Читать книгу: «Лавка запретных книг», страница 3

6
Урок музыки

Вернер был профессором консерватории по классу скрипки. Еще он дважды в неделю подрабатывал, обучая музыке начинающих. Это был человек обходительный, гурман, любивший ужинать в ресторане в одиночестве. Он женился слишком молодым, давно развелся и не жалел об этом. Секс в его жизни свелся к статусу анекдота, и у Вернера не было никакого желания завести связь с другой женщиной; ухаживание, с его точки зрения, было непозволительной тратой времени. Но под этой личиной скрывался гораздо более сложный человек. От музыки Брамса у него навертывались слезы на глаза, из-за чего он отказывался играть его своим ученикам, никто из которых не догадывался, что под конец каждой субботы их профессор уходит из дому и час едет на поезде в большую танцевальную школу, где собираются любители танго. Эта тайная страсть была у Вернера еще во времена его брака. Он так и не осмелился признаться в ней жене, которая в конце концов заподозрила его в посещении любовницы. Однажды она проследила за ним до вокзала, села в его поезд и заняла место позади него, чтобы наблюдать за ним через стекло между двумя вагонами. Когда он сошел, она последовала за ним. Вернер давно ее заметил, но увидел в ее поведении повод для более серьезных претензий, чем те, которые могла предъявить ему она. Но до выяснений дело не дошло. Мадам Вернер увидела, как ее муж танцует танго и опрокидывает мужчину вдвое выше его ростом, держа его за талию, и испытала страшный приступ ревности, тем более необъяснимой, что она терпеть его не могла. Как писал Ромен Гари, можно с ума сойти оттого, как мало капель воды нужно для переполнения сосуда. Она раздраженно отвернулась и была такова. Вернувшись домой, Вернер нашел у двери чемодан со своими аккуратно сложенными вещами.

Два часа поездок туда-сюда по субботам Вернер любил посвящать чтению, и чтение его было таким же сложным, как он сам. До всего любопытный, он в конце концов завязал отношения если не дружбы, то уважения и симпатии с хозяином книжного магазинчика недалеко от вокзала.

Митч не забыл, как огорчился профессор музыки, когда он сообщил ему, что больше не сможет выполнять его заказы. С недавних пор в список запрещенных для продажи книг внесли «О мышах и людях» [повесть Джона Стейнбека, 1937 год] за якобы похотливые и вульгарные диалоги. Вернер не просто огорчился, он пришел в ярость и обозвал цензоров невежественными кретинами, ханжами и даже «пожирателями дерьма». Поэтому, когда в очередную субботу Вернер заглянул перед поездом к нему в магазин, Митч задумался о его «кандидатуре». Вернеру как преподавателю платило правительство, что делало его случай щекотливым, но Митч не собирался спотыкаться о подобные предрассудки. Между прочим, после введения закона о запрете школьного образования для детей из семей нелегалов некоторые учителя стали подделывать классные журналы, чтобы такие дети могли учиться и дальше; другие прятали «нелегальных» учеников при рейдах иммиграционной службы. Вернер явно принадлежал к такому разряду людей.

Пока тот изучал книги на одной из тумб, Митч стал покашливать, да так, чтобы Вернер встревожился; при новом приступе кашля профессор подошел к нему.

– Горло беспокоит? У меня есть леденцы от кашля, хотите? – предложил он.

– Мышь под прилавком, – ответил Митч в манере шпиона времен холодной войны.

– Их становится все больше, – стал возмущаться профессор. – А что вы хотите, если мусор теперь вывозят всего трижды в неделю? Нас убеждают, что экономика на подъеме, это у наших соседей якобы разгром, как на Березине, а вот у меня впечатление, что слово «экономика» стало синонимом требования затянуть пояса, в особенности наши.

– Я не об этой мыши, – пробормотал Митч.

– Какой-то вы странный нынче утром… Что еще за мышь у вас под прилавком, если, конечно, эта фраза что-то означает?

Митч опустил глаза, и Вернер подумал, что ему вдруг взбрело в голову показать свое мужское достоинство, хотя эта мысль продержалась не более секунды, так как он не держал хозяина магазинчика за умалишенного. Чтобы снять все сомнения, он сам заглянул под прилавок и, увидев на обложке книги фамилию Стейнбека, бросил на Митча суровый взгляд.

– Только не говорите, что вы торгуете из-под полы, я бы ужасно расстроился.

– Нет, мсье Вернер, я не собираюсь ее вам продавать.

– Понимаю, тяжелые времена – удобный случай вздуть цену.

– Речь не о деньгах, не хочу, чтобы меня прикрыли.

– Тогда зачем это лицемерие, раз вы не можете ее мне продать?

В этом момент в магазин вошла покупательница; Митч торопливо наклонился к Вернеру.

– В законе ничего не сказано о возможности аренды, улавливаете нюанс?

Профессор стал обдумывать нюанс с величайшей настороженностью, чувствуя, что здесь требуется весь его ум. Он был старше хозяина магазинчика, более оторванного от реальности, чем он раньше предполагал; другое дело, что Вернер уже с юности ощущал себя старичком, и сейчас он подумал, что Митч обратился к нему из-за этого, он был уверен, что услышал в его голосе потребность в одобрении. Внезапно обретя авторитет, он жестом повелел Митчу избавиться от помехи. То, что их сейчас занимало, было не в пример важнее какой-то покупательницы.

Мадам Берголь была частой клиенткой магазина с неутолимой страстью к чувственным романам, но при этом с привычкой заглядывать сюда каждый день, читать одну главу и уходить с пустыми руками; это сопровождалось еще и страшной тугоухостью. Митча ее присутствие не тревожило. Чтобы успокоить Вернера, он дождался, пока она доберется до тумбы с предметом ее интереса и погрузится в чтение с того места, где остановилась накануне, и крикнул:

– Мадам Берголь, как насчет прочесть нам вслух знойное местечко?

Та и ухом не повела.

– Ну, раз вы спрашиваете мое мнение, – зашептал Вернер, – то, как по мне, вы опасно играете со словами, друг мой.

– Профессиональная деформация, – отозвался Митч.

Вернер протянул руку, схватил Стейнбека и ловко спрятал в свою сумку.

– Поступим осторожно: вы ее мне одалживаете, я возвращаю ее вам в следующую субботу, так у меня будет неделя на обдумывание вашей идеи. Не говорю, что она плоха, но она требует изучения, особенно раз вам грозит запрет на торговлю.

Он простился с Митчем, прошел за спиной у мадам Берголь и покинул книжный магазин, чтобы ехать на урок танго.

____________________

Во второй половине дня в магазине было оживленно, не то что в обычные скучные будни. Пара со средствами, недавно из провинции, накупила целый рюкзак детских книг, очистила тумбу с детективами и не пренебрегла изящной словесностью. Митч сновал туда-сюда, отвечал на вопросы, старался всех обслужить. Под вечер, оставшись без сил, он подвел баланс, подготовил заказы на предстоящую неделю, навел порядок на тумбах и закрыл магазин в 18:30, сразу после прихода Матильды.

– Здесь загадочная атмосфера, когда пусто, – сказала та.

– У меня избыток загадочных дней, – ответил он, выпуская ее из задней двери.

Темнота во дворике сделала свое дело: Матильда уцепилась за его руку, но вместо того, чтобы поторопиться на улицу, сосредоточила все внимание на люке, поглядывая на Митча так, что понятно было, что ее интересует диванчик, о котором она не переставала думать после их первой ночи.

– Это вход в твою потайную пещеру?

– Не совсем, – ответил Митч. – Лестница ведет просто в подвал.

– Скажи мне правду, – не унималась Матильда.

– Идем, поужинаем, где захочешь, мне надо сменить обстановку.

Матильда серьезно на него посмотрела, уперев руки в бока.

– Если ты мне не доверяешь, это не страшно, но тогда я предпочитаю вернуться домой и больше тебя не видеть.

Даже если ее тон звучал фальшиво, Митч предположил, что она может исполнить свою угрозу. Было уже поздно, чтобы успеть на последний поезд, а ночевать в магазине у него не было никакого желания. Силуэт Матильды, наклонившейся над люком, предвещал неминуемое поражение. Он достал из кармана ключи и отпер замки.

– Спускайся первой, – сказал он, поднимая крышку. – Смотри, не упади, ступеньки шаткие.

Матильда спустилась в подвал, Митч за ней, опустив за собой крышку.

Старый антиквар, продавший свой магазин Митчу, наблюдал за ними из окна третьего этажа дома, задняя стена которого выходила на дворик.

____________________

Митч зажег в подвале свет, подошел к книжному шкафу и надавил на его внутреннюю стенку. Раздался щелчок, панель повернулась на оси. Матильда вытаращила глаза, как будто перед ней предстало чудо. Она пошла вперед медленно, собранно, как в подземную часовню. Походила, довольно безразлично пробежала взглядом по книгам на полках, зажгла лампу на столике и подошла к барной стойке, чтобы ловко запрыгнуть на нее и скрестить ноги.

– Это просто волшебно! – выдохнула она.

– Пришлось потрудиться, – бросил Митч.

– Это место заслуживает лучшего, – высказалась она.

Митч вздохнул, не успев его похвалить, она уже нашла, за что его упрекнуть.

– Не станешь же ты таскаться вверх-вниз и делиться этаким сокровищем по капле, как старый скряга?

– Хочешь, чтобы я повесил в витрине объявление: у меня в подвале имеются все запрещенные книги, я открыто плюю на власть?

– Что-то в этом роде, но, конечно, потоньше.

Митч слишком устал, чтобы отвечать на ее подтрунивания и играть в ее игры. Он выразительно посмотрел на лестницу, давая ей понять, что пора уходить. Матильда стянула с себя свитер, сняла майку, обнажив груди и бледную кожу, пахнувшую вечерней свежестью, поманила его к себе, обвила ногами.

– Давай без препирательств, – сказала она, целуя его.

____________________

После секса она повела его в одно из тех мест, секретом которых владела. Это был прокуренный джаз-клуб, где он быстро опьянел от табачного дыма и запаха марихуаны. Вечер закончился в студенческой комнате, которую она снимала в городе. В комнате ничего не было, кроме столика, стула и матраса на полу, с толстой периной. Ванная была крохотная, но она затащила Митча под душ. Он так вымотался, что сдался и растянулся на матрасе. Матильда, еще полная сил, прильнула к нему.

– Думаешь, бывают места с особым предназначением?

– Для чего? – спросил, зевая, Митч.

– Для хорошего, для плохого, для любви, для ненависти, для проклятия, для спасения.

Митч закатил глаза. Он был убежденным атеистом, даже если их с Матильдой любовь имела райский привкус.

– Тебе никогда не случалось, войдя куда-то, почувствовать себя божественно и не желать уходить, или, наоборот, задыхаться и рваться вон? – не успокаивалась она.

– Возможно, – ответил он с тяжелыми веками.

– У меня есть объяснение. – Она повернулась к нему, оперлась о локоть, подложила под щеку ладонь.

– Стены заряжаются энергией, положительной и отрицательной. Например, есть места – настоящие любовные гнездышки, а есть – преддверия разлуки. Когда где-то произошли ужасные вещи, это чувствуется, то есть я такое чувствую, а ты? Митч, если ты уснешь, я тебя выставлю!

Он открыл глаза и обнаружил, что глаза Матильды искрятся нетерпением. Ей хотелось поделиться чем-то важным для нее, до того важным, что она не могла себя побороть. Матильда делала, что хотела и когда хотела, и не допускала возражений.

– В XVI веке один плотник строит на опушке леса домишко. В те времена плотникам было положено ампутировать руки-ноги раненым, а так как происшествий было полно, он отвел под это дело угол своей мастерской. Когда он умер, его дело продолжил сын, а потом дом и мастерскую уничтожил пожар. Спустя несколько десятков лет лес вырубают, чтобы построить на его месте поселок. Начинается война, в сарае устраивают лазарет – в том самом месте, где раньше жил плотник. Поселок разрастается в городок, лазарет превращается в сельскую лечебницу. Проходит столетие, городок становится большим городом, лечебница – больницей.

– Что за больница? – спросил Митч.

– Университетский больничный центр нашего города, можешь себе представить?

– Где ты все это узнала?

– В самом больничном центре… Где я, по-твоему, учусь? Это место изначально было предназначено для ухода за недужными. А теперь поразмысли: то, что ты нашел под своим магазином, не плод простой случайности.

– Моему подвалу было предначертано стать подпольным книжным магазином? – спросил Митч с легкой иронией в голосе.

– Что там происходило до того, как ты пробудил его ото сна?

– По словам прежнего владельца, там перепродавали краденое. По-моему, там собирались, чтобы выпивать, танцевать и играть на деньги во времена, когда беспутство было под запретом.

– Что я тебе говорила! Твоя потайная комната создана для того, чтобы там шла борьба за свободу.

И Матильда поспешила поведать Митчу, что он должен предпринять, чтобы не остаться просто мечтателем, а внести свой вклад в то, что она уже называла решающей борьбой за справедливость.

У Матильды была способность побеждать лень, будить в мужчинах амбиции, о которых те не подозревали до того, как лечь с ней в постель.

7
Профессорша литературы

Вернер был невысокого мнения о своей карьере. Он был так же тверд с самим собой, как со своими учениками, среди которых никогда не находил гениев. Попадись хотя бы один – и он счел бы оправданным свое существование, посвященное обучению. За десять лет до пенсии Вернер еще не отчаивался, но не ждал больших открытий о самом себе, поэтому вполне логично, что он считал очень важным конкурс в школе танго, отборочные соревнования перед которым проходили по четвергам уже несколько недель. После ужина он включал у себя в домашней гостиной стереосистему, ставил виниловый диск и репетировал па «Кумпарситы». Он танцевал один, с прямой спиной и со слегка согнутыми ногами; главным было овладеть точными, чувственными движениями, исполненными эмоциональности. После многих лет упражнений на счет Вернер видел, наконец, шанс на победу. Но после прошлых выходных почти все его мысли были заняты разговором с Митчем.

____________________

В следующий четверг Вернер явился в книжный магазин под конец рабочего дня с таким тяжелым чемоданом в правой руке, что смахивал на Пизанскую башню в старом плаще и в стоптанных мокасинах.

– Вы куда-то уезжаете? – заволновался Митч.

– Не говорите глупости, дайте отдышаться, – ответил профессор, подходя к нему.

С большим трудом он поднял чемодан и водрузил его перед Митчем, рядом с кассовым аппаратом. Когда он открывал его, у него дрожала рука, взор ненадолго затуманился, он ухватился за прилавок, будто у него подкосились ноги.

– В честь этого стоит выпить, – сказал он, указывая хозяину книжного магазинчика на полсотни книг в своем чемодане. – Тут есть чем обогатить вашу коллекцию, я порылся в своей библиотеке, все они входят в список.

Митч поспешил закрыть входную дверь на задвижку, заодно заперев в магазине и мадам Берголь, погруженную в эротический роман и ничего вокруг себя не замечавшую. Митч крикнул ей из вежливости, что просит ее посторожить магазин, у него с клиентом важное дело и он ненадолго отлучится. Мадам Берголь лизнула указательный палец, перевернула страницу и бесстрастно продолжила чтение. Вернер, наблюдавший эту сцену, пожал плечами. Митч шагнул за прилавок, взял чемодан и поманил профессора за собой.

В складском закутке он откинул край коврика и поднял паркетную плиту, лежавшую на двух лагах. Вернер без особого удивления спустился по уходившей вниз лестнице, держась за протянутую вдоль стены конопляную веревку.

Если лесенка под люком во дворе вела в подвал, то эта сколоченная Митчем лестница кончалась за кирпичной стеной, уже в самом потайном помещении.

Там Митч включил свет, и Вернер восхищенно присвистнул. Митч поставил чемодан на низкий столик и стал раскладывать книги из чемодана по полкам. Вернер, наблюдая за ним, сказал:

– Я много думал над вопросом, который вы мне задали.

– Над каким вопросом?

– Боюсь, вашему проекту недостает амбициозности.

– Вы тоже?

– Можно узнать, кто еще?

– Знакомая, – ответил Митч, поворачиваясь к нему.

– Какого рода знакомая? Впрочем, это меня не касается. Но раз мы одинакового мнения, то я с ней согласен. Вы слишком рискуете, в сущности, ради мелочи. Если дальше так пойдет, вы будете предоставлять эти бесценные книги ограниченному числу людей, счастливчикам, а это расходится со смыслом литературы, как его вижу я. Надо смотреть дальше и шире, ставить гораздо более крупную цель, переходить в определенном смысле к сопротивлению.

Некоторое время Митч молчал, погруженный в напряженное размышление.

– Я мог бы создать читательский клуб, – сказал он наконец. – Люди собирались бы в этой комнате, которая легко вместит полсотни человек, раз-два в неделю. Мы бы вели дебаты, вместе продумывали действия в обход закона, добивались, чтобы запрещенные книги продолжали читать. Можно было бы даже подумать о системе рассылки.

– Вы никудышный актер. Эту идею подсказала вам ваша подруга, не так ли?

Митч покачал головой, взял два стакана и плеснул в них виски. Вернер чокнулся с ним и залпом осушил свой стакан.

Потом они выпили по второму и третьему, больше ничего не говоря, потому что все уже было сказано. Профессор посмотрел на часы и вздохнул.

– У меня есть час, чтобы привести себя в порядок. Вообще-то я не возражал бы, если бы вы помогли мне подняться по этим ступенькам, что-то они стали круче.

Митч помог ему выбраться на поверхность и проводил к двери.

– Чемодан оставьте себе, дарю. Я больше не путешествую, максимальная продолжительность моей поездки теперь – один час.

Мадам Берголь воспользовалась уходом профессора, чтобы выйти следом за ним, бросив на Митча негодующий взгляд.

Вернер ошибался, полагая, что Матильда навела Митча на мысль о читательском клубе. Эта мысль была полностью – или почти что – его собственная. У Матильды были твердые суждения, выборочное возмущение, идеалы – но никакого конкретного плана. Тем не менее в одном она была права: побудить каждого сомневаться во всех на свете – именно к этому власти и стремились.

Утром Митч выскользнул из постели, собрал свои вещи и покинул квартирку Матильды, стараясь не шуметь. В раздумьях он прогуливался по набережной, где у него произошла встреча с его бывшей преподавательницей литературы. Мадам Ательтоу узнала своего ученика, сидевшего в позе мыслителя на скамейке.

– Ты не так уж изменился, – заговорила она, садясь рядом с ним. – Не говори того же мне, прошло двадцать лет.

Ей было любопытно узнать, чем он занят. Митч рассказал. Она не удивилась и решила, что ремесло книготорговца прекрасно ему подходит. Он запомнился ей усердным учеником и безудержным мечтателем – редкое сочетание, обычно бывало либо одно, либо другое. Митч ничего такого не помнил, как не помнил и занятных историй о себе, которые мадам Ательтоу радостно ему поведала. Она слишком разболталась на вкус человека, почти не спавшего ночью, но ему было приятно ее общество, ее глаза оказались живее, чем он помнил, голос успокаивал. Она рассказала, что живет на другом конце города, редко оттуда выбирается и беззаветно предана книжному магазину в своем квартале. Как Митч ни намекал ей, что уже поздно и что ему пора возвращаться, мадам Ательтоу никак его не отпускала.

– Отчего ты такой угрюмый? Женщина, дела?

– Не то и не другое, – ответил Митч.

– Ты хорош собой, в отличной форме, занят отличным делом – а выглядишь так, будто на тебя рухнули все беды мира.

– Скажем так, для книготорговли сейчас нелегкие времена.

– Люди меньше читают, это верно. Хозяйка моей книжной лавки все время на это жалуется, но ее торговля не страдает. Возможно, ты сам что-то делаешь не так.

– Мой магазин чувствует себя не хуже других, но беда в том, что теперь чиновники решают, что я вправе продавать.

Мадам Ательтоу похлопала его по руке, желая утешить. Его взгляд потерялся где-то между берегом и рекой, медленно струившейся перед ними.

– Я слышала про этот закон. Он совершенно абсурден, еще абсурднее количество людей, посчитавших его принятие оправданным. Но каждый год издается столько книг, что положение, наверное, не настолько серьезное, как ты его изображаешь.

– Ошибаетесь. Содержание сексуального характера, персонаж, определенно принадлежащий к ЛГБТ, язык, сочтенный оскорбительным, намек на суицид, рассуждения о расизме или ксенофобии, сомнение в религии, все, что беспокоит, шокирует или отклоняется от проповедуемой ими морали – все это попало под запрет. Половина авторов, которых открывали нам вы, мадам Ательтоу, отныне вычеркнуты из учебных программ. Сегодня у вас не было бы права ни рассказывать о них, ни упоминать их произведения, ни читать нам отрывки из них.

Так, теплым утром, на приятном ветерке, при бликах света, отражавшегося от неспешной реки, преподаватель на пенсии, сидевшая на скамейке со своим бывшим учеником, узнала о том, что раньше ускользало от ее внимания. Принять эту правду оказалось так трудно, что ей показалось, что на нее обрушилась непомерная тяжесть. Мадам Ательтоу рассердилась, когда в парламенте был принят закон HB 1467; точно так же она сердилась, сталкиваясь в магазине с подорожанием ветчины; сердилась, когда, повредив при неудачном падении плечо, целых пять часов, мучаясь от боли, ждала в отделении неотложной помощи, пока ею займутся. Мадам Ательтоу соглашалась, что в последние года она много сердилась, но бездействовала и сейчас ужасалась этому.

Она повернулась к Митчу и посмотрела на него с сожалением, как смотрела раньше на своих учеников, когда, войдя в класс, начинала занятие с внезапного опроса.

– А ты, малыш Митч, сделал что-нибудь со своим возмущением?

В ее голосе больше не было прежней властности, Митч даже уловил в нем сочувствие человека, доверившегося вам и превратившего в своего союзника. Он с волнением признался ей, что сохранил несколько сотен запрещенных книг, всерьез подумывает о том, чтобы нарушить закон, и ломает голову, как бы так это сделать, чтобы не попасться. Он добавил, что с благодарностью примет любое ее предложение на сей счет.

Мадам Ательтоу подняла палец, но уже не чтобы потребовать тишины, а чтобы взять паузу на размышление.

Она встала, прошлась вдоль берега, несколько раз минуя Митча и что-то бормоча себе под нос, потом вдруг замерла и уставилась на двух уток, вместе позарившихся на одну хлебную корку.

– Тушить пожар огнем! – вскричала мадам Ательтоу с воодушевлением учительницы, решившей усмирить целый неугомонный класс. – Губернатор взъелся на книги со страху, он боится заключенной в них силы. Это то, что я старалась вам внушить, требуя читать те или иные книги. Вы часто меня ненавидели, но я учила вас искусству понимать, а не торопиться с суждением, покушалась на вашу убежденность, на ваши предрассудки. На моих занятиях происходило знакомство с чужаками, мы отправлялись навстречу новым цивилизациям, задавались вопросами о новых идеях, сталкивались с иными способами мыслить. Губернатор старается сохранить в неприкосновенности тот узкий мирок, в котором властвует. Малыш Митч, нас ждет нечто большее, чем ты способен представить, если мы окажемся смелы и немного безумны. Раз у тебя есть эти книги, мы сделаем так, что они будут ходить по рукам в десять раз быстрее, чем раньше. Власти могут на нас наброситься и заставить дорого заплатить, но если ничего не делать, то все полетит в тартарары.

– Предлагаете мне выставить их в витрине? Ничего не выйдет, ко мне уже приходил проверяющий, меня заставят прикрыть лавочку.

– У меня есть идея получше. У молодежи неутолимая тяга ко всему запретному, она станет рвать эти книги у нас из рук, восхвалять их авторов, только их и обсуждать между собой. Мы запустим поветрие, против которого цензоры будут бессильны. Я поговорю об этом с некоторыми бывшим коллегами, которые еще трудятся, все это, конечно, заслуживающие доверия люди.

Митч, впечатленный ее рвением, тоже задумался. Идея распространять книги в лицеях и университетах показалась ему слишком рискованной. Рано или поздно кто-нибудь из преподавателей или надзирателей конфискует одну из них, рано или поздно таких людей наберется много, необязательно сочувствующих правому делу, рано или поздно кто-то из учащихся, испугавшись угроз, даст слабину, и власти доберутся до истоков крамолы. Сама по себе идея сеять среди молодежи увлечение запрещенными книгами была замечательной, но только при условии, если найдется действенный способ заразить ее вирусом чтения.

Митч поблагодарил мадам Ательтоу, перед расставанием они обменялись координатами и условились в скором времени встретиться опять.

Решение проблемы он нашел по пути в свой магазин.

____________________

Он позвонил Матильде и пригласил ее вместе поужинать, чем обрадовал и даже тронул ее, ведь он впервые сам проявил инициативу. Она спросила, куда он ее поведет, но это был сюрприз, и она осталась в неведении, услышав только, что они встретятся назавтра у него в магазине перед самым закрытием.

Сразу после Матильды Митч позвонил г-ну Вернеру, который сперва вежливо, но твердо отклонил приглашение. Митч пообещал ему хороший ужин с великолепным вином. Вернер терпеть не мог ужинать в компании, но если с достойной целью, то…

Мадам Ательтоу приняла приглашение, не успел Митч договорить, на этот раз поездка через весь город не показалась ей обременительной. Повесив трубку, она перекроила свою программу на предстоящий день, чтобы было время как следует подготовиться. После этого позвонила сыну, имевшему докучливую привычку навещать ее без предупреждения, и сказала, что у нее намечена встреча с подругами-картежницами.

Митч закрыл свой магазин немного раньше времени, принудив мадам Берголь преждевременно прервать чтение. Пробежался по магазинам, купил две бутылки хорошего вина и, примчавшись домой, принялся за готовку. Пригласить гостей в ресторан было бы менее хлопотно, но ему не хотелось, чтобы то, что он собирался им сказать, подслушали лишние уши.

____________________

Следующим утром он приехал в город первым поездом, нагруженный провизией. Пересек двор и спешно спустился из своего закутка в потайную комнату, где накрыл старинный стол для бриджа на четыре персоны. В обеденное время он отправился в хозяйственный магазин и купил электроплитку и барный холодильник, доставленные по адресу уже час спустя.

Остававшиеся до вечера часы показались ему вечностью.

____________________

Мадам Ательтоу пришла на полчаса раньше. Стилист завил ее от души, и, как она ни старалась пригладить букли, из этого ничего не выходило.

Вернер явился точно в срок. Сначала куксился, но быстро пришел в блестящее расположение духа, поощряемый широкой улыбкой мадам Ательтоу. Митч представил их друг другу, и принадлежность к преподавательской профессии сразу послужила им темой для оживленного разговора, о существовании же Митча они моментально забыли.

Матильда немного опоздала, нахмурилась при виде уже собравшихся и не стала скрывать, что предпочла бы их выпроводить; холодная улыбка Митча свидетельствовала о том, что он недоволен ее настроением.

– Ничего себе тет-а-тет! – проворчала она. – Хорош сюрприз! А что до читательского клуба, то пять участников – не такой уж успех, разве что ты ждешь кого-то еще, – закончила она как бы про себя.

Митч стал искать пятого, на которого намекала Матильда, и обнаружил за колонной мадам Берголь, лихорадочно листавшую какие-то «Переплетенные тела во влажности лета». Он шагнул к ней, вежливо, но решительно забрал у нее книгу, положил между страниц закладку, прежде чем ее захлопнуть, и проводил мадам до двери, которую потом запер на ключ. Матильда сделала из этого вывод, что он больше никого не ждет. Митч повел гостей в складской закуток и спустил по одному по лестнице в помещение, остававшееся теперь тайной только для мадам Берголь.

Угощение превзошло ожидания Вернера, не рассчитывавшего ни на что особенное, разве что на утоление голода под болтовню – два несовместимых, на его вкус, процесса. Так было, по крайней мере, до этого вечера, когда еда поразила его отменным качеством, а соседка – живостью. Вернер давно не получал удовольствия от женского общества и сейчас, накладывая себе с горкой говядину с морковью, мысленно задавался вопросом, почему его брак пошел ко дну. Что за преступление он совершил, чтобы жена испытала к нему такое презрение? Это глубокое погружение в свое прошлое сделало его молчаливым, но ненадолго: вскоре он уже спрашивал у своей соседки, как та относится к испанской гитаре, которую он настолько ценит, что каждый вечер играет на ней на сон грядущий. Мадам Ательтоу ответила, что это удовольствие как-то прошло мимо нее, но что она станет восполнять этот пробел уже с завтрашнего дня.

Матильда ела молча, что было ей несвойственно, любовалась сервировкой и хотела себя ущипнуть: она не ждала, что Митч будет так естественен в роли отменного метрдотеля, мгновенно наполняющего гостю опустевший бокал и ловко меняющего тарелки. Он исполнял это со спокойным видом, будучи занят ею самой так мало, что сначала ей стало не по себе, а потом она почувствовала себя чужой у него в гостях. Она далеко не впервые в жизни опьянела, но обычно опьянение придавало ей легкости, беспричинной смешливости, в этот же раз вышло наоборот. Она превзошла неуклюжестью даже Вернера, чей неумелый флирт с соседкой при других обстоятельствах ее развеселил бы. Сидеть в окружении незнакомцев было для нее привычным делом, на вечерах, вроде этого, она от пассивности и лени обычно уносилась мыслями вдаль. Она умела слушать отстраненно, ничто из того, что звучало вокруг нее, на нее не действовало. Так было обычно, но не в этот раз. В этот раз у Матильды было одно желание: переспать с Митчем в последний раз, подальше от своей конуры, от той жизни, в которую она вернется, когда с ним расстанется.

Митч встал из-за стола, чтобы взять в баре бутылку. Вернер извинился перед своей соседкой и подошел к нему.

– Вижу, этот ужин, эта компания незнакомцев – ловушка, – заговорил он, хотя в его взгляде, устремленном на беседующую с Матильдой мадам Ательтоу, читалось вожделение.

– Нет, но если дело обстоит именно так, то это почувствовали только вы, – отозвался Митч, протирая бокалы. – У меня впечатление, что вы ей приглянулись.

– Раз уж у нас сеанс откровенности, позвольте вам указать, что вы не обращаете достаточного внимания на свою подружку, а она очаровательна.

Митч покосился на Матильду.

– Я не нарочно.

– Вы это ей скажите, – припечатал Вернер. – Да, ваша тушеная говядина была превосходна, но пора уже переходить к основному блюду: зачем вы нас, собственно, собрали?

Митч кашлянул, да так громко, что мадам Ательтоу прикусила язык. Все уставились на него.

– Мсье Вернер прав, пора назвать назначение этого вечера. Я признателен вам, вы заставили меня задуматься. Давать читать книги в час по чайной ложке – это недостаточно амбициозно. Вы здесь потому, что каждый из вас уже поспособствовал проекту, который мне хотелось бы запустить с вашим участием, с вашей помощью. Достаточно немного переставить мебель – и в этой комнате смогут поместиться человек сто. Раз-два в неделю здесь можно было бы собирать студентов. Мадам Ательтоу, если бы вы согласились вернуться к тому, что умеете делать, вы рассказывали бы им о книгах, которые способны изменить их мир к лучшему, о книгах, которые вернули бы им надежду; у вас это прекрасно получилось бы, я знаю, о чем говорю. Мсье Вернер, почему бы вам не собирать ваших учеников и не играть для них, это создавало бы радостную атмосферу. Эти собрания должны становиться моментами праздника и единения, когда каждый ко двору, каждый добровольно и с воодушевлением превращается в какой-то степени в участника сопротивления. Если все получится, мы станем собираться чаще, а то и уговорим другие книжные магазины заняться тем же. Знаю, на словах этот план может показаться слишком честолюбивым, но, думаю, мы способны положить начало движению, которое не остановить никакой цензуре, никакой власти.