Читать книгу: «Калинка-малинка для Кощея», страница 3

Глава 3. Разговор с домовым

Васька, паразит, улетел так быстро, что я не успела задать главный вопрос. Однако расстраиваться всё равно не стоит, сама разберусь. Поведя плечами и с тоской посмотрев на серое небо, поняла, что хорошей погоды ждать не стоит. Поэтому, следовательно, и поворожить нормально не получится. Не любят чары вот такого вот. Им солнечный или лунный свет нужен, но никак не хмарь, серое небо и накрапывающий дождь.

Я задумчиво постучала пальцами по стволу яблони. Если б с Лелем и впрямь какая беда приключилась, то почувствовала бы. Всё же не зря дружим много лет, а чудесница я не из последних. Уж другу-то сделала оберег что надо, чуть что не так – оповестило бы сразу. Но в то же время кто его знает… Ведь случиться могло всякое. А если не смерть или не тяжкая болезнь, то могу и не учуять. А ещё и Елька. Врала, ой врала, краса-девица. То ли кто надоумил историю рассказать, то ли сама просто умом не блещет, а Лель решил по-тихому уйти от невестушки. Хотя… не в его это характере. И хоть не любит говорить слова горькие любушкам своим, но предпочитает правду, а не хитрость и молчание. Поэтому и Ельке бы всё сказал… Разве что…

Я нахмурилась и направилась к дому. А вдруг не мог? Ох уж, дела. Надо бы в дом к нему наведаться, там могли следы какие-то остаться. А то так можно пропустить что-то важное. Залетев в хату, я погрозила пальцем домовым, громко сообщила, чтобы пирог до моего прихода не ели и всяких чужаков со светлыми очами и костяными дудочками не подпускали.

– Слушаемся, хозяйка! – хором сказали Тишка и Мишка.

Я только хмыкнула, заперла дверь и пошла к дому Леля. Домовые мои, конечно, безобразники ещё те, но за вверенной территорией следят чётко. Внутрь точно никого не пустят без моего дозволения. Тут хоть можно быть спокойной. А то вот Василий с его желанием выдать меня замуж оплошал малость. Это у него не всё время, но случается. Желание, в смысле. Особенно когда у самого начинается брачный сезон. Тогда Васька жаждет пристроить в ласковые нежные крылья (в моём случае руки) не только себя, но и меня. Ибо считает, что добрые дела надо делать с размахом, иначе это никакие не добрые дела, а так, лёгкая уступка.

На улице, змейкой вившейся к дому гончара-искусника Леля, оказалось пустынно. И хоть из кузни слышались удары молотов, а со дворов доносились крики и смех, всё равно совсем не то, что в солнечные дни. Полозовчане, как и легендарный полоз, давший имя нашей деревне, не любили пасмурных дней.

Правда, и сейчас, стоило пройти мимо кого-то, как слышалось:

– Доброе утро, Калинушка. Светлого тебе денечка!

– Здрава будь, Калина.

– Не хворай, чудесница, и от нас хвори отгоняй.

Я всем кивала с улыбкой и возвращала добрые пожелания. Настроение немного поднялось, а то Василий умудрился его испоганить, хоть сразу этого и не заметила. Вот же нахал!

Подойдя к дому Леля, я остановилась у калитки. Так-так, живёт он один давно уже, любит порядок. Дом у него и для работы, и для житья. Хоть девицы и заглядываются на красавца-гончара, да ещё далеко не факт, что кто-то согласился б жить среди горшков, чашек, мисок, тарелок и прочей утвари. Лель всё сделанное добро любовно расставляет по всем горницам. Часть продавал, часть дарил, часть переделывал – не любил, когда что-то было сделано нехорошо.

Я толкнула калитку рукой. Вмиг по дереву пробежал алый всполох, и калитка беззвучно отворилась. Ступив несколько шагов, замерла, прислушиваясь и пытаясь почувствовать – всё ли в порядке? Хм, а тут как-никак ворожили. Чувствуется лёгкий-лёгкий такой холодок, как после заклятья. Только вот времени прошло прилично и не определить теперь, кто тут и что делал. Я нахмурилась, вглядываясь в тропку, ведущую ко входу в дом. Эге, да тут следы виднеются. Маленькие такие, изящненькие. Женские, как пить дать. Не удивлюсь, если Ельке принадлежат – кажись, как раз по её размерчику. Что тут делала, если, по её словам, носила еду Лелю в лес?

Я присела и взяла щепотку земли, медленно перетёрла между пальцами. Так-так, а и впрямь есть что-то крупненькое, на землю совсем не похоже. Словно кто рассыпал соль. Только вот крупинки не снежно-белые, а с зеленоватым оттенком. Я поднесла ладонь к носу и понюхала. Что-то кисловато-свежее, с травами. Не удивлюсь, если варили зелье, а потом на солнце оставили, чары наложили, чтобы иссушило до порошка. Знахарки, которые не чураются подрабатывать приворотами, любят такое проделывать. Дёшево и сердито, как говорится. Вреда тому, кого присушивают, особого не делает, а вот найти такой порошок может только чудесница. Простой человек запаха не почувствует.

Неужто Елька опоила его присухой? Ой, дурёха. Лель же сам не простого рода. Пусть ворожить как я и не умеет, только всё равно кое-что может. А матушка его уж при рождении позаботилась, чтобы к сыночку никакая гадость не липла. И даже если временно чары подействуют, то потом всё равно восстановится прежнее состояние.

Лель, кстати, молодец. Абы кому этого не рассказывает. А присухой его опоить или приворот сделать уже не первый раз пытаются.

Только вот ничего из этого не выходит. И слава богам.

А в этот… Вдруг вышло?

Я приблизилась к двери дома. На мгновение замерла, потом приложила ухо. Со стороны, конечно, кто взглянет несведущий, всякое подумать можно, да только иначе дом не послушаешь. А в Полозовичах несведущих и нет, с чудесницами тут спорить не принято.

– Ну-с, – пробормотала я, – прости, хозяюшка бревенчатый, что пришла незваная. Да только иначе никак, Лель твой запропал куда-то. А просто так его не найти.

Дом только тяжко скрипнул, словно на своём языке высказывался по поводу непутёвого господина. Я приложила ладонь к двери; вмиг коже стало тепло-тепло, будто коснулась чего-то прогретого солнцем. А потом дверь тихонько тренькнула, будто петли приветствовали меня, и раскрылась.

Я ступила внутрь и сделала глубокий вдох. Запах трав и глины, немного – угля. И ничего съедобного, разумеется. Лель, когда зарабатывался, забывал и про сон, и про еду. Поэтому домовой его часто ворчал, а потом повязывал передник, брал ложку и шёл варить кашу, чтоб и самому поесть, и накормить уработавшегося Леля.

На полу стояли горшки. Маленькие, средние и большие. С гладкими бочками, уже покрытыми глазурью, с грубыми и необработанными или с резными разными узорами. В центре находился стол, сплошь заставленный макитрами с плоскими крышками. Из одной, особенно пузатой, торчала расписанная золотом ложка. У других соседок такого «украшения» не было. При этом ото всех исходило слабое медовое сияние.

– А я и говорю, – внезапно важно сообщила макитра с ложкой. – О нас и позабудут! Хозяйчик должен был на рынок везти сегодня меня и Конопатого.

Из бока макитры вдруг появилась маленькая коричнево-золотистая ручка, схватила ложку и указала в сторону рыжеватого вытянутого горшка с мелкими пятнышками. Хм, вот и впрямь уж – конопатый.

– …да только пропал пропадом! – важно и печально закончила речь она. – Поэтому и никак. Вот сидим и ждём своего часа.

Кто-то внизу всхлипнул. А потом дружно заревели всей компанией. Да так, что я чуть было дар речи не потеряла. Вот это да! Как-то до этого они при мне всё стеснялись говорить. А тут то ли не заметили, то ли так тоскуют по Лелю, что уже и позабыли про осторожность. Оно ведь как… Каждая вещица, сделанная человеческим руками, имеет свой голос и мысли. Ведь творец вкладывает частичку души в каждое изделие. Вот она потом и оживает, изменив внешний облик, но сохранив самое лучшее, чем наделили.

И «хозяйчик»… Леля так называют, что ли, проказницы?

– А если он не вернётся? – донесся тоненький голосок снизу, и я разглядела малюсенькую глиняную солонку. – А у меня нет пер… пер…

– Перечница твоя в печке стоит! – сварливо отрезала макитра. – Ничего ей не сделается, осталось всего нечего – запечь!

– Обжечь! – возмущённо донеслось из печи.

– Это одно и то же, – не смутилась макитра. – И вообще…

– Ах вы, бесстыдницы! – пробасил кто-то с моей стороны и похлопал по руке.

О, а вот и домовой! Важный такой, седобородый, в красном кафтане, тёмных штанах и лаптях. На поясе висит множество ключей, что при каждом шажочке ударяются друг о друга и издают мелодичный звон.

Я улыбнулась:

– Здравствуй-здравствуй, Емельяныч, ты как?

Горшки вмиг смолкли, только солонка жалостно охнула. Кажется, до всех только дошло, что в доме появился кто-то чужой. Емельяныч неодобрительно посмотрел на глиняных болтушек.

– Да вот, Калинушка, как видишь. Глаз да глаз нужен. Ибо говорят без умолку. Хоть бы раз посмотрели да оглянулись как следует. Так нет же!

Я положила руку на плечо домового, пытаясь успокоить. Хоть сама еле сдерживала улыбку.

– Ты не серчай на них, не со зла же. За хозяйчика переживают.

Домовой только покачал головой:

– Ох, хозяйчик. Задал нам задачку. Ты вот что, Калинушка, садись на лавку – нет в ногах правды.

Я не возражала и послушно устроилась на лавке. У Леля в доме чисто, только немножко одиноко. Всё же нужна ему хозяйка. Правда, не приведи боги такую, как Елька. Эта ещё неизвестно, как себя поведёт. Эх, чудесница, куда смотрела-то, что проглядела друга дорогого?

Впрочем, ответа нет, это я так. Одна надежда теперь на домового. Емельяныч, может, чего по делу подскажет. Он немного зануден, особенно после моих родненьких Тишки и Мишки, но это можно потерпеть. Очень уж грамотный мужичок.

– А вы что-то знаете? – осторожно спросила я.

Краем глаза заметила, что медовое сияние, окутывавшее глиняную посуду и утварь, хоть чуток и поблекло, но не исчезло. Чувствовалось, что все говорливые предметы навострили невидимые ушки и готовы внимать рассказу домового.

– Кое-что, вестимо, знаю, – степенно сказал Емельяныч и присел рядышком на лавку. – Да только разве ж он слушал? Вот говоришь ему, Лелюшка, нельзя так. Не ходи! Ага, только кивнет, покачает головой, сверкнет очами своими огромными и – фьють! – умчался, что и ветер не догонит. Сама же знаешь.

Я невольно хмыкнула. Да, он такой. Поэтому мы с ним неплохо друг друга дополняли. Успевала сдерживать его порывы, кхм, душевные. А тут… не уследила.

– И вот недавно, – начал домовой, – этак с пару недель назад, пришёл к нам человек, Калина. Незнакомый, тёмный, со взглядом голодным и пустым. А на поясе его была костяная дудочка.

Услышав последнее, я насторожилась. Дудочка? Очень интересно. Прямо тут тебе паломничество бродячих сказителей и музыкантов. Но вот по описанию немного странно. Вроде бы и похож на Дивислава и в то же время… не совсем он. Пусть тьмой и веет от него, только взгляд вовсе не голодный и не пустой.

А ещё внутри кольнуло, стало несколько неприятно. Наговаривают! И тут мысленно дала себе подзатыльник. Это ещё что за мысли? Не знаю его совсем, а уж защищаю его. Ну и ну, дожили.

– Представился Темнозаром, – тем временем продолжал Емельяныч, словно не видя моей задумчивости. – И вроде бы не со злом пришёл, только всё равно мы все переполошились. Не наш он, чужой.

Темнозар? Вот так имечко. Явно не из Полозовичей. Да и вряд ли в землях наших кому в голову придёт так ребёночка назвать. Издалека пришёл. Только вот откуда? Хороший вопрос.

– И чего же хотел? – осторожно уточнила я.

Емельяныч поковырял носком лаптя пол. Глубоко задумался, потом тяжко вздохнул.

– Вот, Калинушка, вовек бы не подумал, что такому могут понадобиться свадебные ковши-двоедушницы. Заказал Лелюшке, да сразу и заплатил, не стал ожидать выполнения работы.

Я ошарашено уставилась на домового. Ничего себе! Ковши-двоедушницы обычно делают в полторы мужских ладони. Одна ручка соединяет два глубоких черпачка. На свадьбе молодые одновременно пьют медовое вино. Обряд старый, объединяет двоих в одно целое, делая их семьёй. Две души сливались в одну и частично отдавали себя, превращаясь в милого духа-хранителя. Обычай мне нравился, как чудеснице. Не было в нём ничего такого, что бы отталкивало и наводило на нехорошие мысли. Мелочь… но суть в том, что обряд был исключительно нашим, полозовчанским. Поговаривали, что ранее молодожёнам подавали две чарки, обвитые тоненькой золотистой змейкой, которую им дарил сам Змеиный царь. Но давно это было и правда ли – не узнаем, не догадаемся уже. Поэтому ковшик-двоедушница люди воспринимали куда лучше. Но зачем он чужаку-то?

– И Лель всё сделал? – тихонько уточнила я.

Емельяныч покивал:

– А как же. Он же работает на совесть. Темнозар пришёл, осмотрел изделие и в котомку спрятал. Похвалил работу, руки золотые мастера и был таков.

– А что не так-то было? – нахмурилась я, не улавливая связи между произошедшим и пропажей Леля.

Домовой тоскливо посмотрел на угрюмо молчащую утварь.

– Да изначально, Калинушка, вроде и ничего. Только после ухода Темнозара Елька прибежала, защебетала всякое. И вот слушаю я, слушаю, а разобрать не могу ни слова. И голова идёт кругом, а вокруг стоит запах сырой земли, будто оказался не в хате родной, а в подземном царстве. Сразу не придал этому значения, а потом как спохватился – поздно было. Увела она куда-то Лелюшку. И вот после этого он стал сам не свой. В глаза это не кидалось, только в отношении к девицам. Ни на кого не смотрит – только на неё.

А как я вопрос задам: «Нравится ли тебе Елька, Лелюшка?», так пожмёт только плечами и уставится на свои руки, перемазанные глиной, и молчит. Понять я такого поведения никак не мог. Следил за ним, да только в дела сердечные лезть не рисковал. Молодые всё же люди. К тому же нечего было сказать прямо, поэтому…

Макитра тяжко вздохнула, горшки тоненько завсхлипывали. А потом дружно принялись реветь. Емельяныч схватился за голову. Я растеряно оглянулась. Да уж, так когда Лель вернется, то дом будет похож на хоромы кикиморы. Нельзя так.

– Так, ну-ка тихо! – строго сказала я и хлопнула в ладоши.

А потом медленно поднялась во весь рост.

Живая утварь в мгновение ока притихла. Показалось даже, что все изумлённо посмотрели на меня практически неразличимыми глазками цвета глины.

– Леля я найду, – сказала я уверенно и спокойно. – Оберег его молчит, значит, беды большой не случилось. Поэтому нечего плакать и страдать. Отыщется ваш хозяйчик, обещаю.

Больше никто не проронил ни звука. Я быстро глянула на домового. Емельяныч сполз с лавки и взял меня за руку. Молча повёл к выходу. Только на пороге поманил к себе так, что пришлось склониться.

– Коль Леля приведёшь целым и невредимым, благословение от всего домовятства Полозовичей получишь, – тихо и серьёзно сказал он.

О как. Такими обещаниями не разбрасываются. Поэтому прониклась я по полной. Только крепко сжала руку домового и сказала:

– Спасибо за оказанное доверие. Не подведу.

Емельяныч тоже кивнул и вслед потом смотрел очень внимательно.

Я же покинула дом Леля в смутном беспокойстве. Зачем к нему приходил человек, похожий по описанию на Дивислава? Откуда такие вообще берутся-то?

Проходя мимо дома Ельки, чистого и небедного, на мгновение замешкалась. Может, зайти? Поговорить ещё разок? Ведь ясно же, что девица наврала мне с три короба. Вон и домовой подтвердил, что неладно всё было. А с другой стороны, если она не дура, то будет осторожной. Беда-беда, да уж. Можно, конечно, пойти по не слишком праведному пути и применить чудесницкие силы. По идее, ничего плохого не сделаю, это ведь не заклятье, а так… только подтолкнуть её сказать правду.

Не успела я дальше ступить и шагу, как меня ухватили за руку, рот зажали ладонью и утянули за угол.

Внутри всё похолодело, крик так и не сорвался с губ. Паника захлестнула с ног до головы, но я тут же поборола её. Возле сердца уже зажёгся огонёк, как вдруг на ухо шепнул знакомый голос:

– Не шуми, а то всё веселье пропустишь. Слушай.

Меня резко развернули и прижали к стене. Я попыталась было взбрыкнуть, однако тут же сообразила, что сделано всё не с целью потискать меня, а дать нужное направление. Правда, способы Дивислава общаться девушками всё равно оставляют желать лучшего. Зачем так хватать прямо посреди улицы? Поманить, что ли, нельзя было? Хотя… в таком случае я бы тоже не подошла. Замкнутый круг, в общем, какой-то получается.

– А я ей и говорю, – тут же донёсся звонкий голос Ельки. – Ты меня вообще слушаешь?

Прямо через стену. Ай да молодец. Чудны твои умения. Надо бы побольше узнать, что можешь, кроме как к девицам в дома проникать и мысли блудливые навевать. Ой, немного не то, кажется, саму не туда понесло.

Ельке что-то ответили, однако говорившего признать не удалось.

– Может, и догадается, – пробубнила Елька. – Только ворожка говорила, что её дело верное. Никто не догадается. А Калина ещё молодая больно, дура-девка.

«Это я-то дура?» – искренне возмутилась я про себя.

Правда, скорее уж возмущение шло наполовину с удивлением. Ибо в своих умственных способностях я временами сомневалась, но на фоне Ельки уж точно дурочкой не была. А девчонка что-то и впрямь много о себе понимает.

– К тому же заплатила я сполна, – тем временем стрекотала Елька, – продала ожерелье то, что из жемчугов и серебра отец матери привез. Она всё равно не носит, а мне в пользу.

Кто-то расхохотался. Противненько так, хрипло. Хм, перед кем эта пустоголовая так заливается-то?

– А ты вся и поверила?

– Поверила! – упрямо сказала Елька. – Ворожка Ириане помогла, Олесе помогла, Таисе помогла. А я чем хуже?

– Что… всех к Лелю твоему приворожила?

На мгновение повисла тишина. То ли Елька такого вопроса не ожидала, то ли не могла ответить.

– А не так глупа, как кажется, – шепнул на ухо Дивислав. – Давно тут уже соловьём заливается, что скоро у неё всё будет, и сам староста Полозовичей в ножки поклонится.

Я чуть нахмурилась, вслушиваясь в беседу Ельки и неведомого мне человека. Даже не разобрать, кто там: мужчина или женщина! И это раздражало неимоверно. Хм, а может не это, а близость Дивислава, который как ни в чём не бывало стоял позади, почти касаясь моей спины, чуть шевелил дыханием волосы и не собирался отходить?

– Дура-девка не Калина, а ты! – прогремел незнакомец.

Кажется, всё же мужчина. Только вот по голосу – явно немолодой. Да и говорит как-то странно, с придыханием и присвистыванием, словно тяжко ему даётся человеческая речь.

– Ты хоть понимаешь, что сотворила?! Он же теперь тебе покою не даст, со свету сживёт, горсткой пепла сделает да по ветру развеет! Ты же для него так, комашка! Переступит и не заметит!

Хм, кто у нас там такой умный выискался? Елька, конечно, дурында, только обижать моих полозовчан не дам. Ишь смелый какой.

– Так я же по совету ворожкиному… – пролепетала она.

– Вот теперь и сиди в хате. Ибо скоро и за тобой прилетят, – прошипел незнакомец. Да так, что по спине от ужаса мурашки пробежали.

Я невольно отшатнулась назад, но Дивислав тут же подхватил меня под руки.

– Тш-ш-ш, Калинка-малинка, куда собралась? – обжёг он дыханием мою шею, и щеки запылали незваным румянцем. – Мы ещё не поговорили с тобой.

Собралась было грубость сказать, но дверь Елькиного дома резко распахнулась.

– Забираю тебя, глупая девка! – громогласно прозвучал приговор. – Не ходить тебе по земле, пока не исправишь содеянного!

На пороге на мгновение показался смутный силуэт, растворился сизым дымом с чёрными прожилками и взмыл в небо. Позабыв, как дышать, я проводила его взглядом.

Это ещё что за чудо-юдо такое? Меня окатило жаром, словно чьим злым взглядом, а потом всё вмиг исчезло.

Дивислав положил руку мне на плечо, однако я рванула вперёд. Только быстро, алой искрой пустила вокруг себя обережную силу, чтобы защитила, если что.

– Куда ты?! – крикнул Дивислав.

Я отмахнулась, осмотрелась и влетела в дом.

– Елька, Елька! – позвала охрипшим голосом.

Но ни в просторных сенях, ни в добротно обставленной светелке девушки не было. Только брошена на столе вышивка да корзинка с нитками.

Алая искра вдруг потухла и осыпалась на пол блеклым пеплом.

– Совсем с головою не дружишь, чудесница, али про осторожность всякую позабыла? – неожиданно леденящим кровь голосом спросил Дивислав.

Я быстро обернулась, собираясь высказать всё, что думаю. Однако, только глянув в жуткие светло-серые, почти мёртвые, но полные неистового гнева глаза, прикусила язык. Тут перечить не стоит, а то придётся убегать через окно с криком: «Васенька, спаси меня!».

– Сила моя меня хранит, – ровно сказала я, сама удивляясь тому, как спокойно это получилось. – А коль защитить хотел, то мог и первый пойти.

Воздух вокруг словно стал тяжёлым и вязким, а глаза Дивислава страшно потемнели. Он медленно склонился ко мне, и показалось, что прошла вечность. Бледные губы дрогнули:

– Значит, первым?