Читать книгу: «Династия для одного», страница 4

«Но я всё равно ничего поделать не могу. Вдруг это поможет моей бедной стране», – подумал султан.

– Пускай, – прокричал Вахидеддин, поправляя одежду и надевая феску.

В комнату вошёл высокий мужчина в военной форме. «Генерал», – определил султан по знакам отличия. Мужчина выглядел ровесником султана. Рядом с ним, почтительно кланясь и приветствуя Вахидеддина по всем правилам, семенил переводчик.

– Это Джордж Милн, – представил он генерала. – Ему поручено возглавлять высадку британских войск, которые уже в пути.

– Он говорит, что пока вы не ратифицируете перемирие, они не смогут высадиться.

– Им нет нужды дожидаться, когда будет сформировано правительство, ведь оно, в любом случае, не нужно.

– После составления мирного договора будут назначено своё правительство для каждого региона, в зависимости от того, кому отойдут территории.

Генерал говорил, переводчик объяснял сказанное им, а султан чувствовал, как падает в бездну. И у неё нет дна. И ветер в этой бездне не свистит, а разрезает кожу, впиваясь до костей.

Когда генерал замолчал, рассматривая султана, Вахидеддин вдруг понял, что готов вцепиться в горло этому человеку зубами и разорвать артерию. Чтобы тот умирал, истекая кровью прямо на руках у султана. Что говорит этот человек? Как он смеет произносить такое вслух, да ещё в присутствии потомка Османа?

– Какая наглость, – прошептал Вахидеддин. – Не переводи! – остановил переводчика.

Милн непонимающе посмотрел на своего спутника, а затем, широко улыбнувшись, затараторил что-то на английском.

– У него есть для вас подарок, повелитель. Он говорит, что является заядлым охотником. Сидеть в засаде, наблюдать за добычей, изучать её повадки, понимать ход её мыслей, понимать, что ей дорого – всё это доставляет ему удовольствие. И он по-настоящему хорош в этом. Он говорит, что сегодня ему попался прекрасный экземпляр. И он не знает, что с ним делать. Либо запереть в клетке и привезти домой на потеху своей семье. Или убить, как и полагается поступать с такими зверями. Но если вы согласитесь ратифицировать перемирие, он с радостью подарит его вам.

Султан встал, напрягся и приготовился к броску. Это уже слишком! Но генерал, опустив руку в карман брюк, достал медальон, увидев который, султан рухнул обратно в кресло. Отделанный изумрудами круг с тонким серебряным полумесяцем по середине. Перепутать и обознаться невозможно – именно этот медальон носил, не снимая, Эртугрул с тех пор, как ему исполнилось полтора года.

– Документ составлен и находится у меня с собой. Подпишите. Прикажите объявить всем. И уже через час пойманный мною зверёныш будет у вас. Вы убедитесь, что я его не обидел, не ранил. Откажетесь – получите через час шкуру львёнка. Мои люди будут ждать не больше часа с этого момента. Если они не услышат, как на площадях объявляют от вашего имени о согласии с условиями перемирия – без промедления исполнят то, о чём я вам сказал, – продолжал говорить тем временем Милн.

Сын или страна? Долг чести или отеческая любовь? Что он должен выбрать? И почему вообще человека ставят перед таким выбором? Вахидеддин готов отдать жизнь за Родину, он готов душу отдать за сына. А от него требуют и жизнь, и душу, но в обмен на что-то одно. Как он может собственным решением убить сына, над которым шептал молитву, впуская его в мир под именем великого воина, отца-основателя их династии? Как можно выбрать? И разве может он отдать кому-то страну, народ, нацию, величие и славу полумесяца на красном, доверенные ему? Если бы рядом был Хумаюн! Или Мустафа Кемаль. Даже Абдулкадир смог бы помочь в этот момент, будь он рядом. Но никого нет. Есть только Вахидеддин – наедине с подлым британцем и переводчиком, который смотрит на султана с осуждением. Наверное, думает: «Чего тут размышлять?» Единственный и долгожданный сын, кровь от крови, душа Вахидеддина. И Родина, которая и мать, и отец, и брат, и сестра, и возлюбленная – всё, что есть его, сейчас на весах. Выбирай, падишах, что тебе дороже. Выбирай, да побыстрее.

– Итак, что же? – поторопили его, услужливо раскладывая на столе документы.

Вахидеддин с отвращением посмотрел на них и отпрянул, словно не бумага, а змея распростёрлась перед ним. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться и отбросить эмоции. «Расскажи мне про султана Османа I», – попросил детский голос из воспоминаний. И рука сама протянулась к документу. Выводя подпись, Вахидеддин с ужасом подумал, что он подписывает не перемирие, а смертный приговор Османской империи.

13 ноября 1918 года, Константинополь, Османская империя

Солдаты возвращались в столицу после долгих лет войны. Многие и не чаяли остаться в живых. Они прошли через кромешную тьму и провели за собой других, не позволяя опустить руки, потерять надежду и сдаться. Они мечтали вернуться с победой. Войти в город под трели женских голосов и крики «Аллах велик!» и видеть слёзы радости. А они входили в город с опущенными головами. Не смогли. Не победили. Люди выстраивались живыми стенами, высматривая: может, их любимый и близкий пришёл? Обнимались, морщась от внезапных слёз. Целовали руку, прикладывали ко лбу, просили благословения. Были прижаты к сердцу и сами прижимали. Но никто не смеялся. Даже от радости встречи, от радости, что живыми вернулись. «Мы потеряли нашу страну», – и лицо кривилось от произнесённых слов. Потеряли.

Вахидеддин не выходил на улицу с тех пор, как подписал перемирие. И всем живущим во дворце запретил. Но люди не пришли с камнями. Не проклинали. Не кричали ругательства. Женщины не покидали свою половину, мужчины старались не встречаться друг с другом. Во дворце негласно начался траур. И только живой и здоровый Эртугрул согревал сердце и облегчал горечь. «Лев, мой львёночек», – шептал Вахидеддин, обнимая сына. Когда только мальчика привезли – вернулись и силы, и решительность. И она стала сильнее и тверже. «Война – так война», – стискивая зубы, повторял султан. Он жаждал мести, искал способы и пришёл к простому выводу: нужно играть роль слабого и безвольного. Пусть все думают, что он не представляет угрозы. Что он ничего не может. Но придёт время, и он возьмёт своё. Он обязательно вернёт величие Турции. И его народ снова будет смотреть с гордостью, высоко подняв голову. И никто не посмеет вступить на их землю без разрешения.

А пока пришлось смириться с тем, что британские войска высадились в Константинополе. Генерал Милн приказал разоружить все турецкие части в городе. Многих депутатов разогнали, кого-то – арестовали. Оккупанты пришли, как к себе домой, и даже не пытались проявить уважение. Мустафа Кемаль ворвался во дворец, став свидетелем происходящему. Вахидеддин понимал его ярость. Причины есть. Султан понимал, насколько взбудоражен этот офицер, но объяснять, что толкнуло на подписание перемирия, не стал. Вахидеддин не хотел, чтобы Мустафа Кемаль узнал, насколько уязвимым он оказался и как легко его сломали. Больше этого не повторится. Теперь султан готов к тому, чтобы всеми силами бороться за независимость страны. Но не открытой войной. Сначала нужно посмотреть, как будут вести себя участники войны после её официального завершения.

– Мы выждем, подготовимся основательно и нанесём сокрушительный удар, – говорил султан. – То, что мы планировали – слишком поспешно и рискованно. Ты лучше меня понимаешь, что шансы на успех запланированной операции были не значительны. Да, тяжело всё это видеть. Тяжело терпеть. Но мы затаимся, засядем в засаде. И когда жертва расслабится – нападём.

Вахидеддин откашлялся, почувствовав лёгкую тошноту от озвученного им сравнения. «Как этот проклятый Милн», – подумал султан. Ему неприятно обманывать Кемаля, выдавая всё за экстренную стратегию и точный расчёт. Но выбора нет.

– Я подписал распоряжение о твоём назначении в Министерство обороны, паша. У тебя будут широкие полномочия. И предоставлю всё для готовности к отстаиванию независимости нашей родины.

– Если вы позволите, – заговорил Мустафа Кемаль.

Его глаза так яростно сверкали, что Вахидеддин от испуга не смог произнести и слова, а только кивнул, разрешая продолжать:

– Я смогу исправить сложившуюся сейчас ситуацию. И назначение, о котором вы говорите, как нельзя кстати и поможет мне в этом. Но если вы отдадите мне в жены дочь вашу, Сабиху-султан, я буду говорить и действовать не только как солдат, создавший себе репутацию и завоевавший преданность людей на войне. Я буду представителем правящей династии и верну уважение нации к вам. И поведу народ в предстоящей войне за независимость.

Вахидеддин смотрел на стоящего перед собой мужчину и поражался его энергетике. Огонь, пылающий внутри Мустафы Кемаля, настолько силён, что султан не сомневался и секунды: он не просто поведёт людей за собой в войне. Он выиграет эту войну. И все, что задумает – воплотит. Но принимать такое поспешное решение Вахидеддин не мог. Сабиха, будучи султаншей, свободна в своём решении выходить замуж или нет. Она могла прислушиваться к желаниям родителей, но давить на дочь Вахидеддин бы не стал. Султанши по крови всегда были на голову выше всех остальных женщин. И обладали правами и свободой, которой лишены простые женщины. Отказаться от помощи, отвергнув такого союзника как Кемаль, слишком глупо. Но и ответить согласием на предложение Мустафы Кемаля, решив всё за Сабиху, идёт вразрез с принципами Вахидеддина. Единственное, что он мог – постараться устроить этот брак.

– Если есть на то воля Аллаха – она войдёт с тобой под одну крышу как законная жена. А ты станешь мне сыном и опорой, Кемаль-паша, – пообещал Вахидеддин, не в состоянии даже вообразить, что пожимает руку будущему президенту Турецкой республики.

2 глава

Сабиха́-султа́н – младшая дочь Вахидеддина. Родилась 19 марта 1894 года в Стамбуле. На момент рождения Сабихи трон занимал её дядя Абдул-Хамид II, а её отец был лишь одним из более дюжины взрослых наследников-шехзаде. Мать султанши Эмине Назикеда была дочерью цабалского князя Хасана Али-бея Маршана и адлерской княжны Фатьмы-ханум Аредбы. Умерла 28 августа 1971 года в Стамбуле

Иногда Сабиха ненавидела Бехидже-султан. Всех прочих обитательниц женской половины, даже молодую жену отца, могла и терпеть, и понимать. Айше, на самом деле, не была плохой и невыносимой. Для многих девушек их отец – самый лучший на земле. И Сабиха не исключение. Но вряд ли семнадцатилетняя Айше мечтала выйти замуж за мужчину, которого она младше на целых сорок лет! Отчаянно нуждаясь во внимании и, что уж тут таить, в обычном женском счастье, Айше не нашла другого выхода, как начать требовать и внимания, и счастья. Очень часто она вела себя как капризный ребёнок, которым, по сути, и являлась. Но искренность и непосредственность подкупали и располагали к ней несмотря ни на что. А Бехидже, даже молча находясь где-то рядом, вызывала раздражение. А ведь они так похожи с Айше! Сабиха прекрасно знала, как и многие во дворце, что сначала Бехидже предназначалась другому представителю Династии. Но, понравившись правителю, девушка была вынуждена отказаться от того, кого уже успела полюбить. И в восемнадцать лет она стала одной из жён султана. В отличие от своего младшего брата, Абдул-Хамид, даже будучи старше молодой супруги также на сорок лет, сохранил мужскую привлекательность. Более того, он выглядел моложе своих лет и умел очаровывать женщин, влюбляя в себя. Воспитанницы дворца, будучи при жизни Абдул-Хамида маленькими девочками, повзрослев, вздыхали: «Вот это был мужчина!» Теперь уже Нуреддину, сыну Бехидже и Абдул-Хамида, восемнадцать лет. И именно разговоры о Нуреддине в очередной раз вызвали в Сабихе приступ ненависти. Нет, она любила двоюродного брата. И все эти годы, что продолжалась война, молилась за него. Впрочем, как и за других шехзаде. И Сабиха с улыбкой вспоминала мальчика, что срывал цветы, а она плела венки. Они торжественно спускались к Золотому Рогу и сплавляли венки по воде. Некрепко собранные цветы распускались по воде неровной стайкой и уплывали, скрываясь от их взглядов. Вспоминая всё это, Сабиха скучала по Нуреддину. И она тоже переживала: жив ли, вернётся ли вместе с солдатами, не попал ли в плен, не ранен ли. Однако с тех пор, как стало известно об окончании войны, Бехидже умудрилась надоесть каждому во дворце своими причитаниями. Сабиха смотрела на женщину, что всего на десять лет старше, и ужасалась: неужели она тоже совсем скоро станет такой же ворчливой и недовольной жизнью? Но затем вспоминала про маму, перешагнувшую отметку в пятьдесят лет. И рядом, как достойный пример – Шадие, которой практически столько же лет, как и Бехидже. Даже Улвие, страдающая от несчастного брака, не вела себя так, как двенадцатая жена Абдул-Хамида.

Недовольство Бехидже сложившейся ситуацией в целом усугублялось запретом султана покидать дворец. Она отказывалась принимать простую истину: это опасно. Если Нуреддин находится среди тех солдат, что приближаются к столице, то он так или иначе, но доберётся до дворца. Но аргументы не имели смысла.

– Мне бы только знать, что он вернулся в город, – то и дело, забываясь, приговаривала Бехидже, не пытаясь даже следить за темой беседы.

Ничто не имеет смысла. Только Нуреддин: вернулся или нет?

Сабиха, конечно же, осознавала, как это опасно. Особенно учитывая то, что случилось на днях с Эртугрулом. Но ещё один день, а может быть, и неделю, выносить Бехидже не могла. Дочь султана и так уже перестала появляться в общих комнатах женской половины, но найти убежище не получалось. Не она одна бежала и пряталась от надоевшей Бехидже. Султанша бродила по комнатам, выискивая того, кто плохо спрятался или недостаточно резво убежал. Решение переодеться в одежду служанки и выйти в город, чтобы посмотреть на возвращающихся солдат, вдруг показалось самым разумным и правильным. Да, опасно. Но она лишь лично убедится, вернулся Нуреддин или нет. Не будет попадаться на глаза тем, кто может её узнать. Не будет привлекать к себе внимание. Не будет заворачивать на опасные улочки. Она соблюдёт все меры предосторожности. И сразу же обратно. Именно так она говорила самой себе, пробираясь из дворца и присоединяясь к толпе.

Люди уныло обсуждали окончание войны. Несколько раз Сабиха чуть было не вступила в разговор с жителями столицы, но вовремя сдержалась. Ей не нравилось, как люди обсуждают решения султана. Не нравилось, что люди недовольны перемирием. «Отец старается сделать как лучше и для страны, и для народа», – с обидой думала Сабиха, высматривая среди солдат, идущих по центральной улице, знакомое лицо. «А вдруг он слишком сильно изменился за эти годы?» – вдруг осознала она. Нуреддин покинул Турцию задолго до начала войны. Вместе с другими шехзаде он в течение почти трех лет учился в военной академии в Германии. Потом война. И если шехзаде Фуад ненадолго возвращался в Константинополь из-за серьёзной травмы, на время лечения, то другие шехзаде, покинув родину мальчиками 11—14 лет, вернутся мужчинами. «И как я его узнаю?» – осознавая непродуманность своего плана, размышляла Сабиха.

Но через несколько минут сожаления отступили. Не узнает, не найдёт – и ладно. Она всё равно ничего изменить не может. Главное в этот момент другое – какие же красивые турецкие мужчины! Особенно в форме! Щетина на лице, немного длинноватые волосы спадают на выпирающие скулы, а глаза так и горят. Прикоснуться бы рукой к щетине, проведя пальцами по щеке сверху вниз. Попытаться очертить указательным пальцем губы. Рассмотреть каждую ресничку вблизи. Ощутить тяжёлое дыхание, в котором смешан запах табака и горячего ветра. Сабиха восторженно рассматривала мужчин в форме и понимала, что в каждого из них она готова влюбиться. Немного. Ненадолго. Но каждый из них привлекал огнём в глазах. Боль, решимость, сломленность, усталость и что-то еще, неизвестное ей до этого дня. Сабиха зажмурилась от нахлынувшего желания прижаться к сильной груди, ощутить запах мужского тела. Прикосновения крепких рук к её спине, лоб прижат к острому подбородку и колючие волосинки из его бороды впиваются в кожу лица… «Что же это ты? Соберись! Ты же султанша! Как ты можешь думать о чем-то таком? Это недостойно тебя!» – в мыслях ругая себя, Сабиха спешила обратно во дворец, оставив затею найти двоюродного брата среди возвращающихся солдат.

Отсутствие Сабихи, кроме её старшей сестры, никто и не заметил. И когда Улвие спросила, где же пропадала Сабиха, та уклончиво ответила:

– Гуляла.

– Где? Если скажешь «в саду» – сразу пойму, что это обман.

– А почему это я не могла гулять в саду?

– Сабиха!

– В город выходила. И не надо на меня так смотреть! Ты же не просто так начала меня расспрашивать. Кто знает меня лучше, чем я сама? Конечно же, моя любимая сестра! Моя умная и проницательная сестра! Самая-самая…

– Сабиха-султан!

– Пожалуйста, не кричи, а то услышат ещё и начнут придумывать разное. Что ругаемся, например. А мы ведь никогда не ссоримся с тобой.

– Зачем ты выходила в город? Я специально перебралась во дворец с дочерью, несмотря на то что в доме мужа тоже есть кому защищать и охранять. А всё потому, что здесь намного безопаснее в такое неспокойное время. А ты так бездумно рискуешь.

– Сестрёнка, а меня, значит, обманывать можно?

– О чём ты? – устало вздохнув, спросила Улвие.

– О том, почему ты вернулась во дворец. Ты же просто видеть его не хочешь! И не говори: «Глупости всё это»! Не надо было торопиться и выходить замуж за первого, кто позвал!

Выражение лица Улвие от природы было грустным и печальным. Когда они были детьми, Улвие то и дело спрашивали: «Вас кто-то обидел, султанша?» Эти вопросы заставляли её чувствовать себя неуютно. Ей хорошо, она счастлива, ей весело, а люди вокруг одёргивают: «О, Аллах! Что с вами случилось?!» В такие моменты как сейчас, когда Улвие сдерживалась, чтобы не расплакаться, она становилась откровенно некрасивой. Сабиха любила сестру, но не могла не признавать: для дочерей иногда не к добру – быть похожей на отцов. Но когда речь идёт о султанше, даже если она дочь одного из множества шехзаде Османской правящей династии, отсутствие внешней красоты не имеет значения. Желающий взять в жёны одну из султанш всегда найдётся. Мужем Улвие стал не кто-то более низкого сословия, как в случае с их двоюродной сестрой Неджие, вышедшей замуж за Энвера-пашу. Сын Великого визиря – это самая лучшая партия для любой султанши!

– За первого? – всхлипнув, произнесла Улвие. – Тебя, да и каждую из наших сестёр, двоюродных и троюродных, замуж начали звать задолго до того, как вам исполнилось двадцать лет. И до сих пор в желающих стать мужем кому-то из вас, ещё не вышедших замуж или уже разведённых, нет недостатка. А я… А меня… Он единственный, в двадцать лет. Я что, должна была отказаться и так никогда и не выйти замуж? Или дожить до преклонных лет, когда какой-нибудь старик, желающий стать зятем Династии, вспомнит, что есть ещё одна свободная султанша. И решит: «Ну, а почему бы и не её?»

Сабиха подошла к сестре и обняла Улвие.

– Наверное, надо было всё-таки дождаться любви.

– А ты думаешь, меня можно полюбить? Такую вот – можно?

Этот вопрос волновал и Сабиху. Пусть внешне она более привлекательна, но кто из султанш выходил замуж за мужчину, искренне полюбившего дочь династии? Все они мечтают о любви. Кто-то выходит замуж, влюбившись, но мало кого действительно любят в ответ.

– Каждую можно, душа моя. Каждую. И тебя, и меня. Просто ждать тяжело.

И, чтобы скрасить тяжёлое молчание, возникшее в ходе разговора, Сабиха продолжила уже более весёлым голосом:

– Солдаты такие привлекательные!

– Так вот куда ты ходила. На солдатов посмотреть, – Улвие промокнула глаза уголком головного покрывала и улыбнулась.

– Нет, я пошла, чтобы посмотреть, не возвращается ли Нуреддин.

– Только Нуреддин? А Омер? А Фуад? Почему только младший из шехзаде, ушедших на фронт?

– Потому что только мама Нуреддина… – Сабиха не договорила, многозначительно взмахнув правой рукой.

– А в итоге забыла про Нуреддина, завидев настоящих мужчин? – подтрунивая над младшей сестрой, произнесла Улвие.

– Нет, не забыла! Я… просто… Да ну тебя! Всё, ладно, потом договорим. Я пойду поздороваюсь с отцом, узнаю, как он себя чувствует, – поспешно закончила разговор Сабиха и выбежала из комнаты, прижав ладони к горящим щекам.

***

Сабиха ожидала увидеть перед собой повзрослевшего брата. Нуреддин вошёл в комнату следом за Бехидже. Да, высокий. На голову выше Сабихи. При последней их встрече они смотрели друг другу в глаза, находясь на одном уровне. А в остальном – всё такой же. Только трапециевидной формы усы пытались показать, что их обладатель больше не мальчишка. Он пришёл в парадной форме. Несколько орденов и медалей поблёскивали слева на груди. Прямая спина, или, как принято это называть, «царская осанка», выдавала его происхождение. Даже не зная, кто он – благородную кровь легко распознать по манере разговаривать, мимике, жестам. Сабиха с удивлением подметила, что Нуреддин наклоняет голову, когда с чем-то согласен, точно так же как её дядя Абдул-Хамид. «Надеюсь, что и в остальном он будет более похож на своего отца, нежели на мать», – подумала девушка, обходя стул, на который усадили Нуреддина.

– Зря вы съехали. Во дворце места достаточно. И уж намного комфортнее, чем в гостинице, – сказала Эмине не то Бехидже, не то её сыну.

Нуреддин в последний раз был во дворце Долмбахче до свержения Абдул-Хамида. В течение первого года, после прихода к власти Решада и ссылки в Салоники её мужа, Бехидже приходила в Долмбахче, выпрашивала ренту и прочие денежные вспоможения. У других жён сверженного султана к тому моменту повзрослевшие дети обзавелись собственными домами и забрали матерей к себе. Тех жён, которые, как и Бехидже, родили не так давно, Абдул-Хамид взял с собой. Кроме неё. Её, родившую султану двух сыновей, один из которых умер в детстве, выгнали на улицу, как и нерожавших жен Абдул-Хамида. Но некоторые из детей сверженного султана позаботились о брате и его матери. Через год Абдул-Хамид вернулся. И какое-то время Нуреддин жил вместе с отцом в дворце, выделенном тому в качестве тюрьмы. Спустя ещё год мальчика отправили в военное училище. Затем военная академия в Германии и, наконец, война. За это время Абдул-Хамид умер, Бехидже снова оказалась на улице. Но на этот раз под свою опеку женщину взяла Шадие. Сабиха знала, что до того, как её отец заприметил ту, что родила ему впоследствии сына, Шадие прислуживала Бехидже. Но чем Бехидже, несмотря на свой характер и подчас просто невыносимое поведение, заслужила такую верность от бывшей служанки – Сабиха не знала. Да и, собственно говоря, не интересовалась. Хотя за последние полгода, что Бехидже жила с ними, любопытство не раз овладевало девушкой. И несмотря на неприязнь к двенадцатой жене Абдул-Хамида, Сабиха была готова к тому, что та продолжит жить вместе с ними. Но Нуреддин, вернувшись в столицу, сразу же направился в гостиницу и через несколько дней перевёз туда и Бехидже.

– Спасибо, что позаботились о моей валиде. Было бы неудобно стеснять вас и далее, – шехзаде учтиво наклонил голову и улыбнулся.

– И всё-таки, шехзаде Нуреддин, гостиница – не самый лучший вариант, – заметила Шадие, подавая чай вдове Абдул-Хамида. – Пока династия жива – двери множества домов открыты для вас. Например, ваш брат Абдулкадир-эфенди с радостью бы разделил с вами Кызылтопрак.

– Не сомневаюсь, султанша. Но брат тяжело переживает смерть нашего отца, прибегая к алкоголю, чтобы забыться. Не хотелось бы доставлять ему лишние неудобства в это время. Возможно, мы вскоре переедем к другому моему брату – Бурханеддину. Но это ещё не окончательно решено. Всё-таки пора мне уже своим домом обзаводиться, – серьёзно проговорил Нуреддин.

Следующие полчаса прошли в расспросах и ответах о том, как же тяжело на войне, вдали от родины, вдали от семьи. Улвие унесла хнычущую малышку, высказав сожаление, что не может остаться вместе со всеми. А ещё через несколько минут после её ухода женщины перевели своё внимание с шехзаде, увлекшись обсуждением важных, на их взгляд, вопросов. Новые ткани, ремонт дворца, надвигающаяся зима, англичане, привёзшие с собой новые сорта чая – всё это могло заинтересовать как и Сабиху, так и Нуреддина, но они предпочли отойти в другой конец комнаты.

– Зря, всё-таки, ты не поселился в Долмбахче, брат мой. Все воспитанницы дворца и служанки с нетерпением ожидали тебя.

– Меня?

– А кого ещё! Нет, они, конечно, до сих пор очарованы братом Фуадом. Как, впрочем, и все девушки в городе. Те несколько месяцев, что он провёл в Константинополе в прошлом году, разбили немало сердец. Его подвиги на фронте, конечно же, тоже обсуждали, но не так, как новое авто, на котором он разъезжал по улицам. Или его безупречные костюмы. Он выглядел как герой романа! Он даже однажды – ты не поверишь! – нарвал цветов и прошёлся с этим огромным букетом по городу, раздавая всем женщинам, что встретились ему, по одному бутону. Так что его тоже ждут с нетерпением. Но он, скорее всего, вернётся в особняк своего отца. А наши девушки могут его и не поймать, не то, что тебя.

– Ах, я добыча? – рассмеялся Нуреддин.

– Ты же прекрасно понимаешь, что каждая девочка, попадающая во дворец, рассчитывает когда-нибудь выйти замуж за шехзаде. А сейчас в этом дворце только один шехзаде моложе сорока. И тому шесть лет. Так что пока Эртугрул не вырастет – всё внимание и надежды на тебя. И на Фуада. Но он ещё не вернулся в Турцию.

– А ты ни про кого не забыла?

Сабиха с непониманием посмотрела на брата, пытаясь понять, что он имеет в виду. Нуреддин не торопился ей помочь и явно не собирался подсказывать.

– Династия, конечно, очень обширная, и шехзаде много, но… А-а-а, ты про Омера! – догадалась Сабиха, покраснев.

Она не то, чтобы забыла про него. Просто в первую очередь на память приходят двоюродные братья. А Омер – внук Абдул-Азиза, дяди её отца. Следовательно, для неё он троюродный брат. Более того, именно отец Омера сейчас является наследником престола и возглавит дом Османов после смерти Вахидеддина. Поэтому между собой семья султана предпочитала избегать разговоров о потомках Абдул-Азиза.

– Я не забыла, – начала оправдываться Сабиха. – Просто про него местные девушки почти ничего не говорят. А про Фуада и тебя – перешёптывались не раз.

– Это всё из-за его несчастной любви. Девушки, скорее всего, думают, что у них нет шансов.

– Несчастная любовь? Но с ним-то всё в порядке? Он же не сильно страдал? И почему я ничего не слышала об этом? То есть служанки знают, а я нет?! А ну-ка, рассказывай!

– Я не говорю, что они знают. Просто могли слышать, поэтому и не обсуждают его как возможную добычу.

– Рассказывай уже! Знаешь, как интересно? И когда успел? Значит, вот как вы воевали? Ещё и любовь пережить удалось в добавок ко всему! Ну, так и что там за девушка была?

– Тебе об этом лучше у самого Омера спросить. Я лишь могу сказать, что они познакомились два года назад. Она ухаживала за ним в лазарете. И что она умерла месяца четыре назад.

– Нуреддин!!!

– Тише ты!

– Нуреддин, ты хуже… Не знаю кого. Рассказал, называется.

– Хорошо. Ещё кое-что скажу. Но больше у меня ничего не спрашивай. Хочешь узнать поподробнее – спроси у Омера.

– Ладно, говори.

– Это была непростая девушка. Я знаю, что это одна из принцесс Романовых.

– Романовых? Это из Российской империи?

– Да, только империи уже нет. Их расстреляли, всю семью, почти через год после свержения. Четыре принцессы и один наследный принц. А также верных слуг не пожалели. А потом бросили тела в общую могилу, и где они захоронены, никто не знает.

– О, Аллах! Бедняжки!

– Да, и для Омера сейчас непростое время. Такая любовь была! И девушка красивая, очень.

– Откуда знаешь?

– Ты что! Про неё же столько разговоров было!

– Во дворце про неё, между прочим, ничего и никто не говорил, – с обидой подметила Сабиха.

– Ладно, расскажу, но только то, что про неё слышал. И всё, больше ничего не скажу ни про неё, ни про Омера и их чувства.

Сабиха поспешно кивнула и придвинулась поближе к брату, не скрывая любопытства.

– Она самая старшая. Ольгой звали. Всякий, кто видел её – тотчас влюблялся. Милое создание. Говорят, что у неё были тёмно-синие глаза, пышные светло-русые волосы. Серьёзная, умная, честная и прямолинейная. А ещё говорят, что она очень искромётно шутила.

– Подожди! Ты сказал, что они познакомились в лазарете, когда девушка ухаживала за Омером. Как принцесса могла ухаживать за простым раненым? Да ещё и за вражеским раненым? Ты всё придумал, да? Ты меня обманываешь?

Сабиха замахнулась и слегка ударила Нуреддина по плечу. Он поймал ударившую его руку, сжал в ладонях и тихо проговорил:

– Хочешь знать всё как было – спроси у Омера. Это его история. И то, как он попал в лазарет к противнику, где за ним ухаживала дочь императора.

– Времени ведь мало прошло. Вдруг своими расспросами я сделаю ему больно?

– Может быть, ему как раз и надо выговориться? Вскрыть рану, очистить нагноение.

– А вдруг он мне не расскажет? – прошептала Сабиха.

– А разве есть кто-то, способный не рассказать тебе всё-всё, да ещё и самое потаённое?

Сабиха промолчала. Ей безумно хотелось узнать подробности этой истории. Более того, в рассказе Нуреддина столько пробелов, что мозг, пытаясь отчаянно их восполнить, рисует безумные картины. Как в книгах, которые она изредка читала вместе с Улвие до войны. «Как себя чувствует Омер? Насколько ему тяжело справляться со всем этим? Надеюсь, он не сильно переживает… А вдруг у Омера с этой Ольгой было что-то действительно такое же потрясающее, как и в книгах? И каково это – так любить? Как это на самом деле? И какой она была, точнее, что в ней так понравилось? А меня, меня так можно полюбить? Есть ли во мне то, что так понравилось ему в этой Ольге?» – нервно размышляла Сабиха, когда гости покинули дворец, оставив её с решимостью встретиться с Омером и поговорить.

***

«Если один из Династии так может любить, то, значит, и одна из Династии сможет испытать такие чувства на себе!» – мечтала Сабиха в течение последующих дней после разговора с Нуреддином. Запланированный визит во дворец шехзаде Абдул-Меджита, чтобы поприветствовать вернувшегося Омера, откладывался. Причины каждый раз были весомыми, и Сабиха без возражений уступала им. Но в глубине души теплилось осознание, что, на самом, деле она просто использует возникающие препятствия как отговорки. Она боялась. И испытывала растерянность из-за незнакомых доселе чувств. Беспричинных. Необъяснимых. Откажется Омер рассказывать ей про свою драму – что в этом такого? Или вдруг заявит, что ей никогда не стать похожей на ту принцессу, даже на малую часть, – подумаешь, она просто другая, это нормально. Или вдруг окажется, что вся эта история, про несчастную любовь принцессы – это вымысел, обман, какая-то легенда, пересказанная Нуреддином. И как она могла поверить такой несуразице? Российская княжна и турецкий шехзаде в разгар войны, в которой они по разные линии фронта – такого просто не может быть! Но если это правда, то насколько сильными были чувства, вынудившие смириться со всем, что их разделяло, и принять эту любовь! Сабиха жаждала узнать всё, при этом опасаясь убить в себе мечтательную натуру. Вдруг она осознает, что с ней ничего подобного никогда не произойдёт? Она же не русская принцесса. Она из другого мира. Это там, в далёкой стране, принцессы могут выходить замуж по любви. Могут позволить себе любить. А здесь, в Османской империи, султанши входят в покои к мужчинам, что полезны династии. И султанши запирают мечты и надежды на любовь глубоко в сердце. А затем хоронят каждый день, называя нелюбимого человека мужем. Султанши глотают слёзы обиды, узнавая о многочисленных любовницах тех, от кого рожают детей. Да, взяв в жёны дочь шехзаде или султана, мужчина принимает и жёсткое требование: никакого гарема и других официальных жён. Но смотреть на женщин, желать их, заполучать их – не запретить. Султанши гордятся тем, что кроме них – жён нет. И скрывают горечь от знания: другие женщины всё равно присутствуют. С ними делят не жизнь – постель. А всё потому, что женятся не из-за любви. И не из-за того, что султанши прекрасные женщины. На них женятся ради карьеры, из-за тщеславия. Русские принцессы могли рассчитывать на любовь, а турецкие лишь мечтали о ней. И что, если разговор с Омером лишит Сабиху и этой мечты?