Читать книгу: «Чаш оф чи», страница 5

Вообразивший охотника

– …о! …о…е! А! а… А!

Круть-круть-круть-верть-верть-верть…

– Что? Что такое? Алан! Алан!

Чаша алоэля стремительно вертится, отпущенная чьей-то рукой, придвигается все ближе и ближе к краю, почему он её не подхватывает, да чего ж ты ждешь, растяпа, почему ты не ловишь чашу, почему она стремительно вращается уже в пустоте, рушится на марморный пол, разлетается мириадами осколков, вздымает брызгами. Недоуменно смотрю на чью-то ничью руку, ну какого черта ты не ловишь, не подхватываешь, какого черта, в самом-то деле, слежу за рукой, не сразу понимаю, что это моя…

…рука?

Рука?

Рука?

Черт меня дери, не было у меня никаких рук, не было, только быстрые ноги, несущие меня через мокрый осенний лес, это не может быть моя рука, почему она двигается по моей воле, повинуется моим желаниям, неуклюже мотается туда-сюда, сбивает со стола еще одну чашу…

– Ала-а-а-н!

Каким-то куском сознания догадываюсь, что обращаются ко мне, но этого быть не может, не могут обращаться ко мне, я не Алан, как я могу быть Аланом, чтобы позвать меня, надо крикнуть… чер-р-рт, я даже не могу выговорить это своим теперешним горлом…

– Алан!

Подскакиваю, как подстреленный, да почему как, я и есть подстреленный, мне же только что прострелили хребет, и мокрый осенний лес стремительно завертелся кувырком, все больше обагряясь кровью, моей кровью. Бежать, бежать, бежать-бежать-бежать, перебирать стремительными сильными ногами, убегать от смерти, от самого себя, от…

– Алан!

И все-таки никакой ошибки, Алан – это я, это я сижу в «Лисе и Гончих», это я пью алоэль, вернее, пил, пока он не завертелся волчком и не рассыпался мириадами осколков. Откуда это, откуда, спрашиваю я себя, откуда это проклятое воспоминание о том, чего не было, я не скакал верхом на гнедом Арбалете, я не целился в стремительно ускользающий рыжий хвост, я не прострелил его в двух шагах от поваленного бука, он не завертелся огненно-рыжим вихрем, обагряя листву своей кровью…

Этого не было, говорю я себе.

Этого не могло быть.

И все-таки…

– Алан?

Кто-то трясет меня за плечи, я и не знал, что у меня есть плечи, и за них можно трясти, а ведь нате вам плечи, и за них трясут, Алан, Алан, ну что такое, Алан, да очнись же, ты чего, заснул, что ли…

– А… да… пойду, полежу…

Поднимаюсь наверх по шаткой лестнице, ноги меня не слушаются, ну еще бы, я пользуюсь ими первый раз в жизни, до этого у меня таких ног не было. Спохватываюсь, что делаю что-то не так, понять бы еще, что именно, а, ну да, это же не мой дом, я же живу не здесь, и мне еще идти через весь городок, а зачем мне идти через весь городок, если мой дом стоит напротив, а затем, что я не помню, где мой дом, я не могу этого помнить, ведь я, это не я…

Дом кажется непривычно большим, непривычно шумным, непривычно гулким, мне не хочется спать на этой скрипящей кровати, и в то же время я нахожу её необычайно уютной, а мысли о родной норе вызывают оторопь. Заставляю себя полюбить свою нору, черт возьми, полюбить любой ценой, я должен быть очарован норой, я люблю нору, особенно долгие-долгие вечера, когда можно затаиться ото всех где-нибудь в глубине, открыть очередную историю о похождениях Охотника, читать страницу за страницей, как он стрелял стремиетльных оленей, юрких зайцев и шустрых лис, слышать недовольное ворчание отца, опять ты жжешь свет, жда сколько же можно, тебе говорят, пообещать себе – обязательно-обязательно – что когда я стану взрослым, то буду читать, сколько захочу, и покупать книжки, сколько захочу, и никто мне ничего не сделает, никто-никто и ничего-ничего. Забираюсь на постель, раскрываю наугад толстый том на полке возле кровати, – так и есть, «охотник пришпорил своего Арбалета и направился в чашу, подернутую первыми проблесками зимы – чтобы увидеть, как стремительно ускользает в чаще рыжий хвост…»

– …вы читали… и представляли себя охотником на лис?

– Да, я даже сделал себе некое подобие ружья и нашел конскую голову, чтобы играть в охотника… – Тайно, конечно, чтобы никто не видел…

– И каково вам сейчас быть охотником?

– Ну, знаете ли… с одной стороны я, конечно, в восхищении, что мечты сбываются, а с другой стороны… как бы это сказать…

– …еще не пробовали охотиться?

– Нет, категорически нет, об этом и речи быть не может.

– Соседи, наверное, смотрят косо?

– Да не то слово, косо… даже слишком косо…

– Не боитесь, что кто-нибудь пронюхает?

– Да похоже, что уже начинают пронюхивать… хотя мне кажется, что я не один такой, иногда мне кажется, что в Беате прослеживаются какие-то черты…

– …чьи черты?

– Ну… вы её не знаете… я даже не смогу произнести её имя…

– Её подстрелили охотники, не так ли?

– Верно…

– Тогда осмелимся предположить, что вы испытываете не только восхищение, но и…

– …вы совершенно правы… жажду мести…

– И именно поэтому вы убили Мерфи?

– Вы… вы с ума сошли… я не убивал никакого Мерфи… я…

– Его обнаружили сегодня утром мертвым у себя дома… кто как не вы мог сделать это?

– И все-таки это сделал не я.

– Мне ничего не остается кроме как арестовать вас.

– Это потому что я лис?

– Послушайте, мне нет никакого дела до того, лис вы или не лис, но я должен арестовать вас, потому что вы убили Мерфи.

– Бред… бред и ничего больше…

Смотрю на него, понимаю, что ничего не докажу, ничегошеньки-ничего, он повесит на меня смерть Мерфи, хорош следователь, ничего не скажешь, а ведь может, это его рук дело…

Тайна таинственного черепа

Задание №432. Переведите фразы из текста на язык фокс.

Фокс Фоксман считался величайшим пройдохой в Лондоне и его окрестностях, но тем не менее нынешний поступок моего друга (если я мог назвать этого хитреца своим другом) выходил за все мыслимые рамки…

…неизменно появлялся в пальто из твида, и я всякий раз думал, кто же был такой этот твид, из шкуры которого Фокс Фоксман справил себе отличное пальто…

…этот дом, как и большинство домов в Лондоне и его окрестностях когда-то состоял из огромных залов, впоследствии поделенных на уютные квартиры и комнаты. Как я понимал, у Фокса Фоксмана не было средств нормально переоборудовать помещения, и он так и остался в исполинских залах – чем очень гордился и говорил, что живет по-королевски. Я старался тактично не упоминать, что зимой в этих залах становится невыносимо холодно, и никакого очага не хватит, чтобы согреть такие хоромы…

…он уверял, что нашел этот череп, роясь у себя в саду – чему я был нисколько не удивлен, потому что помимо плутовства Фоксмана отличала небывалая страсть к рытью в саду. Он даже получал какие-то награды на соревнованиях по копанию, – впрочем, наград на состязаниях по краже кур у него было намного больше…

…одного взгляда на этот череп было достаточно, чтобы сказать себе – это подделка, мистификация, не более того.

Мы выручим за этот череп кучу денег!

Я даже не удивился, когда увидел на пороге двух констеблей, облаченных в неизменные твидовые пальто, и в который раз подумал, что за зверь такой этот твид, из которого делают пальто. Мне даже захотелось попробовать себя в охоте на твида, или устроить состязания по охоте на твида, в которых Фокс Фоксман, разумеется, возьмет главный приз.

Вы обвиняетесь в подделке черепа.

Никто и никогда не видел подобных существ, следовательно, это искусная мистификация.

Я понял, что должен всеми правдами и неправдами вызволить из заточения своего друга, чего бы мне это ни стоило. Хотя к стыду своему признаюсь, на какие-то несколько секунд я подумал о том, чтобы оставить все, как есть, в конце концов, Фокс Фоксман сам сделал все возможное, чтобы подвести себя к этому трагическому финалу.

Ну и жалкий же вид был у Фокса Фоксмана, когда я его увидел – уши, обычно торчащие торчком, повисли, как у побитой собаки, роскошный рыжий хвост висел как грязная тряпка, шерсть потеряла свой золотистый блеск.

Да будет вам известно, что подобные черепа валяются по всему Лондону и его окрестностям – детишки играют с ними, домохозяйки делают из них фонари, подсвечники и горшки для цветов, а вы говорите, что это подделка!

Наконец-то я остался с Фоксом наедине.

Фокс, дружище, как ты не понимаешь, что если ты признаешься в подделке, то отделаешься крупным штрафом, не более того, а если ты докажешь всеми правдами и неправдами, что это реальные останки, то тебе грозит немалый срок за осквернение могилы!

Ты что, хочешь, чтобы я сказал неправду?

Друг мой, Фокс, можно подумать, за всю свою жизнь ты сказал хотя бы слово правды!

Ну, то была одна неправда, а то совсем другая неправда, это две разные неправды, понимаешь?

Друг мой, – Фокс воздел белые лапки к небу за стенами темницы, – ты понимаешь, где мы находимся? Нет, что в тюрьме, это понятно, и что в Лондоне, это тоже понятно… но что за история сейчас происходит с нами? Где ты в реальности видел, чтобы по Лондону бегали говорящие лисы, носили твидовые пиджаки и продавали черепа, которые светятся по ночам? Теперь ты понимаешь, что мы находимся в самой что ни на есть сказке? Ты понимаешь, что эти черепа еще себя покажут, и мы станем свидетелями удивительных чудес?

Ну, хорошо, признаюсь, я подделал этот череп… хотя на самом деле ничего подобного.

Приговаривается к штрафу в размере…

Кажется, мой плутоватый друг был немало раздосадован тем, что ему пришлось расстаться со своими роскошными апартаментами, и переехать в комнаты поскромнее. Может быть, его и радовало то, что в новой квартире было тепло, но Фокс Фоксман не показывал это ни единым движением кончика усов.

Друг мой, клянусь тебе, этот череп должен себя показать, ведь недаром мы находимся в сказке!

Охота на твида? Да что ж ты сразу не сказал! Хорош дружочек, ничего не скажешь! Да мы заработаем на этом дельце миллионы, не меньше! Это будет почище охоты на Снарка!

Я изо всех сил старался сделать вид, что разделяю энтузиазм моего друга, хотя ничего подобного не испытывал – сияющий череп буквально завладел моими мыслями, я не мог думать ни о чем кроме него – смотрел на останки неведомого существа и ждал, что произойдет какое-то чудо, – но все оставалось неизменным…

Анкх-аунт

…все та же надоедливая мелодия, снова и снова, снова и снова, да хватит уже…

…выволакиваю себя из небытия, вижу телефон, что он здесь делает, это вообще мой телефон или чей, вроде бы не мой, но эта надоедливая мелодия, чтоб ей провалиться…

Не выдерживаю, жму на экран, где здесь ответить на вызов, где-где-где, жму на зеленую трубку, ни черта не происходит, вспоминаю что-то давно забытое, а может, никогда и не известное, жму на кружок в центре, веду пальцем до зеленой трубки, ну только попробуй не сработать, уже не знаю, что я с тобой сделаю…

Говорю, ни на что не надеясь:

– Алло.

– Телефон мой верните немедленно! – динамики взрываются женским визгом, – у вас вообще ни стыда, ни совести!

Осторожно спрашиваю:

– А вы… а вы кто?

– Вы еще и издеваетесь, что ли?

– Ни в коем случае, что вы…

– Ничего, что это мой телефон?

– Очень рада.

– Так верните немедленно, черт бы вас побрал! Вообще ни стыда, ни совести у людей нет…

Хочу сказать, что если со мной будут так разговаривать, то черта с два я кому-то что-то возвращать буду. Не говорю, вместо этого спрашиваю как можно спокойнее:

– Вы… вы где?

– В смысле?

(да не визжи ты так, не визжи)

– Ну… адрес ваш?

– Вот так, я ему еще и адрес свой говорить должна!

– Ну а как я вам телефон верну?

– Вы сами сейчас где находитесь?

– Я… э-э-э… – хочу ответить, тут же осекаюсь, понимаю, что вообще не знаю, где я нахожусь. Оглядываю пустую комнату, толкаю дверь, ни на что не надеясь, так и есть, заперто…

– Слушайте, а я не знаю, где я…

– Да вы издеваетесь, что ли?

– Нет, я правда не знаю… меня заперли где-то…

– Да я сейчас милицию вызову! – телефон взрывается криком.

Спохватываюсь:

– Вызывайте, обязательно вызывайте, скажите, что меня тут заперли!

Короткие гудки, чер-р-т… пытаюсь перезвонить, понимаю, что номер не определился. Снова оглядываю свою тюрьму, пытаюсь вспомнить, как я сюда попала. Ничего не вспоминается, хоть убей, совсем ничего, но ведь было же у меня что-то кроме этой комнаты без окон и запертой двери, вспомнить бы еще, что именно…

Минуты растворяются в вечности, захлебываются в ней без остатка. Кажется, успеваю погрузиться в сон, потому что снова просыпаюсь от надоедливой мелодии, в которой чудятся все те же секунды, падающие в вечность, тинь… тинь-тинь-тинь-тинь… тинь…

Я уже знаю, что делать, нажать на круг в центре, провести пальцем до зеленой кнопки, сказать:

– Алло?

– Да вы мне телефон вернете, или нет?

Откашливаюсь:

– Послушайте, да я вам с удовольствием его хоть сейчас верну, я отсюда выбраться не могу!

– Да я сейчас в полицию позвоню! – динамики снова взрываются грозным окриком.

– Так звоните, звоните, чего вы ждете-то? Вы хоть понимаете, что меня здесь заперли с телефоном вашим?

– И правильно, и нечего телефоны чужие воровать!

– А кто вам сказал, что это я? Меня саму тут взаперти держат, я позвонить не могу никому…

– А вы… а вы где находитесь?

– Да то-то и оно, что не знаю я… Слушайте, а ведь это можно по телефону как-то вычислить, я только не знаю, как это делается обычно… вы только в полицию позвоните… они разберутся…

Телефон пищит, понимаю, что заряда осталось мало, катастрофически мало, добавляю:

– Поторопитесь… пожалуйста.

Отключаюсь. Жду непонятно чего. Мне кажется, или комната стала меньше, нет, это только кажется, она не может стать меньше, и потолок не может стать ниже, нет, нет, нет. стены не могут ползти, мне это только кажется, черт меня дери, мне это только кажется, кажется, кажется, это неправда, неправда, неправда…

Смотрю на телефон, ну, черт возьми, ну зазвони уже, давай, зазвони, ну сколько там можно в полицию названивать, не несколько же вечностей подряд, хотя кто их знает, сейчас начнется у неё там, все операторы заняты, ваш звонок очень важен, ваша позиция в очереди сто миллиардов двести триллионов какая-то, тинь… тинь-тинь-тинь-тинь-тинь… Хоть бы услышать это тинь-тинь-тинь, уж на что бесит меня эта мелодия, хоть бы услышать…

Тинь…

– Алло?

– Слушайте, вы уж определяйтесь как-нибудь, или вы просите полицию вызвать, или требуете не вызывать!

– Так я прошу… очень прошу…

– А что вы мне сообщение пишете, чтобы я в полицию звонить не смела?

Холодеет сердце:

– Я… не писала… честное слово…

– А кто? С вашего же номера! С моего, то есть, потому что это мой телефон!

Вспоминаю, спохватываюсь, только сейчас понимаю, что это мой телефон, еще какой мой, что я, не помню, что ли, как я его выбирала, продавец еще лебезил на полусогнутых, вот, отличный дизайн для девушки, розовый, с цветами – рыкнула на него так, что мало не показалось, вы мне про расширение камеры скажите, а не для девушки, нашли дуру, думал, буду визжать от восторга, что телефончик розовенький… убила бы… а ведь правда хороший оказался, то, что надо…

Листаю телефон, галерею, так и есть, мой телефон, кто еще в здравом уме будет фотографировать дворы-колодцы, арки, ведущие в никуда, крыши высоток, панорамы ночного города, лабиринты лестниц. Комната сжимается еще больше, комната грозно напоминает, что времени у меня не так много, и некогда решать, чей это телефон, да я ей вообще «Пульсар» этот подарю, я ей что угодно подарю, пусть только вытащит меня отсюда…

Присматриваюсь к телефону, смотрю на время, это не время, потому что время не может идти в обратную сторону, 23:12, 23:11, 23:10… Стены еще чуть-чуть сползаются в мою сторону, я даже слышу едва различимый шорох.

– Это… это не я… слушайте, это этот, который меня похитил, и взаперти держит, вот! Это он пишет, это не я!

– Вот… он пишет, у вас двадцать минут осталось…

Меня передергивает, могла бы и не говорить…

– А вы можете ему в ответ написать, что он хочет вообще?

– Сейчас, спрошу у него…

Телефон отключается, снова остаюсь наедине с пустотой, смотрю на экран, 18:57, 18:56, 18:55… чер-р-рт…

Тинь-тинь-тинь, пожалуйста, ну пусть будет тинь-тинь-тинь, ну пожа-а-а…

Тинь…

– Алло…

Ну, ничего себе! Вы хоть знаете, сколько он за вас затребовал!

Спрашиваю с надеждой:

– А… а у вас столько есть?

– Слушайте, ну, может, у вас родственники есть какие… вас как зовут?

– Эмма.

– Надо же, и меня тоже… а полностью как? Ну там, фамилия, имя, отчество?

– Линк Эмма Игнатьевна…

– Да вы издеваетесь, что ли?

Короткие гудки.

– Чер-р-рт…

Номер не определен – вызвать, номер не определен – вызвать, номер не… телефон отключается окончательно и бесповоротно, остаюсь в полной темноте с надвигающимся стенами. Хочется колотить в стены кулаками, бью несколько раз, сильно, больно, – мне кажется, или движение ускоряется, кто-то играет со мной, понять бы еще, кто именно…

Вспомнить. Вспомнить о себе хоть что-нибудь. Эмма, Эмма Игнатьевна, то есть, так меня еще никто не называет в двадцать лет, фотограф, вечные усмешки, фоторгаф, это не профессия, а нормальную работу когда себе найдешь, а мне фотки сделаешь, что значит, две тысячи, мы же родственники, помогать друг другу должны, да провались они, все родственники и поглубже… стоп, нет, нет, родственники, милые, ненаглядные, я вам всю жизнь бесплатно фотки делать буду, только вытащите меня отсюда кто-нибудь…

Тинь…

– Алло?

Слушайте, ну этого быть не может, чтобы нас звали одинаково… а год рождения какой?

– Две тысячи второй. Вы только не отключайтесь, пожалуйста, ну я вас умоляю просто…

– А дата?

– Тридцать первое октября.

– Ну, ничего себе… это розыгрыш какой-то, честное слово, это же я Эмма, ну девшука, вы меня разыгрываете…

Хочется заорать, что это вы меня разыгрываете, и вообще, это вы меня сюда засадили, и теперь издеваетесь, быстро выпустите меня отсюда, а то я… а то я… ничего я вам не сделаю, куда я денусь…

Чувствую, как стена касается моего плеча, отодвигаюсь, упираюсь в другую стену, хочется кричать.

– А сколько тебе лет? – голос в динамике.

– Двадцать один будет. А вам?

– Ну что ты, неприлично такое спрашивать…

– А вы первая спросили!

– Ну, ты молодая еще, а я…

Меня передергивает, вот ты какая, значит…

– Ну а все-таки?

– Ну, сама посчитай, какой сейчас год? Сто семьдесят четвертый, вот и считай…

Меня снова коробит, какой, к чертям, сто семьдесят четвертый, кто из нас с ума сошел, она или я…

Не выдерживаю, выпаливаю:

– Столько не живут же…

– Да ну тебя совсем!

Короткие гудки. Черр-рт…

Стены касаются плеч.

Терзаю телефон, ищу уже сама не знаю что, найдется все, сегодня – десятое апреля две тысячи сто семьдесят четвертого, с ума сойти можно. Набираю дрожащими руками, Линк Эмма Игнатьевна, поисковик услужливо выдает мне мириады аккаунтов, буквально случайно натыкаюсь на свою фотографию, смотрю год рождения, совпадает, год смерти… стоп… две тысячи девяносто восьмой… это еще что за знак на аккаунте, перывй раз вижу такой крест с петлей наверху, найдется все, посмотрим-посмотрим, анкх, сакральный символ, знак бессмертия, ставится на аватары послежизненных, это еще что такое…

Начинаю понимать.

Начинаю догадываться.

Нажимаю «вызвать» уже ни на что не надеясь, вздрагиваю, когда она (то есть, я) отвечаю:

– Алло.

– Послушайте, я вас умоляю…

– И даже не просите… ну вы же понимаете, что если я вам деньги переведу, у меня вообще ничего не останется?

– Я вам возмещу…

Думаю про себя, интересно, как. Стены сжимаются, приходится сесть на корточки, поджав колени, чтобы не чувствовать стен.

– Да вы хоть понимаете, что меня тогда сотрут ко всем чертям?

Внезапная догадка, ну, конечно же…

– А вы хоть понимаете, что вы – это я, и если меня здесь раздавят, то и вас не будет?

Кто-то в динамике давится собственным голосом.

– Слушайте, ну вы меня разыгрываете, честное слово…

– Что-то прорывает внутри, хлещет потоком:

– Да это вы меня разыгрываете, это вы меня сюда засадили, а теперь издеваетесь надо мной! зачем вы это вообще делаете? Зачем? Зачем? – не договариваю, слезы льются градом…

00:45, 00:44, 00:43…

Стены мягко касаются со всех сторон, еще не сдавливая…

Тинь… тинь-тинь-тинь… тинь…

На ваш счет переведено…

Снова терзаю поисковик —

Линк Эмма Игнатьевна.

Аккаунт удален.

Моя настоящая память распахивается настежь, иллюзия каменного мешка рассевается – с наслаждением вытягиваюсь во весь рост. Смотрю на свой аккаунт с анкхом, ваш баланс составляет… отлично, отлично… Подыскиваю следующую жертву, вот, например, Антипенко Олег Павлович, над хорошенько изучить его аккаунт, пропустить его память через себя, заглушить свою собственную память, замереть на маленьком островке посреди бездны – я еще не знаю, что скоро он начнет осыпаться – ждать, когда услышу тинь… тинь-тинь-тинь…