, в штабе меня, как стало понятно, уже давно заждались, и потому все дальнейшие события, несмотря на мои эмоциональные конвульсии, произошли почти молниеносно.

Начштаба подполковник Раньш был у себя. Когда я вошел и доложился по форме, он стал злорадно потирать руки:

– Ну что, Шерлок Холмс ты наш доморощенный! Никак родине послужить решил? Это – можно!

– Товарищ полковник, мне бы бумаги получить для прокурора…

– Малчать! Бумаги! Ять-те дам бумаги! – он погрозил мне из-за стола кулаком, похожим на небольшую волосатую тыкву.

За моей спиной вдруг объявился немного запыхавшийся командир моего дивизиона и, как всегда невнятно, гаркнул что-то военное: не то «по вашему приказанию прибыл!», не то «здравия желаю». В его исполнении все это было практически неразличимо.

– Принес? – злобно осведомился начштаба.

Майор Огарков, которого все называли между собой не иначе как Окурков, вытаращил от преданности глаза и протянул подполковнику пистолет рукояткой вперед. Я, сказать честно – немного обалдел. Я ожидал чего угодно, но никак не шуток с оружием. Этого наши родные отцы-командиры еще не практиковали. Правда, однажды, пока я, как положено, спал днем, будучи дежурным по дивизиону, Окурков спер у моего бойца из тумбочки штык – нож, пока горе-воин мыл неподалеку полы. После, Окурков с завидным упорством пытался повернуть дело к тому, будто штык мы потеряли сами и все вместе. Однако вскоре армейская мысль, находящаяся в состоянии похмелья средней тяжести, неизбежно отступила перед железной логикой. До Окуркова вдруг, наконец, стал доходить несложный тезис, который я пытался ему вдолбить уже минут двадцать, прерываемый воплями «Малчать!». Он, наконец, начал понимать, что у меня-то есть не менее трех свидетелей, которые вполне могут дать показания о том, что кроме него в казарму никто больше не входил и не выходил. Все были на занятиях. Окурков стал понемногу меняться в лице, напуская на него нечто среднее между отеческой мудростью и кинематографической командирской строгостью, а затем неожиданно завел пространный монолог о пользе воинских уставов. Но уже даже моему дневальному, на гражданке совхозному трактористу, стало вполне очевидно, что командир дивизиона окончательно запутался, и теперь изо всех сил пытается хоть как-то замять ситуацию. В общем, пару дней Окурков был совсем ручной и даже почему-то спросил, живы ли мои родители.

Однако тут был не штык, а пистолет и был свидетель – аж целый подполковник, начштаба бригады! Нет, я, естественно, понимал, что расстреливать меня никто не собирается, но к чему все идет, я понять пока что не мог. Впрочем, ждать долго не пришлось, и все выяснилось почти сразу. Раньш кивнул, а майор прогундосил:

– Распишись за оружие!

– Не могу! – Ответил я, поскольку до меня уже начало доходить, что происходит, – У меня приказ военного прокурора полковника Кузнецова!

– Ничего, мы с ним поговорим, – злобно скалясь, заверил Раньш.

Расчет был незамысловат как дивизионные политзанятия. Всучив мне оружие, они привязывали меня к казарме. С пистолетом-то, куда я пойду? При желании-то они ведь могли бы повернуть дело так, будто это вооруженный побег, а это уже совсем другая статья. Могут и пристрелить при задержании – дело известное. Но это было еще не все. Я тотчас же получил приказ заступить дежурным по дивизиону, но без ключей от оружейной комнаты. Теперь все стало понятно окончательно.

– Нет, домой идти не надо. Заступаешь через час. Можешь пойти погладиться в казарму, – съязвил майор. И тогда я понял, что нужно срочно что-то предпринять! Немедленно! А не то все станет гораздо опаснее, чем просто «плохо».

Но, как-то обошлось и на этот раз, хотя мне и пришлось просидеть в части безвылазно довольно долго, почти завшиветь и стать свидетелем очень печального события… Но, все по порядку.

Я шел в казарму, словно облитый помоями. Мне казалось, что все на меня пялятся и тыкают пальцами, хотя, сегодня я, конечно, понимаю, что мало кто вообще смотрел в мою сторону. Всем, как и всегда, было абсолютно на все наплевать, а уж судьба какого-то старшего лейтенанта интересовала куда меньше, чем то, что в пачке "Памира", шуршащей в кармане, осталось всего-то три папиросы, да и то – одна просыпалась немного… Но тогда мне казалось, что даже бойцы хихикают, тыча незаметно пальцами в мою, бредущую через плац угрюмую фигуру. Я присел на крыльце казармы, и закурил. Время словно скомкалось, и пришла какая-то густая черная апатия, похожая на долгую смерть, ибо смерть, в самом широком смысле слова – явление вне времени и отцы командиры именно это мне и хотят продемонстрировать.

Я докурил и медленно пошел к дневальному, где на тумбочке стоял древний эбонитовый телефон, еще с ручкой, которую надо покрутить, чтобы вызвать телефонистку. Я крутанул ручку пару раз. Раздался противный писклявый голос телефонистки Вали. Она была родом откуда-то из близлежащей деревни и завербовалась в армию в поисках мужа.Была она некрасива, безмерно глупа и при этом невероятновысокого роста. Ходила она при этом прямо, как столб, в связи с чем ее все называли не иначе как «Валя, та, шо лом проглотила».

– «Паркет», – назвал я позывной штаба армии.

– Леш, это ты шо ли? – не к добру вдруг стала кокетничать Валя.

– Ну, – ответил я невнятно. – «Паркет», говорю, соедини!

– Ой, Леш, а начальник те «Паркет» давать не велел…

– А «Легенду»? – (позывной штаба округа)

– Про «Легенду» ничего не говорил.

– Вот и давай соединяй!

– А ты на танцы пойдешь в воскресенье?

– Валя, я человек семейный. Когда ты меня вообще на танцах видела?

– А, ну да, даю «Легенду».

– Дают, Валя, на сеновале, соединяй по-быстрому, а то Милиционера позову!

Лирическое отступление по поводу личности Милиционера

Когда-то, давно, когда я еще верил в действенность уставов и мудрость командиров (нет, нет, не стоит заходиться в гомерическом хохоте, ибо это длилось совсем недолго!), в часть приехал красавец-грузин, назначенный начальником мед.сан части. Он только что оттрубил три года в Афганистане, имел пару серьезных орденов и потому клал на пузатое бригадное начальство с большим прибором, показываясь в части лищь изредка. Но народ-то, сволочь, по-прежнему симулировал не только болезни, но даже и смерть от разных пустяков вроде воспаления легких, и потому присутствие в лазарете живой души показалось тому же бригадному начальству вполне уместным. Нет, не потому, конечно, что кого-то волновал чей-то бронхит или гнойная инфекция на ногах от месяцами не сменяемых портянок. Разумеется, нет. Просто, в случае присутствия в медпункте формального специалиста, вся медицинская статистика, включая и смертность, тогда уже полностью ложилась на него. В результате был выписан невесть откуда бочкообразный капитан с «тещей за чаем»⁵ в петлицах, а чуть позже в бригаде появилась личность, и вовсе совершенно фантастическая. Был он прежде лейтенантом милиции, но был исторгнут из внутренних органов за постоянное пьянство и всякого рода домогательства к свидетелям женского пола. Я уж только догадываюсь, каково было подозреваемым того же пола. Одевако по изгнании, он нисколько не растерялся, и даже добыл откуда-то справку о незаконченном среднем медицинском образовании. Именно на этом основании он и стал бригадным фельдшером и грозой девушек – секретчиц, радисток и тому подобных. Хоть формально он и был теперь прапорщиком, но иначе как Милиционером его никто никогда не называл.

Именно поэтому, зная биографию этого эскулапа-полководца в деталях, Валя и решила, что дешевле будет соединить меня хоть с Мин.Обороны СССР (позывной у них был почему-то – «Пальма»). Она прекрасно знала, что ни я, ни мой друг прапорщик Груздь ничего против Милиционера не имеем, и иногда мы даже берем его на охоту. В общем – соединила.

– Але, «Легенда»? Мне майора Плаксу, пожалуйста.

На другом конце возникло долгое молчание.

– Кого?

– Ну, майора Плаксу из прокуратуры округа.

– У прокуратуры – другой позывной. Отключаюсь.

Звоню снова Вале.

– Валя, скажи мне только честно. Шампанского хочешь?

– Ну, а кто ж не хоче?

– Скажи, какой нынче позывной у прокуратуры округа?

– Щас… это… «Гитара»!

– Вот и дай мне «Гитару», умница ты моя…

Валя, похоже, от комплимента растаяла и, как терминатор второго поколения, слилась под стол. Во всяком случае, не слышно ее было с минуту или более. – Але, ты тут?

– Тут…

– Ну? Даешь «Гитару»? В смысле, соединишь меня?

– Не…Раньш тебе и «Гитару» не велел давать.

– Валь, а шампанское? Смотри Луна-то нынче какая!

Я знал, что веду себя подло, что использую наивную девушку, к тому же некрасивую и глупую, лишенную всяких шансов поднятьсяпо социально-армейской шкале хоть на какую-то высоту. Но что мне было делать? Единственное, что меня, быть может, как-то оправдывает, это то, что шампанское я ей после все-таки купил. Впрочем, отсюда никак не следует,что дело дошло также и до "любования Луной".

– «Гитара»? Майора Плаксу! Кто говорит? Дознаватель прокуратурыПервой Армии.

– Соединяю…

– Майор Плакса у телефона.

– Товарищ Майор, говорит старший лейтенант … Вы меня помните? Я с полгода назад у вас командировку в Москву подписывал?

– Не совсем… – майор насторожился, и это было понятно, ибо встретились мы при очень неординарных обстоятельствах.

– Да нет, все в порядке. Не беспокойтесь! Просто я тут задержан своим начальством в бригаде и не могу выполнить приказ полковника Кузнецова, ну прокурора первой армии. И связи мне с ним не дают. В общем, только до вас и дозвонился! Сам понимаю, что глупо, но, может быть, выручите? Не могли бы вы дать знать Кузнецову, что, мол, не по своей воле задержан.

– Кем задержан?

– Ну, поехал я в свою бригаду, взять бумаги из штаба для Кузнецова, а начальник штаба меня тут и забетонировал. В наряд приказал идти и все такое…

– Так у тебя же приказ был от Кузнецова, чего ж ты в наряд заступил?