Читать книгу: «Без ума от диско», страница 5

– А их точно восстановят? – спросила я у Санни, которая уже бросила сумку на кресло возле основного монитора в инженерной.

– Само собой.

Что-то не так. Санни положила рядом с компьютером черный магнит, включила его и начала загрузку. По экрану поползли цифры. Она села и уставилась в монитор. Я стояла с винтовкой в руке, волосы прилипли к лицу и лезли в рот, в голове шумело, казалось, что все вокруг нереально. Внезапно свет в кабинете выключился, и на стене загорелся красный дисплей со словами FATAL ERROR³.

FATAL ERROR теперь и звуковым оповещением. Сигнал звучал отовсюду снова и снова.

– Что ты сделала? – Я встала у нее за спиной и смотрела на ее затылок, ожидая, когда она повернется и посмотрит мне в глаза.

Санни прекратила бить по клавишам и на какое-то время замерла, все также спиной ко мне. По коду на экране я не могла понять, получается у нее или нет, хотя те фрагменты, которые я успела увидеть, вызывали у меня не очень хорошее предчувствие.

– Еще ничего, подожди, – нервно бросила она. – Подожди, подожди.

А я не могла ждать здесь, в помещении полном трупов, с этим жужжанием в голове. Мне просто хотелось, чтобы все закончилось, – все равно, как. Правое плечо разрывалось от боли, в комбинезоне стало невыносимо жарко.

– Скоро все кончится, мы свободны, мы свободны, – продолжала повторять я в уме.

На мониторе всплывали все новые окна.

– Нет, нет, нет, нет! – взвыла Санни, судорожно печатая что-то на сенсорной панели. – Вообще ничего не понимаю. Как это…

– Что? Защита не поддается?

Она молча что-то печатала минуты две, потом убрала руки и замерла перед монитором. Экран стал черным, затем на нем всплыло одно единственное окошко с двумя словами – опциями для выбора: «отменить» и «уничтожить». Санни быстро нажала «уничтожить». Окошко исчезло. Экран погас.

– Это все? Все получилось? – спросила я.

FATAL ERROR

Санни засунула в рот палец и стиснула его зубами так, что я услышала хруст хряща.

– Не работает, – сказала она.

– Что именно не работает? Программа паленая, да?

– С программой все в порядке. Проблема в нас.

– Скажи нормально, я не понимаю, о чем ты.

Она повернулась ко мне, в глазах у нее сменялись злость и растерянность.

– Нас не удалить из Облака, потому что нас в нем нет. Наших с тобой данных там нет.

Мне понадобилось какое-то время, чтобы загнать подальше шок. Как нас могло не быть в хранилище? Данные всего Города находятся там, мы сами брали оттуда досье всех, кто был нужен нам для заданий, и все они там были, все. Давно выученный тезис о том, что все хранится там, рассыпался не мгновенно, как от удара кувалдой, а падал по одному кирпичику вниз, в пропасть. Нас там нет. Тогда где же мы? Потому что после моей смертельной дозы XX2 год назад я точно знала, что я хранилась где-то, после всей этой боли и бесконечности в белых стенах штрафного виртуала я точно знала, что они откуда-то достали мой измученный разум и вернули в мое тело.

– Нас там нет, – повторила Санни.

FATAL ERROR

– Тогда где мы?

– А мне откуда знать? – выкрикнула она, выкручивая себе пальцы.

Вагончик со всеми нашими планами стремительно прокатился мимо, и я помахала ему рукой. Не будет никакого побега от реальности, никакой свободы, никакого выбора. Я подняла правую руку вверх и картинно взмахнула ей. И тогда мне в голову пришла одна очень логичная мысль.

– Если нас там нет, кого ты стерла?

– В смысле?

– Ты нажала «уничтожить», я видела. Ты стерла только себя, да? Ты мне врешь. Мы там есть, но ты стерла только себя.

На лице у нее отразилось недоумение, но, возможно, она просто хорошо его изобразила. Мысль о предательстве заполнила всю голову, я уже не верила ни единому ее слову.

– Невозможно стереть данные, которых нет. Не стирала я себя!

Ее винтовка лежала у входа, и я отошла на пару шагов левее и заблокировала доступ к ней.

– Кого тогда?

– Я… я просто разозлилась, понимаешь? Все обломалось, а мне надо было хоть что-то сделать, вот и все. – Ее голос выдавал панику. А вот мне, наоборот, стало спокойнее.

– Кого ты уничтожила? – Я сжала винтовку обеими руками и направила на нее. Санни развернулась в кресле и сидела, прикованная к нему, в двух метрах от меня. – Говори.

Каждые пять секунд мне приходилось сглатывала слюну. Сердце колотилось уже в сосудах шеи.

– Я уничтожила их. – Она повернула голову в сторону кабинета с телами.

Я стояла совсем рядом с дверью, разделяющей кабинет и инженерную, и в тот момент кровь оттуда дотекла до моего ботинка.

– Если у нас ничего не будет, но почему у них должно быть? Это несправедливо, разве нет? – Санни все сильнее вжималась в кресло. Дешевая позолота стекала по ее лицу и капала на грудь.

Ком застрял в горле, и я уже не могла глотать слюну.

– Какая тебе разница? Какое тебе до них дело? Не глупи. Нам пора уходить, давай просто уйдем отсюда, пожалуйста!

Она еще ни разу не говорила мне «пожалуйста». Вот как люди меняются, когда превращаются в мишень. Я бы не удивилась, если бы она заплакала и стала пускать сопли. Руки начинали неметь, но я все еще крепко держала оружие и целилась в нее.

– Я не стирала себя, не стирала, – повторяла она.

Я снова включила музыку, чтобы не слышать ее. Песня «Under My Skin» группы Blue System заглушила сообщение о тотальной ошибке. Ногами я ощутила, как пол под нами начал вибрировать: видимо, в здании началось активное движение. Было понятно, что нам отсюда уже не выбраться, но меня заботило не это.

– Говоришь, что не стерла себя. Проверим.

Она закричала, но начался припев, и я не слышала ее криков. Я нажала на курок, и три пули пробили ее голову насквозь. Кровь брызнула на кресло, мониторы и клавиши. От вида ее изуродованного лица у меня началось подобие судороги. Свет в инженерной выключился, и какое-то время я просто стояла в темноте. Казалось, что выхода нет, но внезапно прямо передо мной, между двумя рядами системных блоков, красным светом зажглась табличка «Exit». Я прижала дуло к подбородку и нажала на курок.

6. С чистого листа

Стены, вот что больше всего выводило меня из себя. Яркий свет ламп на потолке был на втором месте. Четыре стены, и я прошла вдоль каждой из них уже двести восемьдесят два раза. Мне несложно считать, потому что больше делать нечего. Я нажала на эту несчастную кнопку уже восемьдесят раз, но меня не выпустили. Их обещания не стоят и гроша, зря я вообще надеялась. Я остановилась, прислонила руки к стене, опустила голову и сделала два глубоких вдоха, потом подняла взгляд к лампам, которые вновь ослепили мои непривыкшие к такому свету глаза, а затем перевела его к камере, висевшей в углу.

– Горите в аду, – беззвучно произнесла я, но они умеют читать по губам и все поймут.

Я совершенно не чувствовала своего тела. Кроме глаз, как ни странно. Да, я двигалась и управляла им, как управляешь аватаром в игре, но никаких реальных ощущений мне это не давало: конечности были ватными, и я будто ходила не босиком, а в огромных пенопластовых носках. И я даже не могла разбить голову об одну из стен, не могла продавить их кулаками, хоть и пыталась. Я била по ним всем телом, била ногами, разгонялась и врезалась в обивку, но не чувствовала силы удара, а стена вовсе не замечала моего присутствия. В результате я снова и снова падала на пол и смеялась, как сумасшедшая, или плакала, или корчила рожи – но все мысленно, потому что управлять мимикой я тоже не могла.

Я давно потеряла счет времени. Заключив мой разум во вре́менную ограниченную реальность, меня не снабдили наручными часами и даже не подумали повесить электронные на потолок. Само собой, экран мне тоже не включили. Никаких развлечений. Возможно, я уже несколько недель здесь, несколько недель окружена четырьмя белыми стенами, потолком и полом, по которому я ползала, как змея. Я кричала в камеру как минимум восемь часов, по моим собственным приблизительным подсчетам, тупо и с равномерными промежутками стучала лбом о стену еще двенадцать, била коленом в угол еще три. Спать было невозможно, иначе это скоротало бы время, которое я должна провести в раздумьях о своей ужасной ошибке. Что ж, если я еще не сошла с ума, то сойду в ближайшее время. Потом мне вколют сыворотку, и рассудок ко мне вернется, хотя я не буду особенно ждать его обратно. Думаю, что уже начинаю терять нить. Почему я разговариваю с вами? Кто вы? Вас не существует, а я все продолжаю свой нудный монолог.

А я всего лишь потеряла равновесие на секунду. Я даже точно не помню, как это вышло. Теперь я здесь неизвестно насколько, и когда меня все-таки выпустят, мои проблемы не закончатся: это только разминка перед грандиозной пробежкой по колючей проволоке.

Хочудомойхочудомойхочудомой осветило стены, а потом все исчезло. Белый свет ламп сменился слабо-голубым, и меня резко дернуло куда-то вниз, будто пол провалился, и я упала в пропасть. На пару секунду перед глазами растеклась темнота, потом я приоткрыла веки и увидела потолок кабинета Доктора, который можно было легко узнать по огромному черному кругу с камерами, при необходимости готовыми спуститься на тонких кабелях прямо к твоему лицу и с характерным шумом двигаться и исследовать твои кривляния.

– Вы меня слышите?

– Нет, я вас не слышу, доктор, – ответила я, сглатывая горькую слюну.

Не обязательно было смотреть в его сторону, чтобы увидеть это каменное лицо с голубыми, как небо в моем воображении, глазами. А глаза у него были искусственные, оба.

– Не думаю, что сарказм в данном случае уместен, – произнес он медленно и с выраженным упреком. – Как вы себя чувствуете?

– Чувствую себя прекрасно.

Ему не нравилось, когда в ответе повторяли глаголы из вопроса. Не обязательно было смотреть, чтобы увидеть сжавшиеся морщины на его лице. Я не отводила взгляда от черного круга, ни одна из камер не сдвинулась с места.

– Доктор, сколько меня не было?

– Восемь часов тринадцать минут.

Восемь часов тринадцать минут с того момента как остановилось мое сердце до моего пробуждения в кабинете врача, который дал мне новую жизнь. Не удивляться чудесам современной медицины может только полный безумец. Если бы еще это не было враньем.

– Кому я могу пожаловаться на чересчур долгое пребывание в виртуале?

– С того момента как вас к нему подключили до конца вашего в нем пребывания прошло восемь часов тринадцать минут. Прошу прощения, но вам это кажется долгим?

Меньше дня, ну конечно. Почему нельзя направить камеры на его лживую рожу?

– Не отвечайте вопросом на вопрос, если вас это не затруднит.

– Жалуйтесь начальству. Вашу жалобу передадут в нужное подразделение в надлежащем порядке.

Полоска у меня на руке, измеряющая пульс и давление, начала жечь кожу. Мне ввели сыворотку. Захотелось встать и уйти, но тело не слушалось, было сложно даже повернуть голову, а сухость и горечь во рту заставляли думать, что меня насквозь пропитали лекарствами.

– В первые несколько дней возможны тошнота, спутанность сознания, головная боль. Рецепт на таблетки я вам выписал. Комиссия по вашему делу назначена на сегодня, на шесть часов. О решении вас оповестят в личном сообщении.

На комиссии решат, какие санкции в отношении меня применить, чтобы это не мешало мне продолжать делать мою работу. Для них это как игра. Я бы представляла себе это как игру, если бы сидела в удобном кресле и придумывала для кого-то наказания. Хотя моя работа принципиально отличается от этого только тем, что я сижу не в удобном кресле, а в скрипучем, в закутке в главном здании Коррекции. И почему-то я не воспринимаю это как игру.

– Что последнее вы помните? Прошу ответить максимально четко.

– Я работала, из дома, в качестве исключения. Выполняла задание, как обычно. Еще у меня перегорела лампа, и я заказала новую, белую, кажется. А потом… потом что-то похожее на падение. Наверное, я поскользнулась.

Доктор стучал пальцами о клавиши и что-то неразборчиво мычал. Камеры начали медленно и с характерным жужжанием спускаться к моему лицу.

– Какие отношения вас связывают с Экспертом 665?

– Санни? Мы коллеги. Мы видимся на ежегодном собрании. И еще… еще у нас был общий проект, мы выполняли его в паре, но я не помню, в чем он заключался.

Такого странного чувства я еще не испытывала. Я помнила Санни, как она выглядела, как выглядела ее квартира, какие задания она выполняла, но не помнила, что именно нас связывало. Будто цепочка воспоминаний была обрезана ножницами. Или они были как полностью выжатый лимон – осталась только безвкусная цедра. Я помнила тысячи минут наших телефонных разговоров, но не могла восстановить, о чем мы говорили, ни одной темы. Она звонила, звонила каждый день, рассказывала, объясняла, но что? Мы ходили в какие-то заведения, наполненные красным светом. Я знала, что ее любимая группа – The Killers. Я читала тысячи страниц документов, которые она присылала мне, но зачем? Должно быть, это и был наш проект. В голове носились разрозненные детали, которые я никак не могла сложить воедино. Эти куски, к тому же, не имели каких-либо временных ориентиров, поэтому было невозможно понять, было это несколько лет назад или вчера.

– Когда вы в последний раз виделись?

– Несколько дней назад, на работе, возможно. Не уверена. Кажется, мы даже дружим. Мы много куда вместе ходили, в нерабочее время.

– Вы ошибаетесь. Вы никогда не были друзьями.

– Действительно, не были.

– Вы не помните, что она сделала?

Всеми силами я пыталась вспомнить, но голова просто отключилась. Я будто чувствовала мозг внутри черепа, он был как из расплавленного пластика, жег изнутри и давил на кости, словно его недавно напечатали на принтере и вставили, точно не подогнав размер.

– Небольшая амнезия в вашем случае – совершенно нормально.

Небольшая амнезия. Мне казалось, что я забыла добрую половину своей жизни. Или я забыла злую?

– Значит, не помните, что она сделала… – произнес он медленно, повторяя слова, которые он печатал в открытом файле. – А помните, что сделали вы?

Дверь открылась, и голос Симона остановил мои попытки сообразить.

– Вы закончили. Пойдем отсюда. – Он взял меня за плечи и попытался приподнять, но мое размякшее тело все еще плыло, как тесто. – Вколите ей что-нибудь, чтобы она встала! – крикнул он доктору так, что у меня зазвенело в ушах.

Краем глаза я увидела лицо врача с лиловым шрамом от правого виска до левого уха, от которого во все стороны растекались извитые красные сосудики. Он смотрел на меня с таким презрением, будто я была террористом, палачом или интернет-мошенником. Полоска снова кольнула, и я начала приходить в себя. Когда Симон выволакивал меня из кабинета, я уже чувствовала ноги и могла переступать с одной на другую. Мы медленно продвигались вперед, и я держалась за Симона как могла, чтобы не рухнуть на пол.

Началась боль. Голова сначала нудно загудела, потом затылок начал дергать так, будто в него молотком вбивали гвозди, и интуиция подсказывала мне, что эта боль не пройдет уже никогда. Мы вышли и сели в авто, которое сразу тронулось. Белая синтетика, в которую было завернуто мое тело, сбилась и мешала. Я была похожа на Лору Палмер в мешке, только после цветокоррекции.

– Вот, я принес тебе таблетки.

Очень сложно не симпатизировать тому, кто приносит тебе лекарства, – это странный, но правдивый факт.

– Какую мне выпить? – спросила я, разглядывая пять таблеток и капсул разных цветов и форм у меня на ладони. Я еще никогда не пила обезболивающие.

– Неважно. Это все трамадол.

Я проглотила все. От новой порции горечи на языке я закашлялась, голова закружилась, и даже показалось, что меня укачивает, хотя это было абсолютно невозможно в такой машине.

– Не хочу домой.

– Я догадался. Едем ко мне, надо поговорить там, где никто не смотрит.

Я прекрасно помнила этот дом, и это радовало – я должна удерживать в памяти хотя бы что-то, иначе вся моя прошлая жизнь разлетится на мелкие лоскуты. Мне захотелось сразу по приезде открыть огромный бар, вытащить оттуда всю газировку и сделать себе тошнотный коктейль, налив понемногу из каждой бутылки, а потом забежать по ступенькам на второй этаж и упасть с лестницы вниз. Когда падаешь, оказываешься рядом с деревянным антикварным комодом, придвинутым к стене, и каждый раз нужно проявлять чудеса реакции, чтобы не удариться о его угол головой. Если его отодвинуть, можно увидеть брызги крови на обоях, оставшиеся после прежних обитателей дома.

Симон помог мне выйти из автомобиля и дойти до дома. Я переоделась в синий спортивный костюм «Найк», и мы устроились возле панорамного окна, из которого открывался вид на мерцающий голубым и красным светом, но все такой же серый Город. Зашумел проливной дождь, а я даже не заметила, когда Симон успел его включить и подключиться ко мне.

– Не стоит тебе так обо мне печься.

– А тебе не стоит попадать в такие ситуации. Тогда не было бы повода.

– Я не нарочно. Не знаю, какое еще оправдание тебе нужно.

Дождь зашумел сильнее. Симон стоял у окна, напряженно разглядывая что-то вдалеке. У него было отличное зрение после операции, вот уже шесть лет как очки были ему не нужны. Воспоминания о том дне, когда мы вдвоем пробирались через тела охранников и по полной темноте убегали все дальше от тюрьмы, постепенно блекли, архивировались все дальше в глубине файловой системы. А насколько хорошо он все помнил?

Его фигура у окна напоминала обложку блюзового альбома, только музыканты в оригинальных буклетах не носили спортивных курток и кроссовок. У нас был почти одинаковый размер ноги, поэтому я часто рылась в его ящике для обуви и брала пару-другую новых найков, да и многие куртки подходили по росту, их я тоже иногда одалживала. Это делало нас как-то ближе. Наверное, пора об этом забыть.

Повышение ожидало его уже на следующей неделе. У меня было предчувствие, что с новой должностью он изменится, и не в лучшую сторону: начнет носить скучные костюмы, встречаться с шишками из высшего начальства, перестроит дом или вообще переедет, и мы больше не будем часами танцевать в граммофонной, бить бутылки, меняться одеждой. Скоро это покажется жутким ребячеством. Все это закончится. Как всегда, останется пустота, бесконечный вакуум одиночества.

Я правда хорошо знала его дом. Мне даже было известно, где находятся тайники ненависти: такие маленькие, иногда неочевидные места, в которых заключена концентрированная ярость. Не думала, что у него дома ее так много, пока не начала находить один тайник за другим. В баре, между двумя кобальтовыми бутылками и электроподсвечниками прятался самый большой; меня пробивала дрожь каждый раз, когда я залезала туда рукой, чтобы достать виски.

– Смешаю тебе что-нибудь, – сказала я и направилась туда.

Рядом стоял коктейльный автомат, которым я давно научилась пользоваться. Месяц назад, когда я разбила его внешнюю панель, со всей силы ударив по ней стеклянным стаканом, и продолжала бить, пока от нее не остались одни черные зазубренные осколки, я думала, что превращу этот автомат в свой собственный тайник ярости, тем самым еще больше заразив дом этим ядом. Но потом я посмотрела на осколки, положила руку на лоб (кровь с нее стала течь по лицу мне в рот), рассмеялась и включила робот-пылесос, чтобы он убрал с пола стекло. Все-таки свою ярость я привыкла прятать исключительно в своей голове.

Когда я вернулась, Симон сидел в кресле и что-то изучал в экране. Я поставила стакан на столик рядом с ним, но он к нему не притронулся. Я положила руку ему на плечо, но он не сдвинулся с места, только выключил экран и сцепил руки в замок. Плечо у него было холодное, но, возможно, все дело в ткани куртки: Neofrost или как-то так, ледяной барьер между вами и кем-то. Я медленно убрала руку и сжала ей свое горло до глухого хрипа, затем сделала глубокий вдох и отошла.

– Пить не будешь? – спросила я, механически перекладывая подушки на диване, как я делала уже тысячу раз. – Нагреется. Ты же не любишь теплое.

– Потом.

Какое-то время мы молчали. Дождь прекратился.

– Чувствую себя машиной. Странно, в прошлый раз у меня не было амнезии после возвращения. – Я положила руку на лоб.

– Если бы ты только могла представить, чего мне стоило вытащить тебя из всего этого.

Слова отпечатались у меня в памяти, как и все, что он говорил раньше. По какой-то причине все сказанное им запоминалось навсегда. Не существовало ни одной его фразы, которую я бы не помнила.

– Из чего этого?

Я снова попыталась подойти ближе, но он встал и отошел на приличное расстояние, к окну.

– Я перераспределю работу. Завтра будет на пару заданий больше, справишься?

– А у меня есть выбор?

– Санни временно с нами не будет. Ее переводят, больше никакой информации у меня нет. Искать ее не пытайся. Она будет занята, на звонки не ответит.

– А зачем мне ее искать? Мы вроде давно перестали общаться. Я даже не помню, о чем мы разговаривали.

– Хорошо. – Симон взял стакан и залпом выпил крепкий «Олд фешн». – В общем, не удивляйся, если какое-то время работы будет больше. Вы с Жульолом будете все выполнять раздельно. Больше никаких заданий в паре, никогда.

– А он не будет спрашивать про Санни? Ну, где она, когда вернется. Не будет ее искать?

– Он будет делать только то, что я ему скажу, и не больше.

От этого его тона я невольно задержала дыхание. А я теперь тоже буду делать только то, что он мне скажет, и не больше?

– И еще: скоро я возьму нового человека, – продолжил он. – У меня есть кое-кто на примете: лет где-то двадцать пять, индексы хорошие.

– Свежая кровь! – как могла бодро воскликнула я и поймала его настороженный взгляд, который быстро уполз куда-то вниз.

Мозг снова начал распухать и давить на череп, беспорядочные мысли носились в вакууме, оставшемся после извлечения чего-то важного. Все ощущения казались какими-то чужими. Я была словно в консервной банке, которую вот-вот сдавит мусорорасщепитель.

– Давай все-таки проясним ситуацию. По официальной версии я поскользнулась и уж очень неудачно ударилась головой, это мне понятно. Но раз уж мы здесь, где никто не смотрит и, надеюсь, не слушает, – намекнула я, осматривая стены, – то я не буду строить из себя дуру. Я чего-то не помню. Я это вспомню?

– Нет.

– Если можешь, передай мою благодарность агенту, который с таким старанием вычищал из моей памяти все лишнее. Безупречная работа.

– Я сам этим занимался.

Чувство ужасающего дискомфорта разлилось по телу, такое же чужое, как и все остальные. Будто кто-то вдоволь порылся в моем грязном белье, и не просто кто-то. Я обхватила плечи руками и согнулась так, что мы с Симоном уже были одного роста.

– Ты можешь хотя бы намекнуть, что я такого сделала? – рискнула спросить я.

– Ты сделала глупость, большую. Больше ничего сказать не могу.

Я села на диван и уставилась в пол, но потом подняла голову и стала внимательно разглядывать интерьер, пытаясь запомнить его как можно лучше. Скоро здесь все изменится, и это место превратится в комнату для выговоров, если я вообще сюда еще хоть раз попаду. Скорее всего, все-таки попаду – когда Симон внезапно решит пригласить всех к себе на очередное ежегодное собрание.

– Может, послушаем музыку? – предложила я.

– Как-то не хочется.

Что-то подсказывало мне, что он уже никогда не захочет, и мы больше никогда не станцуем под евродиско, выключив весь свет в доме и периодически врезаясь в кресла, столы и двери, никогда не упадем на пол, запутавшись в собственных ногах. Ни-ког-да.

Вообще-то, когда все было всерьез, с включенным стробоскопом и музыкой 5D, мы достигали такого уровня, что могли бы участвовать в танцевальных соревнованиях, если бы такие проводились. У нас была суперспособность – двигаться абсолютно синхронно, не тратя долгие часы на разучивание элементов. Все получалось само собой, нужно было лишь задать ритм и пару раз отрепетировать. Может быть, это стоит занести в список самых ненужных талантов, но все равно было весело. Весело даже не то слово. Было хорошо. Уходили одновременно и пустота, и одиночество, и страх, все становилось красивым и понятным, обретало смысл, если можно так выразиться, и мне было намного проще выносить существование. Нога вправо, руки вперед, потом назад и поворот, и так снова и снова, и из головы исчезает вся гадость. На какое-то время, конечно. Эффект дольше, если заранее проглотить парочку коктейлей с XX3 или любой химией предыдущих поколений. Но это не повторится. Или все-таки шанс есть?

– Прямо сейчас идет рассмотрение твоего дела. – Симон включил экран и уточнил время. – Штраф не будет строгим. Я со всеми договорился.

– Так странно… Когда я только начинала работать на пенитенциарную систему, меня уверяли, что меня саму наказывать не будут.

– А тебя и не наказывают по-настоящему. Могло быть намного хуже.

Снова повисла тишина. Эта вязкость беззвучного пространства вызывала у меня необъяснимую панику, именно поэтому я почти все время слушала музыку. Но здесь, когда разговор еще не был окончен, я не могла просто взять и подключить наушники. Вообще, существовало множество разновидностей тишины, и пустоты тоже, и я была экспертом в их разграничении. Есть тишина, которую не заглушить мелодиями, даже если выкрутить динамик на максимум, и, видимо, в будущем она будет встречаться мне все чаще, так что мои девять тысяч треков в избранном перестанут приносить пользу. И я больше не смогу перетаскивать плейлисты Симона к себе в базу. Что я знала точно, так это то, что он никого никогда не прощает: стоит один раз утратить доверие, и ты навечно в черном списке. Так было с другими. Шансы, что со мной будет иначе, небольшие: может быть, он сможет выжать из себя жалость, но надолго ее не хватит, нужно будет искать способы ее подпитывать. Давить на жалость – это почти всегда помогало, все-таки это одно из очень немногих чувств, которые люди ко мне испытывали, и самое мощное из них.

Симон так и стоял у окна с пустым стаканом в руке. И чего он ждал? Я все еще здесь, а не за дверью, и это хороший знак. Я попыталась включить экран, но он был еще заблокирован, и пришлось кнопкой открывать часы в комнате – время было 18:24.

– Помнишь, как мы сбежали? – спросила я, пытаясь уловить в его недвижимой фигуре хоть какое-то изменение.

Он был черно-белым. Не в плохом смысле, просто он был именно черно-белым, тогда как я была только белой. Черные волосы – это всегда красиво. Он даже походил на какого-то знаменитого певца, но я не могла вспомнить, кого именно, и эта мысль тянула за собой другую, которая никак не хотела формироваться. Я пыталась вытянуть ее удочкой из глубины, но что-то мешало ей выйти наружу.

– Да, помню.

– На нашем этаже было двадцать восемь человек. Двенадцать камер по двое и четыре одиночки. И ты говорил, что знал всех, кто в них был. Почему ты предложил бежать только мне?

Белые решетки в ряд. Мы сбежали, а «клуб двадцать семь» остался. И, хоть официально это не признавали, мы оба знали, что все они погибли. Остались только мы.

Симон наконец повернулся ко мне, и я увидела немного смущенное удивление на его лице.

– А разве это не очевидно?

Я сделала вид, что задумалась.

– И правда. Потому что у меня фантазия девяносто семь. Какой глупый вопрос. Наверное, мне лучше уйти, – сказала я, не дожидаясь его реакции. – Только заберу свои вещи.

Я вышла из комнаты, прошла несколько метров по освещенному золотистыми бра коридору и завернула в гардеробную, где сразу открыла нужные отделения и вытащила свою одежду. Из шкафчика сбоку забрала разную мелочь, которую даже не рассматривала, а просто сгребла одним движением. Все это я бросила в черный пакет, который напоминал мешок для трупа. Потом я зашла в угловую ванную и выгребла из шкафчика все свои банки и флаконы. Комната моментально стала чужой и стерильной, будто меня здесь никогда и не было. Пару минут я просто стояла там, расставаясь с милой плиткой с русалками.

Не успела я развернуться и уйти, как свет в комнате погас. Я подумала, что это очередное переключение в режим энергосбережения, но никакого аудиооповещения не последовало, ни один индикатор не загорелся.

– Симон! – позвала я. – Ты где?

– Здесь, – ответил он откуда-то издалека, и его голос звучал глухо, как из подвала.

– Когда электричество включат? Ничего не вижу, надо найти фонарь.

– Электричество? – Послышались шаги, и голос Симона стал громче. – Со светом все в порядке.

– Что?

– Не может быть, – произнес он медленно, делая паузу между каждым словом. – Мне обещали, что ничего подобного не будет.

Я выбежала из ванной в коридор, слегка задев Симона плечом, и зашагала вперед, совершенно потеряв ориентацию в пространстве. Симон поймал меня за секунду до падения с лестницы, и в этот раз я точно не смогла бы вовремя затормозить и не разбить себе голову. Он схватил меня за обе руки и оттащил от края, а я начала биться и извиваться так, что даже несколько раз его ударила, и мне это понравилось, но у меня хватило ума остановиться. Я успокоилась, точнее, осознала полную бесполезность борьбы, и медленно сползла вниз по стене. Мир вокруг стал одной сплошной неизвестностью, неприветливой и равнодушной. Я притянула колени к груди, обхватила их руками и застыла в этой компактной защитной позе, неспособная сдвинуться ни на сантиметр.

– Я звоню наверх. Подожди.

– А куда я денусь? – резко бросила я и зажмурилась.

Вновь заболела голова, и боль начала течь вниз, через шею в позвоночник, который раздавал ее всем нервным окончаниям вокруг, как беспроводную сеть Wi-Fi. Еще немного и боль пойдет дальше, через пол протечет на первый этаж, дойдет до подвала и будет расползаться дальше, все отравляя.

Больуйдибольуйдибольуйди

Звук шагов дал понять, что Симон вернулся.

– Держи, выпей это.

Я с трудом подняла голову и нащупала протянутый мне стакан. Жидкость оказалась соленой и резкой на вкус, и я закашлялась.

Больуйдибольуйдибольуйди

– Это XX3?

– Не совсем. Это экспериментальное средство, эффект еще не до конца изучен.

Видимо, его не было вовсе, потому что лучше не становилось.

– От боли?

– Вроде того.

– То есть, я от него не прозрею.

– Постарайся не паниковать хотя бы один раз. Ты же понимаешь, насколько могло быть хуже?

– Угу. Что сказали?

– Что тебе оказали услугу. Но я попытаюсь сократить срок этого… штрафа. Если будешь…

Больуйдибольуйдибольуйди

Я уже не слышала, что он говорил. Лекарство магическим образом откликнулось на мои мольбы: небесный свет обезболивания озарил меня, и я тонула в нем, как в теплом бассейне с благовониями. Тело стало легким, в нем было комфортно так, как не было никогда, ни разу за все двадцать два года моей жизни, и в голове был порядок: никакой паники, никакой тревоги, ни одного плохого воспоминания, будто всегда было только хорошее. А потом я начала видеть – розовые огни, голубые, зеленые, все вперемешку, все ярче и все ближе.