Читать книгу: «Лис, Сова и город лжи», страница 3

И вот Сольвейг начала спускаться. Сто пятнадцать ступеней вниз, на улицы Нижнего Фрихайма. С каждым шагом воздух менялся – становился более влажным, более ароматным. Он пах подгнившими листьями, химическим дымом из заводских труб, ржавчиной… Теперь этот запах ассоциировался у неё со свободой.

Сольвейг улыбнулась, вспомнив, как три года назад спускалась по этой лестнице впервые – медленно, на ватных от страха ногах, вжав голову в плечи, вздрагивая от каждого шороха и втайне ожидая, что обратно наверх её уже не выпустят.

– Ты как сова, – хрипло рассмеялся тогда Рейн. – Вертишь головой на все триста градусов. Расслабься. Здесь не кусаются. Конечно, если не лезть куда не надо.

Тогда, в самом начале, он частенько срывался на колючие слова, а когда улыбался – отводил взгляд и склонял лицо, словно прячась. Как будто улыбка – это что-то запрещённое, постыдное, недопустимое. То, что нужно скрывать от других.

Но почему-то уже тогда, в тот самый первый раз, сквозь тревогу, беспокойство, да и страх, чего уж там, Сольвейг почувствовала: этому колючему парню со скупой улыбкой и холодно-серыми глазами можно доверять. И она не ошиблась.

Сейчас Сольвейг спускалась легко, почти бегом, ловко перепрыгивая трещины в ступенях. Теперь она знала каждую вмятину на металлической трубе-поручне, каждый граффити-тег на стенах, каждую выбоину на асфальте. Этот мир больше не пугал её. Да, он был другой, чем Верх, но тоже вполне обычный. Здесь стояли дома, здесь жили люди, и на тротуаре не лежало никаких окровавленных тел, чего она ожидала в свой первый спуск сюда.

Последняя ступень Длинной лестницы, и рядом ней – глубокая трещина на асфальте. Сольвейг про себя считала этот разлом границей. Она торжественно переступила через трещину – и официально оказалась в Нижнем Фрихайме.

Воздух гудел от грохота монорельсов, то и дело проносившихся по эстакаде высоко наверху, и натужного гула кондиционеров продуктового магазина неподалёку. Небо было перетянуто десятками проводов, но осеннее солнце, пусть и бледное, пробивалось даже сюда, оно золотило облупленные фасады и высвечивало яркие ягоды рябины на уже облетевших деревьях. Здешние деревья не согревали тёплым воздухом, поэтому они теряли листья гораздо раньше, чем их собратья из парков Верха.

Знакомый путь к дому Рейна.

Улицы Низа были более узкими, более кривыми и тёмными. Однако теперь Сольвейг видела красоту и здесь – странную, непривычную красоту. То, чего она никогда не видела в Верху. То, что раньше и не посчитала бы красивым. Лужи с отражавшимся в них небом. Красные ягоды рябины на тёмно-сером мокром асфальте. Белые облака пара, клубившиеся над люками: когда спешившие по своим делам люди проходили сквозь них, то на мгновение казались призраками.

– Сольвейг! Это же ты?

Девушка обернулась на знакомый голос. Рядом с высокой аркой бежевого многоэтажного дома стояла Туве Ниман, мать Рейна. На её лице, испещрённом сеточкой мелких морщин – говоривших скорее о тяготах жизни, чем об истинном возрасте, – расплылась широкая улыбка, в которой не хватало переднего зуба. Светлые вперемешку с сединой волосы выбивались из небрежного пучка. Женщина куталась в поношенный тёплый кардиган тёмно-синего цвета, из-под которого виднелось простое платье в мелкий цветочек. На ногах были хлопчатобумажные колготки немаркого коричневого цвета и практичные ботинки на толстой подошве, рассчитанные на дождливую осеннюю погоду.

– Здравствуйте, Туве, – улыбнулась Сольвейг.

– Ах, какая встреча! – Туве по-дружески взяла девушку под руку, её пальцы были шершавыми и прохладными. – Ты же к нам, да? А Рейна ещё дома нет. А ты, может, пока помоги старой женщине, пройдись со мной до магазина? Здоровье уже не то, а за компанию проще.

Сольвейг охотно кивнула. Мысль о том, чтобы хоть немного поддержать семью Рейна, согревала, особенно в этот прекрасный день. Девушка понимала, как непросто выживать в Низу, к тому же в одиночку – она не знала, что случилось с отцом Рейна, но было ясно, что ситуация непростая, – так что она была рада помочь.

– Конечно, давайте.

И они так и пошли – под руку. По дороге Туве спросила, как у неё дела, но Сольвейг была достаточно взрослой, чтобы понимать: это вопрос из вежливости. Так что она коротко ответила, что всё замечательно.

По дороге они зашли в небольшой супермаркет, где вкусный аромат свежего хлеба смешивался с неприятными запахами моющих средств и отсыревшего лежалого товара. Туве взяла большую тележку и стала деловито складывать в неё покупки: макароны, крупы, консервы, творог.

Нагрузив тележку доверху, Туве взяла с полки упаковку чая, самого дорогого из представленных в магазине, – хотя для Сольвейг, привыкшей к ценам Верха, он всё равно казался слишком дешёвым и не особо качественным – и принялась осматривать её, цокая языком и качая головой.

– Хочется иногда позволить себе что-то вкусное… Но всё так дорого… А Рейн так любит этот чай…

– Тогда нужно брать, – кивнула девушка.

– Думаешь? – переспросила Туве, и её серые глаза хитро блеснули.

– Конечно, – улыбнулась Сольвейг.

– Ну ладно. – Женщина быстро сунула упаковку в тележку и поспешила к кассе.

Здесь она принялась рыться в своей вместительной сумке, наконец-то нашла карту, приложила к терминалу оплаты… И терминал пискнул отказом.

– Не хватает средств, – скучающе прокомментировала кассир.

– Ох, как же это… – удивлённо хлопнула глазами Туве. – А какое сегодня число? Соцпомощь должна была уже прийти… Что же делать…

– Я помогу, – вступила Сольвейг.

Она уже не в первый раз видела этот спектакль с картой, но понимала, что нужно подыгрывать, если хочет обеспечить Рейна продуктами и любимым чаем – а она, безусловно, хотела.

– Ох, детка, спасибо, я так тебе благодарна, – Туве уже повлекла её к банкомату у стены. – Ты только на карту положи, здесь оплата с карты. Ты же понимаешь, нужно поднимать рейтинг. Ну, что я рассказываю, ты сама всё знаешь – как это работает.

– Конечно. – Сольвейг принялась скармливать банкомату новенькие хрустящие купюры. В Верхнем Фрихайме наличные были не нужны, но девушка специально снимала деньги как раз для таких случаев.

– Я всё тебе отдам! Когда соцпомощь переведут. – Туве уже спешно складывала покупки в шуршащий пакет. – Ну, нашу, для малоимущих семей. Задерживают почему-то в этом месяце.

– Что вы, не надо… Это мелочи.

– Спасибо тебе, родная. – Туве снова взяла Сольвейг под руку, когда они вышли на улицу с двумя большими пакетами. Её лицо сияло удовлетворением. – Ты настоящая помощница, Рейну повезло с тобой.

Затем они сделали небольшой крюк – Туве пояснила: «Там ремонт, асфальт кладут» – и прошли мимо отделения связи, рядом с которым Туве вдруг вспомнила, что сегодня последний день оплаты коммуналки, а иначе потом уже начнёт капать пеня. Молча кивнув, Сольвейг протянула женщине две последние купюры, которые придержала на всякий случай: вдруг захочется купить что-нибудь вкусное на рынке или у продавщицы булочек на углу, а её банковскую карту в Низу светить было нельзя, к тому же многие частники и не принимали карты. Но ладно, возможность поднять социальный рейтинг семьи Ниман хотя бы на несколько драгоценных баллов была важнее, чем сосиска в тесте.

Глядя, как Туве прикладывает свою карту к терминалу, девушка не удержалась от довольной улыбки. Это была маленькая негласная сделка между ними: Сольвейг покупала себе чувство нужности и причастности, а Туве – возможность жить чуть-чуть легче. И, конечно, ни одна из них не говорила об этом Рейну.

Сольвейг помогла Туве дотащить нагруженные доверху пакеты до дома. День был тёплый и солнечный, по дороге Туве ещё не раз сказала, как удачно, что получилось оплатить коммуналку вовремя, и как она благодарна за помощь – но все деньги вернёт, конечно, – а Сольвейг чувствовала себя почти что членом семьи. Она участвовала в делах Ниманов и вносила свой небольшой вклад в улучшение их жизни. Это чувство было куда ценнее всех денег Верха.

Наконец они подошли к дому – девятиэтажному зданию из потемневшего от времени серого кирпича. Семья Ниман жила на девятом этаже, а лифт, как обычно, не работал. Под конец пути Сольвейг с двумя пакетами уже тяжело пыхтела.

Зато, когда Туве открыла дверь квартиры и Сольвейг зашла внутрь, её окутало привычным уютным запахом: старой мебели, каких-то технических штук Рейна, припоев и канифоли, – и это был запах дома.

Глава 5. Карта и ключ

Входная дверь скрипнула, впуская Рейна из промозглого подъезда домой – в горячий и влажный воздух, наполненный вкусным запахом жареного лука, куриного бульона и котлет. Туве, когда готовила, не открывала кухонную форточку, чтобы не простудиться на сквозняке, так что их маленькая двухкомнатная квартира полностью пропитывалась ароматами еды. В ответ на аппетитный запах желудок Рейна голодно заурчал. Сейчас бы поесть и, наполнившись тёплой ленью, завалиться спать…

Рейн

Рейн не спал со вчерашнего утра, проведя за работой всю ночь. Несмотря на усталость, парень чувствовал определённую гордость: у него был талант, и его растущее с годами мастерство было востребовано. В цифровом мире, где многие обитатели Низа даже не умели писать от руки – зачем, если всё печатаешь на экране смартфона? – умение идеально скопировать живой росчерк пера было редким и ценным искусством. Искусством лжи. И Рейн владел им в полной мере.

Парень разулся, прошёл в микроскопическую ванную и помыл руки, неудобно выворачивая запястья, чтобы поместиться в узкую раковину. Хотя на работе он надевал латексные перчатки, но чернила всё равно умудрялись попасть на пальцы и никогда не отмывались до конца.

На выходе из ванной Рейн поймал в коридоре спешащую обратно к плите мать с банкой сметаны в руке.

– Что у нас, сегодня пир?

– Да, – просияла Туве, – соцпомощь пришла, я купила продуктов. И там к тебе… – она многозначительно кивнула на закрытую дверь его комнаты.

Усталость Рейна как рукой сняло, на сердце потеплело. Он поспешил в комнату.

Сольвейг сидела, забравшись с ногами на его серый диван, и листала тетрадь клуба буклегеров – подпольной книжной сети для обмена книгами. В тайниках вместе с книгами обычно лежали и толстые общие тетради – так называемые маргиналии, – где читатели записывали рецензии и комментарии, устраивали споры о прочитанном, рисовали и даже вклеивали аппликации на тему литературных персонажей.

– Привет, Сова. – Рейн направился к шкафу, чтобы взять смену одежды.

Сольвейг подняла на него взгляд, полный тепла, и улыбнулась.

– Привет. Это же твоя рецензия на «1984»? По почерку видно. Ты очень умный, Рейн. Я это уже говорила, и ещё раз повторю.

Парень не показал чувств, сосредоточенно стягивая толстовку, но в глубине души что-то легко и сладко отозвалось на её слова. Настолько сладко, что он рванул в душ, лишь бы побыстрее скрыться от её восхищённого взгляда – слишком уж неловко было, когда Сольвейг вот так сияла на него глазами и хвалила его способности.

Вернувшись из душа в свежей одежде – как же здорово переодеться спустя сутки, – Рейн спросил:

– Так чего ты такая довольная? Настолько рецензии понравились? Или из-за обеда? Котлеты скоро будут.

– Я не буду, – девушка мотнула головой. – Дома ела. Но… ты прав. У меня есть повод для радости.

Рейн бухнулся на другой угол дивана, с наслаждением вытянул ноги – было приятно наконец-то расслабиться после сидячей работы, – и посмотрел на неё, вопросительно подняв бровь.

Сольвейг выдержала паузу, тщетно борясь с улыбкой, расцветающей на красивых губах.

– У меня день рождения.

– Сегодня? – удивлённо переспросил он.

– Ага. Восемнадцать лет!

– С ума сойти, – Рейн хмыкнул. – А чего раньше молчала? Или хоть бы сказала заранее.

– Не хотела тебя обременять. Мне не нужны подарки и прочее…

– А у меня всё равно есть, – перебил парень и вскочил с дивана.

Прошёл к шкафу, порылся на той полке, где лежала не одежда, а разные бытовые предметы. Вытащил из глубины свёрток в простой крафтовой бумаге. Вообще-то это был подарок, заготовленный на новый год – и до того момента Рейн успел бы найти более праздничную упаковку, – но, раз такое дело, придётся отдать как есть.

Он протянул свёрток Сольвейг, и девушка поспешила развернуть грубую бумагу. Рейн внимательно следил за выражением её лица: как оживлённо засияли глаза, как губы приоткрылись в нетерпении… И вот наконец на её мягких розовых губах появилась удивлённо-недоверчивая улыбка.

– Рейн… – выдохнула Сольвейг, и на свете не было ничего лучше именно такого – с нежно-восторженным придыханием – звучания его имени.

Внутри лежал квадратный блокнот. Но не простой. Это был нарядный подарочный вариант: на голубой обложке сияли золотые звёзды, а среди плотных молочно-белых страниц пряталась золотая ленточка-ляссе. На первом развороте чёрной гелиевой ручкой было выведено название, вписанное в вязь абстрактных узоров, – «Орфей спускается в ад». Все страницы блокнота были заполнены угловатым почерком Рейна с тщательно выписанными стилизованными геометрическими инициалами. Почти на каждом развороте на полях были добавлены небольшие рисунки или короткие цитаты.

– Хотел показать тебе эту пьесу, но её не найти на бумаге. Пришлось переписать так. Она о творчестве. Ну, не совсем, но в том числе. О музыканте и его… – у Рейна чуть не вырвалось «любви». Но не вырвалось, парень вовремя оборвал себя. Некоторые слова не стоило произносить, слишком уж они мелодраматичные и пафосные.

– Это… – голос Сольвейг дрогнул. Девушка аккуратно переворачивала страницы блокнота, стараясь не касаться выведенных чёрной ручкой букв и узоров. – Это прекрасно… Рейн, я даже не знаю, что сказать.

– Ничего не говори, – отмахнулся парень, но почувствовал, как щёки предательски потеплели. Хорошо, что склонившаяся над страницами Сольвейг не смотрела на него в этот момент.

Наконец девушка осторожно закрыла блокнот и подняла взгляд.

– Спасибо, – пробормотала неуверенно. – Но вообще, я не ожидала подарка. И поэтому хотела попросить о другом. – Сольвейг оглядела его торс внимательно, оценивающе. – У меня день рождения, – напомнила она.

– Я понял.

– Совершеннолетие.

– Угу… – протянул Рейн настороженно.

О чём она хочет попросить, оглядывая его тело как-то… жадно? При виде того, как по нежным ягодным губам Сольвейг дразняще скользнул кончик языка, в голове Рейна мелькнуло какое-то смутное подозрение, от которого стало жарко…

– Сделай мне татуировку, как у тебя, – выпалила она.

И снова посмотрела на его руки, покрытые синевато-тёмными узорами.

Абсолютно поражённый, Рейн потерял дар речи, лишь смотрел на неё не моргая. Наконец кое-как отмер:

– В честь совершеннолетия ты рехнулась?

– Я имею право решать, как мне выглядеть, – тихо, но настойчиво сказала Сольвейг.

– Мать тебя прибьёт! – Рейн мотнул головой в сторону башен Верха. – А если это засечёт система? Баллы снимут или что?

– Вроде бы понижают коэффициент благонадёжности. – Сольвейг выставила ладонь, предупреждая его возражения: – Но она не засечёт. Сделай на таком месте, где камеры не увидят.

– Это на каком? – ещё больше опешил Рейн. В голове пронеслись десятки вариантов для секретной татуировки, но он постарался отмахнуться от этих образов.

– Ну… – девушка помялась, раздумывая. – Например?..

Она ткнула указательным пальцем себе над левой грудью, в районе сердца, и вопросительно взглянула на Рейна.

Парень смотрел на неё, в его взгляде читалось изумление и какое-то новое, глубокое уважение – словно увидел её в новом свете. Ишь ты, Сова уже принимает опасные решения…

– Ты уверена? Обратной дороги не будет. Это навсегда. Нет, то есть можно свести, но всё равно останется шрам. Заметный.

– Я уверена на сто процентов, – твёрдо ответила Сольвейг.

Рейн молча кивнул, указал ей на диван и направился в угол, заваленный разнообразными вещами, чтобы достать машинку и краски.

Когда вернулся, протирая инструмент антисептиком, обнаружил, что Сольвейг лежит на его диване в одном лифчике, прикрывшись снятой футболкой. В маленькой комнате, наполнившейся резким, покалывающим нос запахом спирта, стало к тому же очень жарко.

– Ворот футболки настолько не оттянуть, – пояснила девушка, отводя взгляд. – Надо же нормально сделать.

– Ну да, – Рейн деловито включил лампу на столе рядом и направил желтоватый свет на грудь Сольвейг. Нужно было собраться и сконцентрироваться. Это всего лишь ещё одна работа, ещё один рисунок, вот и всё. Подумаешь, что он на теле… И на чьём именно теле…

Кожа на груди Сольвейг была удивительно светлой, такой же молочной, как цвет страниц в подаренном им блокноте, а ещё беззащитной. Чистой. Лифчик был телесного оттенка, он сливался с цветом кожи, и если смотреть мимоходом, то казалось, что его и вовсе нет. Рейн чувствовал, как по спине бегут мурашки, затылок как-то сладко покалывало, а во рту пересохло.

Стараясь отвлечься, парень отвёл взгляд от своего «холста» и принялся надевать перчатки. Нужно было хотя бы унять сердцебиение, чтобы рука не дрогнула.

– Что хочешь? Имя? Какой-нибудь цветочек? – спросил Рейн, стараясь говорить нарочито буднично.

– Выбери сам. Я тебе доверяю, – ответила Сольвейг, спуская лямку лифчика с плеча, чтобы открыть лучший доступ, и указала на ту часть груди, что была ближе к руке. – Если можно, вот здесь, чтобы как-то под лямкой… спрятать. Чтобы в открытом платье было не видно.

Рейн кивнул и аккуратно протёр её кожу спиртом. Опершись левой рукой на диван, навис над девушкой, стараясь разместить рабочую руку удобно, но в то же время – каким-то чудесным чудом – не укладывать запястье на приятную округлость в кружевном лифчике, которая так и лезла под руку. И когда это Сова успела стать такой… взрослой?

– Кхм. – В пересохшем горле продолжало першить, и Рейн сглотнул с усилием. – Ладно. Тогда это займёт какое-то время.

Сольвейг прикрыла глаза. Раздалось жужжание машинки. Первый удар иглы – и девушка вскрикнула, вся напряглась в инстинктивной попытке отстраниться.

Рейн тут же отпустил педаль.

– Потерпи, Сова. Сама же захотела.

Не услышав возражений, он продолжил. Сольвейг кусала губу, жмурилась, но больше не издала ни звука. Рейн сосредоточился на работе, думая лишь о рисунке, и даже бежевое кружево, маячащее перед глазами, уже не так отвлекало. Он ведь профессионал, в конце концов. Хотя, слушая глубокое прерывистое дыхание Сольвейг настолько близко, парень всё же почувствовал, как по спине вдоль позвоночника щекотно сбежала капля пота.

Наконец Рейн выключил машинку и финально протёр кожу салфеткой.

– Готово. Можешь смотреть.

Сольвейг медленно, всё ещё с опаской открыла глаза. Покосилась на свою грудь. Провела ищущим взглядом по комнате, и Рейн указал на шкаф, где с внутренней стороны дверцы было зеркало.

– Нормально? Голова не кружится?

Девушка осторожно встала, подошла к шкафу, открыла дверцу. Приблизившись почти вплотную к зеркалу, осмотрела небольшой геометричный узор.

– Это… что-то значит? – тихо спросила она, проведя кончиками пальцев над кожей, не касаясь покрасневшей поверхности. – Здесь как будто буквы… и цифры?

– «Ugle», – Рейн подошёл и встал за её спиной, тоже оглядывая в зеркале результат своей работы. – Это «сова» на старонорвежском языке. «Rev» – «лис». А цифры – координаты. Того парка, где ты оставила мне книги.

«Где всё началось».

Ему показалось, что глаза Сольвейг блеснули ярко – как будто от слёз, – а в следующее мгновение девушка отвернулась от зеркала и начала натягивать футболку.

Затем, покрасневшая, взглянула Рейну в лицо – с ожидаемым восхищением, ведь он действительно был профи в графике, но ещё и с неожиданной нежностью, которая его смутила… И вдруг обняла и прижалась. Прошептала ему в грудь, опалив горячим дыханием ключицу:

– Спасибо!..

Рейн неловко похлопал её по спине.

– Теперь твоя очередь, – неожиданно даже для самого себя сказал он. – Сделай мне.

Сольвейг испуганно отпрянула.

– Я… я же не умею. Нарисую криво…

Рейн ухмыльнулся и вновь направился в угол с кучей барахла. Освободив доступ к комоду, порылся в одном из ящиков и достал странный на вид прибор, похожий на небольшой пистолет. Щёлкнул выключателем, и наконечник «пистолета» засиял ярким голубовато-белым светом.

– Смотри. Это облучатель. Гораздо проще, чем иглой. Вот специальные чернила к нему, наносишь рисунок… Здесь в памяти есть несколько коллекций, можно выбрать готовый. Ну, или просто имя напиши от руки. Или что хочешь. А потом обводишь рисунок – и облучатель просто сохраняет его на коже. Как штампик. Даже ребёнок справится.

На самом деле облучатель выжигал рисунок за счёт того, что в его чернилах была кислота, и это было больнее, чем работа иглой, – потому-то его почти не использовали, – но Рейн решил не говорить об этом, чтобы не напугать ещё больше. Он протянул облучатель Сольвейг, и девушка взяла «пистолет» дрожащими руками.

С опаской включила, вздрогнув при этом, – словно ждала, что прибор взорвётся или обожжёт её. Начала листать меню выбора рисунков. Листала и листала, задерживаясь на некоторых вариантах ненадолго… Рейну было любопытно, что же она выберет. У него хватало не очень удачных и не очень качественных татуировок – а иногда он просто набивал себе очередные линии, точки и треугольники «под настроение», не особенно стараясь, – так что вряд ли выбор Сольвейг мог ощутимо испортить его внешний вид. Ну, разве что она потребует набить милого мультяшного зайца где-нибудь на щеке – тогда Рейн, скорее всего, отказался бы. Наверное. Потому что, если бы Сольвейг очень сильно попросила, он бы согласился и на зайца, лишь бы её порадовать.

Ожидая, пока она выберет, Рейн тоже стянул футболку и улёгся на диван, под свет лампы.

Пролистав базу готовых рисунков до конца, Сольвейг разочарованно поджала губы. Посмотрела на баночку с чернилами, бросила взгляд на голую грудь Рейна – там же над сердцем, где он нарисовал ей свой узор. Но затем зацепилась взглядом ниже.

– Это у тебя лис? – выдохнула она в восхищении.

– Мм, – согласно мыкнул парень.

Он поднял правую руку, открыв большую монохромную татуировку – спящего лиса, уютно обвившегося вокруг его торса на уровне рёбер. Передняя половина лиса заканчивалась острым носом недалеко от солнечного сплетения, а задняя уходила на спину и там кончиком пышного хвоста обнимала позвоночник.

– Покажи! Поднимись! – Сольвейг в нетерпении сама потянула его выше, чтобы осмотреть рисунок со всех сторон. – А тут… кто это?

– На лопатке? – Рейн попытался вывернуть шею так, чтобы увидеть, куда она указывает.

– Ага, – девушка провела пальцем по его коже, обрисовывая линии.

– Мама. Она любит васильки, так что добавил.

– Это твой эскиз? – в её голосе звучало искреннее удивление.

– Конечно.

– Ничего себе… Чем-то похоже на женские портреты Матисса. А это?.. – теперь её палец коснулся правой лопатки в нескольких местах, обозначая точки звёзд.

– Созвездие. «Лисички». Просто в шутку.

– А это?.. Это?.. – Сольвейг вела пальцем по его коже, касаясь то одной, то другой татуировки на руках, на плечах, на груди.

Чувствуя, как по загривку и между лопаток бегут искристые мурашки от её щекотных прикосновений, Рейн объяснял, хотя зачастую эти линии, точки и схематичные узоры ничего и не значили, а просто выражали его настроение в тот момент. Однако, когда палец Сольвейг добрался до изображения монеты на правом запястье, монеты с буквой «Х», он перехватил её руку и сказал твёрдо:

– Хватит. Давай уже делать.

– Хорошо, – взгляд Сольвейг всё же скользнул обратно к рисунку монеты, но настаивать девушка не стала. – Но я не знаю… У тебя столько всего…

– Сделай что хочешь. – Рейн лёг обратно на диван. – Просто на память.

И вдруг её взгляд стал твёрже – словно Сольвейг приняла решение. Она аккуратно взяла баночку с чернилами и макнула туда указательный палец. Затем прижала его к груди Рейна – прямо над сердцем.

– Вот, – выдохнула она, отнимая палец. Её грудь вздымалась от волнения. – Это тебе.

Удивлённый, Рейн посмотрел на тёмный ажурный узор на своей груди – там, где сильно колотилось сердце, – и его лицо стало серьёзным. В финансовом мире Верхнего Фрихайма отпечаток указательного пальца был всем: удостоверением личности, ключом, кошельком. Богачи прятали свои отпечатки, в общественных местах носили тончайшие, почти невидимые перчатки – чтобы не оставить где-либо случайный след, – а некоторые параноики носили их и дома, не доверяя даже членам семьи. И вот так дать другому человеку – не родственнику, а парню из Низа – полный доступ ко всем своим данным – это был слишком серьёзный шаг.

– Уверена?

Сольвейг замялась на несколько секунд… Но кивнула.

– Ты точно уверена? – на этот раз Рейн решил настоять.

– Абсолютно, – она посмотрела ему в лицо прямым открытым взглядом. – Я так хочу.

Молча, он взял облучатель. Включил его. Голубоватый свет озарил комнату. Рейн в последний раз вопросительно взглянул на Сольвейг – и она кивнула. Положила руки на прибор поверх его пальцев. И вместе они обвели жгучим лучом отпечаток на его груди – вплавляя чернила в кожу навсегда.

Процесс занял всего несколько секунд, Рейн даже не поморщился, только задержал дыхание от боли. И вскоре на его груди чернела, чуть поблёскивая, новая татуировка.

Не удержавшись, парень коснулся её пальцами, провёл с нажимом, словно проверяя, нормально ли сработал облучатель, не сотрётся ли результат. Но на самом деле Рейну просто было приятно коснуться отпечатка Сольвейг на его коже: словно теперь её прикосновение навсегда осталось с ним, призрачно ощущаясь на груди – прямо над горячо стучащим сердцем.