Вкус свинца

© Märis Berzins, 2015. All rights reserved by the author and “Dienas Grämata”, Ltd.

© Ю. Касянич, перевод, 2019

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020

Что тибетский священник увидел в Европе (фрагмент)

В Европу прибыл с визитом тибетский священник – мудрый и уважаемый в своей стране человек. Живя на своей горной родине, он не сталкивался с европейской цивилизацией, поэтому многие вещи показались ему новыми и чужими. Вернувшись домой, он подробно описал друзьям свои впечатления. […]

Люди в Европе показались ему не вполне нормальными. У него создалось впечатление, что они ежесекундно готовы вцепиться друг другу в горло.

«Курземес Варде» («Слово Курземе»), № 148, 20.06.1940

Торнякалнс когда-то и теперь

Ансис Штоке

Торнякалнс хочется назвать самой милосердной окраиной Риги. Здесь позаботятся о любом горемыке. В детской больнице […] заботятся о том, чтобы юные граждане выросли здоровыми и сильными. Те, для кого закатилось солнце разума, находят приют в неврологической клинике Шенфелда (Виенибас гатве). Хворающих бездомных радушно примет приют на улице Гимнастикас; а остальным полуночникам открыт приют на улице Телтс.

Здесь я повстречал людей, живущих в Торнякалнсе со дня рождения, которые счастливы уже тем, что не лишились возможности жить здесь и сейчас, в дни немощи. Они много рассказали мне о прежней веселой жизни торнякалнцев. Упоминали о пяти самых популярных местах отдыха, куда съезжались рижане, о местах, что исчезли под влиянием меняющихся времен и обстоятельств. Некоторые из них назывались весьма звучно, например, «Золотой конь». […]

В Торнякалнсе живет больше латышей, чем на любой другой окраине Риги. Большинство из них рабочие, владельцы маленьких домиков. Жизнь здесь течет тихо, воздух чище, чем в центре Риги, поэтому многие семьи десятилетиями не покидают Торнякалнс.

«Дарба Дзиве» («Трудовая Жизнь»), № 28, 08.07.1939

Литовцам запрещен выезд за границу (фрагмент)

ЛТА. Каунас, 26 авг. Вчера во второй половине дня литовский кабинет министров собрался на внеочередное заседание под руководством президента страны Сме- тоны. На заседании обсуждалось текущее международное положение. В числе прочего, правительство решило до дальнейшего распоряжения не выдавать гражданам Литвы разрешения на выезд за границу без особо важных причин. Выезд временно запрещен и тем гражданам Литвы, которые уже ранее получили заграничные паспорта и визы.

«Курземес Варде» («Слово Курземе»), № 193, 27.08.1939

Объявления

Маляры-треб. Юрмалас гатве 44 кв. 3, 8-00, Фогель

Маляры и строители – обращ. в мает. В. Виганта,

улица Кр. Барона 17, веч. с5до7

Маляр, спец, по филенкам, можно обр. – ул. Гайзиня, 3,

спр. Козловского. Хор. оплата.

– Ну что, юноша Биркен, карабкайся на небеса, – таким или похожим напутствием, начиная новый ремонт, благословляет меня Коля. Наведение глянца в очередной квартире идет полным ходом, и я уже с самого утра торчу под потолком. Наша работа всегда начинается с верха.

Малярных дел мастера Николая Брискорна кто-то зовет Ником, но ему самому больше нравится – Коля. Звучит солидно и убедительно. По-моему, не слишком по-латышски, но, коль барину хочется, кто б возражал. Коля никакой не пустозвон, ремесло знает крепко. Мамин двоюродный брат, дядя и начальник в одном лице. Дядьколе, как я звал его в детстве, сорок. Нет, ошибаюсь, в апреле исполнился сорок один. Мне в декабре стукнет двадцать четыре. И хотя разница в возрасте между нами все та же, различия в восприятии и в оценках как-то незаметно стираются. По крайней мере, так мне кажется. Начал работать у него сразу после школы, еще до службы в армии. Мне понравилось. Считай, уже года три малярствую. Однажды он сказал мне: «Ты работаешь со мной, а не у меня. Большая разница. Смекаешь?» Я смекнул. И оценил.

Терпеливо, не подтрунивая над оплошностями и ошибками новичка, Коля обучал меня азам и секретам ремесла. Конечно, не всегда выходит так же здорово, как у него, но я уже знаю, как должно получиться. А это, по крайней мере, половина успеха. Из ученика-неумехи я стал весьма хватким подмастерьем. За это Коле весь мой респект и превеликое спасибо, и мое уважение к нему не убывает. Не так чтобы я не переставая молюсь на него, как на икону, порою случается сказать и что-то едкое, но в целом мы отлично ладим и не сильно заводимся насчет каких-то там линий или углов. Правда, с Колиным настроением, как на карусели, – то заявится с утра мрачный, как слякотная осень, и что-то там бормочет под нос, но не пройдет и часа, а он уже смеется или чертыхается по пустякам, например, когда старые обои ни за что не хотят расстаться со стеной. Он работает так, что только искры летят, и тебе, человеку со стороны, сразу и не понять, как ему все удается так быстро, точно и безукоризненно.

За Колей водится одна странность – часто, по-моему, даже слишком часто, он мотается к тетке Алвине в Зиепниеккалнс. Помогает ей, особенно летом, когда нужно сено косить, и зимой – по двору, дорожки расчистить от снега и площадку перед хлевом, чтобы одинокая, но вполне себе крепкая хозяйка могла выехать на телеге и отвезти молоко в магазин на улице Коку. Ну и еще куча другой тяжелой работы, с которой женщине одной не справиться. И хотя я ее знать не знаю, так, издалека видел, у меня на нее зуб – не понимаю, почему эта коровница не наймет батрака, а без стыда и совести запрягла Колю. Не понимаю их странные отношения. Коля как-то обмолвился, что он учился в одном классе с сыном Алвины, который погиб в боях за свободу Латвии, и другой родни у нее нет. Нужно помогать. Да-да… почти все свое свободное время мастер тратит, потакая капризам старой и, как я понимаю, властной бабищи. За свою малярскую жизнь я повидал и таких. Интересно, а как будет, когда у нее силы иссякнут, вот что тогда Коля будет делать? Да что там, уже и сейчас знаю – станет обхаживать тетушку еще усерднее. Николаю совесть не позволит, потому что если по чести рассудить – то отправить седую старуху в приют для немощных – стыд и позор, не зря же он называется богадельней. Признаюсь, сам внутри не был, бо’знает, что там на самом деле, но, когда такой момент наступит, скажу ему, вот соберусь с духом и скажу, что приюты для стариков содержит государство, и, говоря по справедливости, жизнь там ну никак не может быть плохой. Правда и то, что пока нечего слова тратить попусту, тетка Алвина еще держится. А может, Коля рассчитывает на наследство? Если так, картинка становится чуток яснее… как мне раньше не пришло в голову.

И все-таки я сочувствую Николаю, потому что именно из-за тетки Алвины у него с молодыми бабенками, считай, ничего путного не выходило. Никогда никого я не видел рядом с Колей, и вообще непонятно: почему его не тянет примерить костюм мужа? Но… может, он не в мужской силе? Все-таки уже в изрядном возрасте. М-да, кто его знает. Порой язык так и чешется – расспросить, да как-то неловко, и он, скорее всего, рассмеется и скажет, что слишком многого хочу. Лучше воздержаться. В конце концов, это Колина жизнь, и чего соваться, если у меня своих хлопот хватает. У меня с девчонками тоже не слава Богу, правда, не так, как у Николая, тут свои анатомические проблемы. Но это уже совсем другая история, и в детали пускаться не хочется.

Стою на стремянке в квартире бухгалтера Осиса и смываю с потолка потемневший слой мела. Хозяин с женой и маленьким сынишкой укатил к родичам в Цесвайне и под ногами не путается. На самый верх стремянки подвесил ведро с теплой водой, куда окунаю маклавицу. Время от времени меняю массивную щетку на маленький шпатель с острыми краями, которым расковыриваю узкие трещины в штукатурке – потом будет удобнее замазывать. А мастер в это время растопил в кухне плиту и вскипятил воду. Когда Коля входит в комнату, краем глаза замечаю, что он ссутулился, как цапля на болоте, и явно не в духе, словно ожидает неприятностей.

– Что-то ты сегодня мрачнее тучи! Что стряслось? – не хотел навязываться, но не утерпел.

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь?

– Не знаю, что происходит.

– Может, я знаю?

– Ты? – Коля вскидывает на меня удивленный взгляд. – Не знаю, может, и знаешь.

– Так, а что это, что я… может быть, знаю?

– Я не знаю…

Плеснув на гранулы столярного клея горячей воды, Николай приседает у ведра и медленно размешивает серо-коричневую жижу. Лица не вижу, но его затылок недвусмысленно говорит о дурном настроении.

– Не нравится мне эта заваруха в Европе. Непонятно, как теперь все наладится… это пугает, понимаешь? – говорит Коля, не оборачиваясь.

– Дело ясное, что дело темное. Но нам-то что с того?

– Не знаю… На днях сон видел. Мне эта картинка уже который год снится, еще с войны… а тут привиделось такое… просто тихий ужас.

Он умолкает, а я чувствую, что уши мои встали как у овчарки.

– Расскажешь?

– Ну… одно и то же, одно и то же… Сижу во ржи с ружьем в руках, порядком струхнув, как-никак – приближается с десяток солдат, а то и больше. Растянулись цепочкой, прочесывают поле, меня ищут, но все-таки прошли мимо, не заметив. Отлегло, м-да… но так было раньше, – Коля вздыхает и продолжает. – Мать честная, на этот раз все по-другому. Один из тех солдат, тыкая штыком в траву, идет прямо на меня. И у него такой жуткий взгляд, что озноб до костей пробрал. Я аж сел в кровати. Слава Богу, проснулся до того, как он меня успел ткнуть, но спина все равно мокрая. До утра не мог заснуть. Печенкой чую, это не к добру.

– Ну… сон это сон. Как-то на полный желудок лег спать, так всю ночь какой-то бред снился.

– Смеешься? Ну, смейся, смейся…

– Что ты, при чем тут – смеюсь… Я пояснить хотел… а разве так не бывает, что ли? И не воспринимай все буквально. Может быть, сон означает, скажем… – я кое-что читал из рассуждений доктора Фрейда, и мне очень хочется успокоить Колю.

– Что, скажем?

– Ну… например, страх, что хозяин начнет придираться к нашей работе. Среди этих рабов цифр попадаются такие жмоты и крохоборы.

– Страх? Не мели ерунды. Я тебе сейчас кое-что покажу.

Коля снимает с головы складную шапочку из газеты, вертит в руках, потом разворачивает ее, и она опять становится газетой.

– Ты ж у нас все больше по умным книжкам, газетки-то не читаешь, – говорит он.

Чего он докапывается? Если твоя мать работает в Народной библиотеке, ты с младых ногтей обречен читать. И даже вдвое больше, поскольку еще есть и Вольфганг, которому не удается выйти из книжного магазина с пустыми руками. Как будто между полками сирены поют: возьми Мопассана, купи Унсет и Барду…

– Посмотри, каких заголовков тут только нет! – Коля поднимается и подходит к стремянке. – «Совещание Даладье с главнокомандующим вооруженных сил Гамеленом». Думаешь, они там во Франции зря, что ли, совещаются?.. Смотри дальше – «Немецко-советские переговоры в остановке глубокой секретности». Значит, есть что скрывать – от всего мира! Вот еще – «Германия усиливает активность». Кто бы сомневался! «На Лондонской бирже упал курс ценных бумаг». Почему вдруг упал? «Как финны лечат своих алкоголиков»… ну, это не в кассу, – пока я давлюсь от смеха, он кладет газету на табурет. – Это из позавчерашней, дай свою, там будут вчерашние.

Нехотя снимаю шапочку и бросаю ему.

– Не получится прочитать, мелом замазано.

– Получится, – Коля отряхивает ладонью белую пыль и разглаживает места сгиба. Его глаза торопливо прыгают с одного заголовка на другой. – «Словаки требуют вернуть область, присоединенную к Польше». Как тебе это нравится? Начали грызню насчет земель… «Перестрелка между польскими пограничниками и немецкими солдатами». Глянь, уже палят один в другого… говорю тебе, это добром не кончится, – Коля настолько искренне огорчен, что даже и во мне отзывается минорная нота. От бодрого утреннего настроения – ни следа, а взгляд мастера все рыщет по газетному листу. – «Договор между Германией и СССР благоприятно повлияет на безопасность стран Балтии и Скандинавии. В Берлине убеждены, что перелом, который теперь наступит в отношениях между Германией и СССР и в политическом плане, может оказать положительное влияние на безопасность упомянутых государств…»

– Ну, и что – тебе не нравится? Будем островами мира между Россией и Германией, – встреваю, пока он еще не успел снова напустить своего пессимизма и подозрений. – Очень разумно с их стороны, и нам хорошо.

– Пой, ласточка, пой… фрицам я не верю. Русским тоже. Ты только послушай… – Коля читает дальше. – «Во влиятельных кругах Германии высмеивают сообщения многих английских и французских газет, будто бы в предстоящем немецко-советском пакте о ненападении могут таиться скрытые угрозы для стран Балтии и Скандинавии». Но так утверждают немцы, а вот англичане и французы вряд ли намерены пугать нас и говорить о том, чего нет.

– Не понимаю, как пакт о ненападении может таить в себе угрозы. Черным же по белому написано – о не-на-па-де-ни-и! Англичане ревнуют из-за договора, вот и болтают.

– Матынь, ну ты ж не дурак, – Коля вздергивает левую бровь чуть ли не на половину лба. Порой он становится на удивление неуступчив.

Спинным мозгом чую, мутны политические воды Европы, и в газетах тоже нет всей правды, но я – в отличие от Коли – не люблю думать о том, в чем мало разбираюсь. И так хватает, над чем голову ломать, а тут еще туманное будущее.

– Может, и не дурак, – я пожимаю плечами. – Ну, а что мы, простые работяги, можем знать о том, что там, наверху, происходит?

– Ну и что, что простые работяги? Не говори так, точно мы – слепые и не имеем своего мнения. Ты все об учебе твердил, забыл, что ли?

– Ничего не твердил. Если мама жужжит без перерыва, это не значит, что и я рвусь без памяти. Погоди, Коля, так насчет Европы – мы закончили?

– Нет, но еще успеется. Я думаю, тебе все-таки нужно думать о высшей школе.

– Ну вот, опять… Чем я тебе мешаю? Плохо работаю?

– Не городи ерунду. Работаешь ты – дай бог каждому, но я тебе желаю лучшего будущего. Хочется, чтобы родственник достиг в жизни больше, чем я.

– Вы что, с мамой сговорились? Что значит – достиг в жизни больше? Мне и так хорошо. Понимаешь, мне хватает!

– Как это – хватает… – Коля осекся.

– А вот так! – во всю ширь раскидываю руки. – Ну, что я буду делать, закончив высшую школу? Сам знаешь, как бывает: диплом – дипломом, а можно остаться интеллигентом, да без работы. И кто тогда будет в выигрыше? Не-а, такие абстрактные и рискованные перспективы не для меня. Не мое амплуа.

– Да, чего-чего, а уж умных слов ты нахватался, – усмехается Коля.

– Что есть, то есть – в книжках-то таких слов в книгах полно, – вот ведь, нет ему покоя. – Ты же знаешь, я в армии получил сотрясение мозга. Для вуза котелок уже не годится.

– Ну, это ты себе такое оправдание придумал. Лучше скажи, кто хоть раз в лоб не получал?

– Ну, не так же сильно, как я!

Коля затронул больную тему. Как подумаю об учебе, сразу чувствую – будто я на весах, которые застыли в вечном равновесии. С одной стороны, я совсем не против академических знаний, да и не так-то просто всякий раз отбиваться от заботливых призывов учиться, но, с другой стороны, мне просто не хочется. Не хочу несколько лет торчать на лекциях, как деревянный болванчик, трястись перед экзаменами. И вся эта дисциплина, ну почти что, как в школе. Заявится какой-нибудь засушенный профессор и заставит учить то, и то, да еще и это, хотя можно было бы усвоить что-то другое, куда более интересное и полезное. Наслушался от одноклассников, что пошли учиться. На кой мне лишние переживания в тисках системы образования? Жить нужно легко, не создавая себе трудности. И с чего мне, себя насилуя, следовать правилам, которые придумали другие, пусть даже в них и есть резон? Нет. На прожитье зарабатываю с лихвой, а дома могу читать и учиться тому, к чему душа лежит. Тем более, что у меня весьма пестрый круг интересов, если не сказать – мешанина. Как и подружек – много, но не могу решить, которую из них брать в жены и так, чтоб на всю жизнь. К примеру, сейчас меня занимают тайны психики, а до этого я штудировал Ветхий Завет, и какое-то время даже самостоятельно учил древнееврейский. Кто знает, может, завтра захочется разобраться в особенностях жизни птиц или выучить санскрит.

Один только Вольфганг меня понимает. Нечаянно подслушал его разговор с мамой. На ее стенания по поводу сына-чернорабочего Вольф ответил, что профессия и успехи не столь важны, главное, чтобы вырос хорошим человеком. Мама возразила, что хороший человек – это никакая не профессия, но Вольфганг стоял на своем и добавил, что голова у меня светлая, но ум еще не созрел и не нужно меня торопить. У Матиса все еще впереди. Хм-м…чтоб вырос хорошим человеком. Ну, и как этого добиться? А если в человеке уже с рождения злое нутро? Неприятное ощущение… будто сизифов камень меня придавил. Про несозревший ум, конечно, меня зацепило, ну да ладно, с этим еще можно примириться. Поскольку все остальное, что сказал Вольфганг, меня приободрило, как глоток воды родниковой.

В глубине души соглашаясь с тем, что некуда спешить и у меня все еще впереди, я уже куда спокойнее накатываю яркие цветы на стены комнаты. Я с удовольствием освоился в этой заковыристой, но несущей красоту профессии. Углублялся, вникал, разбирался со всеми этими банками с краской, рулонами обоев, мешками с мелом, пока своей малярной кистью не наваял уж точно не меньше, чем Улманис^[1]и Вирза^[2]. Если бы выучился на географа или теолога, или невропатолога – которые кажутся истинными воплощениями ума и достоинства, и, допускаю, таковыми и являются, – возможно, я был бы окружен и лестью, и уважением. Возможно даже, мою физию напечатали бы в какой-то газете или журнальчике и мама начала бы гордиться мной, она могла бы показывать ее коллегам и соседкам и даже повесить на стенке. Но кто может гарантировать, что и в другом месте мне будет тепло и радостно на душе просто от сделанной работы, как теперь, когда побелены потолки или выкрашены оконные рамы? Вряд ли из меня вышел бы такой же хороший ученый, как мастеровой, каким я стал сейчас. Торча под потолком или ползая с кистью по полу, я доволен и счастлив. Так к чему же еще, кроме счастья в жизни, нужно стремиться? Даже в детстве и в школьные годы я не чувствовал себя так здорово. А с военной службой и сравнивать нечего.

Пару лет назад армия своей железной рукой вырвала меня из малярских дел и впихнула в свои жесткие рамки. Вопли инструкторов и офицеров, которые сами они считали осознанными командами, целенаправленно и эффективно изменили мое сознание. Проведя год в пехотной дивизии, я усвоил, что не нужно думать головой, а все внимание сосредоточить на положении ног, уставе и стреляющем полене Росса-Энфилда. Единственное, что более-менее было по душе, так это вылазки в разведку и навыки маскировки. Там без выдумки и сообразительности не уцелеть. Во все остальном за меня решали другие. И я приспособился, был безропотным и послушным и в конце службы – вот она, военная тупость – меня повысили до ефрейтора.

Они даже не подозревали, что я читал о Ганди и в глубине души был сторонником его пацифистских принципов. Не знаю, что бы они сказали, услышав цитату из «Воскресения» Толстого. «Военная служба вообще развращает людей, ставя поступающих в нее в условия совершенной праздности, то есть отсутствия разумного и полезного труда, и освобождая их от общих человеческих обязанностей, взамен которых выставляет только условную честь полка, мундира, знамени и, с одной стороны, безграничную власть над другими людьми, а с другой – рабскую покорность высшим себя начальникам». Впрочем, ничего из своего пацифистского арсенала я им не предъявлял, к чему зря раздражать. Однако, если бы эти армейские господа знали об истинном отношении Матиса Биркена ко всему военному, петлицы на моем мундире остались бы без лишней полоски. А так, бог с ними, если уж они видели в этом толк.

Когда вся эта строевая подготовка, беготня, стрельба и прочие бессмысленные занятия закончились, снял солдатскую форму, недельку покуролесил на всю катушку, пока не почуял – тянет. Тянет обратно к кисточкам.

Николай напряженно скользит взглядом по газетным полосам. Наверно, хочет найти еще что-то ужасное и тревожное. Тем временем замечаю в углу комнаты стопку старых газет. Спускаюсь с лестницы и беру одну. «Утро», пару недель назад. Раскрыв газету, замечаю статью о солнечных пятнах.

– «В Ницце, на берегу Средиземного моря, известный французский астроном Фор в своей обсерватории открыл новые пятна на солнце, и он утверждает, что во время усиления солнечной активно стирастет число самоубийств, поскольку солнечные пятна ухудшают самочувствие человека, в особенности повышая эмоциональную зависимость. Выросло и число убийств, и количество катастроф. В этом году увеличение размеров солнечных пятен было самым сильным за последние семьдесят лет наблюдений, и теперь некоторые из них в пятнадцать раз превышают размер земного шара. Ученый прогнозирует, что начавшееся сейчас нарастание солнечной активности достигнет своей кульминации в 1940 году». На одном дыхании прочитав заметку, я смотрю на Колю, – на одном дыхании прочитав заметку, я смотрю на Колю.

– Ну, вот! Еще и пятна на солнце… такое чувство, что в воздухе висит что-то нехорошее.

– По-твоему, солнце виновато?

– Ну, солнце – не солнце, а без солнца-то куда? И все-таки, будь люди умнее и… как бы это сказать… в душе своей спокойнее, тогда и смогли бы сопротивляться влиянию этих пятен.

– Думаешь, легко с такими гигантами бороться?

– Наверно, нет. Но надо бы.

– Ты бы смог?

– Не знаю…

Смотрю в ведро, вода стала белой и густой. Нужно поменять. Коля складывает газеты, снова готовя нам обоим шапочки. По крайней мере, с потолком до вечера нужно закончить.