Читать книгу: «Династия для одного», страница 3

– Сомневаюсь, что люди поверят ещё раз в обещания о свободе, – задумчиво произнёс Абдулкадир. – Более того, при всем моём уважении к вам, дядя, вы с этим не справитесь.

Вахидеддину показалось, что Абдулкадир последней фразой отомстил ему за обвинение в финансировании младотурков. По крайней мере, султана это задело. Он и сам понимал, что недостаточно силён, недостаточно подготовлен к противостоянию с такой силой, как триумвират пашей. Каждый день султан пытался собраться и сделать что-нибудь полезное для страны, для турецкого народа, для династии, для самого себя, в конце концов. Ведь если будет страдать его народ и его родные – он не сможет спокойно отойти в вечность, когда придёт время.

– Но и оставить всё так, как есть сейчас, нельзя. Турция на краю пропасти, – возразил султан.

– Повелитель мой, разрешите сказать кое-что?

– Говори, Хумаюн-паша, говори.

– Я потому и обратился к Абдулкадиру хазрет лери. В вопросах создания государства, где все имеют равные права, он лучший советник.

– Хорошо, Хумаюн-паша. Я доверюсь тебе и твоему мнению в этом деле.

– А что ты скажешь насчёт твоей поездки? – нетерпеливо спросил султан

– Пока развозил весть о вашем восшествии на престол, я разговаривал с многими солдатами и офицерами. Искал, по вашему поручению, тех, кто может поддержать вас в борьбе с этими подлыми захватчиками власти. Многие солдаты недовольны, как и я, действиями Энвера-паши. Он губит людей и страну своими распоряжениями.

– Значит, народ больше не в силах оставаться безучастным, – заметил султан

– А наши шехзаде, находящиеся сейчас на фронте, все, как один, на вашей стороне, повелитель мой, – продолжал рассказ Хумаюн. – И солдаты под их руководством тоже.

– Отец любил повторять, – вмешался в разговор Абдулкадир. – Должность шехзаде была важна для государства до этих дней, – говорил он. И после будет важна. Когда шехзаде понадобится – он проведёт тонкую политику, а когда понадобится – возьмётся за свой меч и возложит на себя тяжесть государства. И если у него хватит сил, также говорил отец, он не станет убирать меч в ножны. Либо поведёт за собой людей, либо станет падалью для ворон.

Вахидеддин, слушая Абдулкадира, в очередной раз с грустью подметил, что Абдул-Хамид делал всё, чтобы в случае становления падишахами, его сыновья были готовы ко всему, с чем могут столкнуться на этом посту. Его же не готовили. Его вообще не учитывали как полезного шехзаде. И поэтому он не так умён, смел и решителен, как Абдулкадир. «Насколько мой сын будет готов, если сложится так, что и на него будет надет меч Османа? Смогу ли я воспитать его готовым ко всему? Каким примером я ему буду?» – подумал Вахидеддин. Если он не может вытащить Османскую империю из той ситуации, в которой она сейчас, Эртугрул не сможет гордиться отцом. Не будет повода вспоминать в разговорах с кем-то сказанное Вахидеддином. Потому что к словам падишаха, не сумевшего защитить страну, никто не прислушается. Никто не будет говорить: как же правильно он сказал. Никто не позавидует в душе: каким же хорошим человеком и отцом он был.

– У меня есть письма для вас от нескольких верных офицеров, в том числе, и от Мустафы Кемаля, – продолжил Хумаюн рассказывать итоги поездки. – Если вас интересует моё мнение – для начала нам нужно понять, как вывести страну из войны. Когда наша армия, наши солдаты и сторонники, вернутся обратно в Турцию и в Константинополь, вырвать страну из когтей триумвирата будет не так сложно.

– Хорошо, Хумаюн-паша. Это добрый совет. Я думаю, так и следует поступить. Я напишу ответные письма, найди надёжного человека, который отвезет их. Если не найдёшь – сам поезжай, но, чтобы наши противники не узнали о содержании писем.

Хумаюн почтительно поклонился и проговорил:

– Как прикажете, повелитель мой.

– Абдулкадир, – обратился Вахидеддин к племяннику.

– Я поищу надёжных людей, которые помогут нам, когда придёт время, в столице, – подходя к столу сказал шехзаде.

– Так ты готов помочь уже сейчас? Я предположил, что Хумаюн привлёк тебя, потому что только ты можешь помочь создать правильную структуру свободного государства. Такого, о каком мы все мечтали, но которого нас годами лишали обманом.

– Если будешь бежать от государства, когда оно нуждается в тебе, то не найдёшь государство рядом, когда будешь нуждаться в нем, – с грустной улыбкой ответил Абдулкадир.

– Эти слова тоже принадлежат моему брату?

– Нет, эти слова любила повторять моя мать.

– Мудрая была женщина. Как жаль, что Аллах призвал её.

Впервые за сорок лет жизни Абдулкадира Вахидеддин испытал к нему искреннюю нежность и тепло. Не потому, что шехзаде собирался поддержать султана в предстоящем противостоянии с могучим триумвиратом пашей. Бидар-кадын умерла в январе этого года, а через месяц, в феврале, в вечность отошёл Абдул-Хамид. Точно так же, как и в случае с Вахидеддином, Абдулкадир потерял родителей с разницей в один месяц. И пусть шехзаде уже достаточно взрослый, пусть у него были сложные отношения с отцом, сиротство невыносимо в любом возрасте. На войне Вахидеддин видел много сирот. Кто-то становился сиротами прямо у него на глазах и по его вине. Эта та сторона войны, которую он ненавидел больше всего. Каждый раз, видя в глазах человека боль от потери родителей, он снова становился тем мальчиком, который обнимает одеяло вместо мамы, который в каждом мужчине ищет отеческую поддержку. И эта боль объединяла Вахидеддина со множеством сирот на земле.

Султан отвёл взгляд и, взяв из рук Хумаюна письма, стал их изучать.

– Мы можем идти, повелитель?

Вахидеддин провёл рукой по лицу, пытаясь стереть ощущение усталости. До этого вечера были лишь мечты и планы, а сейчас начинается тихая борьба. Выживут ли они после неё? Получится ли у них? Султан посмотрел на своих союзников – не такими они ему представлялись, не такими виделись во снах. Их должно быть больше. Они должны быть влиятельнее. Но скольких он не видит? Сколько верных сторонников сейчас сидят по домам? Сколько ждёт его писем на фронте? Вахидеддин выпрямился и ответил:

– Пусть Аллах будет доволен вами двоими!

31 октября 1918 года, Константинополь, Османская империя, дворец Долмбахче

Первые заметные изменения произошли в середине октября. Триумвират пашей распустил политическую партию, к которой они принадлежали почти двадцать лет и с которой пришли к власти. Они создали другую партию. Назвали символично – «Возрождение». Для проницательных людей данные действия означали публичное признание неправоты. Для Вахидеддина же это знак: они на правильном пути.

Два с половиной месяца велась активная переписка. Накануне вечером пришло долгожданное послание от Мустафы Кемаля. Его шпионы достали информацию, способную в течение следующих двух месяцев вывести Османскую империю из войны с минимальными потерями. «Да, придётся отказаться от части территорий, но в сложившейся ситуации это незначительные потери по сравнению с тем, чего мы можем лишиться», – писал Мустафа.

Вахидеддин завтракал вместе с Эмине и Сабихой. После того знаменательного вечера в Бейлербейи он старался быть хорошим отцом не только для Эртугрула, но и для дочерей. И, как хороший отец, он должен устроить брак младшей дочери, – решил Вахидеддин после того, как курьер с письмом для Мустафы Кемаля покинул столицу.

– Господин мой, в этом вопросе не следует торопиться, – возразила Эмине. – Наша Сабиха более привлекательная партия, чем была когда-то Улвие. Улвие мы отдали, как дочь шехзаде, а Сабиха – дочь падишаха.

– Вы словно собираетесь меня выгоднее продать, султанша, – рассмеялась Сабиха.

– А мне не нравится мысль о выгоде от брака нашей дочери. От себя могу сказать, что был счастлив только в браках, заключённых по большой любви.

– Да, и ваш брак с мамой – из таких. Об этом весь дворец знает. История великой любви! Как я хочу так же! Чтобы меня добивались! Чтобы не отступали, не смотря на отказы! Чтобы видели только меня рядом с собой до конца дней, – мечтательно проговорила Сабиха, улыбаясь матери.

Султанша хотела что-то сказать ей в ответ, но в этот момент в комнату вбежал придверник Али. Молодой человек неуклюже развернулся возле стола, сбив вазу. Осколки разлетелись по полу.

– К счастью, повелитель! Это к счастью!

– Уф, терпения мне! Божье ты наказание! – воскликнула Эмине, взмахнув руками.

– Новость! Новость хорошая, султанша! Война закончилась!

Султан резко встал, сделал несколько шагов в сторону Али и чуть было не упал, поскользнувшись на осколках.

– Осторожнее, отец, – попросила Сабиха и приказала служанкам срочно убрать разбитую вазу.

– Рассказывай, – потребовал Вахидеддин у Али.

– Повелитель! Говорят, что подписали перемирие! Вчера подписали, повелитель!

– Кто говорит?

– Все говорят! Сегодня с раннего утра в столице шум стоит. Народ счастлив, повелитель.

– Это поистине прекрасная новость, господин мой. Может, попросить раздать немного золота из вашей личной казны нуждающимся? – предложила Эмине, подходя к мужу.

– Хвала Аллаху! Конечно же, пусть раздадут! И халву попроси раздать! И сладости! И прикажи подготовить всё для поездки – я хочу вознести молитву благодарности Аллаху в мечети.

Дворец погрузился в весёлые разговоры, громкий смех и празднование. Тем же занимался и весь Константинополь. Люди радовались концу войны, готовились к возвращению родных с фронта. Вахидеддин с удовольствием наблюдал за происходящим и впервые за три месяца чувствовал себя счастливым и спокойным. Это продолжалось ровно три дня – до тех пор, пока ему не принесли перемирие на ратификацию*⁶.

04 ноября 1918 года, Константинополь, Османская империя

Ночью произошло то, чего добивался султан в течение последних месяцев. Триумвират пашей, вместе со своими верными сторонниками, покинул страну. Они бежали под покровом ночи, столкнув перед этим Османскую империю в пропасть. В столицу доставили условия перемирия. По распоряжению триумвирата пашей их зачитывали на площадях. Улыбки на лицах людей сменялись гримасами боли и огорчения. Разве это конец войны, когда над городами их родины будет развеваться чужой флаг? Разве можно соглашаться с тем, что некогда великую страну собираются поделить между собой государства-победители? «Мы строили железные дороги своими силами. Мы создавали корабли, не жалея себя, а теперь должны добровольно отдать их кому-то?!» – кричали люди. «Как это – позволить распоряжаться им во всех морских портах?» – со слезами на глазах произносили старики. «Они забирают наши земли, а вы говорите, что мы должны и души им отдать!» – возмутился народ, услышав, что турецких военнопленных, по условиям этого перемирия, не освободят. «Африка – под оккупацией, Индия – под оккупацией, Кавказ и Балканы под оккупацией. Все мусульманские страны под оккупацией! Была единственная надежда на нас, на турков, что мы защитим Ислам», – бормотали люди.

Город заполнился волнением, скорбью и призывами не сдаваться. «Что будет дальше?» – то и дело задавали вопросы Вахидеддину и члены династии, и придворные. А он, как и перед церемонией Таклиди сейф, находился в растерянности и неопределённости. От него ждали чудесного избавления, волевого решения или же просто правильной политической стратегии.

«Абдул-Хамид бы…”, – услышал султан от слуг, разговаривающих между собой. Ему бы спросить: что сделал бы, по вашему мнению, мой брат? Но не стал. И не потому, что султан, спрашивающий совета у слуг – это жалко и недостойно падишаха. Однажды он уже решил, что не будет таким же жестоким, как Абдул-Хамид. Но, с другой стороны, он также решил не быть таким слабовольным, как другой его брат – Решад.

– Что мне делать, Хумаюн-паша? – спросил Вахидеддин после новости о бегстве триумвирата.

– Данные, которые раздобыл Кемаль-паша в ходе разведывательных операций, к сожалению, в нынешней ситуации бесполезны.

– Если я ратифицирую данное перемирие – это может стать концом всему.

– Благодаря тому, что триумвират позорно покинул страну, мы легко можем отменить перемирие, заключённое ими как представителями султанского правительства, – заметил Хумаюн.

– Но это значит продолжение войны. Мы же решили, что в первую очередь важно вывести Турцию из этой войны!

– С минимальными потерями, повелитель. А то, что мы имеем сейчас, – это не выход из войны, это Османская империя, преподнесённая в дар европейским державам, – Хумаюн положил руку на эфес сабли, словно заметил приближающуюся угрозу.

– Ты видел, как радовались люди прекращению войны? Они устали, измучены, подавлены. Им необходим перерыв в бесконечных сражениях, из которых не выпутывается наша родина. Османская империя всегда воевала, но последние сто лет мы то и дело проигрываем. Терпим жесточайшие потери. Люди просто уже не выдерживают. Разве те, кого я призван защищать, не важнее всего?

– Если нашу землю оккупируют, что будет тогда, повелитель? Азан*⁷ не будет звучать в мечетях, флаг со священной луной не будет развеваться в небе. А самое страшное – родины нашей не останется. Родины, за которую пролито столько крови. Родины, на которой рождались наши солдаты, согласные умирать за неё по вашему распоряжению, повелитель. Османская империя, ставшая целью покушения, – вот причина, ради которой все мы готовы к войне под флагом нашего халифата.

– Видя бесконечные войны с самого детства, я всегда думал, что, если бы это зависело от меня – ни одну бы не начинал. А сейчас ты говоришь, что я должен сам отдать приказ на продолжение военных действий несмотря ни на что? Я так не смогу! – голос Вахидеддина сорвался, отказываясь произносить слова.

– Я просто помню Плевну. И вас, повелитель, помню. А вы?

Пронзительный взгляд голубых глаз под серовато-белыми бровями, лёгкий укор в словах. Помнит ли он?! Вахидеддину в те дни уже исполнилось семнадцать лет. И для него это была первая война, увиденная своими глазами. Без прикрас. Без преданий и легенд, призванных вдохновлять. Без фальши и обмана. И он испытывал парализующий страх и ужас. Хумаюну в те дни было уже за тридцать. Бравый солдат, чувствующий себя живым только во время боя, он поддерживал юного шехзаде с поистине отеческой заботой. Турецкие войска, что было сил, отбивались в захваченной Плевне. Но Осман-паша, получивший звание Гази – «непобедимый», отдал приказ: удерживать войска противников у города как можно дольше, сделав себя приманкой. Русские войска, безуспешно пытающиеся пробиться в город, не проходили дальше, давая возможность туркам набраться сил и подготовиться к другим сражениям. «Что значит проиграть битву, если мы выиграем войну?» – говорили тогда солдаты в Плевне. А Вахидеддин предлагал другой вариант. «Надо прорываться прямо сейчас! Пятьдесят тысяч против 122 тысяч – это безумие. Но лучше пятьдесят тысяч станут шахидами*⁸, чем умрут в блокаде и плену», – снова и снова доказывал он. «Да что ты понимаешь в стратегии?» – смеялись над ним. «Не ваше это дело, шехзаде, думать о сражении. Пойдите лучше, отдохните», – отмахивались от него. Когда предложение Вахидеддина услышал Осман-паша, он серьёзно заметил: «Если станешь султаном – не забудь эту решимость. Она лучшее, что есть в тебе». Но приказ не отменил. Турецкие солдаты недолго продержались в блокаде. Истощённые голодом и болезнями, почти все они были взяты в плен. А война проиграна.

«Не забудь эту решимость», – сказал султану когда-то великий полководец. Сорок лет прошло – конечно, забыл. Но, видимо, пришло время вспомнить.

– Что ж, война – так война, – проговорил Вахидеддин, скорбно сжав губы.

07 ноября 1918 года, Константинополь, Османская империя, дворец Бейлербейи

Совет не торопиться с официальным отказом признать подписанное триумвиратом перемирие дал Абдулкадир. «После полученного приказа о демобилизации армии от Энвера-паши многие наши солдаты сдали оружие. Если наши противники узнают о том, что мы не признаём завершение войны на тех условиях, что есть в этом перемирии – живыми наши солдаты не доберутся», – заметил шехзаде. Послы стран Антанты настаивали на скорейшей ратификации. Вахидеддин объяснял свою медлительность отсутствием сформированного правительства. «Как вы знаете, люди, руководившие страной на протяжении последних лет, сбежали, не оставив после себя замену. Нам нужно провести выборы, и уже тогда…» – заискивающе говорил султан послам. А сам несколько раз на дню интересовался, как проходит возвращение солдат с фронта.

И через неделю после подписания триумвиратом перемирия вернулся Мустафа Кемаль. Не откладывая на завтра долгожданную встречу лицом к лицу, султан созвал тайный совет во дворце Бейлербейи. «Я хочу подготовить ряд документов, а в Бейлербейи так спокойно в это время года. Никто и ничто не будет мне мешать», – объяснил он свой внезапный отъезд.

В рабочем кабинете дворца Бейлербейи султана уже ожидал Абдулкадир. Сын Абдул-Хамида держал в руках снятую со стены картину со словами Энвер-паши. Увидев это, Хумаюн, вошедший в кабинет после султана, усмехнувшись, сказал:

– Давно уже следовало снять это. Простите, повелитель мой, при всём моём почтении к вам… Её лучше убрать. А ещё лучше – уничтожить.

– Если вы того желаете, – пожав плечами, пробормотал Вахидеддин, садясь в кресло.

Абдулкадир между тем уже вытащил из-под стекла шёлк и приблизив к своему красивому лицу, внимательно всмотрелся в стежки.

– Какая тонкая работа, – подметил он. – Здоровья тем рукам, что её сделали.

Когда приехал Мустафа Кемаль, Абдулкадир уже успел и разрезать на тонкие полосы полотно, и сжечь. Генерал-лейтенант решительно зашёл в кабинет, почтительно приветствовал султана и представил мужчину, сопровождающего его:

– Это Исмет-бей. Мы с ним давно знакомы. Он командовал третьим корпусом в седьмой армии, вверенной мне с прошлого года.

Вахидеддин никогда не слышал произнесённое имя. Да и лицо этого человека не было знакомым. Однако проницательный взгляд заставлял чувствовать себя неуютно.

– Я могу ошибаться, но вроде бы вы принимали участие в свержении моего отца, – подозрительно сказал Абдулкадир, рассматривая Исмета.

Тот кивнул и перевёл взгляд на Мустафу Кемаля, словно ища поддержки.

– Это дело прошлое, шехзаде. Я могу поручиться за Исмет-бея – он верен Турции и не раз рисковал жизнью ради нашей родины, – проговорил Мустафа Кемаль, наклонив голову.

– А за вас кто поручится, Кемаль-паша? – настороженно спросил Абдулкадир.

– Шехзаде, сейчас не время для поиска врагов. Тем более, что их у нас и так предостаточно. Мы все, кто находится в этой комнате, желаем благополучия нашей стране. И об этом надо помнить в первую очередь. Во вторую – о том, что нашу родину собираются поделить, как трофей. И только это важно сейчас! Так что давайте забудем прошлое. Забудем о подозрении. Забудем о недоверии и сосредоточимся на спасении Турции, – обратился к присутствующим Хумаюн. – Кемаль-паша, вы только что вернулись с фронта. Как обстоят дела?

Мустафа Кемаль растерянно посмотрел на седобородого полководца и перевёл взгляд на Вахидеддина. Волна признательности захлестнула султана. Сам он не требовал, чтобы в отношении него соблюдали нужный протокол поведения. Он был уверен, что не заслуживает того, что предписано для падишаха. Годы унижений давали о себе знать. А Мустафа Кемаль продемонстрировал, что несмотря на уважение к возрасту и опыту Хумаюна, если в комнате находится султан – то отчитываться надлежит именно перед султаном. Впервые, с тех пор как Вахидеддин стал правителем Османской империи, кто-то проявил к нему такое искреннее уважение. Без издёвки. Без насмешки. Без фальши и лести.

– Докладывай, паша, – попросил Вахидеддин, помогая Мустафе Кемалю выйти из неловкого положения.

– Когда нам объявили о перемирии – мы не знали о провальности условий этого проклятого договора. Мы думали, что всё, конец войне. Приказ Энвера-паши о сдаче оружия ближайшим отрядам солдат-противников настиг нас, когда мы были на границе. Я знаю, что многие сдали, но мы решили поступить иначе и раздали всё наше оружие и боеприпасы местным жителям. Попросили спрятать. Кто знает, когда оно может им пригодиться. И когда мы встретились с солдатами-противниками – у нас не было оружия. Мы им сказали, что уже сдали оружие и боеприпасы. Но некоторые отказались сдавать оружие и прекращать военные действия. В частности, шехзаде Фуад до сих пор продолжает оказывать сопротивление в Ливии.

– Ах, лев мой! Лев! – воскликнул султан, взмахнув руками.

Абдулкадир широко улыбнулся, услышав об очередной храбрости внука султана Мурада V. «Этот парень никогда не перестанет удивлять и восхищать!» – подумал Вахидеддин о Фуаде.

– Еще многие не возвратились и находятся в пути. Но также значительная часть наших солдат сейчас в плену, – продолжал докладывать Мустафа Кемаль. – Если бы подлые предатели не поспешили выполнить это позорное условие перемирия и не выпустили бы военнопленных, содержавшихся у нас – мы могли бы поторговаться. А сейчас у нас ничего нет.

– Значит, в первую очередь, нам нужно бросить все усилия на решение именно этой проблемы. Освобождение наших солдат, на данный момент, одно из самых важных, – сделал вывод султан.

– Если позволите, – тихо заговорил Исмет.

Вахидеддин ждал, когда же этот мужчина с лицом, как у хорька, заговорит. Когда пауза затянулась, султан понял, что все ждут его реакции.

– Говори, Исмет-бей, говори, – разрешил Вахидеддин, смутившись.

– Открытым нападением на места, где содержатся наши солдаты, мы можем ничего не добиться. Самое лучшее – устроить диверсию. Я слышал, что вы до сих пор официально не сообщили об отказе принимать это перемирие. Пока наши противники думают, что всё закончено, мы можем провести ряд операций и освободить пленных.

Предложение Исмета встретили с одобрением. Было также решено, что как только пленные окажутся на свободе, турецкие солдаты снова возьмутся за оружие, если Антанта будет настаивать именно на этих условиях перемирия, что есть на данный момент. «Мы можем потерять многое, но отказываемся терять родину и честь», – подвёл итог Мустафа Кемаль, когда тайный совет расходился, воодушевлённый и решительно настроенный.

09 ноября 1918 года, Константинополь, Османская империя

«Не забудь эту решимость», – звучало в голове. Не забудь. «А что, если я не знаю, как правильно употреблять решимость? А что, если решимость – это безумие, это путь в пропасть? Может быть, чрезмерная осторожность – это обычный инстинкт самовыживания? Может быть, я только так и смогу сохранить жизни? А что, если эта решимость – не от меня? Что, если мне её навязали и это не истинно мой путь?» – размышлял Вахидеддин в течение двух последующих дней. Мустафа Кемаль с Исметом выехали навстречу солдатам. «Лучше будет встретить их на границе, чем собирать потом по всей Османской империи», – заметил Мустафа Кемаль. Хумаюн отправился в сторону Эль-Кута. «Бедуины занимаются торговлей и перевозкой товаров. Круг их знакомств обширен. Информация – вот самый важный ресурс, повелитель. Я пообщаюсь с ними, найду то, что нам пригодится», – сказал полководец, оставляя Вахидеддина. Султан с грустью проводил союзников, чувствуя, что ему ничего не остаётся – только ждать.

Ожидание тянулось медленно, с каждой минутой взращивая сомнения в сердце Вахидеддина. Ещё вчера он был уверен и непоколебим. Ещё вчера продолжение войны казалось самым верным решением. Проезжая в пятничной процессии через город и приветствуя жителей столицы, султан видел подавленность. Султан видел уныние и печаль. Окончание войны не радовало народ, но, может быть, дело в том, что люди измучены и устали? Устали хоронить родных и друзей. Устали работать не ради себя и своих близких, а на обеспечение военного снаряжения и флота. Разве не должны они, успокоившись от волнений первых дней после известия о перемирии, испытывать радость? Разве не должны они нетерпеливо ожидать солдат, избежавших смерти и плена? Почему же султан не видит благодарности на лицах своих подданных?

Последние девять лет велось много сражений. Иногда Турция находилась в двух войнах одновременно. Поражения отрезали важные территории от некогда великой империи. То, что присоединяли отцы и деды – теряли сыновья и внуки. Мудросское перемирие фактически означало распад Османской империи. Разве можно спокойно принять это? Разве можно смириться и быть благодарным, когда ставят на колени и приказывают забыть гордость и честь? А что самое худшее – отнимают право верить и совершать молитвы как предписано. «В руке – ружьё, в сердце – вера», – гласит присяга, приносимая солдатами. «Командиры и офицеры – наши отцы. Наши законы – порядок и уважение», – произносят они. «Моя религия – родина», – хором скандируют солдаты, прижимая руку, сжатую в кулак, к сердцу.

Вахидеддин чувствовал, как его сердце разрывается между долгом и состраданием. Он молился в мечети, просил укрепить его мысли на верном пути. Султан просил Аллаха даровать смелость и непоколебимость. Решительность – это хорошо, но сама по себе она не способна привести к благоприятному исходу. И уже в конце молитвы пришла мысль: «В одиночку невозможно изменить что-либо. И это самое прекрасное, что есть на свете – понимать, что ты не один». Вахидеддин улыбнулся – это и есть почти самое важное понимание в жизни человека.

Когда султан приближался ко дворцу Долмбахче, навстречу выбежала Шадие и, повозившись с замком, открыла ворота. Вахидеддин пытался предположить, чем же вызвана такая нетерпеливость. Порывистость и необдуманность, влекущая за собой осуждение двора, свойственна Айше, что оправдывали молодостью третьей жены. Шадие исполнилось тридцать пять лет, и она отличалась сдержанным нравом. Как и многие женщины, поздно вышедшие замуж, вторая жена Вахидеддина была безмерно благодарна, что выбрали именно её. И старалась соответствовать положению, занимаясь рукоделием и благотворительностью. Никто не мог упрекнуть её в чем-либо. Родив единственного сына Вахидеддину, она не требовала особого отношения к себе, не унижала других, надмеваясь и насмехаясь. Напротив – Шадие была почтительна даже с Айше, что не всегда удавалось и Эмине. Поэтому Вахидеддин удивился не свойственному для султанши поведению.

– Что случилось, душа моя? – спросил султан, спустившись с повозки.

Шадие крепко схватила его за руку, и Вахидеддин почувствовал, что жену трясёт. В её глазах блестели слёзы. Покусывая губы, Шадие прошептала:

– Его нет. Его нигде нет.

Сердце замерло, пропустив удар. Дышать стало тяжело. Легкие словно сжало тисками. В глубине сознания пробивалась догадка, но Вахидеддин всячески пытался не дать ей прозвучать даже в мыслях. Он зажмурился, надеясь, что все это – ему снится. Что всё это – какая-то галлюцинация. Он болен. Он умирает. Прямо сейчас он находится при смерти, и всё это – какое-то жуткое видение. Это не может быть правдой. «О, Аллах, милостивый и милосердный», – только и смог подумать султан.

– Всё обыскали. Нет, нигде нет, – шептала Шадие, всхлипывая.

Вахидеддин приобнял жену, пряча слёзы у неё в волосах. Стыдно плакать перед женой. Но ещё более стыдно плакать перед слугами. И пусть слуги видели многое, происходящее во дворце. Их трудно удивить или смутить. Но это были те самые слёзы, что проливаются только в тайной комнате перед Создателем. Интимные. Личные. Ни для кого.

Через несколько минут, когда Шадие немного успокоилась, а предательские слёзы высохли, избавив от необходимости их прятать, султан с женой зашли внутрь. Слуги, бегая в суматохе, докладывали, что шехзаде Эртугрул, скорее всего, просто спрятался. Играет. «Его найдут, обязательно найдут», – успокаивали султана и Шадие. Но что-то в их голосах убеждало Вахидеддина – они сами не верят в то, о чём заявляют с показной уверенностью.

Что делают в таких случаях? Ищут виноватых? Кто не досмотрел? Ругают? Пытают? Казнят демонстративно, чтобы все видели? Абдул-Хамид, несомненно, знал бы, что делать. И был бы прав – самое дорогое не уберегли! Не досмотрели! Вахидеддин пытался успокоиться и обдумать всё спокойно. Получалось плохо. Его единственный сын! Его львёночек! Частичка души отца своего! Где он? Что с ним? А вдруг он сейчас где-то ранен? Дети, они же такие, заигрался и упал. Его сыну плохо, а он не может прийти на помощь и утешить! А может быть, Эртугрул оказался каким-нибудь образом за пределами дворца? Вахидеддин сам часто сбегал в город, чтобы учиться в медресе вместе с городскими детьми. Но он был постарше Эртугрула, и время тогда было другое. Сейчас в городе опасно. Люди взбудоражены и могут быть агрессивными по отношению к сыну падишаха. Он мог заблудиться, испугаться и плакать сейчас, не понимая, где он и что происходит.

Султан сидел в кабинете, обхватив голову руками. Шадие увели на женскую половину, напоили успокаивающими травами. А он не хотел видеть кого бы то ни было. Даже Сабиху. Младшая дочь пыталась поговорить с отцом, поддержать и ободрить, но от этого Вахидеддин чувствовал себя более жалким и несчастным. Лишь оставшись совершенно один, он подумал о найме детектива. Есть же специалисты, занимающиеся розыском людей. Они умеют допрашивать и собирать информацию. Всё так просто! Позвать такого человека – пусть найдёт шехзаде! И в следующую же секунду в голову ему пришла мысль: «Если привлечь детектива, то дело вскроется, и доверие к династии упадёт. Люди будут говорить, что если они себя не смогли защитить, то что уж говорить о стране и народе». Люди поддерживали династию по той простой причине, что династия приносила расплату и наказание всем тем, кто угрожал нации, кто обижал народ. Он принял на себя ответственность за династию и не может теперь подвести их, продемонстрировав свою несостоятельность как глава семьи. Он встал во главе этого народа и не может разочаровать их, как это делал его слабовольный брат Решад в течение многих лет. Он стал халифом и, как духовный лидер, не может личные интересы ставить превыше интересов всего исламского мира.

Сердце охватил пожар. Неужели он должен и здесь сидеть в бездействии и ждать, что всё устроится без его вмешательства? Как он может бороться за империю и независимость, если не способен найти в себе сил и храбрости бороться за сына? Чувства раскалились до предела. Сердце сжалось так, словно обняло иглы внутри. Больно. Тяжело дышать. «О, Аллах, помоги, не оставь моего сына», – прошептал султан.

В дверь постучали. Вахидеддин поднял голову в надежде.

– К вам пришёл британский посол, повелитель.

– Не хочу никого видеть! Пусть уходит! – прокричал султан, закашлявшись.

– Это важно, повелитель. Он говорит, что это очень важно.

– Что сейчас может быть важнее моего сына? – с горечью прошептал Вахидеддин, облизывая пересохшие губы.